§ 31. Как скоро приняты должные меры для сохранения тела в его здоровье и крепости, так чтобы оно было в состоянии повиноваться приказаниям души, ближайшим и главнейшим делом является дать надлежащий склад душе, так чтобы при всевозможных обстоятельствах она была расположена не делать ничего такого, что не отвечает достоинству и превосходству разумного создания.
§ 32. Если верно то, что я сказал в начале этого рассуждения, в чем, впрочем, я нисколько не сомневаюсь, а именно, что различие, находимое нами в поступках и привычках людей обязано своим происхождением главным образом воспитанию, то мы вправе заключить, что следует прилагать величайшее старание к образованию души детей и как можно раньше поселять в них те наклонности, влияние которых будет сказываться на всей их последующей жизни. Ибо, сообразно с их поступками, их будут хвалить или порицать: и в случае какого-либо дурного поступка, общественное мнение скажет, что это следствие дурного воспитания.
§ 33. Подобно тому, как телесное здоровье состоит в способности переносить всякие невзгоды, то же самое относится и к душе. Начало и основа всех добродетелей состоит в умении побеждать свои желания, подавлять свои склонности и следовать исключительно тому, что разум предлагает нам как наилучшее, хотя бы наши стремления и влекли нас в другую сторону.
§ 34. Величайшая ошибка, в которую, как я заметил, впадают обыкновенно при воспитании, заключается в том, что недостаточно рано заботятся об этом и не приучают детей к дисциплине и подчинению разуму в то время, когда их душа наиболее нежна и наиболее легко может быть направлена в ту или другую сторону. Правда, природа с большой мудростью вложила в сердца родителей любовь к детям, но если разум не умеряет этой естественной привязанности крайней осмотрительностью, то она легко может выродиться в чрезмерное потворство. Что отцы и матери любят своих маленьких детей — это вполне естественно; их долг обязывает их к этому; но вместе с тем они часто лелеют и их недостатки. По их мнению, не следует стеснять маленьких созданий; следует предоставлять им делать всё, что угодно; и так как по своему детству они не могут впасть в большие пороки, то родители воображают, что нет большой опасности относиться снисходительно к их маленьким слабостям, и забавляются сами теми милыми капризами, которые, по их мнению, вполне свойственны этому невинному возрасту. Однако Солон прекрасно ответил одному такому нежному родителю, который не хотел, чтобы его сына наказали за дурной поступок, и оправдывал его тем, что это пустяки: «Да, это пустяки, но привычка далеко не пустяки».
§ 35. Любимчик дерется, бранится разными словами… Всё это, изволите ли видеть, ничего; надо давать ему всё, чего бы он только ни пожелал, надо исполнять всё, что только придет ему в голову. Благодаря такому чрезмерному потворству и излишней снисходительности к детям, родители извращают начала, заложенные в детей природой, а затем удивляются, что им приходится пить горькую воду, источники которой они сами же отравили. Ибо когда дети подрастут и сделаются слишком большими для того, чтобы родители могли по-прежнему нянчиться с ними и забавляться ими, как игрушками, и когда соответственно этому вырастут и их дурные привычки, тогда те же самые родители начинают жаловаться, что из птенцов вышли повесы и негодяи, и негодуют на их своеволие и дурные наклонности, которые они сами же поселили и столь заботливо поддерживали в них; и тогда, когда, быть может, уже поздно, они и очень были бы рады вырвать те сорные травы, которые насадили собственными руками, и которые пустили слишком глубокие корни, чтобы их легко можно было вырвать. Если ребенок привык делать всё, что ему угодно, еще в ту пору когда бегал в одной рубашонке, то что же удивительного в том, если он претендует на такую же привилегию и тогда, когда начнет носить панталоны? Правда, по мере того, как ребенок подрастает, его недостатки становятся заметнее, так что мало родителей настолько слепых, чтобы не заметить их, и настолько несообразительных, чтобы не увидеть в них плачевных результатов своего собственного потворства. Ребенок, можно сказать, еще не начал говорить или ходить, а уже сел на голову своей няньке; едва начал лепетать, а уж командует своими родителями; с какой же стати, скажите пожалуйста, выросши, т. е. став умнее и сильнее, он сразу сделается сдержанным и покорным? ради чего в семь, четырнадцать или двадцать лет он откажется вдруг от той привилегии, которую потворство родителей предоставляло ему до сих пор в столь широких размерах? Сделайте опыт на лошади, собаке или другом каком животном, и посмотрите, легко ли исправлять пороки, приобретенные ими в молодости; а, между тем, ни одно из этих животных далеко не так гордо и так склонно быть господином самого себя и других, как человек.
§ 36. Вообще, у нас хватает смекалки на то, чтобы браться за этих животных, когда они еще очень молоды, и начинать как можно раньше дрессировать их, если мы хотим приспособить их к нашему пользованию; и только по отношению к нашим собственным отпрыскам мы считаем почему-то возможным поступать иначе, и, сделав из них дурных детей, имеем безумие надеяться, что они станут хорошими людьми. Но если всякий раз, как только ребенок пожелает пряников или винограду, мы сейчас же даем их ему, чтобы он не плакал и не огорчался, то ради чего, сделавшись взрослым, станет он отказываться от удовлетворения своих страстей, если они будут влечь его к вину или женщинам? Ведь эти предметы столь же способны возбуждать желания взрослого человека, как пряники и тому подобные пустяки были способны возбуждать желания дитяти. Зло состоит не в том, чтобы иметь желания, отвечающие известному возрасту, а в неумении подчинять эти желания разуму. Дело в том, умеем ли мы управлять ими и отказываться от них. В самом деле, кто не привык подчинять своей воли разуму других, пока был молод, тому будет очень трудно выслушивать советы собственного разума и подчиняться им, когда придет пора пользоваться ими; и нетрудно предвидеть, что выйдет из такого человека.
§ 37. Вот та близорукость, в которую впадают обыкновенно даже те, кто, по-видимому, весьма заботится о воспитании своих детей. Но если мы взглянем вообще на способ, каким воспитывают детей, то нам останется только удивляться, что среди той порчи нравов, на которую отовсюду раздаются жалобы, на свете всё еще остается хоть какой-нибудь след добродетели. В самом деле, можно ли назвать хоть один порок, вкус к которому не прививался бы к детям их родителями или кормилицами, и семена которого не бросались бы в их душу, лишь только она сделается способной воспринимать впечатления. Я говорю здесь не о примерах, которые дети видят перед собой и которые сами по себе достаточно побудительны; я хочу сказать, что детей прямо учат пороку и намеренно отклоняют от пути добродетели.
Еще прежде, чем они начали ходить, их приучают уже к насилию, мести и жестокости. «Ударь меня, а я его ударю» — вот урок, который дети слышат чуть не ежедневно. Это считается пустяками, потому что руки ребенка не в состоянии еще причинить боль. Но скажите, пожалуйста, разве это не развращает его души, разве этим не внушается ему насилие и жестокость? Если приучать его, когда он мал, бить и колотить при помощи чужих рук и радоваться при виде чужого страдания, то не значит ли это подготовлять его к проделыванию того же самого и впоследствии, когда он будет настолько силен, чтобы заставить почувствовать тяжесть своего кулака и станет бить уже с определенным намерением?
Одеяния нашего тела, предназначенные служить скромности, теплу и прикрытию, становятся для детей, благодаря глупости или порочности родителей, предметом совершенно иного назначения; из них делают предмет тщеславия и гордости. Ребенку внушают страсть к новому платью, потому что оно красиво; а когда маленькая девочка наряжена в новое платьице и причесана на модный лад, то разве мать не учит ее восхищаться самой собой, называя ее «своей маленькой царицей», «своей принцессой»? Таким образом, дети уже тщеславятся своим платьем, еще прежде, чем сумеют сами надеть его. И почему бы им и впоследствии не ценить себя и других по этому внешнему изяществу, создаваемому портным или модисткой, если их родители так рано приучили их к этому.
Маленький народ приучают ко лжи, разным экивокам и извинениям, мало чем отличающимся от лжи, когда это нужно родителям или воспитателям. И можно ли надеяться, что тот, кто видит, как допускается и даже одобряется нарушение истины, когда это делается в интересах распоряжающихся им, не воспользуется при случае той же привилегией и в своем собственном интересе?
Только бедность не позволяет людям недостаточного состояния доводить своих детей до невоздержности, пичкая их разными кушаньями или заставляя пить и есть сверх необходимости: ибо раз они в состоянии удовлетворить свои желания, они сейчас же доказывают своим примером, что соблюдают воздержание отнюдь не вследствие отвращения к пьянству или обжорству, а единственно в силу нужды. Если же заглянуть в дома тех, которые пользуются большим довольством, то найдешь, что на еду и питье там смотрят как на главное дело и счастье жизни и считают небрежностью по отношению к детям, если последние не получают своей доли из этого счастья. Им дают соусы, рагу, разное мясо со всевозможными приправами, чтобы возбудить их аппетит, когда у них и без того полон желудок; а затем из страха обременить его, как не дать стакан вина, чтобы помочь пищеварению, хотя на самом деле это прибавляет только новую невоздержность.
Ребенок нездоров; первый вопрос, который ему делают: «Чего хочешь покушать, дружок? Чего дать тебе?» И вот его заставляют есть и пить, и все в доме ломают себе головы над тем, чего бы такого дать ему, что было бы достаточно вкусно и тонко, так чтобы могло преодолеть естественное отсутствие аппетита, столь мудро посылаемое природой при начале каждой болезни как препятствие ее развитию; ибо природа, избавляемая таким образом от обычной работы переваривания новой пищи, может употребить все свои силы на исправление и одоление вредных соков.
Но даже и в том случае, если дети обладают счастьем иметь настолько благоразумных родителей, которые не допускают их до излишества и дают им самые простые и обыкновенные кушанья, даже и в этом случае весьма трудно предохранить их от заразы, отравляющей душу; ибо, хотя можно и не беспокоиться за их здоровье, пока они находятся в руках воспитателя, тем не менее их желания не могут не поддаться тем урокам, которые отовсюду даются им относительно этой стороны эпикурейства. Ценность, придаваемая повсюду хорошей еде, не может не служить успешным подспорьем для природной склонности и быстро поселяет любовь к изысканному столу и желание тратиться на него. Держать хороший стол — вот что все, не исключая даже обличителей порока по профессии, называют «хорошо жить», «быть хорошо поставленным», «жить по-благородному». Как же вы хотите после этого, чтобы угрюмый разум восстал против голоса всего света? И можно ли надеяться, что он будет услышан, если назовет распущенностью то, что так высоко ценится в свете и столь широко практикуется людьми самого лучшего общества?
Этот порок в настоящее время настолько укоренился и имеет столь ярых защитников, что считается чуть ли не добродетелью, и осуждение его покажется, пожалуй, безумием или наивностью. И я мог бы опасаться, что сказанное мной будет сочтено за неуместную сатиру, если бы не говорил этого для того, чтобы пробудить бдительность родителей и обратить их внимание на то, как дети окружены со всех сторон не только искушениями, но прямо наставниками порока, и, быть может, именно там, где их считают в наибольшей безопасности.
Не буду больше распространяться об этом предмете и разбирать в деталях, сколько усилий употребляется на то, чтобы портить детей и вселять в них порочные начала. Но прошу родителей подумать серьезно, существует ли хоть один порок, который очевидно не прививался бы к детям, и не составляет ли их прямого долга и дела благоразумия доставлять детям поучения иного рода.
§ 38. По моему мнению, вполне очевидно, что начало всех добродетелей и истинного превосходства лежит в умении отказываться от своих желаний, раз они не одобряются разумом. Это умение следует приобретать и совершенствовать привычкой, которая легко усваивается, если приучаться к ней с ранних лет. Вот почему я посоветовал бы, наперекор общепринятой практике, приучать детей уже с самой колыбели сдерживать свои желания и не подчиняться своим фантазиям. Прежде всего им следует внушить, что всякая вещь, которой они пользуются, дается им не потому, что она им нравится, но потому, что признана полезной и подходящей для них. Таким образом, доставляя им всё необходимое, но не давая им того, чего они требуют с воплем и криками, вы научили бы их довольствоваться тем, что им дают; и в таком случае они не стали бы прибегать к оранью и капризничанью, чтобы заставить себе повиноваться, и вследствие этого были бы вдвое менее несносны для себя и окружающих, чем обыкновенно; и если никогда не давать им того, чего они требуют с нетерпением, то они и вообще не стали бы кричать из-за чего бы то ни было, подобно тому, как не кричат из-за того, чтобы им подали луну.
§ 39. Я не хочу этим сказать, что к детям вовсе не следует иметь снисхождения, и не требую, чтобы они уже в рубашонках отличались благоразумием членов совета. Я смотрю на них, как на детей, к которым следует относиться с мягкостью, которые должны играть и иметь игрушки. Я хочу только сказать, что, если они плачут, желая получить или сделать что-либо неподходящее, то мотивом для отказа вовсе не должно служить то, что они желают этого: вот, если они будут настаивать на своих домогательствах, то им следует отказать уже по этой причине. Мне приходилось видеть детей, которые, сидя за столом, никогда ничего не просили, какие бы блюда ни стояли перед ними, но довольствовались тем, что им давали; и приходилось видеть других, которые требовали всего, что только ни увидят, и которым нужно было давать всякого кушанья и притом прежде всех остальных. Откуда же могла произойти эта разница, как не из того, что одни были приучены получать сейчас же всё, чего они только потребуют, а другие были приучены обходиться без этого. Чем дети меньше, тем менее следует, по моему мнению, угождать их беспорядочным желаниям. Чем меньше у них у самих рассудка, тем больше они должны подчиняться власти и руководству тех, в чьих руках они находятся; отсюда можно вывести то очевидное заключение, что около детей должны находиться только благоразумные и рассудительные особы. Если обыкновенно делается как раз наоборот, то тут я уж ничего не поделаю. Я высказываю то, что, по моему мнению, следовало бы делать, и, если бы обычная практика была согласна с моими взглядами, то мне незачем было бы беспокоить читателей этим рассуждением. Между тем, я уверен, что чем раньше начать дело по этой программе, тем легче оно будет и для детей, и для воспитателей; следует только держаться при этом следующего правила: раз вы отказали в чем-нибудь детям, вы должны твердо решиться не уступать и впредь их крикам и настойчивости, если только не хотите сделать из них отпетых капризников и упрямцев, действуя так, как будто награждаете их за капризы и упрямство.
§ 40. Поэтому, кто хочет иметь влияние на своего сына, должен начать дело, пока тот еще мал, и смотреть, чтобы он всецело подчинялся воле родителей. Желаете ли вы, чтобы ваш сын оставался послушным вам и тогда, когда выйдет из детских лет? — так установите ваш отцовский авторитет, лишь только ребенок сделается способен к подчинению и будет в состоянии понять, от кого он зависит. Если вы желаете, чтобы он имел уважение к вам, внушите ему это чувство в детстве, а по мере того, как он будет становиться старше, обращайтесь с ним с большей близостью. Таким образом, вы будете иметь в нем послушного сына в течение его детства и преданного друга, когда он сделается взрослым. Ибо, по моему мнению, весьма заблуждаются те отцы, которые полны снисхождения и близости к детям, пока они малы, и делаются холодными и недоступными, как скоро они стали большими. Свобода и потворство не принесут добра детям: недостаток рассудка делает для них необходимой дисциплину; но с людьми, способными уже руководиться собственным рассудком, повелительный тон и суровость — плохой способ обращения, по крайней мере, если вы не хотите, чтобы ваши дети тяготились вами и потихоньку думали про себя: когда же, наконец, ты умрешь, отец!
§ 41. Я полагаю, никто не станет отрицать, что маленькие дети должны видеть в своих родителях безусловных господ и распорядителей и чувствовать в силу этого почтительный страх к ним; придя же в более зрелый возраст, смотреть на них, как на своих лучших друзей, и любить и уважать их, как таковых. Но, если я не ошибаюсь, нет иного способа развить в детях эти чувства кроме указанного мной. Мы не должны забывать, что наши дети, став большими, совершенно походят на нас, и имеют те же страсти и те же желания, что и мы. Но мы желаем считаться разумными созданиями и быть господами нашего поведения, мы не любим подвергаться ежечасно выговорам и порицаниям, мы не выносим, чтобы те, с кем нам приходится иметь дело, обращались с нами в суровом и повелительном тоне или держали нас на почтительном от себя расстоянии. Взрослый человек, замечающий подобное обращение, сейчас же ищет себе другого места и компании, где бы он мог чувствовать себя вполне свободно. Поэтому, если держать детей сначала в известной строгости, то ими легко будет управлять в годы их детства, и они безропотно покорятся такому обращению, не зная никакого другого; и если с течением времени, по мере того как они начнут пользоваться своим собственным рассудком, строгость дисциплины будет ослабляться, чело отца разглаживаться и расстояние между ним и детьми уменьшаться, то прежняя суровость только увеличит теперь их привязанность, потому что они увидят, что это делалось только вследствие расположения к ним и желания сделать их достойными любви родителей и уважения всех других.
§ 42. Вот то, что я имею сказать относительно установления авторитета над детьми. Сначала страх и уважение должны дать вам власть над их душой, а затем любовь и дружба поддержат ее в более зрелые годы. Ибо ведь рано или поздно наступит время, когда они выйдут из-под страха розги и наказаний; и если тогда у них не будет ни любви к вам, которая могла бы вызвать их послушание и исполнение долга, ни любви к добродетели, которая могла бы удержать их на похвальном пути, то, скажите, пожалуйста, какой силой вы направите их на этот путь? Конечно, страх лишиться наследства может сделать их рабами вашего богатства, но в душе они не сделаются оттого менее дурными и испорченными, и вызванная этим сдержанность будет только временной. Ведь всякий человек должен быть рано или поздно предоставлен самому себе и своему собственному руководству, и всякий добрый, способный и добродетельный человек делается таким не иначе, как по своему внутреннему побуждению. А, следовательно, то, что человек должен вынести из воспитания, и что должно влиять на его жизнь, должно быть заложено в нем как можно раньше; и этим должны быть привычки, пускающие корни в самую глубь его натуры, а никак не притворство и лицемерная внешность, вызванная страхом раздражить отца, который, пожалуй, лишит наследства.
§ 43. Указав в общих чертах способ, которого следует держаться при воспитании детей, рассмотрим теперь несколько подробнее те средства, которыми следует пользоваться в данном случае. Я так настаивал на известной строгости по отношению к детям, что, быть может, подумают, будто я не принимаю достаточно в расчет условий возраста и слабости сложения. Однако это подозрение тотчас же рассеется, если подумать хорошенько о том, что я имею сказать, а именно я весьма склонен думать, что в деле воспитания строгие наказания приносят очень мало пользы и, наоборот, очень много вреда; и я убежден, что, caeteris paribus, из детей, которых часто наказывали, редко выходят хорошие люди. Всё, что я имею сказать относительно этого предмета, сводится к тому, что к строгости следует прибегать, пока дети малы, и, раз она произвела свое действие по надлежащем применении, следует ослаблять ее и заменять более мягким обращением.
§ 44. Если твердая рука родителей сделает волю ребенка гибкой и послушной, и притом еще в такую пору, что впоследствии ребенок и не вспомнит, когда началось это дело, то привычка к послушанию станет для него вполне естественной, и, как таковая, будет действовать на него, не вызывая никакого сопротивления с его стороны. Следует только начинать это дело как можно раньше и не делать ни малейших уступок до тех пор, пока почтительный страх и уважение не сроднятся вполне с детьми, и на их послушании не будет ни малейшей тени сопротивления. Раз эти чувства укоренились в них (о чем, повторяю, следует позаботиться как можно раньше, ибо в противном случае дело будет стоить больших неприятностей и тем больших, чем дальше его откладывать), раз, говорю я, эти чувства укоренились в детях, то они должны быть орудием их дальнейшего воспитания, по мере того, как они будут становиться разумнее и рассудительнее, а никак не побои, брань и другие рабские наказания.
§ 45. Что это действительно так, в том легко убедиться, если обратить внимание на цель и механизм правильного воспитания:
1) Предположим человека, у которого нет силы быть господином своих страстей, и который не способен сопротивляться удовольствию или страданию настоящей минуты, хотя бы его разум и советовал ему это. Не очевидно ли, что у такого человека не может быть никаких прочных начал добродетели и никакой энергии, и что он рискует сделаться ни на что не годным? Поэтому следует заблаговременно позаботиться о приобретении свойств, противоположных такому беспорядочному характеру; а те, в руках которых находится воспитание детей, должны как можно раньше, можно сказать, с первого проблеска сознания в детях, поселять в них противоположную привычку, как истинную основу их будущего счастья и укреплять ее в них всевозможными средствами.
§ 46. 2) С другой стороны, если чересчур унижать детей, пригибать их дух, держа их в слишком большом подчинении, то от этого они теряют всю свою живость и энергию и впадают в состояние еще худшее, нежели предшествующее; ибо, если из распущенных мальчиков, полных огня и жизни, выходят иногда впоследствии честные и даже великие люди, то души слабые, придавленные и трусливые развиваются с большим трудом и редко вырабатываются во что-нибудь годное. Разумеется, нужно много искусства, чтобы избежать этих двух противоположных опасностей; и тот, кто нашел средство сохранить в душе ребенка живость, энергию и непринужденность, отвращая его в то же время от вещей, к которым тот питает склонность и привлекая его к другим, которые ему неприятны, тот, говорю я, кто умеет примирить эти видимые противоречия, отыскал истинный секрет воспитания.
§ 47. Телесные наказании и розги — это обычное, короткое и единственно знакомое воспитателям орудие управления, крайне непригодны в деле воспитания, так как ведут к двум, упомянутым выше, вредным последствиям, этим Сцилле и Харибде, которые так или иначе губят заблудившегося путника.
§ 48. Во-первых, этот род наказания нисколько не побеждает нашей естественной склонности к удовольствию и отвращения от страдания, но скорее поощряет нас к тому и укрепляет в нас основы всевозможных дурных и порочных действий. Скажите, пожалуйста, в силу каких иных мотивов, как не любви к удовольствию и отвращения от страдания, действует ребенок, когда, единственно из боязни побоев, учит свой урок наперекор своему желанию, или воздерживается есть незрелый плод, пришедшийся ему по вкусу? Ведь в данном случае он хочет только получить большее телесное удовольствие или избегнуть большего телесного страдания. Но направлять его действия и поведение такими мотивами не значит ли поддерживать в нем то начало развращения, которое, наоборот, следует всячески истреблять? Вообще я думаю, что никакие наказания не принесут пользы ребенку, если стыд подвергнуться наказанию за дурной поступок не будет сильнее влиять на его душу, чем само наказание.
§ 49. 2) Этот способ исправления производит в душе ребенка естественное отвращение к тому, что каждый воспитатель должен заставить его полюбить. В самом деле, часто приходится наблюдать, что дети начинают ненавидеть известные вещи, которые им прежде нравились, только потому, что их бьют или бранят из-за них. И в этом нет ничего удивительного, так как и взрослый человек едва ли бы ощутил в себе склонность к чему-либо при помощи такого способа; ибо кто из нас не почувствует отвращения к самому невинному и безразличному самому по себе развлечению, если всякий раз как мы не чувствуем желания насладиться им, или хотим насладиться по-своему, нас будут побуждать к нему пощечинами и бранью? И это вполне естественно. Можно сказать, ежедневный опыт показывает, как самые невинные вещи делаются неприятными благодаря сопровождающим их отталкивающим обстоятельствам; напр.: уже один вид чашки, из которой мы принимали противное лекарство, воротит нам душу, так что ничто уже не покажется из нее вкусным, как бы она ни была сама по себе чиста и красива.
§ 50. 3) Этот род рабского наказания делает рабским и самый характер ребенка. Пока над ним висит страх розги, он подчиняется и кажется послушным; но раз этот страх устранен, и, благодаря случайному отсутствию надзора, ребенок уверен в своей безнаказанности, он тотчас же дает простор своим страстям и всецело отдается своим естественным склонностям, которые (при таком способе воспитания) нисколько не изменяются к лучшему, несмотря на всю строгость, с которой их старались искоренить, но, наоборот, набирают только больше сил и, благодаря временной сдержке, прорываются обыкновенно с тем большей силой.
§ 51. 4) Но если даже строгость, доведенная до высшей степени, овладеет натурой ребенка и излечит ее от присущей ей беспорядочности, то этим нередко причиняется гораздо худшее и более опасное зло, а именно придавленность душевных сил, так что из беспорядочного мальчика вырабатывается глупое и вялое создание, которое своим искусственно привитым спокойствием быть может и понравится тем недальновидным людям, которые любят неподвижных детей за то что они не шумят и не причиняют беспокойства; но в конце концов из такого ребенка выйдет, по всей вероятности, человек, крайне неприятный для своих друзей и бесполезный, как для самого себя, так и для других.
§ 52. Итак, побои и всякий другой род рабских и телесных наказаний не должны иметь места при воспитании детей, из которых мы хотим сделать людей разумных и добродетельных в силу их собственной склонности. Если к этим наказаниям и можно прибегать, то не иначе, как в редких и исключительных случаях и как к крайнему средству. С другой стороны, следует избегать и льстить детям, давая им под видом награды разные вещи, которые им нравятся; ибо тот, кто дает своему ребенку яблоки или сласти или что-нибудь в том же роде с целью заставить его выучить урок, поощряет этим только любовь к удовольствиям и поддерживает в ребенке те опасные склонности, которые следует искоренять всевозможными способами. Вы никогда не научите его господству над страстями, если, полагая им преграду с одной стороны, будете в то же время удовлетворять их с другой. Чтобы из ребенка вышел со временем разумный и добродетельный человек, нужно научить его владеть своими страстями и подавлять свои влечения к роскоши, убранству, хорошему столу и т. п., как скоро разум и долг потребуют этого. Но если вы будете побуждать его к тому, что он должен и без того сделать, предлагая ему за это деньги, если вы будете вознаграждать его за неприятность выучить урок удовольствием съесть какой-нибудь лакомый кусочек или будете обещать ему кружевной галстучек или новый костюмчик с целью поощрить его к исполнению его маленьких обязанностей, то разве не очевидно, что, предлагая ему эти вещи в виде награды, вы тем самым внушаете ему страсть к ним и побуждаете его домогаться их с тем большим жаром и видеть в обладании ими свое счастье? Таким-то образом, желая при помощи неудачно применяемых наград и наказаний заставить детей выучить грамматику, или научиться танцам, или еще чему-нибудь в том же роде, не имеющему большого значения для пользы и счастья их последующей жизни, жертвуют их добродетелью, извращают весь смысл воспитания и внушают им сластолюбие, гордость, алчность и т. п.; благодаря такому экстравагантному методу в детях поддерживаются те дурные наклонности, которые следовало бы всецело подавлять, и бросаются в их души семена всех тех пороков, которых можно избежать только подавляя свои желания и приучаясь как можно раньше подчиняться разуму.
§ 53. Я не хочу этим сказать, будто детей следует лишать тех удобств и удовольствий, которые не вредят их здоровью и нравственности. Напротив, по моему мнению следует делать им жизнь как можно более приятной, и позволять им вполне предаваться тем невинным удовольствиям, к которым они чувствуют склонность, но с тем, чтобы эти удовольствия являлись результатом их хорошего поведения, а не выторгованной заранее наградой за то, что они занялись каким-нибудь делом, которое им неприятно, и за которое они не взялись бы сами без этого условия.
§ 54. Но, скажут мне, если не прибегать ни к розгам, ни к наградам, чтобы принудить детей к исполнению их обязанностей, то как же управляться с ними? Устраните надежду и страх — и пропала дисциплина! Правда, я согласен, что страх перед страданием и надежда на удовольствие, наказания и награды — являются единственными мотивами разумного создания, что это два великие двигателя человеческих действий, и что, следовательно, они должны иметь свое место и по отношению к детям. И я советую родителям и воспитателям помнить, что с детьми следует обращаться как с разумными созданиями.
§ 55. Я согласен, что нужно наказывать и награждать детей, если мы хотим действовать на них. Но в чем обыкновенно заблуждаются, по моему мнению, — это в выборе наград и наказаний. Обыкновенно прибегают к телесным наказаниям и телесным удовольствиям, но прибегать к ним значит прибегать к средствам, могущим повести за собой весьма дурные результаты. Ибо, как мы видели, они служат только к увеличению и укреплению тех склонностей, которые следует подавлять и уничтожать. Какое начало добродетели внушите вы ребенку, если, искореняя из его души любовь к одному удовольствию, будете предлагать ему в то же время другое? Разве это не значит только расширять его влечений, распространяя их на разные предметы? Ребенок с плачем требует какого-нибудь вредного плода; вы утешаете его, давая ему какую-нибудь, немногим менее вредную, конфетку; этим вы, быть может, и сохраните его здоровье, но уж наверное принесете вред его душе и поселите в ней еще больший беспорядок: ибо вы только изменили предмет его желаний, но продолжаете потворствовать его страстям, допуская их удовлетворение, а в этом-то, как я доказывал, и лежит корень зла. До тех пор, пока вы не приучили ребенка отказываться от удовлетворения своих желаний, может случиться, что он будет покоен и сдержан в течение известного времени, но зло этим не излечится. Поступая таким образом, вы холите и нежите в нем страсть, которая является источником всех пороков; и вы должны рассчитывать, что при первом удобном случае она прорвется с тем большей силой, породит тем более неумеренные желания и причинит вам величайшие огорчения.
§ 56. Итак, те награды и наказания, которые могут иметь место при воспитании, совсем иного рода и обладают такой силой, что, раз мы применили их к делу, наша задача исполнена, и все трудности побеждены. Нет более могучих мотивов, способных действовать на разумную душу, как честь и позор. И вот, если вы внушите детям способность дорожить своей репутацией и сделаете их чувствительными к позору и бесславию, то тем самым вы вложите в их душу начало, которое всегда и во всех обстоятельствах будет вести их к добродетели. Но, скажут мне, как же этого достигнуть? Я согласен, что на первых порах это дело представляет известную трудность; но я полагаю, стоит труда поискать средства к достижению этого и затем применит его к делу, — в чем, по моему мнению, и заключается великий секрет воспитания.
§ 57. Прежде всего дети необыкновенно чутки к похвале (и становятся такими, быть может, гораздо раньше, чем мы предполагаем). Им приятно выслушивать похвалу со стороны родителей или вообще тех, от кого они зависят. И вот, если отец будет ласкать и хвалить своих детей, когда они хорошо ведут себя, и, наоборот, будет смотреть на них холодно и с презрением, если они поступают дурно; и если мать и все остальные в доме будут действовать таким же образом, то дети в короткое время сделаются чувствительными к этой разнице обращения; и я уверен, что если вы неуклонно будете поступать таким образом, то этот прием произведет гораздо больше действия на их душу, чем всевозможные угрозы и наказания; ибо наказания, становясь обычными, теряют всю свою силу и совершенно бесполезны, если к ним не присоединяется чувство стыда; вот почему следует вообще воздерживаться от них и не прибегать к ним, за исключением случаев, о которых будет сказано ниже, когда дело доходит до последней крайности.
§ 58. Но чтобы эти чувства одобрения и позора глубже запечатлевались в душе детей и имели в их глазах больше весу, следует присоединять к похвалам и порицаниям те или другие приятные и неприятные вещи, отнюдь не в качестве награды или наказания за тот или другой поступок, но в качестве, так сказать, естественных последствий поступков, заслуживающих похвалу или порицание. Действуя таким образом, вы заставите их сильнее почувствовать, что тот, кто заслужил одобрение хорошим поведением, любим и ласкаем всеми и получает разные хорошие вещи в придачу, наоборот, кто навлекает на себя неодобрение и не заботится о своей репутации, непременно вызовет презрение и пренебрежение к себе, и поэтому у него не будет ничего, что могло бы порадовать его и доставить ему удовольствие. Благодаря такому способу предметы удовольствий сделаются в глазах детей естественными спутниками хорошего поведения, и постоянный опыт научит их, что приятные вещи даются только тем, кто пользуется хорошей репутацией. Если подобными средствами вы заставите детей стыдиться проступков (ибо я желал бы, чтобы вы не прибегали ни к каким иным карам) и дорожить своей репутацией, то вам будет уже нетрудно направить их в какую угодно сторону и сделать для них приятными все пути добродетели.
§ 59. Но здесь представляется большое затруднение со стороны прислуги. Ибо эти люди настолько глупы и упрямы, что очень трудно помешать им идти наперекор планам отца и матери. Положим, ребенок наказан за какой-нибудь проступок — он сейчас же находит утешение в ласках этих неразумных льстецов, которые разрушают, таким образом, то, что родители стараются построить. Раз отец или мать смотрят на ребенка сердито, то и все окружающие должны относиться к нему таким же образом, и никто не должен ласкать его, прежде чем он не попросил прощения за свой проступок и своим поведением не вернул себе прежнего расположения. Если бы это всегда соблюдалось, тогда, я думаю, не было бы никакой надобности бранить и наказывать детей. Их собственный интерес заставлял бы их искать одобрения и избегать проступков, которые всеми порицаются, и за которые им непременно приходилось бы страдать, хотя бы и не в смысле брани или побоев. Это научило бы их скромности и стыду, и они скоро приобрели бы естественное отвращение от всего того, что могло бы навлечь на них презрение других. Но как устранить вред, причиняемый в данном случае прислугой, это я предоставляю всецело заботливости и благоразумию родителей; замечу только, что считаю этот пункт крайне важным, так что весьма счастливы те, кто может окружить своих детей разумными и порядочными людьми.
§ 60. Итак, следует тщательно избегать частого битья и брани, так как этот род исправления не производит ничего хорошего, не вызывая в детях стыда или отвращения к совершённому ими проступку: и если большую часть неприятности, испытываемой ребенком при этом, не составляет именно сознание, что он поступил нехорошо, и опасение, что навлек этим на себя справедливое неудовольствие своих лучших друзей, то боль, причиняемая сечением, подействует как лекарство далеко не радикальное; оно только замазывает рану, затягивает на ней кожу, но не проникает в ее глубь; чувство искреннего стыда и боязнь вызвать неудовольствие — вот единственно действительные средства исправления. Только им следует отдавать вожжи в руки и предоставлять вести ребенка по надлежащей дороге; но телесные наказания непременно утрачивают силу действовать таким образом и притупляют чувство стыда, если повторяются слишком часто; ведь стыд играет у детей такую же роль, как у женщин стыдливость: нельзя сохранить ее, если она часто нарушается. Что же касается до боязни вызвать неудовольствие родителей, то и она утрачивает всякое значение, если проявление этого неудовольствия слишком скоро исчезает, и несколько ударов совершенно искупают проступок. Поэтому отцы должны тщательно взвешивать, заслуживает ли тот или другой проступок родительского гнева, или нет; но раз этот гнев обнаружился и повлек за собой ту или другую кару, родители отнюдь не должны тотчас же покидать строгое выражение лица; наоборот, им следует возвращать детям свою благосклонность не иначе, как с некоторым затруднением, и откладывать полное прощение до тех пор, пока полное послушание и более чем обыкновенное старание вести себя хорошо не докажут искренности раскаяния. Иначе наказание, вследствие привычки к нему, станет чересчур обычной и заурядной вещью и утратит всё свое влияние; и если за совершением проступка будет следовать наказание, а за ним тотчас же и прощение, то в конце концов такой порядок сделается для детей столь же обычным и естественным, как обычная смена дня и ночи.
§ 61. Что касается до хорошей репутации, то замечу еще одно, а именно, что, хотя в ней и нельзя видеть истинного начала добродетели (ибо добродетель есть сознание человеком своего долга и радость повиноваться творцу, следуя указаниям того света, который бог напечатлел в нашей душе, с надеждой на благоволение и награду свыше), тем не менее она стоит в наибольшей связи с ним. И так как в ней заключается свидетельство о том одобрении, которое разум других, как бы по общему соглашению, дает добродетельным поступкам, то она является наилучшим двигателем и средством поощрения для детей, до тех пор пока они не будут в состоянии решать собственным рассудком, что разумно и справедливо.
§ 62. Эти соображения могут указать и на то, какой манеры следует держаться самим родителям, когда они хвалят или порицают детей. Если им приходится укорять детей за что-либо (чего вообще едва ли можно избегнуть), то они должны делать это не только без всякого раздражения, в спокойных и серьезных выражениях, но и без свидетелей, с глазу на глаз; наоборот, если дети заслуживают похвалы, то следует хвалить их в присутствии других, так как публичная похвала удваивает награду. С другой стороны, нежелание родителей обнаруживать перед другими проступки детей заставит последних тем более ценить свою репутацию и тем более стараться сохранить доброе о себе мнение; если же они увидят себя осрамленными раскрытием их проступков перед другими, то будут считать это доброе мнение о себе утраченным, так что заключающаяся здесь сдержка исчезнет, и они тем меньше будут заботиться о своей репутации, чем больше будут думать, что она всё равно уже запятнана.
§ 63. Впрочем, если воспитывать детей, как следует, то вовсе не будет такой надобности прибегать к наградам и наказаниям, как это обыкновенно делается; ибо что касается до их маленьких шалостей и каких-нибудь невинных штук, то всё это следует позволять им делать без всяких стеснений, лишь бы только они не теряли должного уважения к присутствующим. Так как эти маленькие недостатки свойственны скорее их возрасту, чем им самим, то, предоставляя исправление их времени, примеру и годам, вы тем самым избавите детей от ненужных и бесполезных наказаний; ибо эти наказания или вовсе не могут победить тех склонностей, которые внушает детям возраст, и, таким образом, старания исправить их тотчас же делают исправление чересчур привычным и вследствие того бесполезным в более важных случаях; или, если эти наказания и окажутся в силе подавить свойственную их возрасту живость, то это послужит только ко вреду их души и тела. Если шум и суета их игр оказываются почему-либо неудобными или неподходящими к месту и обществу, в котором они находятся, то довольно одного взгляда или слова родителей (раз последние сумели придать должное значение своему авторитету), чтобы дети остановились и посидели спокойно некоторое время. Что же касается до любви к играм, которую природа мудро приспособила к натуре и возрасту детей, то ее не только не следует стеснять и подавлять, но, наоборот, скорее поощрять, чтобы поддерживать в движении их ум и развивать здоровье и крепость тела. Я думаю даже, что в том-то и состоит великое искусство воспитания, чтобы сделать и все их обязанности предметом развлечения и удовольствия.
§ 64. Позвольте мне теперь обратить внимание на одну ошибку в обычном способе воспитания детей: а именно, обыкновенно обременяют память детей разными правилами и предписаниями, которые им или совсем непонятны, или тотчас же забываются. Если вы хотите заставить детей сделать что-либо, или сделать иначе, нежели как было сделано ими, то заставляйте их делать это всякий раз, как они забудут, или переделывать, если они исполнили нехорошо, и так до тех пор, пока они не достигнут вполне удовлетворительного результата. Отсюда вы извлечете две выгоды: во-первых, вы увидите, доступно ли им известное действие, и можно ли ожидать его от них, так как нередко детей заставляют делать такие вещи, которые оказываются свыше их сил, и для исполнения которых требуется предварительный опыт и упражнение (ведь для воспитателей гораздо легче приказывать, чем учить!). Вторая выгода этого метода та, что, если дети будут повторять известное действие до тех пор, пока оно станет для них привычным, то исполнение его не будет уже зависеть от памяти и соображения, — спутников благоразумия и зрелого возраста, а обратится в нечто вполне для них естественное; так, напр., для благовоспитанного джентльмена так же естественно отдать поклон или смотреть в лицо своему собеседнику, как и дышать: он делает это без всякого предварительного обдумывания и соображения. — Раз вы исправили таким способом известный недостаток, вы исправили его уже навсегда; и таким образом вы можете искоренить их все, один за другим, и насадить на их место какие угодно привычки.
§ 65. Мне приходилось видеть родителей, которые наваливали на своих детей столько правил и предписаний, что бедным малюткам было не под силу не то что исполнить, но даже запомнить хотя бы десятую их долю, между тем за нарушение этих подчас совершенно бессмысленных правил их наказывали и словами, и ударами. Из этого, естественно, выходило только то, что дети в конце концов пропускали мимо ушей всё, что бы им ни говорилось, будучи наперед уверены, что всё равно никакое внимание не застрахует их от совершения проступка, а следовательно и наказания.
Поэтому давайте вашему сыну как можно меньше правил, и лучше, если их меньше, чем больше того, сколько вы считаете необходимым, потому что, если вы завалите его множеством правил, то выйдет что-нибудь одно из двух: вам придется или слишком часто наказывать его, что ведет к очень дурным результатам, делая наказание вещью чересчур обычной, или позволить ему безнаказанно нарушать ваши предписания, что лишит их всякого значения и подорвет ваш авторитет. Итак, давайте поменьше правил, но наблюдайте, чтобы те, которые даны, исполнялись. Чем меньше ребенок, тем меньше следует давать ему правил; по мере же того, как он будет подрастать, можно давать ему новые правила, но лишь тогда, когда прежние твердо укоренятся в нем путем практики.
§ 66. Главное же, не забывайте, что нельзя учить детей одними правилами, которые всё равно ускользают из их памяти. Поэтому-то, что считаете для них обязательным, закрепляйте в них постоянным упражнением всякий раз, как представится к тому случай, и по возможности старайтесь даже создавать такие случаи. Это создаст в них привычки, которые, раз установившись, будут действовать сами собой, легко и естественно, без всякой помощи со стороны памяти. Но здесь позвольте сделать два предостережения: во-первых, заставляя детей делать то, к чему вы желаете их приучить, делайте это в мягких и кротких выражениях, как бы напоминая им то, что они по забыли, а не браня и не порицая их как за умышленную провинность; во-вторых, остерегайтесь приучать их к многим привычкам зараз, иначе разнообразие их собьет их с толку, и они не усвоят себе ни одной, как следует. Когда же, благодаря постоянной практике, известная привычка сделается для них легкой и естественной и будет действовать, не нуждаясь ни в каком предварительном соображении, тогда вы можете перейти к другой и т. д.
Такой способ учить детей не какими-нибудь правилами, задалбливаемыми на память, а заставляя их повторять известное действие под надзором и руководством воспитателя до тех пор, пока они не навыкнут в нем, представляет такие преимущества, с какой бы стороны мы на него ни взглянули, что я не могу достаточно надивиться обычному пренебрежению им, если только можно удивляться чему-нибудь, освященному обычаем. Укажу еще на одно преимущество этого способа: а именно, благодаря ему, можно видеть, соответствуют ли требования, предъявляемые к ребенку, его силам, природным задаткам и свойствам организации, ибо все эти условия точно также следует принимать в расчет при правильном воспитании. Не думайте, будто можно, не портя натуры детей, изменить совершенно их темперамент, напр. сделать веселого задумчивым и серьезным, а меланхолика — жизнерадостным: господь напечатлел в душе каждого человека известные черты, которые, подобно недостаткам внешности, можно несколько исправить, но никак нельзя совершенно изменить и заменить противоположными.
Поэтому тот, кто берет на себя заботу о воспитании детей, должен изучать их натуру и способности, испытывать, в какую сторону они всего легче склоняются, и что наиболее соответствует их внутренним свойствам; наблюдать, каков природный объем их ума, каким образом можно его увеличить и к чему можно применить; узнавать, чего им недостает, и способны ли они усвоить себе это прилежанием и упражнением; равно как стоит ли труда добиваться этого: ибо в большинстве случаев всё, чего мы можем достигнуть (или к достижению чего должны стремиться), это — утилизировать лучшую часть из того, что природа дала детям, предотвратить пороки и недостатки, к которым склонен данный характер, и развить в нем те выгодные стороны, к которым он способен. Природные задатки каждого ребенка следует развивать, насколько это только возможно; но браться за прививку других, противоположных им свойств, было бы бесплодной работой: и даже в лучшем случае всё налепленное таким образом будет сидеть очень нескладно и носить на себе непривлекательную печать принуждения и притворства.
Правда, притворство не есть порок, свойственный детскому возрасту, или продукт простой, предоставленной самой себе натуры; это род сорной травы, растущей не в диком, необработанном поле, а на садовых грядках, обработанных небрежным или неумелым садовником. Надобны уже некоторое искусство и опытность, а также известное сознание потребности в обходительных манерах, чтобы могло явиться притворство, которое хочет сгладить природные недостатки и ставит себе похвальную цель вызвать приятное впечатление, хотя никогда не достигает этого и становится тем менее приятным, чем больше хочет казаться таковым. Поэтому нужно особенно следить за этим пороком, так как он порождается самим воспитанием, воспитанием, конечно, неправильным, но от которого, тем не менее, нередко приходится страдать молодым людям.
Если кто-нибудь возьмет на себя труд рассмотреть, в чем состоит та приятность обращения, которая так нравится людям, тот найдет, что она состоит в естественной связи поступка с соответствующим душевным настроением. Нам не может не нравиться мягкое, дружеское и ласковое обращение. Натура свободная и владеющая собой, не низменная, но и не надменная, и не запятнанная пороками, действует на каждого обаятельно. Поступки, естественно вытекающие из благородной души, нравятся нам, как неподдельные признаки ее внутреннего склада, и, будучи естественными результатами ее действительного настроения, не могут не быть приятными и непринужденными. В этом-то заключается, по моему мнению, та красота, которая светит в поступках некоторых людей, придает прелесть всему, что они делают, и открывает им сердца всех и каждого; ибо путем постоянного упражнения они настолько выработали в себе манеру обращаться с людьми и настолько сделали для себя естественными все те маленькие знаки внимания и уважения, которые природа или обычай установили в общежитии, что последние являются отнюдь не искусственными или заученными, а естественно вытекающими из милой и хорошей души.
Наоборот, притворство есть грубое и вынужденное подражание тому, что должно быть естественно и непринужденно, и поэтому у него не может быть той прелести, которая сопровождает всё естественное; притворство же непременно влечет за собой разлад между поступком и действительным настроением, в какой бы форме оно ни проявлялось:
1) В той ли форме, когда человек хочет выказать такое настроение, какого в действительности не имеет, причем налагаемая им на себя принужденность сама себя выдает; так иногда люди стараются притвориться грустными, веселыми или ласковыми, будучи на самом деле совершенно иными.
2) Или в той форме, когда, не стараясь выказать такого настроения, какого в действительности нет, человек выражает то душевное настроение, в котором находится, совершенно неподходящим способом; сюда относятся все те искусственные жесты, движения, слова, взгляды, которыми люди хотят выразить свое внимание и уважение к окружающим или удовольствие находиться в их обществе, но которые являются не столько признаками того или другого из этих чувств, сколько признаками присущих этим людям недостатков. Этот род притворства происходит весьма часто от того, что человек старается подражать кому-нибудь другому, не разбирая, что́ есть в его поступках приятного или что́ представляет исключительно свойственную ему черту характера. Вообще всякое притворство, из какого бы источника оно ни исходило, действует отталкивающим образом, так как мы чувствуем естественное отвращение ко всему искусственному и осуждаем тех, которые не могут зарекомендовать себя ничем лучшим.
Простая и грубая натура, предоставленная самой себе, гораздо лучше искусственной грации и тому подобных заученных манер. Отсутствие какого-нибудь светского качества или какой-нибудь недостаток во внешних манерах, грешащий немного против требований утонченного приличия, легко ускользают от наблюдения, а следовательно и порицания; но притворство, в чем бы оно ни проявлялось, всегда выводит на свет наши недостатки и навлекает на нас осуждение в отсутствии такта или искренности. Поэтому воспитатели должны тем тщательнее обращать внимание на этот порок, что он, как я говорил, приобретается благодаря неумелому воспитанию и свойствен большей частью тем людям, которые претендуют на хороший тон и не хотят, чтобы их считали не знающими светских правил и приличий. Кроме того, если я не ошибаюсь, он происходит довольно часто от того, что воспитатель чересчур поверхностно относится к нему, довольствуясь одними наставлениями и не присоединяя к ним практики, т. е. не заставляя детей повторять известное действие на своих глазах, исправляя то, что в нем есть неуместного и принужденного, до тех пор, пока оно не сделается привычным и непринужденным.
§ 67. Что касается до так называемых манер, из-за которых детям приходится выносить столько мучений и выслушивать столько благонамеренных увещаний со стороны мудрых нянюшек и гувернанток, то им, по моему мнению, следует учить не столько посредством правил, сколько посредством самой практики; тогда дети, если только не пускать их в дурную компанию, будут гордиться тем, что ведут себя прилично, по примеру других, раз будут видеть, что их за это хвалят и одобряют. Если же, вследствие маленькой небрежности в этом отношении, мальчик не совсем грациозно снимает шляпу или не вполне изящно расшаркивается, то танцмейстер исправит этот недостаток и вообще уничтожит ту природную неотшлифованность, которую люди à la mode называют мужиковатостью. И так как, по моему мнению, ничто не придает детям столько приличной уверенности в себе и уменья держаться в обществе старших, как танцы, то им следует начинать учить детей, лишь только они станут способны к этому. Хотя это искусство и придает только внешнюю грацию, но оно как-то больше, чем что-либо другое, сообщает детям нечто зрелое в обращении. Впрочем, вообще я не желал бы, чтобы маленьких детей слишком мучили утонченностями и ухищрениями светского этикета.
Не тревожьтесь по поводу тех недостатков в детях, которые будут исправлены возрастом; поэтому, если ребенок манкирует кое-какими тонкостями внешней полировки, то это наименее должно беспокоить родителей и воспитателей, раз у него есть полировка в душе, о которой всего более следует заботиться. Раз ребенок с его нежной душой проникнут благоговением к своим родителям и наставникам, любовью и уважением к ним и страхом оскорбить их, равно как уважением и расположением ко всем окружающим, то эти самые чувства укажут ему и способ выражать их наиболее приятным для других образом. Старайтесь только поддерживать в нем начала добродетели и гуманности и, насколько возможно, сделать их для него привычными посредством одобрения, похвал и других приятных для него вещей. Раз эти начала пустили корни в его душе и утвердились в ней благодаря неуклонной практике, то вам нечего уже больше бояться; что же касается до изящества манер и тонкости обращения, то это придет в свое время, когда ребенок выйдет из рук няньки и перейдет в руки благовоспитанного гувернера.
Итак, пока дети малы, следует смотреть сквозь пальцы на некоторые недочеты во внешних манерах, раз при этом не проявляется никаких признаков нахальства или испорченности; буде же таковые проявятся, то, разумеется, их тотчас же следует искоренять указанными выше средствами. Впрочем, меня бы очень дурно поняли, если бы из сказанного мною выше насчет манер заключили, будто, по моему мнению, лицам, находящимся около детей, совершенно не следует обращать внимания на их внешние манеры, пока они малы. Наоборот, я думаю, что для детей было бы весьма полезно получать соответствующие указания с того самого времени, как только они в состоянии держаться на ногах; что я порицаю, так это неумелые приемы, которыми пользуются обыкновенно в данном случае. Раз ребенок, которого никогда не учили ничему похожему на хорошие манеры, нарушает какое-нибудь приличие, его обыкновенно начинают бранить, особенно если тут находятся посторонние; на него сыплется целый ряд порицаний и правил, как снимать шляпу, как раскланиваться и т. п. По-видимому, заинтересованные в этом лица имеют в виду только поправить ребенка, но на самом деле они делают это большей частью для того, чтобы скрыть свой собственный конфуз, и, опасаясь, чтобы присутствующие не приписали дурных привычек ребенка их собственной небрежности или неумению, сваливают всю вину, иногда очень пристрастно, на бедных малюток.
Как бы то ни было, нельзя исправлять детей такими случайными наставлениями ad hoc; указывать им, как они должны вести себя, следует в другое время, и вообще нужно заблаговременно приучать к хорошему и приличному поведению, а никак не на самом месте проступка осыпать упреками и заставлять делать то, к чему они совершенно не приучены и не знают, как за это приняться. Бранить в таких случаях значит не учить, а только бесцельно мучить; и гораздо лучше совершенно оставить их в покое, чем бранить за проступки, в которых не они виноваты и которых не исправишь рассуждениями. И уж гораздо лучше предоставить исправление их внешней грубоватости более зрелому возрасту, чем осыпать их постоянными порицаниями, которые никак не дадут и не могут дать грациозных манер.
Если у ребенка хорошая натура, то время, наблюдения и благовоспитанная компания сотрут в значительной степени ту грубоватость манер, которая пристает за неимением лучших примеров, раз он будет вращаться в хорошем обществе; наоборот, если он будет окружен дурной компанией, то никакие правила и исправительные меры не будут в состоянии отшлифовать его. Знайте за верное, что какие бы наставления ни давались детям, и каких бы воспитателей к ним ни приставляли, ничто не влияет на них так, как среда, в которой они вращаются. Дети (как и взрослые) действуют большей частью из подражания. Мы все — своего рода хамелеоны, принимающие окраску от вещей, находящихся около нас; поэтому нечего удивляться этому в детях, которые гораздо лучше понимают то, что видят, нежели то, что слышат.
§ 68. Я говорил уже о вреде, причиняемом детям прислугой, льстивость которой ослабляет выговоры родителей и подрывает их авторитет. Но в данном случае может иметь место еще одно зло, а именно дурные примеры, которые дети могут встретить в обществе прислуги. Поэтому следует по мере возможности удалять их от общения с ней, ибо зараза этих примеров страшно отравляет детей при малейшем соприкосновении с ними; и нередко от невоспитанной и безнравственной прислуги они научаются таким словам и выражениям, непристойным манерам и порокам, каких, быть может, не узнали бы во всю жизнь.
§ 69. Трудно вполне предотвратить это зло. Вообще, вы можете считать себя весьма счастливым, если у вас никогда не было грубого и порочного слуги, и если ваши дети не заимствовали от него ничего дурного; но во всяком случае следует постоянно предвидеть это возможное зло; поэтому дети должны по возможности всегда находиться в обществе своих родителей или тех, кому поручено их воспитание.[1] Но для этого нужно, чтобы дети находили удовольствие в их обществе, чтобы они могли пользоваться в их присутствии всей свободой, свойственной их возрасту и не подвергались разным бесполезным стеснениям. Если общество старших является для них чем-то вроде тюремного заключения, то не удивительно, что они не находят в нем никакого удовольствия; не следует мешать им быть детьми, играть и шалить по-детски; нельзя допускать только скверных шалостей; во всем же остальном должна быть предоставлена полная свобода. Наконец, чтобы общество родителей было для них еще приятнее, следует, чтобы всё, что доставляет им удовольствие, они получали из рук родителей, и в то же время нужно строго запретить прислуге угождать им, как она это обыкновенно делает, давая им ликеры, вино, фрукты, игрушки и т. п. вещи, из-за которых дети так любит водить компанию с прислугой.
§ 70. Заговорив о среде, я почти готов бросить перо и не затруднять больше читателей, ибо, так как среда влияет больше, чем всевозможные правила, предписания и наставления, то мне представляется почти излишним пускаться в дальнейшие рассуждения, раз из них всё равно не выйдет толку. Но, скажете вы, что же я буду делать со своим сыном? Держать его дома, так он, пожалуй, сядет мне на голову, а воспитывать его вне дома, то как предохранить его от заражения пороками, которые столь распространены повсюду? Дома он, быть может, сохранится в невинности, но зато будет тем невежественнее в житейских делах и, привыкнув видеть вокруг себя постоянно одни и те же лица и находиться в одном и том же кружке, он будет вести себя чудаком или обломом, когда ему придется выступить в свет.
Я согласен, что то и другое имеет свои неудобства. Правда, если ребенок будет воспитываться вне дома, он будет гораздо смелее и развязнее; кроме того, соревнование, имеющее место в школах, внушает мальчикам энергию и прилежание. Но если вы не отыскали такой школы, в которой наставник мог бы следить за нравственностью своих учеников, и которая давала бы такие же результаты в утверждении своих питомцев в добродетели и благовоспитанности, как и в научении их классическим языкам, то, значит, вы придаете странную цену словам, если, предпочитая язык древних греков и римлян тому, что произвело среди них столько великих мужей, считаете возможным рисковать невинностью и добродетелью вашего сына из-за горсточки латыни и греческого!
Что же касается до той уверенности и смелости, которая приобретается в школах, то обыкновенно эти качества перемешаны с такой массой грубости и нахальства, что при вступлении в свет молодым людям всё равно приходится отучаться от ухваток, вынесенных из школы, и заменять их манерами, более приличными порядочному человеку. Если вы примете во внимание, насколько искусство жить и умение вести свои дела в свете противоположны нахальству, надувательству и дерзости, приобретаемым в компании школьников, то вы, без сомнения, согласитесь, что недостатки домашнего воспитания несравненно предпочтительнее этих приобретений, и предпочтете сохранить дома невинность и скромность вашего сына, каковые качества более надежным путем сделают из него способного и полезного человека. Ведь уединение и целомудрие, в котором воспитываются девочки, не делает их оттого какими-нибудь невыволоками; общение с людьми скоро придает им приличную уверенность в себе. Точно также и мальчики могли бы обходиться без нахальства и дерзости, ибо мужество и стойкость состоят, как я думаю, не в грубости и невоспитанности.
Научиться добродетели гораздо труднее, чем приобрести знание света, и раз она утрачена, то ее трудно вернуть. Что же касается до недостатков, приписываемых домашнему воспитанию, т. е. робости и незнания света, то, во-первых, они далеко не необходимые его последствия, а, во-вторых, будь это даже так, эти недуги вовсе не неизлечимы. Наоборот, порочность есть упорное и опасное зло, и поэтому прежде всего следует предохранить от нее. Если и нужно предохранять детей от робости, расслабляющей тех, кто чересчур уж избалован домашним воспитанием, то имея в виду опять-таки добродетель, а именно из опасения, чтобы подобный нежный характер не сделался чересчур восприимчивым к порочным впечатлениям и не подверг слишком большому риску нравы новичка. Прежде чем молодой человек вышел из родительского дома и из рук воспитателя, следует вооружить его волей и дать ему знание людей, дабы обезопасить его добродетель; в противном случае он рискует попасть на гибельную дорогу и низвергнуться в пропасть, не будучи достаточно знаком с опасностями света и не обладая достаточной твердостью, чтобы не поддаться искушениям. За исключением этого обстоятельства, робость и незнание света вовсе уж не требуют столь ранней заботы о себе. Общение с людьми излечит значительную долю их; если же и оно не сделает этого достаточно рано, то это только доказывает, что нужно иметь хорошего воспитателя, ибо, если нужно заботиться о том, чтобы сообщить мальчику свободному уверенность в себе, то именно для того, чтобы предохранить его добродетель на то время, когда он будет предоставлен самому себе.
Итак, было бы нелепо жертвовать невинностью мальчика ради того, чтобы общением с порочными и дурно воспитанными мальчишками он приобрел уверенность в себе и умение не теряться среди других, раз эти качества требуются только для того, чтобы охранять его добродетель; если же самоуверенность и изворотливость соединятся с пороком, являясь пособниками последнего, то гибель почти несомненна; так что вам придется или уничтожать в мальчике всё то, что он вынесет от своих товарищей, или предоставить его гибели. Будьте уверены, что дети непременно приобретут нужную уверенность в себе общением со взрослыми, когда будут допущены к нему, что всегда успеется; а до того времени скромность и уменье подчиняться гораздо лучше подойдут к ним и вернее обеспечат успех их воспитания; и поэтому нет надобности хлопотать прежде времени о развитии в них этой уверенности. Наиболее времени, забот и внимания следует употреблять на то, чтобы развить в них добродетель и благовоспитанность. Вот та приправа, с которой следует изготовлять их, и притом так, чтобы от нее нелегко было впоследствии отделаться, та приправа, которой следует как можно лучше снабдить их: ибо, если общение с людьми увеличивает их знание и ловкость, то оно может в то же время угрожать их нравственности, и поэтому необходимо, чтобы они прежде всего были вооружены добродетелью, и чтобы существо ее глубоко проникло в их сердца.
Мы рассмотрим впоследствии, каким образом следует подготовлять их к обществу и вступлению в свет, раз они достаточно созрели для этого. Но каким образом ребенок, втиснутый в разношерстную толпу беспорядочных мальчишек, среди которых он научится ругаться при игре в мяч или мошенничать играя в орлянку (span farthing), подготовится этим для общества и дела — этого я никак не могу постигнуть; равно как и того, какие такие качества приобретаются в толпе мальчишек всевозможных сословий, которыми обыкновенно наполнены школы, чтобы отцы могли так сильно желать их для своих детей? По крайней мере я уверен, что тот, кто в состоянии воспитать своего сына дома под руководством воспитателя, сообщит ему гораздо больше умения держать себя, внушит ему гораздо больше благородных чувств и сознания того, что достойно и прилично, и, в довершение всего, даст ему гораздо больше знаний и сделает его более развитым человеком, чем какая бы то ни было школа. Я не хочу этим порицать школьных учителей: ведь большая разница наблюдать за двумя или тремя мальчиками в одном и том же доме или иметь на своем попечении шестьдесят или восемьдесят мальчишек, живущих в разных местах. Как бы учитель ни был искусен и заботлив, он не в состоянии наблюдать за пятьюдесятью школьниками дольше того времени, которое они находятся в школе; и нельзя требовать от него, чтобы он научил их чему-либо другому, кроме того, что написано в их учебниках, ибо образование души и внешних манер требует постоянного внимания и отдельного занятия с каждым ребенком, чего никак нельзя сделать при такой стае ребят, а если даже и предположить, что учитель имел бы время изучать и исправлять недостатки и дурные наклонности каждого из них в отдельности, то все его заботы всё равно пропали бы даром по той причине, что большую часть из двадцати четырех часов суток мальчики предоставлены самим себе или заразительным примерам товарищей.
Так как фортуна часто благоприятствует смелым и ловким людям, то отцы смотрят с удовольствием на то, что в их сыновьях довольно рано обнаруживаются бойкость и юркость, видя в этом счастливое предзнаменование их будущих успехов в свете и воображая, будто штуки, проделываемые ими с товарищами или заимствованные от них, свидетельствуют об успешности их первых шагов в искусстве жить и составлять себе карьеру. Но я осмелюсь заметить, что только тот идет верным и надежным путем, кто видит фундамент будущего благополучия своего сына в добродетели и добром воспитании. Не шалости и не плутовства, практикуемые обыкновенно школьниками, не грубые ухватки в их взаимном обращении и не хитро составленный план нападения на чужой огород делают настоящего человека, а справедливость, благородство, умеренность, рассудительность и любовь к труду, — качества, которым едва ли научаются школьники друг от друга; если же молодой человек, воспитанный дома, приобрел в этих добродетелях не больше сведений, чем если бы он был в школе, то значит, его отец весьма неудачно выбрал воспитателя. — Возьмите школьника и мальчика того же возраста, воспитанного дома, введите их в хорошее общество, и вы увидите, кто из них будет вести себя с большей рассудительностью и приличной уверенностью? Я полагаю, самоуверенность школьника скоро изменит ему или не послужит к его чести; но раз она пригодна только в обществе мальчишек, то лучше, если бы ее и совсем не было.
В наше время порок так быстро созревает в молодых людях, что очень трудно спасти мальчика от порчи, если решиться выпустить его из дому и предоставить случаю или его собственной склонности выбор товарищей. Я предоставляю другим исследовать, каким фатальным образом порок в столь малое время сделал столь большие успехи среди нас, и чьи руки открыли ему путь к столь неограниченному господству; но я желал бы, чтобы те, которые столь жалуются на упадок христианского благочестия, добродетели и просвещенности в современном поколении, взяли бы на себя труд подумать, каким путем можно восстановить их в ближайшем поколении. Что касается до меня, то я вполне уверен, что если не положить в основу этого дела надлежащее воспитание детей и насаждение в них добрых начал, то все усилия останутся бесплодными; ибо если мы не позаботимся развить в детях честность, трезвость и любовь к труду, то смешно ожидать, чтобы поколение, которое появится за нами на мировой сцене, блистало теми добродетелями, талантами и знаниями, которыми до сих пор справедливо гордилась Англия; я сказал бы «и храбростью», хотя это качество и считалось всегда природным наследием англичан, но некоторые действия, происшедшие недавно на море[2], действия такого рода, который был неизвестен нашим предкам, дают мне повод заметить, что развращенность ослабляет и мужество, и что раз безнравственность разрушила чувство чести, то и храбрость недолго живет после этого; и я думаю, что нельзя указать ни одной нации, как бы она ни была знаменита своей доблестью, которая сохранила бы свою боевую честь и продолжала бы внушать страх своим соседям, после того как в нее проникла испорченность, разбившая всякую дисциплину, и порок возрос до такой степени, что отваживается ходить с открытым лицом.
Итак, добродетель, чистая и прямая добродетель, а не какая-нибудь нелепая самоуверенность и разные увертки, есть важнейшая, хотя и труднейшая цель воспитания. Всё остальное должно уступать ей дорогу и давать ей первое место. Добродетель есть истинное и существенное благо, и воспитатель должен не только делать ее предметом своих уроков и собеседований, но и направить всю свою заботу и искусство на то, чтобы насадить и укрепить ее в душе питомца и не прекращать этой работы до тех пор, пока мальчик не получит истинного влечения к добродетели и не будет видеть в ней свою славу, силу и наслаждение.
Чем больше мальчик будет успевать в добродетели, тем легче будет для него совершенствоваться и во всём остальном, ибо тот, кто умеет подчиняться требованиям добродетели, не будет противиться никаким требованиям долга. Поэтому я не могу не предпочесть домашнего воспитания, на глазах отца и под руководством хорошего гувернера, как наилучшего и наиболее верного пути к великой цели воспитания. Что же касается до общества, то его всегда можно найти в домах джентльменов, и родителям следует приучать детей к нему и побуждать их, как скоро они к этому способны, к общению с благовоспитанными и образованными людьми; и я не знаю, почему бы отцам, живущим в деревне, не брать с собой сыновей, когда они делают визиты своим соседям. Поэтому я убежден, что отец, воспитывающий своего сына дома, имеет гораздо больше возможности держать его в своем обществе, давать ему тот склад, который считает наиболее для него подходящим и удалять его от общения с прислугой и тому подобным народом, чем воспитывая его вне дома. Со всем тем, конечно, дело родителей решать это так или иначе, сообразно с обстоятельствами. Замечу только, что весьма плохой домостроитель тот отец, который не заботится о надлежащем воспитании сына, потому что, каково бы ни было его положение в свете, воспитание есть лучшее наследство, которое он может ему оставить. Во всяком случае, если бы кто-нибудь нашел, что мальчик, воспитывающийся дома, видит вокруг себя слишком мало общества, а общество, находимое в школах, не подходит для молодого джентльмена, то я думаю, можно было бы найти какое-нибудь средство, чтобы избежать неудобства и с той, и с другой стороны.
§ 71. Заметив, насколько глубоко влияние, оказываемое средой, и насколько люди, а в особенности дети, склонны к подражанию, я позволю себе обратить внимание родителей еще на одно обстоятельство, а именно: если вы хотите, чтобы ваш сын относился с уважением к вам и вашим приказаниям, вы сами должны относиться с уважением к нему. Maxima debetur pueris reverenta. Вы не должны делать в его присутствии ничего такого, относительно чего не желали бы вызвать его подражания. И если в ваших действиях проскользнет что-нибудь такое, что в нем вы считаете недостатком, то он не преминет прикрыться вашим авторитетом, и тогда я уж не знаю каким путем вы могли бы исправить этот недостаток. Если вы станете наказывать его за то, что на его же глазах делаете сами, то он едва ли припишет такую требовательность вашей любви к нему и заботливости об исправлении его недостатков, а скорее истолкует ее просто, как придирчивость и капризный произвол со стороны отца, которому хочется лишить своего сына тех удовольствий и свободы, которыми он пользуется сам. Если же допускаемую для себя свободу вы представите ему привилегией взрослых, на которую дети не имеют права претендовать, то этим вы придадите только большую силу вашему примеру и сделаете его тем более побудительным, ибо следует постоянно помнить, что дети гораздо раньше, чем это обыкновенно думают, стремятся быть большими, и что если мальчикам доставляют такое удовольствие брюки, то никак не вследствие их покроя или удобства, а вследствие того, что носить брюки является до некоторой степени признаком взрослого человека. — То, что я сказал о поведении отца в присутствии детей, относится в равной мере и ко всем тем, кто имеет какую-либо власть над ними, или к кому родители желали бы поселить в них уважение.
§ 72. Однако возвратимся к наградам и наказаниям. Так как, согласно со сказанным выше, не следует наказывать детей за ребяческие шалости или за какие-нибудь недостатки в манерах, вообще за то, что исправят сами собой возраст и время, то вовсе нет такой необходимости прибегать к побоям, как это делается обыкновенно; и если мы прибавим, что нельзя наказывать их и за те ошибки, которые они делают, учась чтению, письму, языкам и т. п., то в разумном воспитании останется очень мало поводов к телесному наказанию. Настоящее средство научить детей чему бы то ни было — внушить им влечение к тому, чему вы хотите их научить, и таким образом возбудить их рвение и прилежание. Не думаю, чтобы этого было трудно достигнуть, если только вести детей как следует, применяя к делу те награды и наказания, о которых мы говорили выше и наблюдая сверх того следующие правила:
§ 73. 1) Раз вы хотите научить чему-нибудь ребенка, не обращайте этого в бремя для него и не делайте из этого обязательной работы. Всё, что навязывается подобным образом, тотчас же становится скучным и противным, и ребенок начинает питать отвращение к тому, что прежде ему нравилось или по крайней мере было безразлично. Прикажите, напр., ребенку гонять ежедневно его кубарь в продолжение известного времени, хочет ли он того, или нет; потребуйте от него этого в качестве обязанности, на которую он должен употреблять известное число часов утром и вечером, и вы увидите, что ему очень скоро опротивеет всякая игра такого рода. Не то же ли самое бывает и с взрослыми людьми? Разве то, что мы с удовольствием делаем добровольно, не становится для нас тягостью, как скоро мы принуждены делать это по обязанности? Думайте о детях, как вам угодно, но во всяком случае они столько же, сколько и самый гордый из нас, взрослых, желают показать, что они свободны в своих действиях, что их хорошие поступки исходят от них самих, и что они так же самостоятельны и независимы.
§ 74. 2) Вследствие этого следует заставлять детей делать даже то, к чему вы внушили им склонность, только тогда, когда они чувствуют к этому расположение и охоту. Бывает, что человек, любящий читать, писать или петь, приходит иногда в такое настроение, что эти занятия не доставляют ему никакого удовольствия; и если он станет принуждать себя к ним, то из этого не выйдет ничего, кроме бесплодного раздражения и усталости. То же самое бывает и с детьми. Поэтому следует наблюдать за переменами в их настроении и пользоваться часами, благоприятными для того или другого занятия; если же дети недостаточно часто расположены к тому сами собой, то можно внушить им надлежащее настроение искусственно, напр. беседой. Я думаю, что это не представит затруднения для опытного воспитателя, который изучил характер своего питомца и поэтому может вызвать в его голове те представления, которые настроят его на тот или другой лад. При таком приеме вы сбережете и время, и избавите ребенка от скуки; ибо ребенок, чувствующий желание заняться известным делом, сделает при таком настроении в три раза больше, чем сколько он сделал бы, занимаясь вдвое больше времени и с удвоенным трудом, но поневоле. Если вести дело как следует, то вы можете позволять детям играть сколько угодно, хотя бы до изнеможения, и все-таки у них останется достаточно времени для того, чтобы научиться тому, что требуется известным возрастом. Между тем, ничто подобное не принимается в расчет при обычном методе воспитания. Этот метод, знающий только розги, построен на совершенно иных основаниях, не имеет в себе ничего привлекательного, не обращает внимания на настроение ребенка и не пользуется благоприятными минутами его склонности к занятиям; да и было бы смешно ожидать, чтобы ребенок по собственному побуждению оставлял игры и с удовольствием принимался за учение, после того, как принуждения и побои вызвали у него отвращение к его обязанностям. Между тем, если бы дело велось как следует, то ученье могло бы служить отдыхом от игр, а игры отдыхом от ученья. В обоих случаях мы одинаково имеем дело с трудом, и вовсе не труд отталкивает детей, потому что они любят быть занятыми, перемена же и разнообразие занятий доставляет им только тем большее удовольствие. Разница тут в том, что при игре они действуют свободно и применяют свой труд (на который они никогда не скупятся) по собственной воле, между тем как за ученье их засаживают насильно; а это сейчас же отталкивает и расхолаживает их, угнетает их свободу. Между тем, если устроить дело так, чтобы они сами просили своего наставника заняться с ними, подобно тому, как они просят своих товарищей показать им какую-нибудь игру, то в приятном сознании своей свободы и в этом отношении, как и в других, они стали бы приниматься за ученье с таким же удовольствием, как и за игры, и видели бы в нем такое же приятное развлечение. При таком методе ребенку можно внушить желание научиться всему, чему вы только захотите; самое трудное, конечно, начать дело со старшим из детей; но раз овладели им, то через него уже нетрудно будет наладить дело и с остальными.
§ 75. Хотя, таким образом, всего лучше сажать детей за ученье в то время, когда они чувствуют расположение к этому, и когда ослабление мыслей или сосредоточение внимания на чем-нибудь другом не делает их ленивыми или непонятливыми, тем не менее нужно иметь в виду следующие два обстоятельства: 1) если эти благоприятные моменты не улавливаются с достаточной тщательностью или ими не пользуются всякий раз, как они представляются, или, наконец, они наступают не так часто, как следовало бы, то из-за этого нельзя пренебрегать развитием ребенка и оставлять его в праздности, рискуя обратить ее в привычку, 2) хотя душа и не особенно в состоянии воспринимать новые представления, раз она не расположена к тому или занята каким-нибудь другим предметом, тем не менее весьма важно и вполне стоит наших забот научить ее владеть собой, так чтобы она могла отвлечься от известной вещи, с жаром преследуемой ею, и перейти легко и с удовольствием к другой, умея побеждать свою леность и энергично приниматься за то, что указывают ей рассудок или совет других. Чтобы приучить детей к этому, следует время от времени наблюдать, не рассеиваются ли они вследствие лености и не отвлекаются ли их мысли по сторонам, и направлять их внимание на предлагаемое дело. Если таким образом их ум привыкнет быть господином своих операций, так что будет в состоянии откладывать в сторону свои мысли и дела и отдаваться новым и менее приятным, без всякого со противления и неудовольствия, то такое уменье владеть собой будет гораздо важнее по своим последствиям, чем какое бы то ни было знание латинского языка, логики и большинства тех предметов, которым обыкновенно учат детей.
§ 76. Так как в ранние годы дети гораздо деятельнее, чем в какую бы то ни было другую пору жизни, и для них совершенно безразлично, что бы ни делать, лишь бы быть занятыми, то ученье, танцы или прыганье на одной ноге не составляли бы в их глазах никакой разницы, если бы сопровождались одинаковым влечением или отвращением. Причина их отвращения к ученью заключается или в том, что к нему их приневоливают, делают из него обязанность, мучают и бранят из-за него, так что они принимаются за него дрожа и со страхом, — или в том, что, хотя бы они и принимались за него по доброй воле, их держат за ним слишком долго, до полного изнеможения; а всё это ограничивает ту свободу, которой они так дорожат и которая придает в их глазах такую прелесть их играм. Переверните дело, — и вы сейчас же увидите, что они изменят свои симпатии, в особенности если будут видеть перед собой пример людей, которых они уважают и считают выше себя. Если известные действия получат в их глазах значение привилегий, свойственных тем, кто выше их по возрасту или положению, то честолюбие и желание подняться выше и сравняться с теми, кто стоит выше их, тотчас же заставить их приняться за дело и исполнять его энергично и с удовольствием, происходящим от сознания собственной инициативы. Таким образом наслаждение свободой, которую они ценят выше всего на свете, послужит для них немалым поощрением, а если присоединить сюда еще удовольствие от похвалы, то я уверен, что этого будет совершенно достаточно, чтобы возбудить, насколько нужно, их рвение и прилежание. Я согласен, что всё это требует большого искусства, терпения, мягкости, старательности и благоразумия со стороны воспитателя; но, с другой стороны, зачем бы было и держать его, если бы дело не требовало никакого труда? Между тем, раз вы достигли успеха в этом, то и всё остальное придет само собой и гораздо вернее, чем при помощи суровой и повелительной дисциплины; и, в сущности, я не думаю, чтобы было так трудно достигнуть этого результата, в особенности, если дети не будут видеть перед собой дурных примеров; опасность в данном случае может явиться со стороны прислуги или беспорядочных товарищей и тому подобного глупого и порочного люда, который портит детей, подавая им дурной пример или предоставляя им то, чего они никогда не должны получать в одно и тоже время разом: я подразумеваю — порочных удовольствий и фальшивых похвал.
§ 77. Подобно тому, как к побоям можно прибегать только в крайне редких случаях, точно также частая и в особенности страстная брань ведет к очень дурным последствиям. Она только ослабляет авторитет родителей и уважение детей, ибо, прошу вас хорошенько запомнить, дети очень рано научаются различать, где действует страсть, и где рассудок. Насколько они не могут не уважать того, что исходит от рассудка, настолько же им ненавистно всё то, в чем они видят проявление раздражения, и если последнее и вызывает в первый момент страх, то он скоро проходит, и природное чутье легко научает их относиться с презрением к этим пустым пугалам. Так как детей следует останавливать только по поводу дурных поступков (которые в раннем возрасте сводятся к очень незначительному числу), то для этой цели совершенно достаточно взгляда или жеста; если же вы принуждены прибегнуть к выговору, то следует делать его серьезно, указывая на дурную сторону поступка, а не осыпая ребенка бранью, при которой он не в состоянии разобрать, сам ли он или его поступок вызывает ваше неудовольствие. Сверх того, запальчивая брань, сопровождающаяся обыкновенно резкими и несдержанными выражениями, ведет за собой еще то дурное последствие, что дети усваивают себе подобный же язык, и, имея за собой столь солидный авторитет, не стыдятся наделять такими же эпитетами и других.
§ 78. Но тут, вероятно, мне скажут: «Как! Так по вашему совсем не следует бить детей, что бы они ни делали?! Но ведь это значит дать полную волю всевозможному бесчинству!» — Нет, вовсе не значит, если только вы дали надлежащий склад душе ребенка и развили в нем то уважение к родителям, о котором я говорил выше. Что же касается до телесных наказаний, то из них выйдет очень мало пользы, раз весь смысл наказания сводится к боли, ибо действие последней исчезает так же быстро, как и воспоминание о ней. При всем том, есть один порок, который по моему мнению требует телесного наказания, а именно упрямство и преднамеренное непослушание; но и в этом случае я рекомендовал бы действовать так, чтобы стыд быть высеченным, а не самая боль от ударов, составлял смысл наказания. Стыд совершить дурной поступок и заслужить наказание есть единственное действительное средство удержать человека на стезе добродетели. Боль от розог, если ее не сопровождает этот стыд, скоро проходит и забывается и, благодаря привычке, быстро теряет весь внушаемый ею страх. Я знал детей одного очень знатного человека, которых угрозой снять с них башмаки держали в таком же почтительном страхе, как других висящей над ними розгой. И мне кажется, что такое наказание гораздо действительнее, чем побои; ибо если вы желаете внушить детям благородные и достойные порядочного человека чувства, то вы должны сделать их более чуткими к стыду совершить дурной поступок и навлечь на себя этим нерасположение окружающих, чем к боли от наказания. Однако, что касается упрямства и намеренного непослушания, то их можно исправить только силой и побоями, потому что от этого зла нет другого лекарства. Если вы приказываете или запрещаете что-нибудь вашему ребенку, то он должен немедленно повиноваться вам, без всяких рассуждений; если же дело доходит до того, что приходится решать, кто из вас господин, когда вы приказываете ему что-нибудь, а он отказывается исполнить, то в таком случае вам непременно следует взять верх над ним, каких бы это ни стоило побоев, раз жесты или слова оказываются бессильными, по крайней мере если вы не хотите остаться под его командой на всю жизнь. — Одна, знакомая мне, добрая и благоразумная мать была вынуждена высечь свою маленькую дочь, только что привезенную от кормилицы, восемь раз сряду в одно и то же утро, чтобы сломить ее упрямство и добиться повиновения в одной, собственно безразличной вещи; прекрати она наказание раньше и остановись, напр., на седьмом разе, ребенок был бы испорчен навсегда, и бесполезные побои только увеличили бы его упрямство, исправить которое впоследствии было бы крайне трудно; но продолжая благоразумно настаивать на своем, до тех пор пока воля ребенка не смирилась (что и составляет единственный смысл наказания), она прочно установила свой авторитет с этого момента и впоследствии встречала со стороны дочери полнейшее повиновение во всем; так что, если теперь она высекла ее в первый раз, то, вероятно, это было вместе с тем и в последний.
Итак, раз вы вынуждены прибегнуть к розге, наказание должно продолжаться до тех пор, пока не овладеет волей ребенка, не сломит его упрямства и не утвердит авторитета родителей, который следует затем поддерживать, благоразумно соединяя строгость и ласку.
Если бы подумали серьезно об этом, то, без сомнения, не были бы так склонны прибегать к розге и палкам ради исправления детей и видеть в телесных наказаниях непогрешимое и универсальное средство во всевозможных случаях; но во всяком случае очевидно, что телесное наказание приносит очень мало пользы и очень много вреда; ибо если оно не производит никакого действия на душу и не смиряет воли, то только ожесточает наказываемого; и какую бы боль ему ни пришлось вынести, он только укрепляется в своем упрямстве, которое, раз доставив ему победу, располагает его продолжать борьбу с надеждой и на будущие успехи; и я убежден, что именно такие неразумные наказания сделали упрямцами стольких детей, которые без этого были бы очень уступчивы и послушны; ибо если вы наказываете ребенка так, как будто хотите отплатить ему за поступок, вызвавший ваш гнев, то какое действие может произвести такой прием на его душу, в смысле ее исправления? Если его проступок не сопровождается никаким упорством, то незачем прибегать к побоям; спокойного и серьезного указания совершенно достаточно, чтобы исправить проступок, происходящий вследствие слабости, забывчивости или рассеянности, и это всё, чего заслуживают подобные проступки. Но если в самом направлении воли ребенка проявляется испорченность, если его поступок является результатом определенного и умышленного нежелания повиноваться, то в таком случае наказание следует соразмерять не с большей или меньшей важностью проступка, как такового, а со степенью упорства по отношению к приказаниям отца, послушания которым следует требовать со всей строгостью; в таком случае до́лжно возобновлять наказание до тех пор, пока оно не произведет надлежащего действия на его душу, и вы не заметите в нем признаков стыда, раскаяния и искренней готовности повиноваться.
Правда, для этого недостаточно дать ребенку известные предписания и сечь его без разговоров, если он не исполняет их или исполняет не так, как нам хочется; нужно заботливое и внимательное отношение к делу, нужно хорошо знать характер ребенка и тщательно взвешивать его проступки, прежде чем прибегнуть к такому наказанию; но разве это хуже, чем держать постоянно наготове розгу, как единственное средство исправления и, прибегая к ней постоянно и по всякому поводу, сделать бесполезным это крайнее средство, когда в нем окажется действительная надобность? Да и можно ли ожидать другого, если прибегать к нему при всяком пустяке? Если благонравного и прилежного мальчика наказывать розгами за ошибку в синтаксисе или неправильное ударение точно так же, как упрямого и испорченного мальчишку за злонамеренный проступок, то можно ли ожидать от такого способа исправления благоприятного действия на душу? а между тем последнее только и должно быть нашей целью в данном случае: ибо раз эта цель достигнута, всё остальное придет само собой.
Итак, раз в ребенке не замечается упорства, требующего исправления, нет никакой надобности прибегать к побоям. Все же прочие проступки, в которых не проявляется дурного направления воли или желания сопротивляться авторитету отца или воспитателя, — не столько проступки, сколько промахи, на которые можно смотреть сквозь пальцы: или если вы уж обратили на них внимание, то достаточно ограничиться указанием, советом, легким упреком, по крайней мере если упорное пренебрежение этими наказаниями не докажет, что тут виной натура ребенка и, что непослушание имеет своим корнем явную испорченность воли. Раз действительно обнаружилось упорство, то им уже нельзя пренебрегать, а следует тотчас же подавить его; нужно только сперва вполне убедиться, что это действительно упорство, а не что-либо другое.
§ 80. Но так как поводов к наказанию, в особенности телесному, следует избегать насколько возможно, то я не думаю, чтобы приходилось часто доводить дело до этой крайности; ибо раз вы внушили детям почтительный страх, о котором я говорил, то в большинстве случаев будет достаточно одного взгляда. Во всяком случае нельзя требовать от детей такого же благоразумия, серьезности и внимания, как от взрослого; точно также следует допускать те шалости и ребячества, которые свойственны их возрасту, не обращая ни них внимания: ведь беспечность и веселость — истинный характер этого возраста. Строгость, о которой я говорил выше, не должна простираться до таких неуместных ограничений, и не следует поспешно истолковывать в смысле упорства то, что является естественным результатом возраста или темперамента; в таких случаях следует прийти к детям на помощь, как к существам слабым от природы, и помочь им исправиться; и хотя бы им и сделано было раньше предостережение, нельзя смотреть на каждый промах, как на умышленную небрежность, и сейчас наказывать за него, как за упорство. Правда, не следует оставлять без внимания и проступков, происходящих по слабости, но раз в них нет злой воли, не нужно преувеличивать их и карать за них слишком строго, а следует исправлять их мягкой рукой, насколько позволяют время и возраст. Благодаря этому дети будут видеть, что есть в каждом проступке наиболее предосудительного и чего, следовательно, до́лжно избегать; и таким образом будут стараться направлять надлежащим образом свою волю, видя, что это предохраняет их от всякого неудовольствия со стороны старших, а что во всех других случаях они встречают доброжелательную помощь, а не гнев и упреки. Отучайте детей от пороков и дурных наклонностей, — и с каждой ступенью возраста их поведение будет принимать форму, соответствующую данному возрасту и обществу, в котором они будут вращаться; и по мере того как они будут расти годами, будет расти и их рвение и прилежание. Но для того, чтобы ваши слова сохраняли всегда свой авторитет, следует, чтобы при всяком случае, как бы маловажен он ни был сам по себе, вы встречали полное повиновение со стороны ребенка и отнюдь не позволяли бы ему брать верх. Впрочем, я желал бы, чтобы отцы пореже прибегали к своему авторитету, за исключением разве только случаев, где обнаруживается стремление к порочным привычкам, ибо я думаю, что можно найти лучшие средства, и что, напр., ласковое увещание путем доводов (раз только вы достигли подчинения ребенка вашей воле) гораздо предпочтительнее в большинстве случаев.
§ 81. Быть может удивятся, что я говорю об убеждении детей путем доводов; между тем я считаю это наилучшим способом в обращении с ними. Дети начинают понимать рассуждения с того самого момента, как начинают понимать язык; и, если я не ошибаюсь, они гораздо раньше, чем вы думаете, начинают желать, чтобы с ними обращались, как с разумными созданиями; вот эту-то своего рода гордость следует всячески поддерживать в них и пользоваться ей, насколько возможно, как орудием исправления.
Разумеется, под доводами, которыми я советую убеждать детей, я подразумеваю только такие, которые им вполне доступны; и надеюсь, никому не придет в голову рассуждать с ребенком трех или семи лет, как со взрослым. Пространные рассуждения и какие-нибудь философские доводы только собьют их с толку, вместо того, чтобы научить. Поэтому если я говорю, что с детьми следует обращаться, как с разумными созданиями, то я подразумеваю под этим то, что кротостью вашего обращения и сдержанностью тона даже в случае выговоров, вы должны заставить их видеть, что действуете на разумных основаниях и имеете в виду их собственную пользу; и что вашими приказаниями и запрещениями руководит вовсе не какая-нибудь прихоть, страсть или пустая фантазия. Это они прекрасно поймут, и я не думаю, чтобы таким путем их нельзя было убедить в ценности той или другой добродетели иди вреде того или другого порока. Но для этого нужно пользоваться доводами, доступными их возрасту я пониманию, и приводить их в коротких и ясных словах. Уразуметь основания различных форм долга и источники права и несправедливости нелегко подчас и взрослым людям, не привыкшим размышлять о том, что превышает уровень ходячих воззрений. Следовательно, рассуждения, вытекающие из отдаленных принципов, тем менее доступны детям. Им не под силу отдаленные дедукции; доводы, могущие оказать на них действие, должны быть очевидны, доступны их умственному уровню и, так сказать, осязательны; впрочем, если вы примете во внимание их возраст, характер и наклонности, то у вас никогда не будет недостатка в подходящих доводах. На случай же, если бы вы затруднились подыскать специальный довод в каждом отдельном случае, то вот довод, который во всех случаях будет одинаково вразумительным и достаточно сильным для того, чтобы отвратить их от любого проступка, а именно, что этим проступком они навлекут на себя дурную славу и ваше неудовольствие.
§ 82. Из всех способов, которыми следует учить детей и исправлять их поведение, самый простой, легкий и действительный — указывать им примеры того, что они должны делать или чего должны избегать. Если на примерах знакомых им людей показывать им, что в них есть хорошего и дурного, то такой прием гораздо скорее склонит их следовать одним поступкам и избегать других, чем какие бы то ни было рассуждения на этот счет. Слова, каковы бы они ни были, никогда не могут дать детям такого ясного представления о добродетели и пороке, как самые поступки, если только направлять, как следует, их наблюдательность и указывать им хорошую или дурную сторону данного поступка: достоинство или низость того или другого поведения станет гораздо яснее для них и произведет на них более сильное впечатление на примерах других, чем при помощи каких бы то ни было правил и наставлений относительно этого предмета.
Вот метод, которым следует пользоваться не только пока дети малы, но и потом, до тех пор пока они находятся под чужим руководством; и я считаю его наилучшим средством, каким только может воспользоваться отец для исправления своего ребенка от каких бы то ни было недостатков. Ибо ничто не производит на нас столь глубокого впечатления, как пример других: и те самые недостатки, которых мы не замечаем или которые мы извиняем в самих себе, сейчас же вызывают наше неодобрение, раз мы видим их в других.
§ 83. По поводу телесного наказания, могут представиться вопросы: 1) в какое время и 2) кем оно должно производиться; 1) следует ли наказывать сейчас же, как только совершен проступок и 2) сами ли родители должны сечь детей? Что касается до первого вопроса, то, по моему мнению, не следует наказывать в самый момент проступка, чтобы сюда ни примешалась страсть, и чтобы наказание, выходя вследствие этого из надлежащих границ, не потеряло своего значения: ибо дети прекрасно понимают, когда мы действуем под влиянием страсти. Как я уже говорил, на них гораздо больше производит впечатление то, что представляется им исходящим из спокойного и обдуманного решения; и это они всегда в состоянии распознать. — Что же касается до второго вопроса, то, если у вас есть какой-нибудь разумный слуга, ему и следует поручить наказание (если у вас есть воспитатель, то дело понятно само собой); ибо лучше, чтобы боль исходила от рук другого, а не родителей, хотя бы и по их приказанию и в их присутствии. Таким образом сохранится и авторитет родителей, и в то же самое время негодование ребенка за боль, которую он вытерпел, обратится на того, кем она непосредственно причинена ему. Но во всяком случае я посоветовал бы отцам как можно реже сечь детей и прибегать к сеченью, как к последнему средству в случае крайней необходимости; но раз вы уж прибегли к нему, следует, чтобы ребенок не скоро позабывал наказание.
§ 84. Но, как я уже говорил, побои — самое худшее и последнее средство исправления, к которому можно прибегать только в крайних случаях, когда все другие средства оказываются безуспешными; и если обращать тщательное внимание на это последнее обстоятельство, то в побоях крайне редко будет представляться надобность: ибо во-первых, трудно допустить, чтобы ребенок часто был способен оказывать сопротивление приказаниям отца; с другой стороны, если отец не злоупотребляет своим авторитетом по поводу каких-нибудь легких шалостей и тому подобных вещей, в которых детям должна быть предоставляема полная свобода, равно как и по поводу ученья, в котором точно также не должно быть места принуждению, то едва ли найдется много таких поступков, в которых ребенок мог бы проявить упорство и, следовательно, заслужить наказание. Поэтому, кто воспитывает своего ребенка надлежащим образом, будет иметь очень мало поводов прибегать к розгам, да и в каких таких пороках может провиниться ребенок в течение первых семи лет своей жизни, кроме лжи, да каких-нибудь капризов, повторение которых, после прямого запрещения, навлекло бы на него обвинение в упорстве и наказание розгой? Если бы к всякой порочной склонности в нем, при первом же ее проявлении, отнестись надлежащим образом, а именно выразить сначала удивление, а в случае ее повторения, неудовольствие, сопровождаемое строгими взглядами отца, воспитателя и всех окружающих и соответствующим обращением, и не прекращать этого до тех пор пока ребенок не почувствует своего проступка и не устыдится за него, то при таком отношении к делу незачем будет прибегать к каким-либо другим исправительным мерам, а тем более к сеченью. Ведь то, что обыкновенно заставляет прибегать к этой крайности, есть ничто иное, как печальное последствие прежнего недосмотра или послабления; если бы следили с самого начала за дурными наклонностями детей и заботились о мягком исправлении первых уклонений, вызываемых ими, то редко приходилось бы иметь дело более чем с одной виной и было бы очень легко исправлять ее без всякого шума и не прибегая к такому жестокому средству, как телесное наказание; и уничтожая один порок за другим, по мере их обнаружения, можно было бы искоренить их все, так что от них не осталось бы никакого следа и воспоминания; но благодаря потворству и баловству мы позволяем этим не достатком вырастать до того, что они становятся крупны и многочисленны, и тогда, негодуя на их безобразие, мы поневоле хватаемся за плуг и борону; но заступу приходится уходить далеко вглубь, чтобы добраться до корней, и всей силы, искусства и старательности почти недостаточно, чтобы очистить испорченный и заросший сорной травой питомник и возвратить нам надежду на получение плодов, которые вознаградили бы нас за наши труды.
§ 85. Рекомендуемый мной метод избавил бы и отца, и ребенка от неприятности ежеминутных повторений разных правил и наставлений на счет того, что должно делать и чего нельзя. Ибо я держусь того мнения, что не следует запрещать детям того или другого поступка, могущего развиться в порочную привычку, прежде чем они действительно не провинились в нем; ибо такие запрещения делать то-то и то-то в лучшем случае только знакомят детей с тем или другим пороком и искушают их отведать того, к чему их предполагают способными, между тем как для них было бы гораздо безопаснее оставаться в полном неведении этих пороков. Наилучшее исправительное средство, как я уже говорил, — выразить удивление по поводу поступка, вызванного порочной склонностью, лишь только он усмотрен у ребенка. Напр., если вы уличили его во лжи или какой-нибудь скверной штуке, скажите ему, что вы поражены его поступком, как страшной и неслыханной вещью, которой вы никак не ожидали от него, — чтобы таким образом совершенно пристыдить его и воздержать этим от повторения подобного проступка.
§ 86. Но здесь мне, вероятно, возразят, что, что бы я ни говорил о покладистости детей и влиянии на них стыда и одобрения, все-таки есть такие ребята, которых ни за что не засадишь за книги и ученье иначе как розгами. Однако в подобном возражении мне слышится обычная рутина школ, не терпящая заимствования новых приемов оттуда, где им можно было бы научиться; иначе, почему обучение латинскому и греческому языкам требует розги, а французскому и итальянскому можно учиться без этого? Ведь учат же детей фехтованию и танцам, не прибегая к побоям, точно так же как они могут вполне прилежно заниматься арифметикой, рисованием и т. п. без всякого сеченья. А это наводит на мысль, что или есть нечто странное, противоестественное и мало отвечающее возрасту детей в предметах наших школ и в методе их преподавания, раз детей нельзя заставить заниматься ими иначе, как при помощи розог, да и то с большим трудом, — или совершенно ошибочно думать, будто древним языкам нельзя научить, не прибегая к розгам.
§ 87. Но допустим, что между детьми есть такие нерадивые лентяи, которых ни за что не засадишь за ученье одними кроткими приемами (ибо нужно признать, что между детьми попадаются разные натуры). Однако из этого еще не следует, что грубая дисциплина розги должна распространяться и на всех остальных детей. Ни одного ребенка нельзя признать неподдающимся более кротким мерам до тех пор, пока они все не испробованы на нем; вот если они не в силах возбудить его стараний и заставить его делать то, что он может сделать, то, разумеется, для такого упрямца не может уже быть извинений: телесное наказание остается для него единственным средством; однако это средство следует применять совершенно иначе, чем это делается обыкновенно. Мальчишку, который умышленно пренебрегает своими уроками или упорно отказывается сделать то, что в его силах, несмотря на положительное и серьезное приказание отца, не исправишь двумя или тремя ударами, прибегая к такому же наказанию при всяком подобном проступке. Раз упорство дошло до того, что его нельзя искоренить ничем, кроме побоев, то наказание следует производить несколько спокойнее и в то же время строже, причем сеченье (попеременно с увещаниями) следует продолжать до тех пор, пока на лице ребенка, в его голосе и покорности не будет читаться, что производимое наказанием впечатление происходит не столько от боли, сколько от раскаяния в проступке. Если же и подобная исправительная мера, повторяемая в короткие промежутки времени и доведенная до высшей строгости, с явным выражением неудовольствия отца во всё это время, не оказывает никакого действия, не изменяет наклонностей ребенка и не кладет основ для будущего послушания, то чего же ожидать от побоев и для какой цели прибегать к ним? Побои, раз от них не ожидается никакой пользы, похожи скорее на действия бешеного и неистового врага, чем благожелательного друга: они только ожесточают виновного, не внушая ему никакого желания исправиться. Если какой-нибудь отец имеет несчастье обладать таким испорченным и упрямым сыном, то я уж, право, не знаю, что ему остается делать с ним — разве только молиться за него. Однако, я думаю, что, если бы вести детей с самого начала как следует, то таких испорченных натур, оказалось бы очень немного; а если бы таковые и оказались, то во всяком случае не по их масштабу следует вести воспитание тех, у которых натура лучше, и с которыми можно обращаться более мягким образом.
§ 88. Если можно найти воспитателя, который, смотря на себя, как на заместителя отца, возьмет на себя его заботы и, умея оценить важность вышеуказанного, постарается с самого начала применить всё это к делу, то впоследствии ему будет очень мало хлопот с воспитанником; и я убежден, что в очень короткое время ваш ребенок сделает такие успехи и в учении, и в поведении, каких вы, быть может, и не ожидали. Не позволяйте только воспитателю бить ребенка без вашего разрешения, по крайней мере до тех пор, пока вы не убедились на опыте в его благоразумии и сдержанности. Однако, чтобы не нанести никакого ущерба авторитету воспитателя в глазах ребенка, вы не только не должны давать заметить, что он не имеет права наказывать розгой, но вообще должны относиться к нему с большим уважением и рекомендовать то же и всему вашему семейству; ибо нельзя ожидать, чтобы ваш сын относился с уважением к человеку, с которым, на его же глазах, вы, его мать или другие члены вашего семейства будут обращаться пренебрежительно. Если вы считаете его достойным пренебрежительного обращения, то значит вы сделали дурной выбор; а если вы дадите заметить это отношение к нему другим, то он едва ли избегнет подобного же отношения к себе и со стороны вашего сына, а в таком случае, какими бы достоинствами и качествами он ни обладал, всё это пропадет для вашего сына даром и не принесет ему никакой пользы.
§ 89. Подобно тому как пример отца должен вызывать в мальчике уважение к его воспитателю, точно также пример воспитателя должен вызывать со стороны мальчика то поведение, которого он от него потребует. Поведение самого воспитателя отнюдь не должно противоречить его наставлениям, по крайней мере если он не хочет испортить своего питомца. Ведь он совершенно напрасно будет говорить ему о необходимости побеждать страсти, раз сам будет подчиняться им, и напрасно будет стараться исправить в нем какой-нибудь порок или недостаток, раз сам позволяет их себе. Несомненно, что дурные примеры оказывают гораздо больше действия, чем самые лучшие правила; поэтому воспитатель должен особенно стараться предохранить мальчика от влияния дурных примеров, в особенности же, от самых опасных из них, т. е. от примеров прислуги, от компании которой он должен быть безусловно удален, — но только не запрещениями (ибо это только усилило бы его влечение), а другими путями, о которых я говорил выше.
§ 90. Из всего относящегося к воспитанию нет ничего, на что так мало обращалось бы обыкновенно внимание, или исполнение чего представляло бы так много затруднений, как то, о чем я намереваюсь сейчас повести речь; а именно, как только ребенок начал говорить, около него должен находиться какой-нибудь разумный трезвый, прямо даже мудрый человек, который взял бы на себя труд вести его правильным путем и предохранять от всего дурного, в особенности же от заразительных примеров дурной компании. Я знаю, что такое дело требует много благоразумия, нравственной трезвости, деликатности и старательности, словом — качеств, которые не часто совмещаются в лицах, нанимаемых за обычное воспитательское вознаграждение, и которых вообще не легко найти. Но что касается до издержек на это, то, мне кажется, нельзя найти лучшего употребления для денег, как тратить их ради воспитания детей; поэтому, хотя бы ваш расход на это и превышал обычную цифру, его все-таки нельзя считать слишком большим. Отец, который, какой бы то ни было ценой, доставляет своему ребенку хорошую душу, проникнутую добрыми началами, стремящуюся к добродетели и полезной деятельности и украшенную при этом благовоспитанностью, делает для него гораздо более ценное приобретение, чем если бы истратил деньги на прибавку новой земли к своим прежним десятинам. Экономничайте, сколько угодно, на разных безделушках, игрушках, шелку, лентах, кружевах и т. п. бесполезных тратах, но не щадите ничего в таком важном деле как воспитание. Плохая экономия — сделать своего сына богатым по деньгам и бедным по душе. Меня всегда поражали люди, которые щедро кидали деньги на то, чтобы наряжать своих детей в красивые платья, давать им роскошную квартиру и изысканный стол, приставлять к ним больше чем нужно бесполезных слуг, и в то же время совершенно не заботились прикрыть самую позорную наготу их, т. е. их недостатки, дурные наклонности и невежество. Я не могу смотреть на это иначе, как на жертву, приносимую родителями своей собственной пустоте; ибо такое поведение свидетельствует скорее об их тщеславии, чем об искреннем желании добра своим детям. Если вы хотите показать, что действительно любите ваших детей, не пренебрегайте ничем, что может улучшить их душу. Мудрый и хороший человек не может не быть велик и счастлив; глупый же и порочный никогда не будет пользоваться уважением и счастьем, какое бы состояние вы ни оставили ему в наследство; и разве вы не пожелали бы иной раз, чтобы ваш сын походил скорей на кого-нибудь, имеющего всего 500 фунтов дохода, чем на иного, имеющего его 5000?
§ 91. Итак, соображение о расходах не должно останавливать тех, кто в состоянии сделать их. Действительная трудность состоит в том, как бы найти надлежащего человека, ибо люди молодые, с посредственной опытностью и посредственными добродетелями, непригодны в данном случае, а те, которые наделены этими качествами в большей степени, нелегко соглашаются принять на себя обязанности воспитателя; поэтому следует заблаговременно позаботиться об этом и искать повсюду, ибо ведь на свете есть люди разного рода. По этому поводу мне вспоминается рассказ Монтеня в его Essais о том, как ученый Касталио[3] должен был заниматься в Базеле вырезыванием тарелок из дерева, чтобы не умереть с голоду, между тем как его, Монтеня, отец дал бы значительную сумму денег, чтобы получить такого воспитателя, а Касталио охотно взялся бы за эту обязанность на весьма умеренных условиях; дело стало только за тем, что оба не знали друг о друге.
§ 92. Если вам нелегко будет найти такого воспитателя, то удивляться этому нечего. Всё, что я могу вам посоветовать, это не щадить ни трудов, ни денег, чтобы найти его; испробуйте все средства для этого, и смею уверить вас, что если вам удастся найти хорошего воспитателя, вы не только не раскаетесь в вашей затрате, но будете иметь удовольствие думать, что дали наилучшее употребление вашим деньгам; возьмите только за правило отнюдь не брать в воспитатели кого-либо по просьбе друзей, или из сострадания, или на основании громких рекомендаций, или хотя бы даже в силу его репутации, как нравственного и ученого человека (чего обыкновенно только и требуют от воспитателя). Одним словом, вы должны быть так же осмотрительны при выборе воспитателя для вашего сына, как если бы дело шло о выборе ему жены; ибо вы не должны рассчитывать на то, что можете сделать опыт с одним лицом и, в случае неуспеха, заменить его другим, так как это причинило бы очень большие неудобства вам и еще больше вашему сыну. Говоря об этих предосторожностях, я как будто советую вам нечто такое, насчет чего можно попытаться, но чего нельзя исполнить в действительности. Но если принять в соображение, насколько обязанности настоящего воспитателя отличны от обычного представления об этом, и как мало действительно способных людей среди посвящающих себя этой профессии, то, быть может, согласятся со мной, что найти человека, способного образовать душу молодого джентльмена, можно далеко не на каждом шагу, и что к выбору воспитателя следует относиться гораздо тщательнее, чем это делается обыкновенно, ибо иначе вы не достигнете вашей цели.
§ 93. Нравственная трезвость и научные сведениям — вот всё, чего обыкновенно требуют от воспитателя; говоря вообще, это считается совершенно достаточным, и обыкновенно этим и ограничиваются требования родителей. Но после того, как этот господин пересыпал в голову своего питомца всю латынь и логику, вынесенную им из университета, сделается ли последний от того настоящим человеком? и можно ли надеяться, что он будет обладать большой отделкой, большим знанием света и будет больше проникнут началами истинной добродетели и благородства, чем его молодой наставник?
Для того, чтобы молодой джентльмен приобрел отделку, его воспитатель сам должен обладать ей, равно как знать свет и правила обращения с людьми, соответственно месту, времени и лицам, и научить тому же своего питомца, сообразно с требованиями его возраста. Этому искусству нельзя научиться из книг, и оно приобретается только нахождением в хорошем обществе и наблюдательностью. Разумеется, портной может одеть молодого джентльмена по моде, танцмейстер — придать грацию его движениям; всё это, конечно, придаст приятность его внешнему виду, но отнюдь еще не сделает из него настоящего джентльмена. Этого результата не даст даже и ученость; последняя, не будучи хорошо направленной, может даже сделать его еще более дерзким и невыносимым в обществе. Между тем благовоспитанность придаст блеск остальным его хорошим качествам и сделает их полезными для него самого, доставляя ему уважение и любовь всех окружающих; без благовоспитанности же, несмотря на все остальные достоинства, он будет иметь вид надменного, тщеславного или даже глуповатого человека.
В человеке, дурно воспитанном, отвага становится грубостью, ученость — педантизмом, остроумие — шутовством, простота — неотесанностью, добродушие — лестью; одним словом, нет ни одного хорошего качества, которого не обезобразило бы отсутствие благовоспитанности. Даже самая добродетель и таланты, которым нельзя отказать в подобающем их достоинстве, недостаточны еще для того, чтобы доставить человеку любезный прием всюду, где бы он ни появлялся. Неотделанный алмаз не может быть украшением, нужно отшлифовать его и отделать, чтобы выказать его во всем блеске. Точно также и хорошие качества без сомнения представляют собой истинные драгоценности души, но только благовоспитанность может придать им блеск и игру; и тот, кто желает быть хорошо принятым в обществе, должен соединять с достоинствами приятность в обращении. Одной внутренней ценности поступков еще мало; только изящная и располагающая внешность делает их приятными; и в большинстве случаев манера, с которой вы даете что-либо, играет гораздо большую роль, чем то, что дается, в смысле удовольствия иди неудовольствия, с которым оно принимается. Ну а так как эти располагающие манеры состоят не в том, чтобы грациозно снимать шляпу или отпускать тонкие комплименты, а в известной непринужденности разговора, взглядов, действий, движений, манеры держать себя и т. п., сообразно с лицами и обстоятельствами, то очевидно, что этот род благовоспитанности может быть приобретен только практикой и привычкой, и, следовательно, он не под силу детям, которых не следует слишком мучить из-за этого, пока они очень малы; но во всяком случае молодой джентльмен должен усвоить себе под руководством воспитателя значительную часть этой благовоспитанности, прежде чем выступить самостоятельно в свет, ибо тогда уже поздно думать об исправлении привычной шероховатости, выражающейся в тысяче мелочей, так как наши манеры только тогда приятны, когда они вполне естественны, и, подобно пальцам искусного музыканта, производят гармонические созвучия без всякого труда и специального внимания. В самом деле, человек, который в разговоре беспокойно наблюдает за каждым своим словом и движением, никак не улучшает этим своих манер, но только придает им принужденный вид, что делает их еще более неприятными.
Другая причина, по которой воспитателю следует обращать тщательное внимание на манеры питомца, заключается в том, что, хотя нарушение приличий раньше всего замечаются другими, но позже всего указываются совершившему их; не потому чтобы светское злоязычие не спешило осудить их, но потому, что такое осуждение делается всегда в отсутствие человека, который мог бы извлечь из него пользу и исправить свой недостаток. И действительно, это — настолько деликатный пункт, что даже наши лучшие друзья, искренно желающие нам исправления от недостатков такого рода, едва решаются намекнуть нам об этом и указать, что в том-то и том-то мы погрешаем против вежливости. Указывать на другие проступки и исправлять те или другие ошибки можно, не нарушая правил приличия и законов дружбы; но уже сама вежливость не позволяет нам касаться этого пункта и указывать другому на недостаток благовоспитанности. Такого рода указание может быть принято только от тех, кто имеет авторитет над нами, да и то взрослому человеку весьма нелегко получить его, и даже в самой мягкой форме оно приходится очень не по сердцу тому, кто хоть немного пожил на свете. Поэтому воспитатель должен обращать особое внимание на эту сторону, так чтобы вежливость и приятные манеры вошли в привычку его питомца, прежде чем он выйдет из его рук, для того, чтобы он не нуждался в советах относительно этого, когда у него не будет уже ни времени, ни расположения принимать их, а около него не будет никого, кто мог бы дать ему их. Из этого я еще раз заключаю, что благовоспитанность должна быть первым и главным качеством воспитателя. Молодой джентльмен, который приобретет от своего воспитателя хотя бы только это качество, выйдет в свет, располагая значительным преимуществом, и убедится, что одно это качество шире откроет ему дорогу в свете, дальше проведет по ней и доставит ему больше друзей, чем громкие фразы или действительные познания, вынесенные им из «свободных искусств» или ученой «энциклопедии» его воспитателя. Не следует, разумеется, пренебрегать и ими, но отнюдь не до́лжно предпочитать их указанному качеству или допускать, чтобы они вытеснили его.
§ 94. Помимо благовоспитанности воспитатель ваших детей должен обладать знанием света, т. е. знать настроения, капризы, глупость, плутовство и недостатки своего века, и в особенности страны, в которой он живет. Он должен уметь показать всё это своему воспитаннику, по мере понимания последнего, должен научить его узнавать людей и их характеры, срывать с них маску, которой прикрывают их различные профессии и положения, и различать, что скрывается в действительности под этой обманчивой наружностью, для того, чтобы он не принимал, как это обыкновенно бывает с молодыми людьми, не имеющими еще достаточной опытности, одной вещи за другую, не судил бы по одной внешности и не давал бы себя обмануть наружной привлекательностью и льстивой предупредительностью. Воспитатель должен научить его разгадывать намерения тех, с кем ему приходится иметь дело, не выказывая при этом ни слишком большой подозрительности, ни слишком большой доверчивости; и, если природный характер юноши склоняет его в ту или другую сторону, исправить эту односторонность. Он должен, насколько возможно, приучать его к тому, чтобы составлять себе верное суждение о людях по тем признакам, которые служат лучшим указанием на то, что они такое на самом деле, и проникать в их сокровенность, которая большей частью обнаруживается в незначительных вещах, в то время, когда они в обыденной обстановке и не думают, что за ними наблюдает посторонний глаз. Он должен нарисовать ему верную картину света и научить его не считать людей лучшими или худшими, более умными или более глупыми, чем они на самом деле. Таким образом его питомец перейдет, мало-помалу и ничем ни рискуя, от состояния ребенка к состоянию взрослого человека, — шаг наиболее критический из всех, какие только нам приходится делать в жизни. Поэтому на этот пункт должно быть направлено само тщательное внимание, и именно при этом переходе молодой человек нуждается в особенной помощи, между тем обыкновенно его сразу вырывают из под опеки воспитателя и предоставляют ему идти в свет на собственных ногах, с явным риском тотчас же погибнуть, как это мы видим на примере стольких молодых людей, начинающих предаваться самой отчаянной распущенности, лишь только они вышли из-под строгой дисциплины, что следует всецело приписать неправильности воспитания в указанном выше отношении; ибо молодые люди, воспитанные в совершенном неведении света и найдя его затем совершенно иным, чем каким изображали его им учителя и каким они его себе представляли, легко позволяют убедить себя воспитателям иного сорта (в которых никогда не бывает недостатка), что дисциплина, в которой их держали, и разные строгие наставления — одна только пустая формальность воспитания, что это узда, налагаемая на детей, но что взрослый человек должен быть свободным и широко пользоваться всем тем, что до этого времени было запрещено. Затем новичку показывается мир, полный модных и блестящих примеров столь прекрасного поведения, и он сразу ослепляется им; и вот, пламенея желанием доказать, что и он не хуже других, он кидается, очертя голову, во всевозможные излишества, какие только находит на примере самых распутных из своих сверстников. Он льстит своей воображаемой репутации, сбрасывая с себя ту скромность и трезвость, в которых его держали до сих пор, и считает доблестью ознаменовать свое вступление в свет нарушением всех правил добродетели, которые были внушены ему его воспитателем.
По моему мнению, наилучшее средство предупредить это зло — показать молодому человеку свет таким, каков он на самом деле, прежде чем он вступит в него. Следует указать ему постепенно на существующие пороки, предостеречь его насчет тех людей, которые не преминут постараться развратить его; рассказать ему о тех ухищрениях, которые они пускают в ход, и о тех сетях, которые они расставляют, и указать ему на трагические или смешные примеры тех, которые губят других или погубили сами таким образом. Наше время не представит недостатка в таких примерах, которые должны послужить молодому человеку как бы предохранительными знаками, так чтобы бедствия, болезни, позор и нищета, в которые впадает столько молодых людей, подававших некогда блестящие надежды, послужили для него предостережением, чтобы он мог убедиться на этих примерах, как те самые люди, которые, под личиной дружбы, содействовали их гибели, первые же отворачиваются от них и презирают их в их несчастье. Надо, чтобы он узнал, не покупая этого знания слишком дорогой ценой личного опыта, что те, которые убеждают его не следовать наставлениям воспитателя или советам рассудка (что они называют ребячеством), пользуются этим только для того, чтобы распоряжаться им, и уверяя его, что он взрослый и поступает по своей воле и как ему угодно, в действительности вовлекают его как ребенка, во всевозможные пороки, преследуя при этом только свои собственные интересы. Вот что воспитатель должен всячески внушать ему, так чтобы он вполне постиг это и принял к сердцу.
Наверное, мне возразят, что открывать молодым людям пороки, значит учить их им. Правда, до известной степени это так, но только смотря по тому, каким образом это делается; здесь нужен опытный и благоразумный человек, знающий свет и могущий судить о характере, наклонностях и слабых сторонах своего питомца. Следует также принять во внимание, что в наше время нельзя уже (как это было, быть может, возможно прежде) предохранить молодого человека от пороков, оставляя его в полном неведении их, по крайней мере если вы не захотите держать его всё время взаперти, не пуская никогда в общество. Но чем дольше будете вы держать его с завязанными глазами, тем хуже будет он видеть, когда попадет на свет, и тем больше будут для него опасности сделаться добычей других и самого себя; ибо такой бородатый птенец, появляющийся впервые в большом свете, со всей степенностью, вынесенной из родного дупла, обратит на себя взоры и крик всего городского птичника, среди которого не будет недостатка и в хищных птицах, которые не преминут тотчас же наброситься на него.
Единственное средство предохранить себя от опасностей света — знать их; и это знание до́лжно сообщать молодому джентльмену постепенно, по мере того, как он будет способен к этому, и чем раньше, тем лучше, лишь бы только он был в надежных руках; следует понемногу открывать ему сцену жизни и шаг, за шагом вводить его в свет, указывая ему на опасности, которых он должен бояться со стороны людей того или другого класса, положения или характера; подготовить его заранее к тому, что одни будут отталкивать его, а другие ласкать; объяснить, кто, по всей вероятности, будет идти против него, кто — направлять его по фальшивой дороге, кто будет расставлять ему сети, и от кого, наоборот, он может ожидать доброжелательной услуги. Следует научить его, как узнавать и различать характер тех или других людей, в каких случаях давать им понять, что он знает их и проникает в их намерения и подходы, и в каких делать вид, что не замечает их ухищрений; а если, чересчур полагаясь на свои силы и ловкость, он и рискнет чем-нибудь, то не мешает ему иной раз испытать и невзгоду вследствие этого, лишь бы только она не вредила его невинности, здоровью и репутации, ибо это будет наилучшим средством сделать его более благоразумным и осмотрительным.
Правда, так как в знании людей и состоит наибольшая доля мудрости, то знание этого не может быть результатом одних размышлений или даже обширной начитанности, а является плодом опыта и неоднократных наблюдений, доступных только для человека, жившего в свете с открытыми глазами и вращавшегося среди всякого рода людей; вот почему я считаю в высшей степени важным сообщать при случае молодому человеку это знание для того, чтобы, вступив в обширный океан света, он не очутился в положении человека, плывущего без компаса и карты, но знал бы о подводных камнях, сильных течениях и мелях, которые могут встретиться на его пути, и умел бы управлять рулем, чтобы не потерпеть кораблекрушения, прежде чем приобретет опытность. Тот, кто не считает этого наиболее важным для своего сына и не видит, что для этого последний гораздо больше нуждается в воспитателе, чем для изучения языков и научных предметов, забывает, что уменье правильно судить о людях и благоразумно вести свои дела с ними гораздо полезнее знания латинского и греческого языков, умения аргументировать по всем правилам силлогистики или набивания себе головы отвлеченными спекуляциями метафизики и натурфилософии и даже знакомства с римскими и греческими писателями, хотя знать последних несравненно полезнее для джентльмена, чем быть хорошим перипатетиком или картезианцем[4], потому что древние авторы старательно изучали человека и пролили значительный свет на эту область знания своими мастерскими произведениями. Если вы отправитесь в восточные страны, то встретите там много мудрых и добродетельных людей, хотя они не имеют ни малейшего понятия обо всех этих премудростях; тот же, кто не имеет добродетели, знания света и благовоспитанности, никогда не может быть, где бы он ни жил, хорошим и достойным уважения человеком.
Характер науки, господствующей в современных европейских школах и являющейся обыкновенно главным предметом забот при воспитании, таков, что джентльмен очень легко может обойтись без нее, не нанося этим особенного ущерба себе или своим делам. Но этого никак нельзя сказать о благовоспитанности и благоразумии, так как эти качества необходимы во всех положениях и обстоятельствах жизни, и отсутствие их заставляет страдать очень многих молодых людей. И если молодые люди, вступая в свет, оказываются более неопытными и неумелыми, чем это должно бы быть, то это происходит вследствие того, что на качества, которые наиболее необходимы молодому джентльмену и которые наиболее заслуживают внимания воспитателя, смотрят как на очень незначительный элемент воспитания, не входящий или входящий очень мало в обязанности воспитателя. Латынь и научные предметы — главное, что имеют в виду при воспитании, и таким образом видят суть его в успехах молодого человека в таких вещах, которые большей частью не имеют ничего общего с призванием джентльмена, состоящим в том, чтобы обладать знанием жизни, поступать сообразно со своим званием и выдаваться принесением пользы своей стране; а именно в таком направлении следует вести молодого человека с самого детства; если же впоследствии он пожелает заняться какой-нибудь наукой, желая проводить с пользой часы досуга или усовершенствоваться в какой-нибудь отрасли знания, с которой воспитатель познакомил его только в общих чертах, то элементарных сведений, полученных им от воспитателя, будет совершенно достаточно, чтобы он мог идти впоследствии настолько далеко, насколько пожелает или насколько позволят ему его способности; а если, желая сберечь себе труд и время, он найдет уместным иметь подле себя наставника, который помогал бы ему в затруднительных случаях, то он всегда сможет найти человека, понимающего дело, или вообще такого, какого он найдет наиболее пригодным для своих целей. Что же касается до элементарного очерка наук в обычном курсе молодого человека, то для этого совершенно достаточно обычных сил воспитателя; нет необходимости, чтобы он был глубоким ученым или владел в совершенстве теми науками, знание которых обязательно для молодого джентльмена только в общем обзоре или кратком очерке; ибо если бы наш молодой джентльмен пожелал глубже познакомиться с той или другой наукой, то должен достигать этого сам, своими собственными силами и самостоятельной работой; ибо до сих пор еще никто не сделал большого успеха в той или другой науке или не сделался знаменит в ней благодаря одним помочам наставника.
Великая задача воспитателя — сделать своего питомца благовоспитанным, образовать его душу, развить в нем хорошие привычки, внушить ему твердые начала добродетели и благоразумия, научить его знанию людей, вызвать в нем желание стремиться к тому, что прекрасно и достойно похвалы, и возбудить в нем настойчивость и энергию в достижении этого; что же касается до научных занятий, то они должны служить к тому, чтобы упражнять его способности, дать целесообразное применение его досугу, отвлечь его от праздности, развить в нем прилежание, приучить к труду и дать ему начальное понятие о том, в чем впоследствии он должен совершенствоваться собственными силами; ибо ведь нельзя требовать, чтобы молодой человек сделался под руководством наставника ученым критиком, искусным оратором и отменным логиком и изучил бы до глубины метафизику и натуральную философию, математику, историю и хронологию. Разумеется, его следует познакомить с этими науками, но лишь настолько, чтобы, так сказать, отворить ему двери в их обиталище и дать возможность завязать знакомство с его обитателями, не поселяясь в нем на постоянное жительство; так что нельзя не порицать воспитателя, который стал бы держать своего питомца слишком долго на этих предметах и заводил бы его слишком далеко в них. Иначе обстоит дело с благовоспитанностью, знанием света, добродетелью, любовью к труду и желанием дорожить своей репутацией; ими никогда нельзя обременить сверх меры, и, раз молодой человек обладает этими качествами, ему не придется терпеть недостатка в том, что ему необходимо или желательно получить.
Так как нельзя надеяться, чтобы у него хватило времени и сил научиться всему этому, то очевидно, что главное старание следует прилагать к тому, что для него наиболее необходимо и может принести ему наибольшую пользу в жизни. Сенека жалуется, что в его время дело шло как раз наоборот, однако в его время свет не кишел так Бургерсдициусами и Шейблерами[5], как в наши дни. Что подумал бы он, если бы жил теперь, когда воспитатели считают своей священнейшей обязанностью набивать головы своих питомцев писателями вроде вышеупомянутых! У него было бы гораздо больше основания сказать — как он выразился — non vitae, sed scholae discimus, мы учимся не для жизни, а для диспутов; и действительно наше воспитание делает нас более пригодными для университетов, чем для жизни. Не следует удивляться этому, так как люди, устанавливающие эту моду, руководствуются тем, что они могут дать, а не тем, что нужно дать; и раз такая мода установилась, неудивительно, что она и здесь, как и в других случаях, овладевает головами, и большинство тех, кто находит выгодным для себя следовать ей, смотрит как на еретика на всякого, кто осмелится отступить от неё. Но нельзя не удивляться тому, что даже выдающиеся и умные люди так же подчиняются обычаю и слепой вере, ибо если бы они пожелали посоветоваться с разумом, то, несомненно, последний указал бы им, что их дети должны употреблять свое время на приобретение того, что может оказаться со временем для них полезным, а не на набивание себе головы разным хламом, о котором они, по всей вероятности, и не вспомнят впоследствии и в котором уже наверное не будут иметь надобности во всю свою остальную жизнь, а если что и удержат из него, то только на вред себе. Это, кажется, настолько известно, что я могу призвать в свидетели самих родителей, тративших деньги на обучение своих наследников всему этому хламу, и спросить их, не делаются ли их сыновья смешными, если, появляясь в свете, выказывают признаки этой учености, и не вызывает ли всякое проявление ее улыбку со стороны общества? Превосходное, нечего сказать, приобретение, за которое приходится краснеть там, где нужно обнаружить свои способности и воспитание! заслуживает играть главную роль в воспитании!
Есть еще одно основание, в силу которого вы должны обращать внимание при выборе воспитателя на его благовоспитанность и знание света, а именно, человек способный и зрелых лет может достаточно далеко повести мальчика в любой науке, хотя бы сам и не имел в ней глубоких сведений, ибо во всяком случае книги всегда доставят ему всё нужное, чтобы идти впереди своего питомца; что же касается до знания света и благовоспитанности, то этому не научит ни один воспитатель, если он сам новичок в этом деле. Этим знанием воспитатель должен обладать вполне, усвоив его себе путем опыта и общения с людьми и привычкой держать себя так, как это, по его наблюдениям, принято в лучшем обществе. Если у него самого нет этих качеств, то ему неоткуда заимствовать их для наставления своего питомца, а если он и найдет что-либо подходящее в книгах, трактующих о том, как должен держать себя джентльмен, то его собственный пример будет уничтожать всё действие его уроков, ибо невозможно, чтобы кто-либо вышел изящным и благовоспитанным человеком из грубой и невоспитанной компании.
Правда, такого воспитателя не найдешь сразу, по крайней мере за обычную плату, но я говорю обо всем этом для того, чтобы люди, имеющие средства, не скупились на розыски и расходы в столь важном деле; те же, состояние которых не позволяет им выйти из обычных рамок, знали, по крайней мере, на что они должны обратить главное внимание при выборе человека, которому хотят доверить воспитание своих детей, равно как и на что они должны обращать внимание в самих себе, как скоро дети находятся под их собственным руководством; и вообще — чтобы не воображали, будто всё воспитание заключается в латыни и французском языке или каких-нибудь сухих системах логики и философии.
§ 95. Однако возвратимся к нашему методу. — Хотя я и сказал, что отец должен внушить детям почтительный страх к себе и держать их, пока они малы, в этом почтительном страхе, который должен служить главным орудием воспитания, тем не менее я далек от мысли, будто следует относиться к ним подобным образом всё время, пока они находятся под руководством старших. Наоборот, по моему мнению, следует ослаблять мало-помалу эту строгость, насколько это будут позволять возраст и благоразумие детей, так что со временем, когда мальчик подрастет и сделается более разумным, отцу следует войти в большую близость с ним и даже спрашивать его мнения и советоваться с ним насчет тех вещей, которые ему знакомы и доступны его пониманию. Из этого отец извлечет две одинаково важные выгоды: во-первых, этим он гораздо скорее расположит сына к серьезным размышлениям, чем всевозможные правилами и наставлениями. Чем раньше начнете вы смотреть на вашего сына, как на взрослого, тем раньше он начнет делаться таковым. Таким образом, если вы будете вступать по временам в серьезные разговоры с ним, то этим нечувствительно поднимете его ум выше обычных детских забав и пустячных занятий, на которые он обыкновенно тратится. В самом деде, нередко приходится встречать молодых людей, продолжающих мыслить и рассуждать по-школьнически гораздо дольше, чем это было бы при других условиях, именно потому, что их родители держали их на таком расстоянии от себя и в таком подчинении.
§ 96. Другая выгода, которую вы извлечете из такого обращения с юношей, та, что вы приобретете его дружбу. Есть много отцов, которые, щедро предоставляя своим сыновьям средства сообразно с их возрастом и званием, тем не менее скрывают от них положение своих дел и своего состояния с такой тщательностью, как будто это государственная тайна, скрываемая от шпиона или врага. Если это не ревность, то во всяком случае в таком приеме нет ни малейшего признака той доброты и близости, которую отец должен проявлять по отношению к своему сыну, и несомненно, что такое обращение нередко ослабляет или уничтожает ту искренность и сердечность, с которыми сын должен относиться к отцу, доверчиво полагаясь на него. Я не раз удивлялся, видя отцов, которые при всей любви к своим детям появлялись перед ними не иначе, как с суровым и замкнутым видом и вечно держали их на почтительном расстоянии от себя, как будто им не предстояло никакой радости или утешения со стороны тех, кто им дороже всего на этом свете, до тех пор, пока они не потеряют их с переходом в иной мир. Ничто не упрочивает так дружбы, как взаимное доверие в делах и интересах. Всякая дружба, лишенная этой опоры, отзывается всегда некоторым недоверием. Но если ваш сын видит, что вы открываете ему свои мысли и посвящаете его в свои дела, как в нечто такое, что со временем желаете передать в его руки, то он будет интересоваться ими, как своими собственными, терпеливо ожидая своего времени, и проникнется в то же время любовью к вам, видя, что вы не смотрите на него, как на какого-то постороннего. Он увидит точно также из этого, что управление вашим состоянием сто́ит вам большого труда, и чем больше он будет замечать это, тем меньше будет завидовать вашему богатству и тем больше будет считать себя счастливым находиться под руководством такого хорошего друга и столь заботливого отца. Едва ли можно встретить молодого человека настолько скудоумного или лишенного здравого смысла, который не ценил бы счастья иметь истинного друга, к которому он всегда и при всяком случае может обратиться за добрым советом. Между тем замкнутость и холодность, с которыми держат себя некоторые отцы, часто лишают сыновей этого прибежища, более полезного для них, чем сотни выговоров и порицаний. Если ваш сын пожелает участвовать в какой-нибудь затее или устроить какую-нибудь проказу, то не лучше ли чтобы вы знали об этом, чем если он сделает это без вашего ведома? Ибо так как молодому человеку должна быть предоставлена некоторая свобода в таких вещах, то чем больше вы будете знать о его планах и намерениях, тем легче будет вам предупредить при случае большую беду; и, указывая ему на вероятные последствия того или другого поступка, вы тем самым гораздо вернее предохраните его от той или другой невзгоды. Если вы хотите, чтобы ваш сын открывал вам свое сердце и спрашивал всегда ваших советов, то сделайте сами первый шаг и вашим собственным обращением вызовите его доверие.
§ 97. О чем бы ни советовался он с вами, давайте ему ваш совет, — по крайней мере, если дело не ведет к какому-нибудь пагубному и неисправимому результату — не иначе, как в качестве более опытного друга, и не примешивайте сюда ничего похожего на приказание или авторитет, а действуйте так, как если бы вы имели дело с равным или посторонним человеком, иначе вы отобьете у него охоту обращаться к вам и пользоваться вашими советами. Не забывайте, что он молод и что у него те же самые желания и влечения, что были и у вас в его годы. Нельзя требовать, чтобы у него были те же наклонности, что и у вас, и чтобы в двадцать лет он думал так же, как вы в пятьдесят. Так как молодости нужно дать некоторую свободу и дозволить кой-какие скачки в сторону, то всё, чего вы можете пожелать, это — чтобы эти скачки делались при полной откровенности сына и с ведома отца: и в таком случае вам нечего опасаться слишком большой беды от этого. Но для этого вы должны, как я уже говорил, знакомить его с вашими делами (насколько вы считаете его способным к этому), предлагать то или другое на его обсуждение и спрашивать его совета; выскажет он здравый взгляд, поступите сообразно с его советом, делая вид, что вы послушались его, и, в случае удачи, припишите успех дела его инициативе. Это не только не умалит вашего авторитета, но еще более увеличит его любовь и уважение к вам. Пока вы распоряжаетесь состоянием, власть остается в ваших руках, и ваш авторитет будет тем вернее, чем больше будет подкрепляться доверием и любовью, ибо вы только в том случае обладаете действительным авторитетом над вашим сыном, если он страшится больше оскорбить в вашем лице хорошего друга, чем потерять какую-нибудь часть из своего будущего наследства.
§ 98. Если близость в отношениях уместна для отца, то она еще более необходима в отношениях воспитателя и воспитанника. Время, которое они проводят вместе, не должно уходить только на уроки, да на докторальное прописывание рецептов поведения: выслушивая в свою очередь своего питомца и вызывая его на размышления по поводу предлагаемых вопросов, воспитатель доставит своим наставлениям более легкий доступ в душу мальчика и внушит ему любовь к занятиям и ученью; а, с другой стороны, и мальчик научится ценить знание, видя, что оно дает ему возможность участвовать в разговоре и видеть, что и его мнения выслушиваются и принимаются. Особенно полезно предлагать ему разные вопросы из области морали, житейского благоразумия и благовоспитанности и спрашивать его мнения о них. Этим вы скорее расширите кругозор молодого человека, чем всевозможными правилами, как бы хорошо они ни излагались, и успешнее укрепите в его памяти ваши наставления. Благодаря такому методу вы введете в его ум самые вещи, которые и укоренятся в нем со всей их естественной очевидностью, между тем как слова, будучи только слабым и несовершенным отражением вещей, так сказать, их тенью, очень быстро ускользнут из его памяти. Таким образом, если воспитатель будет предлагать на обсуждение молодого человека разные частные случаи и рассуждать с ним о них в живом собеседовании, то при таком приеме его воспитанник лучше поймет основы долга и справедливости и получит более живое и прочное представление о том, что он должен делать, чем выслушивая в сонливом молчании моральные лекции наставника; и уже несравненно лучше и больше, чем при помощи хитросплетенных логических диспутирований или риторических декламаций на эти темы, ибо последний из этих приемов приучает ум искать не истины, а внешнего блеска слов и фальшивого краснобайства, а первый приучает искажать истину, придирчиво спорить и упорно настаивать на своем; и оба вместе портят способность правильного суждения и сбивают нас с пути здравого и ясного размышления; следовательно, их должен тщательяо избегать всякий, кто желает усовершенствовать самого себя и сделаться приятным для других.
§ 99. Когда вы установили свой авторитет над ребенком, дав ему почувствовать, что он зависит от вас и находится в вашей власти; когда, с одной стороны, строгостью по отношению к нему, раз он упорствует в каком-нибудь пороке, который вы прямо запретили ему, напр. во лжи, вы внушили ему необходимый страх; и когда, с другой стороны, предоставляя ему соответствующую его летам свободу и позволяя ему предаваться в вашем присутствии тем ребяческим забавам и веселью, которые в ранние годы так же необходимы, как еда и сон, вы сделали для него приятным ваше общество и дали ему почувствовать вашу заботливость и любовь к нему, лаская его во всех тех случаях, когда он хорошо ведет себя, и вообще выказывая ему свою любовь на тысячу ладов, которым природа лучше научает родителей, чем это могу сделать я, — когда, говорю я, такими знаками любви и нежности, в которых у родителей никогда не может быть недостатка, вы вызвали в сердце ребенка любовь к вам, то тем самым вы довели его до того состояния, какого только можете пожелать, и поселили в нем то чувство почтительной любви, которое вам остается только поддерживать и умножать в обоих его проявлениях, т. е. любви и страхе — двух великих орудиях, которыми вы всегда можете повлиять на вашего сына, чтобы направить его по пути добродетели и чести.
§ 100. Раз указанный выше фундамент заложен прочно, и вы убедились, что чувство почтительности начинает оказывать свое действие на ребенка, то главное, на что вы должны обратить внимание, это — изучить тщательно его характер и специальные особенности его душевного строя. Впрочем, если у ребенка оказывается наклонность к упорству, лжи и тому подобным порокам, вы должны прежде всего позаботиться об исправлении их, каков бы ни был его характер вообще. Этим порокам отнюдь нельзя позволять пускать корни, и следует истреблять их тотчас же, как только они покажутся; при этом постарайтесь установить ваш авторитет над ребенком еще прежде, чем он начал рассуждать, так чтобы ваш авторитет действовал на него как природное побуждение, начала которого нельзя запомнить. Таким образом почтительность, которую он должен чувствовать к вам, запечатлевшись вовремя в его душе, останется для него навсегда священной, и сопротивляться этому чувству для него будет так же трудно, как и требованиям своей собственной природы.
§ 101. После того как вы установили таким путем ваш авторитет и, мягко применяя его к делу, внушили ребенку стыд ко всему тому, что может породить в нем дурные привычки (ибо я желал бы, чтобы вы не прибегали к брани, тем более к побоям, по крайней мере если к этому не принудит неисправимое упрямство), — после того, как вы достигли всего этого, вам следует исследовать, в какую сторону направляются природные склонности ребенка. Люди, в силу неизменных условий их натуры, одни — отважны, другие — боязливы, одни — горды, другие — скромны, одни — мягки, другие — неуживчивы, одни — заботливы, другие — беспечны, одни — живы, другие — апатичны, одним словом, между душевными качествами столько же различий, сколько и между наружностью людей и внешним строением тела. Единственная разница в том, что отличительные черты лица и очертания тела становятся более заметными и явственными с годами, между тем как особенности душевного строения легче всего обнаруживаются в детском возрасте, пока дети не научились еще скрывать свои недостатки и прятать свои дурные наклонности под лицемерной внешностью.
§ 102. Итак, начинайте как можно раньше изучать характер вашего ребенка и притом в те часы, когда он наиболее предоставлен самому себе, напр. в часы его игр, когда он меньше всего сдерживает себя и не подозревает, что за ним наблюдают. Изучите, каковы его господствующие влечения и страсти, пылок ли он или кроток, смел или робок, сострадателен или жесток, откровенен или скрытен и т. п.; ибо сообразно с различием этих свойств вы должны различным образом направлять ваше воспитание и принимать различные меры в каждом данном случае для установления вашего авторитета. Эти естественные наклонности, являющиеся продуктом характера, не могут быть исправлены какими-нибудь наставлениями или прямым противодействием им, в особенности же те из них, в которых есть нечто низменное и которые являются результатом страха и нравственной низости, хотя, действуя с известным искусством, и их можно мало-помалу улучшить и направить в хорошую сторону. Тем не менее не следует забывать, что и после того как приняты все упомянутые меры, стрелка характера всегда будет склоняться в ту сторону, в которую ее изначала направила природа, и что, если вы тщательно наблюдали характер вашего сына с первых годов его жизни, то впоследствии вы всегда будете в состоянии видеть, куда клонятся его мысли и к чему направляются его цели, даже и тогда, когда, сообразно с возрастом, его намерения сделаются не так очевидны, и он научится прибегать к различным средствам при осуществлении своих желаний.
§ 103. Я уже говорил о том, что дети любят свободу, и потому всё, что они должны делать, следует заставлять их делать таким образом, чтобы при этом они не чувствовали никакого принуждения. Теперь я прибавлю, что есть еще нечто, что они любят еще больше свободы, а именно — господство, причем эта страсть является источником большинства порочных привычек, свойственных человеку. Любовь к господству и власти проявляется у детей уже довольно рано и обнаруживается в следующих двух формах.
§ 104. 1) Мы видим, что дети, почти тотчас же после рождения или во всяком случае задолго до того как начнут говорить, плачут, кричат и капризничают только из-за того, чтобы исполнилась их воля. Они хотят, чтобы другие всецело подчинялись ей, и требуют подчинения себе от всех окружающих, в особенности же от тех, кто подходит к ним по возрасту и положению или стоит ниже их в этих двух отношениях, лишь только они в состоянии смотреть на других с точки зрения этих отличий.
§ 105. 2) Страсть к господству проявляется у детей в желании обладать той или другой вещью. Им нравится владеть чем-нибудь, потому что им нравится власть, доставляемая, по-видимому, этим обладанием, и право распоряжаться тем или другим по своему произволу. Кто не замечал, что в детях уже очень рано проявляются эти наклонности, тот, значит, плохо наблюдал их; и кто не считает необходимым вырвать как можно раньше эти корни почти всей несправедливости и вражды, отравляющих человеческую жизнь, и заменить их противоположными привычками, тот упускает удобный момент для того, чтобы внушить детям чувства достойного и добродетельного человека. Вот средства, которыми, если я не ошибаюсь, можно отчасти достигнуть этого результата.
§ 106. 1) Не следует никогда давать ребенку того, чего он требует, и тем более, если требует этого с криком и плачем. «Того, чего он требует»: — так как эти слова могут быть истолкованы таким образом, как будто, по моему мнению, ребенок никогда не должен ничего просить у своих родителей, что было бы чересчур большим гнетом, несовместимым с любовью и привязанностью, которые должны существовать между родителями и детьми, то я объясню подробнее мою мысль. Разумеется, дети должны вполне свободно сообщать родителям о своих желаниях, а родители в свою очередь должны выслушивать их со всей снисходительностью и удовлетворять их желания, по крайней мере пока дети очень малы; но ведь большая разница сказать «я хочу есть» или «я хочу жаркого». Если ребенок заявляет о той или другой своей потребности, о беспокойстве от голода, жажды, холода и т. п., то родители и вообще приставленные к детям лица обязаны удовлетворить их; но уже дело родителей решать, что пригодно детям и в каком количестве, и поэтому нельзя предоставлять этот выбор детям и позволять им, напр., говорить: хочу вина, или белого хлеба; уже одна такая фраза должна влечь за собой отказ.
§ 107. При этом родители должны различать воображаемые нужды от действительных; последние, по верному замечанию Горация, те —
«Quis humana sibi doleat natura negatis.»
Это действительно природные потребности, которых одним разумом, безо всякой другой помощи, никак не устранишь и не помешаешь им нарушать наш покой. Страдания, причиняемые болезнью, раной, голодом, жаждой, холодом, отсутствием сна и отдыха, чувствуются всеми людьми и оказывают пагубное действие даже на наилучше организованные натуры. Поэтому их нужно устранять подходящими средствами, но и здесь не следует слишком спешить с их удовлетворением, разумеется, если промедление не грозит непоправимым вредом. В болезненных ощущениях, вызываемых естественными потребностями, природа как бы дает нам предостережение насчет более значительных невзгод, которых они являются предвестниками, и поэтому нельзя пренебрегать ими, равно как и давать им чересчур усиливаться. Тем не менее, чем больше вы будете приучать детей к перенесению этого рода лишений, дабы укрепить их дух и тело, тем это будет лучше для них; я думаю, излишне прибавлять, что при этом следует остерегаться причинить какой-либо вред и позаботиться, чтобы недостатки, которые вы заставите детей переносить, не подавляли их жизненных сил и не оказывали вредного действия на их здоровье, — потому что родители и без того слишком склонны к противоположной крайности.
Но с какой бы снисходительностью ни следовало относиться к действительным потребностям детей, никогда не следует удовлетворять воображаемых, и даже нельзя допускать упоминания об них; и уже один разговор ребенка о чем-либо таком должен вести за собой отказ. Нужно, напр., ребенку платье: дайте его; но если он потребует, чтобы оно было из такой-то материи или такого-то цвета, то он так и должен знать, что не получит его. Этим я не хочу сказать, что родители должны намеренно противоречить желаниям детей; напротив, я думаю, что следует делать всё, что только возможно, для удовлетворения детей, раз они заслуживают этого своим поведением, и раз вы уверены, что это не подействует вредным образом на их душу и не поселит в них страсть к пустякам: доставляя детям удовольствие, вы таким образом даже заставите их ценить хорошее поведение. Впрочем, всего лучше было бы, чтобы дети не связывали своего удовольствия с подобного рода вещами и, не подчиняясь прихотям, смотрели бы безразлично на всё, что таково в действительности. Итак, вот что должны иметь в виду родители и воспитатели. Единственное, чего я действительно не допускаю в данном случае, это — чтобы детям позволялось требовать того или другого: эту привычку следует уничтожать постоянным отказом.
Быть может, это покажется чересчур строгим для нежных и снисходительных родителей; однако это только необходимо. Так как при предлагаемом мною методе розга должна быть изгнана из воспитания, то узда, налагаемая на язык, послужит для того, чтобы внушить детям тот почтительный страх, о котором мы говорили, и поддержит в них должное уважение к авторитету родителей. Кроме того, сдерживая свои желания, они научатся искусству подавлять свои влечения при первом их появлении, когда с ними наиболее легко справиться, ибо сила наших вожделений питается предоставляемой им свободой, и тот, кто обращает свои желания в требования, весьма недалек от мысли, будто всё, чего он требует, непременно должно быть удовлетворено. По крайней мере я вполне убежден, что гораздо легче самому отказать себе в чем-нибудь, чем перенести отказ со стороны другого. Поэтому следует, чтобы дети приучились прежде советоваться со своим рассудком, а потом уже высказывать свои желания. Ведь умея подавлять свои желания, как скоро они напрашиваются на язык, мы тем самым делаем уже большой шаг в приобетении господства над ними; и если дети приучатся обуздывать свои влечения и спрашивать себя, разумны они или нет, прежде чем высказать их, то эта привычка принесет им впоследствии немалую пользу и в более значительных вещах; ибо нельзя перестать повторять, что, важны ли или неважны сами по себе поступки ребенка, главное, на что следует обращать внимание по поводу их, это — какое влияние окажут они на его душу, какие поселят в ней привычки, насколько эти привычки будут уместны, когда ребенок будет старше, и к чему может привести поощрение их, когда он сделается взрослым. Таким образом, я весьма далек от мысли, будто детям нужно умышленно причинять огорчение. Такой прием чересчур отзывался бы жестокостью и злосердечием и мог бы в свою очередь заразить и детей этими пороками. Разумеется, следует приучать детей подавлять свои желания и закалять их душу, точно так же, как и тело, приучая их держать в узде свои склонности и укрепляя их тело перенесением лишений; но при этом не давайте им ни малейшего повода думать, будто вы хотите принести им зло. Следует приучать их к скромности, покорности и умению сдерживать себя, никогда не давая им того, чего они требуют или что хотят взять самовольно. Но при этом тот, кто требует от них такого повиновения, должен уверить их в своей любви к ним, награждая их скромность и готовность повиноваться; напр., если сегодня они безропотно вынесли лишение в чем-нибудь, что желали получить, то за это следует вознаградить их завтра, давая им то, что для них подходит и что им приятно, но таким образом, чтобы они видели в этой награде естественное следствие их хорошего поведения, а не какое-нибудь выторгованное условие. Но вы потеряете весь ваш труд, и, что еще хуже, их любовь и уважение, если кто-нибудь другой будет давать им то, в чем вы отказываете; поэтому вы должны тщательно предупредить возможность этого; и здесь опять-таки может стать поперек дороги прислуга.
§ 108. Если взяться за дело своевременно и приучить детей с первых лет подавлять свои желания, то эта полезная привычка мало-помалу укоренится в них; по мере же того, как они будут становиться старше и сознательнее, и когда в них будет говорить уже рассудок, а не страсть, им следует предоставлять больше свободы; ибо когда говорит рассудок, то его необходимо выслушать. Но как с одной стороны не следует обращать внимания на слова детей, когда они высказывают желание иметь то-то и то-то, если их не спрашивают об этом, так с другой стороны необходимо выслушивать их и ласково и обстоятельно отвечать им, когда они желают узнать что-нибудь; ибо следует столько же поощрять их любознательность, сколько подавлять их вожделения.
Но с какой бы заботливостью вы ни должны были подавлять их желания, порождаемые фантазией, тем не менее есть один случай, где детям следует предоставить полную свободу следовать своей фантазии, а именно во всем том, что касается их развлечений и отдыха; так как развлечение так же необходимо для них, как работа и питание, и так как развлечением можно назвать только то, что сопровождается удовольствием, которое зависит не всегда от рассудка, но чаще от фантазии, то следует позволять детям не только развлекаться, но и делать это так, как они сами того пожелают, лишь бы их забавы были невинны и не грозили их здоровью. Поэтому, если они выражают желание развлечься тем или другим, не следует никогда отказывать в этом; впрочем, я весьма склонен думать, что при правильной постановке воспитания, детям едва ли бы часто представлялась необходимость в подобных просьбах. Вообще следовало бы вести дело так, чтобы они всегда делали с удовольствием то, что им полезно, и прежде чем устанут от одного занятия переходили бы к другому, столь же полезному. Но пока они еще не дошли до того, чтобы можно было сделать предметом развлечения для них то, что им в то же время полезно, следует предоставить им полную свободу в их детских играх, от которых они всё равно со временем отвыкнут, пресытившись ими; что же касается до полезных занятий, то следует прерывать их в тот момент, пока дети еще полны интереса к такому занятию и с удовольствием занимаются им и во всяком случае прежде, чем они почувствуют усталость и пресыщение, чтобы таким образом они могли возвратиться к нему, как к своего рода развлечению; ибо дело поставлено только тогда надлежащим образом, когда дети находят удовольствие в занятии похвальными вещами, и поочередное упражнение ума и тела делает для них приятными жизнь и занятия благодаря сменяющим друг друга развлечениям, при которых ум отдыхает на работе тела, а тело на работе ума. Не знаю, можно ли применить это ко всякому характеру, и захотят ли отцы и воспитатели потрудиться для этого и хватит ли у них искусства и терпения, чтобы довести дело до такого результата, но во всяком случае я нисколько не сомневаюсь, что этого можно достигнуть с большинством детей, если возбуждать в них, как следует, чувство самолюбия и желание пользоваться добрым именем и любовью; и раз вы внушили им эти чувства, вы можете откровенно беседовать с ними о том, что им всего больше нравится, склоняя их к тому или другому из этого, или предоставляя им полную свободу в этом отношении, так чтобы они видели, что их любят, и что те, под чьим руководством они находятся, вовсе не враги их благосостояния. Такое обращение заставит их относиться с любовью к руке, управляющей ими, равно как и к добродетели, к которой их направляют.
Предоставление детям полной свободы в часы их отдохновения приносит еще ту выгоду, что благодаря этому обнаруживаются их характеры, стремления и способности, что может весьма пригодиться благоразумным родителям как при выборе образа жизни и будущей профессии сына, так и при выборе средств для исправления той или другой природной склонности.
§ 109. 2) Что детям свойственно желание властвовать, усматривается далее из того, что дети, живущие вместе, нередко спорят из-за первенства и командования друг над другом. В таких случаях следует не только сейчас же останавливать того, кто начинает распрю, но и вообще приучать детей относиться друг к другу уступчиво, снисходительно и вежливо. И если дети увидят, что это нисколько не умаляет их достоинства, доставляя им, наоборот, любовь и расположение других, то они и сами будут находить гораздо больше удовольствия во взаимной предупредительности и вежливости, чем в надменном повелевании другими.
Что касается до жалоб и обвинений, взводимых детьми друг на друга, и которые суть не что иное, как желание отомстить при помощи другого, то их не только не следует принимать, но даже и выслушивать; ибо позволить им жаловаться значило бы расслабить и развратить их душу; впрочем, если мальчика и поколотят иной раз другие дети и, если он не приучен смотреть на это как на что-то необычайное и невыносимое, то это не причинит ему никакого вреда, а только приучит к перенесению боли и закалит его характер. Тем не менее, не давая никакого хода жалобам спорщиков, позаботьтесь смирить дерзость и злонравие обидчиков. Если вы сами заметили подобный поступок, то выскажите ваше порицание в присутствии обиженного; если же вам жалуются на что-либо такое, что действительно заслуживает внимания и требует принятия мер на будущее время, то сделайте обидчику выговор наедине и без ведома обиженного и заставьте его попросить прощения у последнего. Раз дело будет иметь такой вид, как будто всё исходит добровольно от самого провинившегося, то это будет и охотнее исполнено со стороны обидчика и ласковее принято со стороны обиженного, и таким образом будет укрепляться их взаимная привязанность, и ласковая вежливость войдет в привычку у ваших детей.
§ 110. 3) Что касается до страсти к обладанию известными вещами, то, чтобы победить эту опасную наклонность, учите детей легко и по собственному их побуждению делиться тем, что они имеют, с другими, и для этого дайте им убедиться на опыте, что самый щедрый бывает всегда и самым богатым, не считая уже похвал и одобрения; и я думаю, что такой прием гораздо больше внушит братьям и сестрам мягкость и доброту в отношениях друг к другу, следовательно и к другим, чем десятки правил и наставлений насчет хороших манер, которыми обыкновенно нагружают детей.
Так как алчность, желание иметь больше, чем нам нужно, есть корень всех зол, то следует как можно раньше искоренять ее задатки и заменять их противоположным свойством, т. е. готовностью делиться с другими своим достоянием. Побуждайте к этому вашего ребенка путем похвал и поощрений и притом ведите дело так, чтобы ребенок ничего не терял от своей щедрости; пусть во всех случаях, где ребенок проявляет готовность делиться с другими, эта готовность возмещается ему с процентом; пусть он осязательно убедится, что обязывая других он не приносит этим никакого ущерба самому себе, а наоборот получает взамен, как от тех, кому он оказал любезность, так и от свидетелей его поступка. Сделайте щедрость предметом соревнования между вашими детьми, так чтобы они старались превзойти в ней друг друга; и когда таким образом, благодаря постоянной практике, детям будет легко делиться с другими, эта сердечность сделается для них привычной, так что они будут находить удовольствие и честь в ласковости, щедрости и великодушии.
Если следует внушать детям щедрость, то тем более следует наблюдать, чтобы они не нарушали правил справедливости, и всякий раз, как они будут замечены в этом, следует требовать их к ответу и в случае необходимости строго наказывать.
Так как в наших первых поступках мы руководствуемся больше себялюбием, чем разумом, то неудивительно, что поступки детей легко переходят границы справедливости, которая является результатом культуры и серьезных размышлений; и чем больше кривят они в этом отношении, тем больше следует наблюдать за этим и обращать внимание на нарушение этой великой социальной добродетели, хотя бы в самых незначительных вещах, для того чтобы просветить детей в этом отношении и предупредить образование дурных привычек, которые, начинаясь с мелочей, с каких-нибудь обманов на косточках или иглах при игре, разрастаются, если оставить их без внимания, в обманы на более крупных вещах и грозят обратиться наконец в закоренелую бесчестность. Раз в поступках детей открыт малейший признак несправедливости, родители или воспитатели должны тотчас же приняться за его уничтожение, выражая удивление и ужас по поводу такого поступка. Но так как дети не в состоянии понимать, что такое несправедливость, пока для них не уяснилось понятие о собственности и о том, каким образом она приобретается отдельными лицами, то наиболее верное средство упрочить в детях честность, это — заложить как можно раньше ее основания в щедрости и готовности делиться с другими. Этому можно научить их очень рано, еще прежде чем они достаточно научатся мыслить, чтобы составить себе ясное представление о собственности и сознавать, что что-нибудь принадлежит им по особому праву, исключающему всех других; и так как дети имеют в своем ведении только то, что им дано другими, обыкновенно их родителями, то на первых порах можно разъяснить им, что они могут брать или удерживать у себя только то, что им дано другими, в собственности которых была прежде та или другая вещь. Затем, по мере того как будет расширяться их понимание, можно предлагать им другие правила и примеры справедливости относительно «моего» и «твоего». Если же вы заметите, что они нарушают справедливость не вследствие неведения, а преднамеренно, и что этого дурного стремления нельзя исправить порицаниями и пристыжением, то следует прибегнуть к более строгим мерам; пусть в таком случае отец или воспитатель отнимет у них то, что они захватили, или прикажет сделать это кому-нибудь другому и таким образом даст им почувствовать, как мало выгоды приносит захват того, что принадлежит другому, раз на свете существуют люди посильнее и повластнее их. Впрочем, если вы позаботитесь внушить им вовремя отвращение к этому пороку (что, как думаю, вполне возможно), то это будет самым лучшим средством предотвратить его и вернее предохранит их от бесчестности, чем соображения, основанные на интересе: ибо привычки действуют с гораздо большей легкостью и постоянством, чем рассудок, с которым мы редко советуемся и которому еще реже следуем как раз тогда, когда это наиболее необходимо.
§ 111. Капризный плач — это недостаток, которого никоим образом не следует допускать в детях, не только потому, что их вопли наполняют неприятным и противным шумом весь дом, но и вследствие более важных соображений, а именно, поскольку это может отразиться на самих детях, а это-то мы и должны иметь в виду при воспитании.
Плач детей бывает двоякого рода: он происходит или от упрямства и желания поставить на своем, или от наклонности хныкать при малейшей боли.
1) Очень часто их плач бывает первого рода; в этом случае дети плачут дли того, чтобы поставить на своем, и их вопли являются в этом случае наглядным доказательством их властолюбия и упрямства. Так как у них нет силы получить то, чего они домогаются, то они думают поддержать свое притязание и воображаемое право воплями и ораньем; этим они надеются отвоевать свои претензии и как бы выражают протест против гнета и несправедливости тех, кто отказывает им в их фантазиях.
§ 112. 2) Иногда их плач является результатом действительной боли или огорчения, вынуждающих их к жалобам.
При некотором внимании очень легко различить оба эти рода по выражению лица, взглядам, движениям и в особенности по тону самого плача; но ни того, ни другого не следует допускать и тем более поощрять.
1) Что касается до плача, происходящего от упрямства и злости, то его отнюдь нельзя терпеть, ибо это значило бы льстить желаниям детей и поддерживать в них те опасные страсти, искоренение которых является нашей главной задачей. Если, как это нередко случается, ребенок продолжает плакать после наказания, то этим уничтожается всё действие исправления, ибо наказание, оставляющее детей в таком состоянии явного сопротивления, только способствует еще большей испорченности. Всякие запрещения и наказания останутся бесплодны и бесполезны, если не смирять их воли и не научать их подчиняться разуму других, чтобы суметь впоследствии подчиняться своему собственному. Но если вы пошли наперекор им в чем-нибудь и в то же время предоставляете им свободу выражать свое недовольство слезами, то это только укрепит их желание и скверное настроение, так как их плач показывает, что они продолжают заявлять свои мнимые права и не оставили решения удовлетворить своей наклонности при первом удобном случае; из этого вы можете извлечь новое доказательство относительно того, что следует как можно реже наказывать детей телесно: ибо раз вы уж доведены до этой крайности, то недостаточно только высечь, а следует продолжать наказание до тех пор, пока вы не сломили их воли и не убедились в том, что наказание оказало на них действие, в чем вам легко убедиться по тому результату, к которому приведет ваше приказание перестать плакать. Без этого же наказание является прямо тиранством, не исправлением, а какой-то нелепой жестокостью, заставляющей причинять боль их телу без всякой пользы для души. Это обстоятельство, заключая в себе довод в пользу того, чтобы как можно реже бить детей, устраняет в то же время эту печальную необходимость; ибо, если всякий раз как приходится наказывать ребенка, делать это без страстного увлечения, а спокойно, но вместе с тем так, чтобы это оказывало свое действие, и наносить удары не бешено и разом, а медленно, перемешивая их с увещаниями и наблюдая за производимым ими действием, и прекращать наказание, лишь только оно вызвало в ребенке уступчивость, покорность и раскаяние, если, говорю я, поступать таким образом, то едва ли представится необходимость в повторении наказания, и ребенок едва ли совершит еще раз проступок, вызвавший подобную меру. Таким образом наказание с одной стороны не являлось бы бесплодным вследствие излишней легкости, а с другой стороны не превышало бы надлежащей меры, раз оно прекращается, лишь только замечено его действие на душу в смысле исправления. Так как при выговорах и наказаниях следует сохранять возможно большее спокойствие, то наказание, наносимое в пылу гнева, редко соблюдает должную меру, но выходит обыкновенно из границ, не производя однако желательного действия.
§ 113. Многие дети склонны плакать при малейшей боли, и малейшая неприятность, случающаяся с ними, вызывает у них вопли и оранье. Весьма немногие свободны от этого недостатка, ибо, так как плач является для них первым и естественным способом заявлять о своих нуждах и страданиях, пока они еще не научились говорить, то сострадание, которое считают нужным питать к этому нежному и слабому возрасту, только поддерживает эту слабость и побуждает их прибегать к слезам долгое время спустя после того, как они начали говорить. Несомненно долг тех, кто находится подле детей — относиться с состраданием к ним, если они испытывают боль, но этого отнюдь не следует высказывать: помогите им, облегчите их насколько возможно, но отнюдь не плачьте над ними. Эти соболезнования только расслабляют их и делают то, что малейшая боль, приключающаяся с ними, проникает более глубоко в чувствующую область и производит в ней более сильные раны, чем это было бы в противном случае. Следует закалять детей против всякой боли, особенно же телесной; единственное, в чем они должны быть чувствительны, это в чувстве стыда и сохранения своей репутации. Множество случайностей, которым подвержена наша жизнь, принуждает нас не быть слишком чувствительными ко всякой ничтожной боли. То, чему не поддается наш дух, производит только очень слабое впечатление и причиняет нам очень незначительную боль; и только тогда, когда страдание распространяется на жизненных духов, возникает и ощущается настоящая боль. Твердость и закаленность души есть самая надежная броня против зол и бедствий жизни; и так как упражнением и привычкой можно скорей приобрести эту твердость, чем каким бы то ни было другим путем, то следует как можно раньше приучаться к этому, и счастлив тот, кто рано усвоил себе эту привычку! И так как слезы более чем что-либо другое способствуют изнеженности духа, то наилучшее средство подавить и уничтожить последнюю, это — воздерживать детей от жалобного плача. Если ребенок сделал себе больно, упав или ударившись обо что-нибудь, то вместо того, чтобы соболезновать ему, заставьте его переделать его движение, и таким образом вы гораздо скорее исправите его неосмотрительность, чем бранью или соболезнованием. Во всяком случае, каков бы ни был полученный им ушиб, останавливайте тотчас же его плач: это успокоит его в данный момент и сделает менее чувствительным на будущее время.
§ 114. Что касается до первого рода плача, то прекращение его требует строгости; и если строгого взгляда или приказания недостаточно, то приходится прибегнуть к телесному наказанию, так как этот род плача происходит от гордости, упрямства и строптивости, и поэтому здесь нужно смирить и склонить к послушанию волю, являющуюся источником зла. Что же касается до плача второго рода, происходящего от совсем противоположной причины, т. е. от чрезмерной слабости души, то его следует останавливать более мягкими мерами. Быть может, в данном случае было бы всего лучше указать ребенку на какие-нибудь резоны, или отвлечь его мысли на другой предмет, или, наконец, встретить его хныканье смехом; но при этом следует принимать в соображение как обстоятельства, при которых произошло дело, так и характер ребенка. Дать насчет этого какие-нибудь определенные правила невозможно: нужно предоставить это дело благоразумию родителей; я хочу только сказать вообще, что и этот род плача следует останавливать, и что отец при помощи своего авторитета должен прекращать его, придавая своим словам или взглядам большую или меньшую строгость, сообразно с возрастом и характером ребенка; будет ли эта строгость большей или меньшей, во всяком случае она должна быть такова, чтобы положить конец хныканью и нарушению покоя.
§ 115. Трусость и мужество находятся в такой тесной связи с качествами, о которых я говорил выше, что не мешает сказать несколько слов и о них. — Страх есть чувство, которое при надлежащем направлении его, имеет свою полезную сторону; и хотя обыкновенно чувство самосохранения делает его достаточно бдительным и поддерживает его на достаточно высоком уровне, тем не менее бывают случаи, когда впадают в противоположную крайность; между тем излишняя отважность и презрение к опасности так же неразумны, как ужас и дрожь при приближении малейшей невзгоды. Страх дан нам на то, чтобы возбуждать наше внимание и держать нас настороже на случай приближающегося зла; потому не бояться совершенно беды, готовой разразиться, и не ценить здраво важности той или другой опасности, а кидаться в нее, очертя голову и не рассуждая о последствиях, значит действовать не как разумное создание, а как дикое животное. Если вы заметите нечто подобное в ваших детях, то пробудите только их рассудок, а затем уже чувство самосохранения заставит их слушаться его, разумеется, если только ими не владеет какая-нибудь бессмысленная и слепая страсть. Отвращение от зла настолько естественно, что никто, я думаю, не может не бояться его; и самый страх есть не что иное, как беспокойство, причиняемое мыслью, что с нами может произойти нечто неприятное. Поэтому, если человек кидается в опасность, то можно сказать с уверенностью, что он делает это или по неведению, или вследствие того, что им владеет какая-либо страсть, ибо ведь никто не враг себе настолько, чтобы подвергаться злу по доброй воле и искать опасности ради какой-нибудь любви к ней. Поэтому, если вы замечаете, что гордость, тщеславие или безрассудство подавляют в ребенке благоразумный страх и не позволяют ему слушаться его советов, излечите эту наклонность подходящими средствами, так чтобы размышление остудило его пыл и заставило его подумать, стоит ли то или другое дело связанного с ним риска. — Но так как этот недостаток вообще довольно редко встречается у детей, то я не буду входить в дальнейшие подробности относительно его излечения. Наоборот, слабость духа является гораздо более распространенным недостатком и поэтому требует гораздо большей заботливости.
Твердость духа есть как бы страж и опора остальных добродетелей, и при отсутствии мужества едва ли можно оставаться твердым в исполнении своего долга и не изменять ни в чем свойствам истинно достойного человека.
Мужество, поддерживающее нас при грозящих нам опасностях и испытываемых нами бедствиях, есть великое благо в положении, подобном нашему земному существованию, в котором мы открыты со всех сторон нападениям; поэтому следует как можно раньше снабжать детей этим оружием. Я согласен, что природный характер играет здесь важную роль; но даже и в том случае, когда у ребенка недостает мужества, и сердце его слабо и робко, все-таки можно искусственно сделать его более твердым и смелым. Я уже указывал, что нужно делать, чтобы не расслаблять душу детей, пугая их какими-нибудь страхами в ранние годы или соболезнуя им по поводу каждой пустячной боли; рассмотрим теперь, каким образом можно закалить их характер и придать ему мужество, если он чересчур робок от природы.
Истинное мужество состоит, если я не ошибаюсь, в спокойном самообладании и неуклонном исполнении своего долга, какое бы зло ни приключилось с нами и какая бы опасность ни встретилась нам на пути. Правда, немного и взрослых людей обладающих этим качеством, так что мы не должны ожидать его от детей; тем не менее кое-что все-таки можно сделать, и, если приняться за дело как следует, то, идя постепенно, можно достигнуть такого успеха, какого на первый взгляд и не ожидаешь.
Быть может именно вследствие пренебрежения этой стороной характера в детях, так мало встречается взрослых, обладающих этим ценным и важным качеством. Я не сказал бы этого насчет народа, столь храброго, как наш, если бы подразумевал под истинной твердостью духа храбрость на поле битвы и презрение к смерти перед лицом неприятеля. Правда, эти качества входят в значительной степени в понятие мужества, и нельзя отказать в заслуженных лаврах и почестях тем, кто рискует своей жизнью ради отечества. Однако это еще не всё; ведь опасности грозят нам не только на поле битвы; и хотя смерть есть царь ужасов, тем не менее несчастья, страдания и нищета так же способны внушить ужас тем, на кого они готовы обрушиться; и если находятся люди, которые не боятся того или другого из этих бедствий, то они не менее трепещут остальных. Между тем истинная твердость духа готова встретить всякие опасности и остается непоколебимой, какое бы бедствие ни угрожало нам. Я подразумеваю под этим не то, будто мы не должны давать места никакому страху: где есть явная опасность, там только идиот будет оставаться равнодушным к ней; где есть опасность, там должно быть и сознание опасности и следовательно — столько страха, сколько нужно для того, чтобы возбудить наше внимание, энергию и изобретательность, не препятствуя нам в то же время спокойно пользоваться рассудком и следовать его указаниям.
Чтобы сообщить детям эту благородную и мужественную стойкость, следует прежде всего, как я уже говорил, наблюдать за тем, чтобы детей не пугали разными страхами, страшными рассказами и тому подобными вещами. Нередко этим причиняется такое потрясение душе, что впоследствии она уже никогда не в состоянии оправиться, так что при малейшем появлении того, что когда-то так напугало, человек теряется и приходит в полное расстройство: тело цепенеет, душа приходит в смятение, и человек перестает быть самим собой и делается неспособным к какому-нибудь разумному действию. Какова бы ни была причина этого — есть ли это движение жизненных духов, ставшее привычным для них вследствие первого сильного впечатления, или какое-нибудь изменение, происходящее в организме каким-либо еще менее объяснимым способом, во всяком случае самый факт остается вне сомнения; и в самом деле, весьма многие люди отличаются всю свою жизнь робостью и боязливостью именно вследствие того, что были напуганы в детстве; поэтому следует тщательно заботиться о предупреждении этой возможности.
Затем следует постепенно приучать детей к тем предметам, которые внушают им страх, остерегаясь, однако, идти слишком быстро и не принимаясь за это дело чересчур рано, чтобы не увеличить зла, вместо того, чтобы исцелить его. Что касается до очень маленьких детей, находящихся еще на руках у нянек, то от них всего лучше прямо устранять внушающие им страх вещи, ибо, пока они еще не в состоянии говорить и понимать речь, было бы бесполезно приводить им разные доводы и заставлять их убедиться, что нет ничего страшного в тех вещах, с которыми мы хотели бы освоить их, ставя их постепенно в более и более близкое соприкосновение с ними. Поэтому, пока они еще не начали бегать и говорить, нет надобности применять этот способ действий. Впрочем, если ребенок испугался какого-нибудь предмета, которого почему-либо нельзя устранить, и выражает признаки страха всякий раз, как видит его, то в таком случае следует употребить все средства, чтобы уменьшить его страх, отвлекая его мысли в другую сторону или соединяя эти страшные для него предметы с чем-нибудь занимательным и приятным, до тех пор пока они не сделаются ему вполне знакомы и не перестанут возбуждать в нем неприятное чувство.
Мне кажется, довольно легко заметить, что для новорождённых все видимые предметы, не причиняющие боли их глазам, вполне безразличны, и что вид льва или арапа пугает их не более, чем вид кормилицы или кошки. Что же заставляет их впоследствии бояться вещей известной формы или известного цвета? Не что иное, как боязнь зла, которое эти веши могут причинить им. Если бы ребенок переходил ежедневно к новой кормилице, то, я думаю, в шестимесячном возрасте он столь же мало пугался бы перемены лиц, как и в шестнадцатилетнем. Таким образом, причина, по которой он не хочет идти к чужому, заключается в том, что привыкнув получать пищу и ласки от одного или двух лиц, находящихся постоянно около него, он опасается, очутившись в руках чужого, лишиться того, что услаждает его и удовлетворяет его потребностям, столь часто чувствуемым им; поэтому-то он и испытывает такой страх всякий раз, как кормилица оставляет его.
Единственное, чего мы боимся от природы, это — страданий и лишения удовольствия; и так как этот страх не связан с какой-либо определенной фигурой, цветом или величиной видимых предметов, то последние не могут внушать нам страха до тех пор, пока не причинят нам страдания или пока мы не убедимся, что они могут причинить нам вред. Например, красивый свет пламени настолько нравится детям, что возбуждает в них желание схватить его руками; но после того как неоднократный опыт убедит их, благодаря сильной боли, причиняемой огнем, насколько он жесток и беспощаден, они уже боятся трогать его и старательно его избегают. Раз таково основание страха вообще, нетрудно отыскать, откуда он происходит и в каждом частном случае, и каким образом можно излечить его в тех случаях, когда он напрасен; и если дух тверд и умеет одержать победу над самим собой и своими страхами в незначительных вещах, то тем самым он готов ко встрече и более реальных опасностей. Положим, ребенок пугается и бежит при виде лягушки; прикажите кому-нибудь взять ее и держать перед ним, сначала на некотором расстоянии; потом приучите его смотреть на нее и, когда он привыкнет спокойно и без страха смотреть на нее, подходить к ней и смотреть на ее прыжки, заставьте его слегка дотрагиваться до нее в то время, как кто-нибудь другой держит ее в руках, и продолжайте так до тех пор, пока ребенок не будет в состоянии обращаться с лягушкой так же безбоязненно, как с бабочкой или воробьем. Подобным путем вы можете излечить ребенка и от всякого другого призрачного страха, если только не будете чересчур спешить и требовать от него дальнейшего шага, прежде чем он утвердится в предшествующем. Таким то образом следует подготовлять молодого воина к житейским битвам, стараясь впрочем представлять ему опасными не больше вещей, чем сколько их есть на самом деле; если же вы замечаете, что какого-либо предмета он боится больше, чем следует, заставляйте его постепенно осваиваться с ним, пока он не преодолеет своего страха. По мере успехов такого рода он убедится, что зло иногда вовсе не так велико, каким его рисует страх, и что истинное средство избежать его состоит вовсе не в том, чтобы предаваться бегству или приходить в смятение и цепенеть от страха там, где наша честь или долг требуют, чтобы мы шли вперед.
Так как боль есть главная причина страха в детях, то для того, чтобы внушить им твердость перед страхом и опасностью, нужно приучать их к перенесению боли. Такой прием нежным папенькам и маменькам покажется, вероятно, чудовищным, и большинство читателей сочтет, вероятно, бессмысленным совет примирять человека с болью посредством причинения ее… «Помилуйте, скажут мне, это, может быть, и прекрасное средство для того, чтобы поселить в детях отвращение к тому, кто причиняет им боль, но уж никак не для того, чтобы примирить их с болью. Странный метод! Вы не хотите, чтобы детей били за их проступки, и требуете, чтобы их мучили ради самого мученья, когда они прекрасно ведут себя!» Я не сомневаюсь, что встречу подобные возражения, и, пожалуй, буду обвинен в противоречии своим собственным словам. Я согласен, что в данном случае требуется крайняя осмотрительность, и поэтому не сомневаюсь, что мои мысли будут приняты только теми, кто умеет смотреть в самую глубь вещей. Я советую не бить детей за их проступки, потому что хочу, чтобы они не смотрели на боль, как на величайшее из наказаний; и поэтому же самому я советую подвергать их иногда боли, чтобы приучить их переносить ее и не смотреть на нее, как на какое-то величайшее бедствие. Пример Спарты достаточно показывает, как воспитание может приучать молодых людей к перенесению боли и страданий, и тот, кто достиг того, что не смотрит на телесную боль, как на величайшее из зол или что-то такое, чего он более всего должен страшиться, сделал немалый успех в добродетели. Впрочем, я не настолько безумен, чтобы рекомендовать спартанскую дисциплину в наш век и при нашем общественном устройстве; но все-таки скажу, что постепенно приучать детей к перенесению боли есть наилучшее средство, чтобы внушить им мужественную твердость на всю их жизнь.
Ввиду этого, прежде всего не следует выражать жалость или позволять им хныкать по поводу всякой пустячной боли, приключающейся с ними, о чем, впрочем, я уже говорил выше.
Затем следует иногда нарочно подвергать их боли, но делать это тогда, когда ребенок находится в хорошем настроении и убежден в расположении к нему того, кто заставляет его испытать боль; при этом с вашей стороны не должно проявляться ничего похожего на гнев и неудовольствие или раскаяние и сожаление, и сила боли не должна превосходить того, что выносимо для ребенка, так чтобы он не испытывал огорчения и не принимал эту боль в смысле наказания. Мне пришлось однажды видеть, как ребенок со смехом вынес немалое число ударов при подобных обстоятельствах, между тем как в другое время он залился бы слезами и был бы глубоко огорчен, если бы то же самое лицо, от которого он получил эти удары, сказало ему неласковое слово или кинуло на него холодный взгляд в виде наказания. Убедите вашего ребенка постоянными заботами о нем и расположением к нему, что вы любите его от всего сердца, и тогда вы можете постепенно приучать его к самому суровому и жестокому обращению безо всяких с его стороны жалоб, подтверждение чему вы можете ежедневно видеть на играх детей между собой. — Чем больше вы находите вашего ребенка нежным и слабым, тем больше следует закалять его. Искусство тут в том, чтобы начать дело с чего-нибудь, причиняющего наименьшую боль, и идти дальше с незаметной постепенностью, выбирая для этого такие моменты, когда вы вполне довольны ребенком и выказываете ему ваше расположение; и раз он будет видеть награду за испытанное страдание в похвале его мужеству и в подобных доказательствах своей стойкости будет полагать свою гордость, так что всегда предпочтет репутацию храбреца и «мужчины» избежанию кое-какого страдания, то вы можете смело рассчитывать, что со временем и по мере того, как он будет становиться умнее, вам удастся победить его боязливость и исправить слабость его душевной и физической организации. По мере того, как он будет становиться старше, подвергайте его более смелым испытаниям, чем на какие он решился бы по своей собственной инициативе, и, если вы замечаете, что он отступает перед чем-либо, что, по вашему мнению, он всегда мог бы сделать, если бы у него только хватило смелости, то сначала помогите ему, а потом постепенно двигайте его вперед, пользуясь мотивами чести; и так до тех пор, пока он не будет в состоянии исполнить это дело: и тогда наградите его похвалой и уверьте, что этим он приобретает одобрение других. Раз у нашего молодого джентльмена хватает настолько решимости, чтобы не отступать из страха опасности от своих намерений, и раз в непредвиденных и случайных встречах страх не расстраивает его души и не лишает его возможности действовать, — тогда, значит, он обладает тем мужеством, которое прилично разумному созданию; вот это-то мужество мы и должны поселять в наших детях, путем привычки и упражнения, пользуясь всяким удобным к тому случаем.
Я намереваюсь теперь сказать об одном пороке, который нередко приходится замечать в детях; а именно, когда в их руки попадает какое-нибудь беззащитное животное, они поступают с ним очень жестоко: так, они нередко мучают и истязают маленьких птичек, бабочек и т. п. бедных животных, очутившихся в их власти, делая это, по-видимому, даже с удовольствием. Необходимо cледить за этим, и если вы откроете в них наклонность к такого рода жестокости, нужно учить их противоположному обращению; ибо привычка мучить и убивать животных может мало-помалу сделать их жестокими и по отношению к людям. Тот, кто находит удовольствие в страдании и смерти созданий низших, едва ли будет проявлять сострадание и к существам подобным ему. На этом-то основании наш закон исключает из состава присяжных, в руках которых находится жизнь и смерть подсудимого, мясников. Ввиду этого следует воспитывать детей таким образом, чтобы внушить им отвращение к истязанию и убийству животных и приучить их вообще ничего не портить и не уничтожать, разве только для того, чтобы оказать защиту или принести пользу другому, более благородному, созданию. И действительно, если бы каждый человек считал своей обязанностью содействовать, насколько в его силах, сохранению всего человечества (что, собственно, составляет долг каждого человека и тот принцип, которым мы должны руководиться в нашей религии, политике и морали), то мир был бы несравненно лучше в нравственном отношении, чем каков он теперь.
Возвращаясь к затронутому мной вопросу, я не могу не похвалить благоразумия и доброты одной знакомой мне дамы, которая обыкновенно никогда не отказывала своим дочерям, когда они выражали желание иметь собак, птичек, белок и т. п. маленьких животных, доставляющих развлечение детям; но раз эти животные поступали в их распоряжение, они были обязаны заботиться о них и наблюдать, чтобы они не терпели ни в чем недостатка и не подвергались дурному обращению; и если девочки оказывались небрежными, то это ставилось им в большую вину, которая влекла за собой или отобрание животного, или по крайней мере строгий выговор; таким образом девочки уже с малых лет приучались к заботливости и добросердечию; и я думаю, что людей следует с самой колыбели приучать относиться мягко ко всем созданиям, наделенным чувством, и не причинять им никакого вреда и мучения.
Я не могу допустить, чтобы удовольствие, доставляемое детям причинением вреда (я подразумеваю удовольствие от бесцельной порчи того или другого предмета и в особенности от причинения боли существам, способным чувствовать ее), было чем-либо иным, как не склонностью, прививаемой извне и развивающейся под влиянием привычки и окружающих примеров. Детям позволяют бить, приучают их смеяться при нанесении боли другим, и поведение большинства окружающих только поддерживает в них такие вкусы. С другой стороны история рассказывает им обыкновенно только о битвах да сражениях, а почести и слава, которыми осыпают победителей (этих большей частью мясников человечества), довершают порчу подрастающего поколения, которое начинает считать убийство самым похвальным делом и самой героической добродетелью. Таким путем жестокость, при всей ее противоестественности, незаметно вкрадывается в наши сердца, и то, что составляет предмет ужаса для гуманности, одобряется обычаем, заставляющем нас видеть в этом путь к славе. Таким-то образом обычай и общепринятые взгляды делают удовольствием то, что само по себе отнюдь не таково и не может быть таковым. Поэтому следует старательно следить за проявлением таких наклонностей и как можно ранее подавлять их, развивая взамен их противоположные и более естественные чувства гуманности и сострадания, соблюдая и здесь тот же самый метод постепенности, как вообще при исправлении недостатков. Не лишне, быть может, заметить, что не следует взыскивать, или по крайней мере взыскивать строго, за повреждения и беды, могущие случиться при игре детей друг с другом, или происходящие вследствие неосторожности и по неведению, и на которые нельзя смотреть как на результат дурных наклонностей, хотя они и ведут за собой иногда значительный вред; ибо нельзя перестать повторять, что какой бы проступок ни совершил ребенок, и как бы он ни был важен сам по себе, единственное что следует принимать здесь во внимание, это — каким мотивом вызван проступок и какая может развиться из него привычка; сообразно с этим и следует направлять его исправление, отнюдь не наказывая ребенка за вред, причиненный им неумышленно, в игре или по неосторожности. Только проступки, исходящие из злой воли, заслуживают наказания; однако и здесь, если они могут быть исправлены возрастом и не порождают дурных привычек, их следует оставлять без всякой кары, какими бы неприятными обстоятельствами они ни сопровождались.
§ 117. Другое средство поселить и поддержать в молодых людях чувство гуманности — это приучать их к вежливому обращению, на словах и на деле, с людьми низшего звания и особенно с прислугой; ибо нередко приходится замечать, что дети в джентльменских семействах употребляют в разговорах с прислугой надменные и презрительные выражения и повелительный тон, как если бы она была другой, ниже их стоящей, породы. Происходит ли эта надменность вследствие дурного примера, или вследствие сознания превосходства своего общественного положения, или, наконец, вследствие природного тщеславия, во всяком случае ее следует немедленно искоренять и заменять кротким и приветливым обращением с людьми хотя бы самого низкого класса. От этого они ничего не потеряют в своем превосходстве и наоборот только увеличат свой авторитет, раз к подчинению и внешнему почтению со стороны низших присоединится любовь и искреннее уважение; и прислуга будет служить им с большой охотой и удовольствием, видя, что ее не призирают за то, что судьба поставила ее ниже других и, так сказать, склонила к ногам ее господ. Никогда не следует допускать, чтобы разница положения уничтожала в детях чувство уважения к человеческой личности; и чем большим они обладают, тем более следует приучать их к мягкости и приветливости по отношению к тем из их ближних, которые стоят ниже их на общественной лестнице и не столь наделены благами жизни. Если позволять детям чуть не с колыбели обращаться надменно с людьми на том основании, что, благодаря титулу отца, они имеют некоторую власть над ними, то в лучшем случае это очень дурная повадка, которая, если не обращать на нее внимания, может превратить их природную гордость в презрение ко всем низшим; и чем другим может это кончиться, как не угнетением других и жестокостью?
§ 118. Любознательность, (о которой я имел уже случай говорить выше) есть желание узнать что-либо; ее следует всячески поощрять в детях, не только как добрый знак их душевной природы, но и как великое орудие, данное им природой, для устранения того невежества, с которым они рождаются на свет, и которое, при отсутствии такой пытливости, сделало бы из них тупые и бесполезные создания. Средства же пробудить в детях это свойство и поддерживать его в постоянной деятельности, заключаются в следующем:
1) Какие бы вопросы ни предлагал ребенок, не следует оставлять их без ответа или встречать их смехом; наоборот, следует отвечать на все его вопросы и объяснять ему то, что он желает знать так, чтобы оно становилось для него настолько ясным, насколько только допускает это его возраст и умственное развитие. Не затемняйте только его ума идеями, превышающими его понимание, или большим количеством фактов, не имеющих прямого отношения к тому, что он желает знать в данную минуту. Когда он предлагает вам вопрос, обращайте больше внимание на то, что он хочет сказать, чем на слова, которыми он выражает свою мысль; а по мере того как вы будете разъяснять ему то, что он хочет узнать, вы увидите, как будут расширяться его мысли, и как, при надлежащих ответах, вы можете повести его дальше, чем, может быть, ожидали сами; ибо познание так же приятно для ума, как свет для глаз; и дети находят величайшее удовольствие в приобретении новых знаний, особенно когда они видят, что их вопросы выслушиваются, и что их желание узнать что-либо поощряется и одобряется вами; и я не сомневаюсь, что, если большинство детей предается глупым играм и тратит свое время на пустяки, то это происходит от того, что старшие не считают нужным удовлетворять их любознательность и оставляют без внимания их вопросы. Но если бы окружающие их обращали на это больше внимания и отвечали, как следует, на их вопросы, так чтобы они вполне удовлетворялись ответом, то, я уверен, они не стали бы заниматься всё теми же играми и забавами, а находили бы больше удовольствия в приобретении знаний, в которых постоянно находили бы новизну и разнообразие — две вещи, которые всего больше привлекают к себе детей.
§ 119. 2) Следует не только отвечать серьезно на их вопросы и объяснять им то, что они желают узнать, но и поощрять их любознательность открытой похвалой. Так, напр., пусть те, чьим мнением они дорожат, говорят в их присутствии, что они, т. е. дети, знают то-то и то-то, и так как мы все честолюбивы с колыбели, то можно играть на честолюбии детей там, где это может принести им пользу, таким образом, чтобы их собственная гордость побуждала их к тому, что послужит к их пользе. Ввиду этого нельзя найти лучшего способа заставить старшего из детей научиться чему-либо, как предоставляя ему учить своих младших братьев и сестер.
§ 120. 3) Как не следует пренебрегать вопросами, делаемыми детьми, точно так же не следует давать им лживых и уклончивых ответов. Дети очень хорошо понимают, когда к ним относятся свысока или когда их обманывают, и быстро перенимают небрежность, притворство и лганье, замечаемые ими у других. Не следует никогда нарушать истины с кем бы то ни было, а тем более с детьми; так что если мы ведем с ними фальшивую игру, то не только обманываем их ожидания и лишаем их возможности узнать что-либо, но и вносим порчу в их невинность, научая их наихудшему из пороков. Дети — это те же путешественники, прибывшие в чужую страну, совершенно им незнакомую; поэтому мы должны стыдиться вести их по ложной дороге; и хотя их вопросы кажутся иной раз довольно пустячными, тем не менее на них следует отвечать серьезно, потому что как бы они ни казались нам (для которых в них нет ничего неизвестного) не стоящими того, чтобы делать их, они тем не менее далеко не незначительны для того, кто ровно ничего не знает. Дети — чужестранцы относительно того, что нам прекрасно известно, и все вещи, с которыми они встречаются, сначала им точно так же неизвестны, как были когда-то и нам; и можно назвать счастливыми тех детей, которых окружают доброжелательные люди, относящиеся снисходительно к их неведению и помогающие им выходить из него.
Если бы теперь я или вы очутились в Японии, то со всем нашим благоразумием и нашими познаниями, благодаря которым мы так свысока относимся к мыслям и вопросам детей, мы наверное стали бы делать тысячу таких вопросов, которые какому-нибудь глупому и надменному японцу показались бы смешными и неуместными, между тем как на наш взгляд они вполне естественны, и в данном случае мы были бы весьма рады встретить какого-нибудь любезного и снисходительного человека, который удовлетворил бы наше любопытство и помог нам в нашем неведении.
Как только ребенку попадается на глаза что-нибудь новое, он задает обычный вопрос чужестранца: «Что это такое?» Обыкновенно при этом он желает только узнать имя той или другой вещи, так что сказав ему, как она называется, вы дадите надлежащий ответ на его вопрос. Затем ребенок спрашивает обыкновенно: «Для чего эта вещь?» И на это следует дать прямой и определенный ответ, указать ему употребление вещи и объяснить, каким образом она служит для той или другой цели, насколько это доступно его пониманию; и по мере того, как ребенок будет задавать вам новые вопросы относительно той же вещи, отвечайте ему, поощряя его вашими объяснениями к дальнейшим вопросам, и так до тех пор, пока вы не удовлетворите вполне его любознательности; и я думаю, что и для вас самих такая беседа вовсе не будет такой пустой и незначительной, как это обыкновенно думают. Вопросы, предлагаемые детьми, нередко заключают такие мысли, которые могут дать работу и уму взрослого человека. Я думаю даже, что неожиданные вопросы детей иной раз гораздо поучительнее, чем рассуждения взрослых, рассуждающих, по шаблону заимствованных мыслей и вынесенных из воспитания предрассудков.
§ 121. Быть может, не мешает иной раз возбуждать любознательность детей, обращая их внимание на какие-нибудь новые и необычные для них вещи, с тем чтобы вызвать в них желание исследовать, и таким образом дать им новый случай узнать то или другое; в случае же если их любознательность обращается на такие вещи, которых они не должны знать, то гораздо лучше прямо сказать им, что этого им пока незачем знать, чем отделываться ложными или нелепыми ответами.
§ 122. Бойкое остроумие, проявляющееся иногда довольно рано в некоторых детях, исходит обыкновенно из такого источника, который редко совмещается с крепким организмом и зрелым умом. Если бы кто-нибудь пожелал сделать ребенка более бойким на язык, то, я думаю, можно было бы найти средство для этого; но мне кажется, что всякий разумный отец пожелает скорее, чтобы его сын был способным и полезным человеком, когда станет взрослым, чем приятным и забавным для других в детские годы; по крайней мере я думаю, что умные рассуждения ребенка несравненно приятнее милой и бойкой болтовни. Поэтому поощряйте, насколько возможно его любознательность, отвечая на его расспросы и развивая в нем способность к размышлению. Если его рассуждения сносны, поощрите их похвалой, а если он рассуждает криво, выведите его на прямую дорогу, не смеясь над его промахами. Вообще, если он обнаруживает склонность рассуждать обо всем, что ему попадается на глаза, старайтесь, насколько возможно, чтобы эта наклонность не исчезла как-нибудь и не испортилась от вредных и фальшивых способов беседы; ибо так как из всех наших способностей способность рассуждения является несомненно самой высшей и наиболее важной, то она заслуживает величайшей заботливости и тщательной обработки, ибо высшее совершенство, какого только может достигнуть человек в этой жизни, состоит в правильном развитии и здравом применении нашего разума.
§ 123. В противоположность живому и любознательному темпераменту в детях замечается иногда ленивое равнодушие, отсутствие интереса к чему бы то ни было и вялость во время занятий. Такое настроение я считаю одним из самых худших качеств и притом таким, которое крайне трудно исправить, если оно лежит в самой натуре ребенка. Но так как насчет последнего можно иной раз сделать ошибочное заключение, то следует наперед тщательно проверить дело. При первом же подозрении ребенка в лености, отец должен тщательно разобрать, индифферентен ли ребенок ко всему, что ему приходится делать, или он ленив и медлителен только по отношению к известным занятиям, а в других, наоборот, проявляет энергию и интерес; ибо хотя бы иной раз мы и заметили, что он относится небрежно к своим урокам и проводит время в праздности, тем не менее отсюда еще нельзя заключать, что это происходит от природной лени или небрежности; здесь может действовать молодость его лет, или от ученья его может отвлекать что-либо иное, всецело занимающее его мысли, или, наконец, он может не находить удовольствия в своих занятиях по той естественной причине, что видит в них принудительную работу. Чтобы разобраться как следует во всем этом, наблюдайте ребенка в его внеучебные часы, во время его игр и развлечений, и смотрите, обнаруживает ли он при этом живость и энергию и ставит ли себе какие-нибудь задачи, ревностно преследуя их, пока не добьется своей цели, или проводит это время вяло и с сонным равнодушием. Если эта вялость и леность проявляется у него только за уроками, то я думаю, ее легко исправить; но если она является результатом его характера, то излечение ее потребует уже больше труда и внимания.
§ 124. Если увлечение, с которым ребенок отдается своим играм или вообще чему-нибудь, чем он занимается в свободное от уроков время, позволяют вам заключить, что он не склонен сам по себе к праздности, и что только отвращение к книгам делает его небрежным и ленивым в учении, то прежде всего следует указать ему мягко на неразумность такого поведения, заставляющего его терять добрую часть его времени, которую он мог бы провести с удовольствием; только говорите об этом мягко и спокойно, не настаивая резко на своих советах и излагая свои доводы в возможно коротких выражениях. Если эти доводы произведут свое действие, то вы достигнете цели наиболее желательным путем, т. е. путем мягкого и разумного убеждения. Но если этот прием не удается, постарайтесь устыдить его легкими насмешками: так, например, всякий раз, как он является к обеду, спрашивайте его (если только при этом нет посторонних), сколько времени он сегодня занимался; и если он не исполнил своей работы в то время, в какое мог бы окончить ее, выставьте это на вид и посмейтесь над ним, не присоединяя, однако, сюда никакой брани; примите только холодное выражение и сохраняйте его до тех пор, пока он не исправится, и пусть его мать, воспитатель и все окружающие поступят таким же образом. Если и это не произведет желаемого действия, то скажите ему, что вы избавите его от неприятности иметь около себя воспитателя, заботящегося о его образовании, что вы не хотите больше тратить денег на наем воспитателя, с которым он ничего не делает, и, так как ему больше нравится заниматься той или иной игрой, чем уроками, то пускай на нее он и употребляет всё свое время. После этого заставьте его заниматься его любимой игрой с утра и до вечера, до тех пор пока он совершенно не пресытится ей и не захочет во что бы то ни стало заменить ее ученьем. Превращая таким образом игру в обязательную для него работу, следите сами или поручите кому-нибудь следить, чтобы он непременно занимался ей и отнюдь не мог ее бросить. Я говорю «следите сами», потому что вполне достойно забот отца посвятить два или три дня на излечение своего сына от такого порока, как леность.
§ 125. Таким-то образом следует, по моему мнению, поступать, если лень и небрежность вытекают не из натуры ребенка, а из какого-нибудь приобретенного отвращения к ученью, в чем вам следует наперед тщательно убедиться. При этом, когда вы будете наблюдать, каким образом проводит он время, предоставляемое в его распоряжение, делайте это так, чтобы он отнюдь не замечал этого надзора, так как это может помешать ему следовать своей настоящей наклонности; ибо, будучи занят своими планами, но не решаясь осуществить их из боязни перед вами, он начнет делать кое-как что-нибудь другое, к чему не чувствует ни малейшей склонности, и таким образом покажется ленивым и небрежным, хотя в сущности вся его небрежность происходит только оттого, что его голова занята другой вещью, которой он не решается заняться из страха, что вы узнаете об этом. В таком случае нужно производить наблюдение так, чтобы ребенок ни мало не подозревал, что его времяпрепровождение станет вам известным. Пусть кто-нибудь, на кого вы можете положиться, наблюдает, каким образом ребенок проводит свое время в ваше отсутствие и бездеятелен ли он в то время, когда ничто не препятствует ему отдаться его личным наклонностям. Из того, как он проводит свои свободные часы, вам не трудно будет увидать, что принуждает его к лени во время занятий: природная ли вялость или отвращение к книгам.
§ 126. Если же эта леность происходит от какого-либо недостатка в самой его организации, так что он вял и ленив от природы, то с этим неблагоприятным обстоятельством, разумеется, не так легко справиться, ибо такое настроение, сопровождаемое общим равнодушием ко всему, лишено двух главных пружин человеческих действий — намерения и желания. Является вопрос: каким способом развить эти последние там, где природа создала совершенно противоположный темперамент? Раз вы убедились, что имеете дело с таким именно случаем, постарайтесь отыскать что-нибудь такое, что хотя бы мало-мальски привлекало к себе ребенка; и если вам удастся открыть в нем такой интерес к чему-нибудь, усиливайте его насколько возможно и пользуйтесь им как средством возбуждать в нем деятельность и энергию. Привлекают ли его к себе похвалы, игрушки, красивые платья и т. п. или, с другой стороны, внушают ему страх боль или ваше нерасположение и т. п., — пользуйтесь всем, что только может подействовать на него (за исключением, разумеется, лени, которая никогда не может возбудить деятельности), чтобы вызвать в нем живость, подвижность и энергию; при таком безучастном темпераменте вам нечего бояться как в других случаях, что поощрение того или другого желания сделает его чрезмерным, ибо как раз желания и не хватает в данном случае, а между тем именно его вы должны вызвать и развить: там, где нет желания, не может быть и деятельности.
§ 127. Если и этого недостаточно, чтобы вызвать в ребенке энергию и деятельность, то займите его какой-нибудь физической работой, чтобы приучить его к труду. Правда, наилучшим средством развить в нем деятельность было бы занять его какой-нибудь умственной работой; но так как прилежание в данном случае ускользает от прямого наблюдения, так что нельзя сказать, действительно ли его ум занят этой работой или нет, то лучше придумать для него какую-нибудь физическую работу, которой он и должен заниматься. Если эта работа несколько груба и даже, может быть, вызывает стыд, то это, пожалуй, еще лучше: таким образом она скоро оттолкнет его от себя, и он возвратится к своим книгам. Но при этом продолжайте давать ему и прежнюю работу и требуйте занятий ею известное время ежедневно, так чтобы ему не представлялось никакой возможности оставаться праздным; а затем, раз вы возбудили таким путем его прилежание к книгам, и раз он исполняет свои уроки в положенный срок, вы можете освободить его, в виде награды, от части этой другой работы и уменьшать постепенно ее количество, по мере того как будет увеличиваться его прилежание в учебных занятиях, и, наконец, совершенно освободить от нее, когда лень за книгой вполне исчезнет.
§ 128. Я уже заметил выше, что разнообразие и свобода всего больше нравятся детям, и что благодаря им они находят такое удовольствие в своих обычных играх. Поэтому не следует делать принудительной работы из их уроков и вообще из всего того, чему мы желаем их научить. Между тем родители, воспитатели и наставники обыкновенно забывают об этом. Нетерпение, с которым они желают видеть детей за занятиями, мешает им незаметно привлечь детей к учению, а дети со своей стороны, благодаря неоднократно повторяемым настояниям, очень скоро научаются делать разницу между тем, чего от них требуют, и тем, что предоставляется их собственному выбору. Раз такой ошибочный прием поселил в ребенке отвращение к книгам, то эту болезнь надо лечить уже с другого конца; и так как уже поздно заставить ребенка видеть в занятиях своего рода развлечение, то надо воспользоваться обратным методом, а именно узнать, какая игра нравится ему всего больше, и заставлять его играть в нее по нескольку часов ежедневно, не в виде наказания за его влечение к ней, а так, как если бы это была обязательная для него работа; такой прием, если я не ошибаюсь, произведет то, что в несколько дней его любимая забава сделается для него настолько несносной, что он предпочтет ей книгу или что-либо другое, особенно если этим он освободится от предписанной ему работы — игры, и вы позволите ему употреблять часть времени, назначенного на эту работу — игру, на чтение книг или какое-нибудь другое действительно полезное для него занятие. По крайней мере, на мой взгляд, такой прием гораздо действительнее, чем всевозможные наказания и запрещения, которые обыкновенно только усиливают влечение к запрещенной вещи, ибо раз вы насытили их желания (что вы можете делать не рискуя во всем, кроме еды и питья) до того, что они чувствуют пресыщение, то тем самым вы поселили в них достаточное отвращение к той или другой вещи, и вам нечего бояться, что впоследствии они станут желать ее.
§ 129. Я полагаю, известно, что дети не любят оставаться в праздности. Поэтому вы должны стараться занимать их такими вещами, которые могут принести им какую-нибудь пользу; а для этого из всего, к чему вы желаете привлечь их, вы должны делать для них никак не предмет обязательной работы, а предмет развлечения. Чтобы достигнуть этого, и притом так, чтобы они не заметили вашего умысла, внушите им отвращение ко всему тому, чего по вашему они не должны делать, заставляя их нарочно делать это под тем или иным предлогом до тех пор, пока они не почувствуют пресыщения. Напр., если ребенок чересчур увлекается игрой в кубарь, заставьте его играть в эту игру по нескольку часов ежедневно и вы увидите, что очень скоро эта забава надоест ему, и он почувствует желание избавиться от нее. Раз она станет для него обязательной работой, он сам с наслаждением обратится к тем занятиям, которые вы считаете желательными для него, особенно если они будут предлагаться ему в виде награды за то, что он исполнил свой обязательный урок — игру. И если вы прикажете ему погонять каждый день кубарь до тех пор, пока он не устанет от этого занятия, то я думаю, он с жадностью бросится после того на книги и станет просить их у вас, если вы обещали ему их как награду за то, что он усердно погонял свой кубарь в течение всего предписанного времени. Дети желают только быть занятыми и не делают большого различия между тем или другим занятием, лишь бы только оно подходило к их возрасту; и если они предпочитают одно другому, то только со слов других, так что то, что окружающие предложат им под видом награды, представится им действительно таковой. При таком условии от воспитателя зависит заставить их прыгать на одной ноге в виде награды за танцы, или танцевать — в виде награды за прыганье, сделать для них приятнее игру в мяч или чтение, игру в жмурки или изучение глобуса; всё, чего дети желают — это быть занятыми, лишь бы только то или другое занятие представлялось им предоставленным их свободному выбору и принималось ими, как знак расположения со стороны родителей или других лиц, к которым они чувствуют уважение и расположением которых дорожат. И я думаю, что дети, воспитанные таким образом и огражденные от дурных примеров, будут учиться читать, писать и вообще всему тому, чему вы желали бы их научить, с таким же жаром и удовольствием, с каким они обыкновенно предаются своим играм; стоит только повести таким образом старшего ребенка, дело войдет в колею; и детей так же трудно будет оторвать от ученья, как при обычном способе воспитания — от игр.
§ 130. Что касается до игрушек, то они, конечно, должны быть у детей, и притом разного рода, но только они должны храниться у воспитателя или вообще у кого-нибудь, так чтобы ребенок играл не более, чем одной игрушкой зараз, и не получал второй, прежде чем не возвратит первой: это приучит детей не портить и не терять принадлежащих им вещей, ибо изобилие и разнообразие вещей, находящихся в их распоряжении, делает их избалованными и беспечными и приучает их уже с детства к мотовству и расточительности. По-видимому это пустяки, не стоящие забот воспитателя; однако, нельзя пренебрегать ничем, что так или иначе действует на душевный склад ребенка; и всё, что только может породить в нем те или другие привычки и склонности, достойно забот и попечений воспитателя и далеко не ничтожно по своим последствиям.
Относительно игрушек замечу еще нечто достойное внимания родителей, а именно: хотя мы и согласились, что игрушки должны быть разнообразны, тем не менее, по моему мнению, их вовсе не следует покупать. Отсутствие покупных игрушек избавит детей от обременения излишеством, которое только приучает их к погоне за переменой и избытком и к желанию иметь всё больше и больше, не зная, чего именно хочется, и не удовлетворяясь никогда тем, что есть. Игрушки, подносимые детям из желания сделать любезность их родителям, необыкновенно портят детей, делая их гордыми, тщеславными и алчными, можно сказать, еще прежде, чем они научатся говорить. Я знал одного ребенка, который до того разбрасывался в массе и разнообразии своих игрушек, что ежедневно доводил свою няньку до утомления, пересматривая их, и до того привык к этому изобилию, что, сколько бы у него их ни было, ему всё казалось мало, и он то и дело спрашивал: «А еще что, а еще что, а еще что мне подарят?» Не правда ли, хорошее средство приучить к умеренности и довольству своим положением! Но, скажут мне, откуда же возьмутся у детей игрушки, если их не покупать? На это я отвечу: пусть они сами делают их или по крайней мере попробуют приложить к ним свой труд. До тех пор у них не должно быть никаких игрушек, да до тех пор они и не будут иметь надобности в каких-либо хитро выделанных игрушках. Маленький камешек, кусочек бумажки, связка ключей, и тому подобные вещи, которыми ребенок не может поранить себя, послужат для него таким же развлечением, как и разные дорогие штучки, покупаемые в магазинах и обыкновенно тотчас же изламываемые и разбиваемые. Отсутствие этих последних никогда не будет лишением для ребенка, если только вы не приучили его к ним. Пока дети малы, их забавляет всё, что только попадет к ним в руки; когда же они сделаются старше, они сами сумеют смастерить себе игрушки, если только неразумные траты других не избалуют их в этом отношении. Правда, когда ребенок начнет мастерить себе игрушку своего собственного изобретения, вы должны помочь ему; но отнюдь не доставляйте ему готовых вещей, если он складывает руки и ожидает, ничего не делая, что получит вещь из чужих рук, не заставляя работать свои собственные. А если вы поможете ему там, где он затрудняется, то за это он будет гораздо признательнее вам, чем за самую дорогую игрушку. Впрочем, такие игрушки, изделие которых превышает силы детей и которые служат больше для физических упражнений, как напр. кубари, волчки, мячи и т. п., следует прямо давать им, но, как я уже сказал, эти игрушки должны служить не столько для игры, сколько для упражнения; кроме того, и их следует давать в возможно простом виде, напр., если вы даете ребенку кубарь, то пусть он сам изготовит себе кнутик и рукоятку к нему; если же он будет сидеть с разинутым ртом, ожидая, что всё это само собой свалится к нему в руки, то пусть так и остается в ожидании; таким образом дети приучатся обходиться собственными силами в своих потребностях и научатся умеренности в желаниях, изобретательности, находчивости, бережливости, словом качествам, которые будут весьма полезны для них впоследствии, и которым никогда не рано поучиться. Все игры и развлечения детей должны быть таковы, чтобы благодаря им образовывались хорошие и полезные привычки, потому что в противном случае они породят дурные. Ибо всё, что бы дети ни делали в этом нежном возрасте, оставляет в них впечатления, ведущие к дурному или хорошему; и нельзя пренебрегать ничем, что может оказать то или другое действие в этом смысле.
§ 131. Так как ложь является настолько удобным и всегда готовым к услугам покровом всевозможных проступков и настолько распространена между людьми, что дети не могут не заметить ее употребления при всевозможных случаях, то их крайне трудно уберечь от этого порока. С другой стороны, ложь настолько пагубна и является источником стольких зол, рождаемых и прикрываемых ею, что детям следует во что бы то ни стало внушить крайнее отвращение к ней. Для этого при всяком удобном случае следует говорить им о ней с величайшим негодованием, как о вещи, настолько недостойной джентльмена, что нет ни одного человека в мире, мало-мальски пользующегося уважением, который потерпел бы обвинение во лжи, — как о величайшей гнусности, низводящей человека на последнюю ступень низости и ставящей его на одну доску с презреннейшим отребьем человечества, так что она не может быть терпима ни в ком, желающем иметь общение с порядочными людьми, или пользоваться уважением и доброй славой в свете. В первый раз, как вы изобличили ребенка во лжи, не браните и не порицайте его за нее, как за обыкновенный проступок, а сделайте вид, что вы поражены ею, как неслыханной и чудовищной вещью; если это не поможет и не воздержит его от повторения, сделайте ему строгий выговор, сопровождаемый холодным и презрительным отношением со стороны отца, матери и всех окружающих, узнавших о его поступке. Если и это не исправит его от дурной наклонности, то следует прибегнуть хотя бы и к побоям; ибо после того как были испробованы вышеупомянутые средства, предумышленная ложь должна рассматриваться прямо как упрямство, которого никогда нельзя оставлять безнаказанным.
§ 132. Дети, опасаясь, что их проступки будут открыты во всей наготе, склонны, подобно всем сынам Адамовым, прикрывать их разными оправданиями и извинениями. Так как эта наклонность приближается ко лжи и незаметно ведет к ней, то ее нельзя оставлять без внимания, исправляя ее впрочем не столько суровыми мерами, сколько пристыживанием. Так, если при ваших расспросах ребенок начинает с оправдания, посоветуйте ему мягко сказать правду, и, если он будет упорно прикрывать ее ложью, накажите его; если же он сразу признается во всем, похвалите его за откровенность и простите ему его проступок, каков бы он ни был, но при этом простите совершенно, так чтобы впредь никогда и не упоминать о нем; ибо если вы хотите, чтобы он любил искренность и сделал ее привычной для себя, то вы должны действовать не только так, чтобы она не причиняла ему никаких неприятностей, но и прямо поощрять ее наряду с полной безнаказанностью какими-нибудь знаками одобрения. Если же оправдания таковы, что вы не можете вывести наружу их ложь, примите их за правду, отнюдь не выказывая вашего подозрения: в высшей степени важно, чтобы он дорожил своей репутацией перед вами как можно больше, ибо раз он заметит, что вы потеряли хорошее мнение о нем, вы тем самым лишитесь одного из самых верных средств влиять на него. Поэтому не давайте ему повода думать, что считаете его за лжеца, если при этом можно избежать укоренения в нем этого порока; так что если у него и проскользнет иной раз маленькая ложь, то на нее можно смотреть сквозь пальцы. Впрочем, если вы уж раз наказали его за ложь, то вы уже не должны прощать ее больше, когда бы она ни обнаружилась, но всякий раз вменять ее в вину; и так как это порок, который был уже раз запрещен ему, и которого он легко может избежать, если не будет стремиться к нему предумышленно, то повторение его является уже упорством, заслуживающим подобающего наказания.
§ 133. Вот то, что я хотел сказать относительно общего метода воспитания молодого джентльмена. Полагая, что рекомендуемый мной метод не окажется бесплодным в общем ходе воспитания, я, конечно, далек от мысли, чтобы он предусматривал все частности, могущие возникнуть вследствие различия возрастов и темпераментов. Познакомившись с этими общими началами, перейдем теперь к более подробному рассмотрению отдельных сторон воспитания.
§ 134. Я думаю, что всё, чего может пожелать своему сыну каждый джентльмен, заботящийся о его воспитании, заключается (помимо оставляемого в наследство имущества) в следующих четырех вещах: добродетели, мудрости, благовоспитанности и знании. Я не буду разбирать, не означают ли некоторые из этих имен одну и ту же вещь, или не включает ли одно из них другое: для моих целей совершенно достаточно взять эти слова в их общеупотребительном смысле, который, как я полагаю, достаточно ясен, чтобы сделать понятной мою мысль.
§ 135. Я выставляю на первый план добродетель как свойство, наиболее важное для человека вообще и для джентльмена в частности, как свойство, которое безусловно необходимо, чтобы снискать ему уважение и любовь других и дать ему цену и значение в собственных глазах, и без которого он не может быть счастлив, как я думаю, ни в этом, ни в ином мире.
§ 136. Как первое основание добродетели ребенку следует внушить как можно раньше истинное представление о боге, как высшем и самодовлеющем существе, создателе и виновнике всего существующего, от которого мы получаем всё наше достояние и который любит нас и дает нам всё, и соответственно этому развить в нем любовь и почтение к этому высшему существу. На первых порах этим и следует ограничиться, не пускаясь в дальнейшие подробности, чтобы, начав говорить ребенку слишком рано о духах и стараясь несвоевременно сделать для него понятной непостижимую природу бесконечного существа, не поселить в его уме ложных и превратных идей. Совершенно достаточно сказать ему, что бог создал всё и всем управляет, всё видит и слышит и наделяет всякими благами тех, кто его любит и повинуется его воле. Раз у вашего ребенка сложится такое представление о боге, вы увидите, что скоро у него явятся новые мысли насчет верховного существа, и если вы заметите, что они не со всем правильны, следует тотчас же исправить их. Да и вообще, мне кажется, было бы гораздо лучше, если бы люди довольствовались таким понятием о божестве, не любопытствуя далее насчет существа, которое все должны признать непостижимым, ибо весьма многие, не обладая ни достаточной силой, ни достаточной ясностью мысли, чтобы уметь различить, что доступно их познанию и что нет, впадают в суеверие или безбожие, делая бога подобным им самим, или (не будучи в состоянии мыслить его иначе) совершенно отрицая его. И я думаю, что, если поддерживать в детях почитание бога, как их творца, хранителя и благодетеля, заставляя их читать утром и вечером какую-нибудь краткую и ясную молитву, доступную их возрасту и пониманию, то это гораздо вернее поселит в них истинные понятия о религии и добродетели, чем запутывание их ума суемудрыми исследованиями непостижимой природы верховного существа.
§ 137. Насаждая таким образом в душе ребенка постепенное и сообразное с его пониманием представление о боге и научая его молиться ему и прославлять его, как создателя всякого бытия и блага, которым может наслаждаться человек, избегайте при этом говорить ему о других духах до тех пор, пока не представится к тому случай (о котором мы будем говорить ниже), или пока он не встретится с ними при чтении священной истории.
§ 138. Но даже и тогда, и вообще пока ребенок мал, предохраняйте его впечатлительную душу от всяких мыслей и представлений о духах, привидениях и тому подобных страхах. И здесь опасность грозит со стороны неразумия прислуги, обычный прием которой — пугать детей и держать их в послушании рассказами о буках, упырях и т. п. страшных и злых существах, которых дети должны бояться, когда остаются одни и особенно в темноте. Этого никоим образом не следует допускать, ибо хотя такими глупыми приемами прислуга и может воздержать ребенка от кое-каких проступков, тем не менее такое лекарство хуже самой болезни, так как наполняет воображение ребенка страшными образами, которые, раз вошедши в его нежную душу и с силой запечатлевшись в ней благодаря сопровождающему их страху, настолько укореняются в ней, что крайне трудно, чтобы не сказать невозможно, вырвать их; при этом они сопровождаются иногда страшными видениями, так что дети трусят оставаться одни и потом во всю жизнь боятся своей тени и темноты. Я знавал взрослых людей, которые, будучи напуганы в детстве подобными ужасными представлениями, признавались мне, что, хотя их рассудок говорит им о ложности этих представлений, и они вполне сознают, что нет никакого основания бояться невидимых существ, как в темноте, так и при свете, тем не менее, при всяком удобном случае, эти идеи снова всплывают в их предрасположенном к тому воображении, и они только с трудом могут отделаться от них. По этому поводу мне вспоминается одна замечательная и вполне правдивая история, которая показывает, как сильно и прочно укореняется страх, внушенный в ранние годы. — В одном из городов западной Англии жил один сумасшедший: мальчишки при всякой встрече с ним имели обыкновение дразнить его. Однажды этот сумасшедший, увидав одного из своих преследователей, вбежал в лавку оружейника, вблизи которой находился в это время и, схватив обнаженную саблю, бросился за мальчиком; мальчик, увидя его с оружием в руках, кинулся со всех ног и, к счастью, успел добежать до дому, прежде чем сумасшедший мог его настигнуть. Дверь была заперта только на щеколду; мальчик уже схватился за нее и обернулся, чтоб взглянуть, далеко ли его преследователь, и видит, что тот в двух шагах, под навесом крыльца, с поднятой саблей, готовый ударить, так что он едва успел вбежать в дом и захлопнуть дверь. Хотя таким образом его тело и не потерпело вреда, тем не менее его душа была жестоко потрясена этим приключением: страх перед грозившей опасностью произвел на него такое сильное впечатление, что сохранился на много лет и, быть может, на всю жизнь; рассказывая эту историю уже взрослым человеком, он говорил, что после того ни разу не мог пройти мимо этой двери без того, чтобы не оглянуться назад, каким бы делом ни был занят в эту минуту и как бы далеко ни были его мысли от того сумасшедшего.
Если не внушать детям нелепой мысли, будто в ночной поре есть что-то страшное и опасное, то они так же мало боялись бы ночной темноты, как и дневного света, и находили бы в каждом из этих времен свою прелесть: в первом — для сна, а во втором — для игр и забав.
Но если глупость кого-нибудь из приставленных к ним лиц заставила их думать, будто быть впотьмах есть что-то особенное, то следует как можно раньше истребить из их головы эту мысль, внушая им, что бог создавший всё для их блага, создал темноту ночи, чтоб они могли спокойнее спать, и что в темноте нет ничего такого, что могло бы повредить им, так как они постоянно находятся под его покровительством.
Дальнейшее познание о боге и добрых духах следует отложить до времени, о котором я буду говорить ниже; что же касается до злых духов, то гораздо лучше вовсе не допускать в ребенке фальшивых представлений о подобных существах, по крайней мере, пока он не созреет для этого рода познания.
§ 139. Как скоро вы, заложивши в ребенке первые основания добродетели, внушили ему истинное понятие о боге, как оно мудро изложено в исповедании веры и насколько оно соответствует его возрасту, и научили его молиться высшему существу, вы должны затем развить в нем правдивость и доброту. Пусть он знает, что вы скорее простите ему двадцать проступков, чем одну ложь с целью прикрыть свою вину оправданием; и развивая в нем доброту и любовь к другим, вы тем самым разовьете в нем качества, необходимые для того, чтобы быть честным человеком, ибо все несправедливости происходят от того, что мы слишком много любим себя и слишком мало других.
Вот всё, что я имею сказать об этом предмете, и чего, по-видимому, достаточно, чтобы посеять в сердце ребенка первые семена добродетели. По мере же того, как он будет делаться старше, следует наблюдать, куда склоняются его природные влечения, и если окажется, что они удаляют его в ту или другую сторону от пути добродетели, принять надлежащие меры против этого; ибо среди сынов Адамовых очень немногие имеют счастье рождаться на свет без какого-нибудь порока, и дело воспитания уничтожить этот порок или найти ему надлежащий противовес. Впрочем, я не могу входить в дальнейшие подробности относительно этого, не покидая границ настоящего сочинения; в мой план не входит рассмотрение всех добродетелей и пороков, равно как и указание средств для приобретения той или другой добродетели или излечения того или другого порока, хотя я и упомянул о некоторых наиболее распространенных недостатках детей и средствах их исправления.
§ 140. Мудрость (которую я понимаю в обычном смысле слова, а именно как искусство вести умело и предусмотрительно свои дела на этом свете) есть результат хороших природных задатков, внимания и опыта и, следовательно, не может быть доступна детям. Поэтому главное, что можно сделать в этом отношении, это — предупредить в них развитие хитрости, которая, будучи так сказать обезьяной мудрости, в то же время очень далека от нее, подобно тому, как обезьяна, лишенная при всем своем сходстве с человеком того, что действительно могло бы уподобить ее ему, становится от того еще более безобразной. Хитрость есть не что иное, как отсутствие ума, и, так как она не в состоянии достигать своих целей прямыми путями, то старается достигнуть их окольными и обманом; плохо только то, что она помогает всего один раз, а потом только тормозит дело. Нет покрывала настолько толстого или тонкого, чтобы оно могло прикрыть само себя. Точно также нет человека настолько хитрого, чтобы он мог совершенно скрыть свои намерения; а раз его хитрость открыта, все тотчас же начинают сторониться его и не доверять ему и соединяют свои силы, чтобы загородить ему дорогу; наоборот человек открытый и прямой встречает всеобщее расположение и может идти прямой дорогой к своей цели. Наилучшее средство подготовить молодого человека к приобретению мудрости, это — приучить его к составлению истинных понятий о вещах, вызвать в его уме возвышенные и благородные мысли и внушить ему отвращение ко лжи и ее постоянной спутнице хитрости. Что же касается остального, чему могут научить только время, опыт, размышление, общение с людьми и наблюдение их характеров и намерений, то всего этого, разумеется, нельзя требовать от ребенка с его неведением и беспечностью, равно как и от юноши с его пылкостью и необдуманностью. Всё, что можно сделать в эти годы, это, как я уже говорил, приучить детей говорить правду, подчиняться рассудку и относиться, насколько возможно, сознательно к своим поступкам.
§ 141. Дальнейшее качество необходимое для джентльмена — благовоспитанность. Отсутствие благовоспитанности ведет за собой или неуклюжую конфузливость, или неприличную небрежность в обращении с другими, недостатки, которых можно избежать, следуя правилу: не быть слишком низкого мнения ни о самом себе, ни о других.
§ 142. Первую часть этого правила следует понимать не в смысле отсутствия скромности, а в смысле спокойной и разумной уверенности в себе. Хотя мы не должны настолько высоко думать о себе, чтобы превышать свою собственную цену или претендовать на превосходство над другими благодаря какому-нибудь преимуществу, которым мы, по нашему мнению, обладаем, а должны скромно принимать отдаваемую нам честь, когда она заслужена нами, — тем не менее мы должны иметь настолько цены в своих собственных глазах, чтобы исполнять то, что мы обязаны делать или чего от нас ожидают, без смущения и растерянности перед кем бы то ни было, отдавая каждому должное ему уважение. Некоторые люди, и в особенности дети, очутившись в присутствии иностранца или человека, занимающего высшее положение, испытывают обыкновенно стыдливое смущение человека, никогда не бывавшего в обществе; их мысли, слова, взгляды как-то спутываются, и они настолько теряются от смущения, что не в состоянии ничего сделать или по крайней мере сделать с той свободой и изяществом, которые нравятся и делают человека приятным. Единственное средство избавиться от этого недостатка, как и от всякого другого — развить в себе путем упражнения противоположную привычку. Но так как нельзя, разумеется, привыкнуть к обществу иностранцев и выдающихся людей, не бывая в нем, то исправить упомянутый выше недостаток можно только, посещая разнообразное общество и встречаясь с людьми, стоящими выше нас.
§ 143. В то время как недостаток, о котором мы только что говорили, состоит в чересчур большой заботливости о том, как держать себя с другими, другой недостаток воспитания заключается, наоборот, в том, что мы чересчур мало стараемся нравиться и оказывать почтение тем, с кем имеем дело. Для того, чтобы избежать последнего недостатка, необходимо, во-первых, желание никого не оскорблять и, во-вторых, уменье найти приятный и привлекательный способ обнаруживать это желание. Первое дает репутацию обходительного, а второе светски-воспитанного человека. Светская воспитанность заключается в том изяществе и грации, которая сопровождает наши взгляды, слова, жесты, вообще манеру держать себя и делает нас приятными в обществе.
Это — своего рода язык, на котором мы хотим выразить наши чувства, и который, завися, как и всякий другой язык, от обычаев и нравов страны, должен изучаться на практике, путем наблюдения и общения с теми, которые признаны в свете вполне благовоспитанными людьми. Что же касается до обходительности, то она состоит в том расположении души, которое заставляет нас не выказывать ни малейшего невнимания или небрежности к кому бы то ни было, но отдавать каждому должное уважение, как того требуют обычай страны, звание и положение. Говоря коротко, обходительность — это такое настроение, которое побуждает нас вести себя так, чтобы наше общество не было никому в тягость.
Теперь я укажу на четыре качества, которые прямо противоположны благовоспитанности и являются признаками невежества и неуменья держать себя; привожу их для того, чтобы вы могли предохранить или избавить детей от их дурного влияния.
1. Первое — та естественная грубость, благодаря которой человек не входит в положение других, так что не обращает никакого внимания на их наклонности, характеры и положения. Верный признак неотесанного человека — не думать о том, что нравится или не нравится тем, в обществе которых он находится: однако нередко можно встретить людей, одетых по моде и дающих в то же время полный простор своему нраву, не обращая ни на кого внимания и не заботясь о том, как это будет принято другими. Это — грубость, прямо бросающаяся в глаза, всем одинаково ненавистная и с которой никто не захочет примириться; следовательно, она не должна иметь места в том, кто хочет считаться имеющим хотя бы малейшую тень благовоспитанности. Ибо истинная цель воспитания заключается в том, чтобы смягчить животную дикость людей и победить грубость их характера, так чтобы они были в состоянии приноравливаться к тем, с кем им приходится иметь дело.
2. Другой недостаток, противоположный благовоспитанности, есть презрительное отношение и отсутствие уважения к другим, обнаруживающееся во взглядах, словах и жестах, и всегда не нравящееся другим, от кого бы оно ни исходило; ибо никто не может спокойно сносить презрительного обращения.
3. Дух осуждения точно также прямо противоположен благовоспитанности. Виноваты люди или нет, но во всяком случае они не любят, чтобы перятрихивали их проступки и кололи ими им глаза или выносили их напоказ другим. Упрек всегда сопровождается стыдом, и обнаружение или хотя бы даже просто указание какого-либо недостатка никогда не принимается без неприятного ощущения. Насмешка есть один из самых тонких способов выставлять напоказ недостатки другого; и так как насмешки облекаются обыкновенно в остроумную форму и развлекают общество, то думают, будто в них нет ничего невежливого, лишь бы только они были заключены в известных границах приличия. Благодаря этому, насмешки допускаются даже в разговоре людей самого высшего круга, и обладающие талантом в этом отношении благосклонно выслушиваются обществом и одобряются обыкновенно громкими раскатами сочувственного смеха. Однако насмешнику следовало бы принять во внимание, что, если он потешает общество, то делает это насчет другого, которого он рядит в шутовской кафтан и которому это не может быть приятно, по крайней мере если насмешка не заключает в себе в сущности похвалу; ибо в последнем случае забавные представления, из которых слагается насмешка, столько же льстят самолюбию, сколько и развлекают, так что осмеиваемое лицо находит удовольствие и с своей стороны и принимает участие в общей забаве. Но так как далеко не все способны на такую тонкость, в которой малейшая неловкость может испортить всё, то тем, которые не желают ссориться с другими, а в особенности молодым людям, следует воздерживаться от каких бы то ни было насмешек, так как, благодаря ничтожной неловкости или непривычному толкованию, насмешка может оставить в душе подвергнувшихся ей долгое воспоминание о том, что их больно, хотя и остроумно, укололи за какой-нибудь поступок, который они сами в душе признают не совсем ладным.
Другой вид склонности к осуждению, в которой проявляется невоспитанность, — дух противоречия. Благовоспитанность вовсе не требует, чтобы мы всегда соглашались со всяким мнением, которое нам приходится слышать, или безмолвно давали проходить всему, что рассказывается в нашем присутствии. Истина и человеколюбие заставляют иной раз возразить на мнение другого и исправить его заблуждение; и это нисколько не противоречит вежливости, если соблюдать при этом должную осторожность и принимать во внимание обстоятельства. Но иногда приходится видеть людей, одержимых, так сказать, духом противоречия, которые, не думая совершенно о том, правы они или неправы, непременно противоречат тому или другому, а то и всем в том обществе, в котором они находятся. Такое поведение настолько отзывается осуждением, что всякий сочтет его оскорбительным для себя. Сверх того, мы настолько склонны думать, что за всяким возражением скрывается желание осудить, и критика настолько редко принимается без некоторого чувства уничижения, что делать возражения другому следует в самой деликатной форме и в самых мягких выражениях, так чтобы наше поведение не производило такого впечатления, как будто мы хотим противоречить во что бы то ни стало; и поэтому мы должны сопровождать наши возражения известными знаками внимания и уважения, чтобы, одерживая победу в споре, не терять в то же время расположения тех, кто нас слушает.
4. Раздражительная обидчивость есть также недостаток, противоположный благовоспитанности, не только потому, что она побуждает нас к неприличным и оскорбительным выражениям и поступкам, но и потому, что она есть как бы молчаливое обвинение и упрек в невежестве по адресу другого. Ну а подобное подозрение никому не может быть приятно; кроме того, один надувшийся собеседник расстраивает компанию, и одним таким фальшивым звуком нарушается вся гармония.
Так как счастье, которого ищут люди, состоит в удовольствии, то легко понять, почему любезный и обходительный человек принимается в обществе лучше, чем полезный. Опытность, и скромность, и добрые намерения человека с весом и заслуженного, даже истинного друга, редко вознаграждают ту неловкость, которая производится тяжелой и чересчур серьезной манерой держать себя. Власть, богатство и даже добродетель ценятся нами постольку, поскольку они содействуют нашему счастью; следовательно, тот, кто хочет убедить других в том, что принимает к сердцу их счастье, действует очень неудачно, если, оказывая им услуги, делает это таким способом, который ставит их в неприятное положение; наоборот, кто умеет понравиться тем, с кем имеет дело, не унижая себя до пошлой и рабской лести, тот обладает истинным искусством жить в свете и быть любимым и приятным всюду, где бы он ни находился. Ввиду этого следует тщательно заботиться, чтобы обходительность вошла в привычку у детей и молодежи.
§ 144. Есть еще недостаток, несовместимый с настоящей благовоспитанностью, а именно излишняя церемонность и упорное навязывание другому таких достоинств, которые ему не принадлежат, и приписывание которых он не может принять без крайнего конфуза или не будучи сумасшедшим. Это имеет такой вид, как будто человека хотят скорее выставить на смех, чем угодить ему, или по крайней мере похоже на какой-то спор из-за превосходства, который в лучшем случае только досадителен и поэтому не может служить признаком благовоспитанности, смысл и цель которой заключается в умении держать себя так, чтобы другие находили удовольствие в нашем обществе. Правда, немногие молодые люди подвержены этому недостатку, — но если они впадут в него или проявят к нему склонность, то следует остановить их и указать, что это очень плохо понятая благовоспитанность. Их долг, когда они находятся в обществе, — оказывать всем почтение, внимание и расположение, соблюдая по отношению к каждому подобающую вежливость. Поступать таким образом, не навлекая на себя подозрения в лести, притворстве или низости — большое искусство, которому нас может научить только здравый смысл и общение с порядочными людьми; причем это искусство играет настолько важную роль в общежитии, что заслуживает самого старательного изучения.
§ 145. Хотя уменье держать себя указанным выше образом и называется благовоспитанностью, как если бы последняя являлась главным результатом воспитания, тем не менее, как я уже говорил, не следует чересчур мучить детей разными правилами насчет того, как следует снимать шляпу, раскланиваться и т. п. Научите их, если можете, скромности и вежливости, и тогда у них не будет недостатка и в хороших манерах, так как вежливость есть не что иное, как старание не выказывать никому пренебрежения и презрения. Что касается до ее внешних форм, то мы уже говорили о них выше. Впрочем, эти формы настолько же своеобразны и различны в разных странах света, как и языки, на которых в них говорят, так что давать подробные правила и наставления на этот счет, в сущности, так же бесполезно, как знакомить время от времени с тем или другим правилом испанскаго языка человека, вращающегося исключительно среди англичан. Сколько бы правил насчет вежливости вы ни давали вашим детям, во всяком случае каково общество, в котором они вращаются, таковы будут и их манеры. Возьмите мужика из вашей округи, который никогда не выезжал дальше своего околотка, дайте ему сколько угодно наставлений, и он будет таким же придворным по своему языку, как и по манере держать себя, т. е. в обоих этих отношениях останется таким же неотесанным, как и его односельчане.
Поэтому не стоит особенно и хлопотать об этом, пока мальчик не достиг того возраста, что его можно сдать на руки воспитателя, который должен быть вполне благовоспитанным человеком; и если ребенок не выказывает упрямства, гордости и злонравия, то, в сущности, вовсе неважно, каким образом он снимает шляпу или делает реверанс. Если вы научите детей любить и уважать других, то они прекрасно найдут способ выразить эти чувства приятным для каждого образом и сообразно с той манерой, к которой вы их приучите. Что же касается до грации движений, то, как я уже говорил, танцмейстер научит их этому в свое время. Впрочем, пока дети малы, никто не ожидает от них чересчур большого усердия в соблюдении всех этих церемоний; некоторая небрежность в этом отношении вполне позволительна этому возрасту, и так же подходит к нему, как комплимент к взрослым; а если некоторые чересчур щепетильные люди и считают ее за недостаток, то во всяком случае это не достаток такого рода, на который можно смотреть сквозь пальцы и предоставлять его исправление времени, воспитателю и влиянию общества; а потому не стоит бранить и огорчать детей из-за этого, как это нередко делается; вот если в их поведении обнаруживается упрямство или злонравие, то от этих пороков их следует отучать путем убеждения или пристыживания.
Хотя таким образом и не следует обременять детей, пока они малы, правилами и наставлениями насчет манер, тем не менее есть один род невежливости, который весьма легко может перейти и в зрелый возраст, если вовремя не остановить его в детстве, а именно, страсть перебивать других, когда они говорят, и останавливать их каким-нибудь противоречием. Не знаю уж, происходит ли эта страсть поправлять других и не упускать таким образом случая блеснуть своими талантами от привычки к диспутированию и от связанной с этим искусством репутации умника и ученого (как будто уменье диспутировать есть единственное доказательство знания), — факт тот, что ученые по профессии наиболее подвержены этому недостатку. Вообще же не может быть большей неотесанности, как перебивать другого среди его речи: если при этом мы и не обнаруживаем нелепого и смешного намерения отвечать человеку, не зная еще, что он хотел сказать, то во всяком случае мы явно выражаем этим, что нам наскучило слушать его дальше, и что, пренебрегая его речами как малоинтересными для общества, мы желаем, чтобы оно слушало нас, как имеющих сказать нечто гораздо более достойное его внимания. Подобное поведение свидетельствует о крайнем неуважении к другим и не может не быть оскорбительным, а между тем почти всякое перебивание сопряжено с этим; если же сюда присоединится, как это нередко бывает, выставление на вид каких-нибудь ошибок или умышленное противоречие тому, что говорится, то это свидетельствует об еще большей гордости и самомнении, так как таким образом мы становимся непрошенными учителями, претендуя поправлять других и отмечать их ошибки.
Я не хочу этим сказать, что в собеседовании нетерпимы никакие споры и разногласия. Это значило бы отказаться от самой важной выгоды, доставляемой обществом, и лишиться той пользы, которая получается из общения с умными людьми; ибо противоположности взглядов, открывая нам вещи с разных сторон, в их различных видах, с различных точек зрения, расширяют наше собственное познание, и эта польза была бы совершенно потеряна для нас, если бы каждый был обязан соглашаться с мнением того, кто первый заговорил. Я порицаю не самые возражения, а способ возражения. Следует приучать молодых людей не соваться вперед со своими мнениями, когда их не спрашивают, или прежде, чем другие не кончили говорить, и во всяком случае высказывать свои мысли скорее в форме вопроса, чем в виде поучения других. Молодые люди должны избегать положительных утверждений и докторального тона, но довольствоваться тем, чтобы скромно предлагать вопросы, в качестве людей, желающих научиться, когда общее молчание всего общества предоставляет им к тому повод.
Эта, вполне уместная их возрасту, скромность нисколько не затмит их талантов и нисколько не уменьшит силу их рассуждений, но, наоборот, доставит им более благосклонное внимание и придаст больше весу их словам. Не особенно сильный довод, или не представляющее большой оригинальности замечание, вставленные в разговор с каким-нибудь вежливым предисловием, свидетельствующим об уважении к мнениям других, принесет молодому человеку гораздо более чести и похвал, чем самое тонкое остроумие или глубокие познания, выраженные в резкой, надменной и шумливой форме, которая не может не поразить неприятно слушателей, и не внушить им дурного мнения о говорящем, при всей основательности его доводов.
Поэтому на такой недостаток следует как можно раньше обращать внимание в молодых людях, вовремя останавливать его и заменять противоположной привычкой, тем более, что страсть вмешиваться в разговор, перебивать друг друга и повышать голос в споре слишком часто встречается и у взрослых людей и даже из высшего круга. Индейцы, которых мы называем варварами, соблюдают гораздо больше вежливости и приличия в своих собеседованиях, выслушивая друг друга с внимательным молчанием, пока говорящий не кончит, и отвечая ему затем спокойно, без шума и страстного увлечения. И если в нашей цивилизованной части света делается не так, то виной тут небрежность воспитания, не уничтожающего еще этого остатка варварства. В самом деле, разве не забавно видеть, напр., такую картину: две дамы хорошего круга, сидящие на двух противоположных концах комнаты и окруженные обществом, затевают между собой спор и так разгорячаются, что подвигая вперед в пылу спора свои стулья, оказываются скоро одна подле другой, на середине комнаты, и продолжают свою схватку точно два петуха в бою, не обращая никакого внимания на остальное общество, которое, конечно, не может удержаться от улыбки. О таком случае мне рассказывало одно почтенное лицо, присутствовавшее при такой битве, и не упустившее теперь случая выразить свои мысли насчет непристойности, в которую может вовлечь горячность спора; и так как привычка делает это явление слишком частым, то воспитание должно предупредить развитие этой наклонности в детях. Нет никого, кто не осуждал бы этого в других, хотя, быть может, и не замечает того же самого в самом себе; да и большинство тех, которые сознают этот недостаток в себе, и желали бы исправиться от него, не могут освободиться от дурного обыкновения, ставшего привычным вследствие небрежности воспитания.
§ 146. То, что мы сказали о влиянии общества, открыло бы нам гораздо более широкое поле исследования и показало бы нам, что это влияние простирается гораздо дальше, если бы мы захотели проследить эту мысль во всех ее подробностях, ибо влияние общества сказывается не на одной только внешности нашего поведения, но идет гораздо глубже; и, быть может, если дать надлежащую оценку различным формам морали и религий, мы нашли бы, что большинство людей держится известных верований и обрядов, за которые готово даже умереть, скорее в силу того, что они приняты обычаем их страны, чем в силу какого-либо убеждения в истинности их оснований. Я упоминаю об этом для того, чтобы показать, какую важную роль может играть в жизни вашего сына общество, в котором он вращается, и насколько, следовательно, нужно обращать внимание на это обстоятельство, которое способно повлиять на него гораздо сильнее, чем что-либо другое.
Примечания[править]
- ↑ Насколько римляне считали воспитание непосредственной обязанностью самих родителей, см. Suet. August. 64. Plut. in vita Catonis Censoris, Diod. Sic. II. 3.
- ↑ Л. намекает здесь на поражения англичан в воине с Людовиком XIV. Прим. перев.
- ↑ Ум. в Базеле в 1563 г.; известен между прочим, тем, что перевел библию цицероновской прозой. Прим. перев.
- ↑ Философские школы, ведущие происхождение от Аристотеля и Декарта. Прим. перев.
- ↑ Авторы современных Локку схоластических трактатов по логике. Прим. перев.
