Мысли о воспитании (Локк; Басистов 1904)/Умственное воспитание

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Ученье.

§ 147. Наверное, вы удивитесь, что я ставлю ученье на самом конце; в особенности если я скажу, что это на мой взгляд вещь наименее важная. Такой отзыв покажется странным в устах писателя. И так как ученье считается обыкновенно главным, чтобы не сказать единственно важным занятием для детей (ибо остальное почти не принимается в расчет, когда идет речь о воспитании), то всё, что я имею сказать, не может не оказаться в резком противоречии с обычными воззрениями на этот предмет. Когда я вижу, сколько употребляется труда, чтобы научить детей по-латыни и по-гречески, сколько тратится на это годов, и сколько подымается из-за этого шуму и бесцельных хлопот, то я положительно склонен думать, что родители живут под страхом розги учителя, на которую они смотрят, как на единственное орудие воспитателя, как будто всё воспитание состоит только в том чтобы научить одному или двум языкам. Иначе как было бы возможно, чтобы ребенка приковывали к скамье на семь, восемь или десять лучших годов его жизни только для того, чтобы он одолел один или два языка, которым, как мне кажется, можно научиться с гораздо меньшей тратой времени и труда, и притом почти шутя?

Поэтому — простите — я не могу без волнения подумать, что будто бы ad capiendum ingenii cultum мальчика нужно втискивать в кучу других ребят и гнать его розгой и плеткой, точно сквозь строй, по всем классам школы. Что же? скажете вы: по вашему, не нужно учить его читать и писать? Неужели же он должен оставаться невежественнее нашего приходского пономаря, который считает Гопкинса и Стернгольда[1] лучшими поэтами в мире, делая их еще хуже своим скверным чтением? — Но не спешите, не спешите, пожалуйста. Читать, писать и приобретать сведения в науках необходимо, я согласен с этим, но не в том главная задача. Ведь, я думаю, вы сами сочтете глупцом того, кто не стал бы ценить добродетельного и мудрого человека бесконечно выше, чем высокоученого. Не спорю, ученье должно принести большую пользу и в том и в другом отношении хорошо сформированным умам; но нельзя не согласиться, что из тех, у кого ум не так хорошо сформирован, оно сделает только еще больших дураков и негодяев. Я говорю это с той целью, чтобы, когда вы начнете раздумывать о воспитании вашего сына и приискивать ему наставника или воспитателя, то не думали только, как обыкновенно делается, об одной латыни и логике. Ученье, разумеется, должно иметь место, но не как самое главное само по себе, а лишь постольку, поскольку служит средством для развития более важных качеств. Найдите такого человека, который сумел бы образовать, как следует, нравственность вашего ребенка; отдайте его в руки человека, который сумел бы сохранить по возможности его невинность, поддержать и развить в нем добрые начала, осторожно исправить и искоренить все дурные наклонности и насадить в нем хорошие привычки. В этом — главное дело; и раз оно обеспечено, то можно прибавить и ученье, ведя его указанным ниже способом.

§ 148. Как скоро ребенок в состоянии говорить, пора начинать его учить читать. Но здесь позвольте мне еще раз повторить то, что обыкновенно так легко забывается, а именно: имейте в виду, чтобы ученье не обращалось для мальчика в обязательную работу, и чтобы он не смотрел на него, как на тяжелую обязанность. Мы, как уже неоднократно было замечено, с самой колыбели инстинктивно любим свободу и вследствие этого питаем отвращение к известным вещам по той только причине, что они становятся для нас обязательными. Я всегда был того мнения, что ученье можно сделать для детей забавой и развлечением и повести дело так, что они сами пожелают учиться, если представить им ученье в виде дела, связанного с честью, удовольствием и развлечением, или в виде награды, и никогда не бранить и не наказывать их за небрежное к нему отношение. В этом мнении особенно подкрепляет меня пример Португалии, где дети с такой жадностью стремятся научиться читать и писать, что их невозможно удержать от этого: они учатся один у другого и с таким пылом предаются этому занятию, как если бы оно было запрещено им. Я помню, однажды мне пришлось быть в доме одного из моих друзей, младший сын которого, еще совсем ребенок, учился читать у своей матери, причем его крайне трудно было засадит за книгу; я посоветовал испробовать иной способ, так чтобы не делать этого занятия для него обязательным; а затем мы, как будто случайно, повели разговор на ту тему, что вот старшие сыновья, как наследники, пользуются преимуществом получать образование, которое делает их тонкими джентльменами и доставляет им всеобщую любовь и уважение; а что касается до младших братьев, то они должны считать уже счастьем, если их научили добрым нравам; учить же их еще читать и писать — значит давать им больше, чем приходится на их долю; и что, если им угодно, они могут оставаться невежественными, обломами и мужиками… Этот разговор так подействовал на мальчика, что он очень скоро пожелал учиться, стал сам приходить для этого к матери и не оставлял в покое свою няньку, пока та не прослушивала выученного им урока. — Я не сомневаюсь, что подобный способ можно применить и к другим детям и, действуя на них тем или иным путем, сообразно их характеру, вызвать с их стороны добровольное желание учиться; не делайте только из ученья обязательной работы или предмета огорчения, а поставьте дело так, чтобы оно имело вид забавы и развлечения: например, можно пустить в ход костяшки или игрушки с написанными на них буквами, чтобы выучить детей азбуке; и, вообще, можно придумать двадцать других способов, соответственно натуре ребенка, чтобы сделать занятным для него такой способ обучения.

§ 149. При помощи такого невинного обмана можно достигнуть того, что дети узнают буквы и научатся читать, не замечая, чтоб это было чем-либо другим, кроме забавы, и познакомятся таким образом путем игры с тем, что другим стоит побоев и сеченья. Не обременяйте только их ничем, похожим на работу или серьезное дело: ни душа, ни тело их не выносят этого. Такие вещи вредят их здоровью, и то обстоятельство, что многих детей засаживали за книги в том возрасте, который не выносит подобного принуждения, несомненно, было причиной того, что впоследствии они не могли без отвращения подумать о книгах и учении. Это своего рода пресыщение, которое оставляет после себя ничем не устранимую тошноту.

§ 150. Мне думается также, что если приспособить к этой цели детские игрушки (которые, обыкновенно, не приспособлены ни к какой), то можно было бы найти много способов научить детей чтению, между тем как они думали бы, что только играют. Так, напр., можно было бы сделать шар из слоновой кости, (вроде того, который употребляется при «лотерее Королевского дуба»,[2] с тридцатью двумя или лучше с двадцатью четырьмя или двадцатью пятью сторонами, и наклеить на одной букву A, на другой B, на третьей C, на четвертой D., и т. д. Впрочем, в начале лучше воспользоваться первыми четырьмя или даже двумя буквами, а когда мальчик овладеет ими, присоединять новые, до тех пор пока на каждой стороне не будет своей буквы, и таким образом мы не будем иметь всей азбуки. — Пусть этим шаром играют на его глазах взрослые; в самом деле ставить ставку на то, что первый выкинет A и B, — такая же игра, как и выкидывание шести или семи на костях. Играя таким образом между собой, не принуждайте мальчика принимать участие в вашей игре, чтобы она не показалась ему обязательной работой; пусть он думает, что эта игра старших, и в таком случае, он, несомненно, по собственному влечению пожелает присоединиться к ней. А чтобы он имел тем более основания считать это забавой, к которой его только допускают из расположения к нему, прячьте всякий раз по окончании игры шар в такое место, откуда бы он не мог достать его, чтобы таким образом, не имея его постоянно в своем распоряжении, не пресытился скоро этой забавой.

§ 151. Чтобы интерес его к этой игре не ослабевал, поддерживайте его в мысли, что это, собственно, забава людей, которые гораздо старше и выше его. Когда он узнает таким образом все буквы, замените их складами и продолжайте поступать так же; и таким способом ребенок выучится читать, сам не зная как и не испытывая из-за этого брани и никаких неприятностей; и таким образом у него не явится никакого отвращения к ученью, как в тех случах случаях, когда оно сопряжено с мучением и досадой. Вообще, как показывает опыт, дети не жалеют труда, когда хотят научиться той или другой игре; но если вы нарочно заставите их учиться ей, то они сей час же станут смотреть на нее как на обязательную работу и почувствуют отвращение к ней. Один знакомый мне очень знатный человек (который, впрочем, заслуживает еще большего уважения за свою ученость и добродетель, чем вследствие сана и высокого положения) приказал наклеить шесть гласных букв на шести сторонах одной кости, а остальные восемнадцать согласных на сторонах трех других костей, и устроил из них для своих детей игру, в которой тот, кто за один раз выкинет этими четырьмя костями больше слов, выигрывал. Благодаря такому способу его старший сын, тогда еще совсем ребенок, выучился складам без всякого принуждения, не говоря уже о брани или порицаниях.

§ 152. Мне приходилось видеть маленьких девочек, занимавшихся по целым часам игрой в камешки (dibstones)и тративших немало труда на то, чтобы достигнуть в ней желательного совершенства; при этом мне постоянно приходило в голову, как это не придумают ничего такого, чтобы дать этой старательности более полезное применение; и тут, по моему, всецело виноваты взрослые. Дети гораздо менее склонны к бездействию, чем взрослые, и поэтому следует винить взрослых, если значительная доля той энергии, которая свойственна детям, тратится на совершенно бесполезные вещи; и дети нисколько не потеряли бы в своем удовольствии, выигрывая в то же время в пользе, если бы взрослые давали себе труд указывать им дорогу хотя бы вполовину против того, насколько эти маленькие обезьяны обнаруживают готовность следовать за ними. Наверное, какой-нибудь мудрый португалец завел между детьми своей страны манеру, о которой я рассказывал, а именно, что их просто не удержишь от желания выучиться читать и писать. Точно также в некоторых местах Франции дети учат друг друга петь и танцевать, можно сказать, чуть не с колыбели.

§ 153. Что касается до размера букв, наклеиваемых на костях или на каких-нибудь других предметах со многими сторонами, то вначале лучше брать формат букв библии in folio, не примешивая пока прописных. Раз ребенок научится читать напечатанное таким шрифтом, ему нетрудно будет выучить и прописные буквы; но вначале не нужно затруднять его разнообразными шрифтами. При помощи этих костей вы можете также устроить игру вроде «лотереи Королевского дуба» (что внесет разнообразие в дело) и играть в нее на вишни, яблоки и т. п.

§ 154. Разумеется, можно было бы изобрести еще целую дюжину подобных же игр в буквы, и тому, кто готов последовать предлагаемому мной методу, нетрудно будет придумать их и применить к вашей цели. Впрочем, как мне кажется, четыре кости, о которых я говорил выше, настолько удобоприменимы и целесообразны, что было бы трудно найти что-либо лучшее, да и едва ли может быть надобность в чем-либо другом.

§ 155. Вот то, что я имею сказать относительно метода, которым следует учить читать. Но главное отнюдь не прибегайте к принуждению или порицаниям. Привлекайте ребенка всячески к ученью, но отнюдь не делайте из него обязательной работы. Лучше, если он научится читать годом позже, чем если, благодаря подобному способу, почувствует отвращение к ученью. Если вам уж придется ссориться с ним, так пускай это будет из-за вещей более важных, где дело идет о правде и нравственном благородстве, но не причиняйте ему огорчений из-за a, b, c. Употребите всё ваше уменье на то, чтобы научить его подчинять свою волю разуму, научите его ценить свое достоинство и репутацию и страшиться презрения со стороны других, в особенности вас и его матери, — и всё остальное придет само собой. Но для этого вы не должны стеснять его разными правилами и предписаниями насчет вещей, самих по себе безразличных, или бранить за всякий незначительный или даже значительный на взгляд кого другого проступок. Впрочем я уже достаточно говорил относительно этого.

§ 156. Когда при помощи такого способа ребенок научится читать, дайте ему в руки какую-нибудь хорошую книгу, соответствующую его пониманию, в которой он мог бы найти вещи, могущие заинтересовать его и вознаградить за труд чтения; но только не такую, которая набивала бы его голову бесполезным хламом или поселяла в нем начала порока и глупости. В данном случае едва ли можно найти лучшую книгу, чем басни Эзопа, которые, будучи способны развлечь и заинтересовать ребенка, могут в то же время вызвать полезные размышления и во взрослом человеке, и если его память удержит их, то он не будет раскаиваться, когда впоследствии они придут ему на ум среди самых серьезных и деловых размышлений. Если же сверх того каждая басня представлена картинкой, то это еще больше понравится ему и поощрит к чтению, способствуя в то же время расширению его познаний; ибо было бы совершенно бесполезно и неинтересно для детей говорить им о таких вещах, о которых у них нет никакого представления, а между тем всякие представления о конкретных вещах приобретаются никак не из звуков слов, а из самих вещей или их изображений. Поэтому я посоветовал бы давать ребенку, как только он научится читать по складам, как можно больше рисунков, изображающих разных животных, с напечатанными тут же их названиями: это вызовет в нем желание читать и даст ему в то же время случай задавать вам разные вопросы и приобретать таким образом новые сведения. Для той же цели, мне кажется, могла бы послужить и книжка, озаглавленная «Рейнеке-Лис» (Reynard the Fox). Вообще, если окружающие ребенка будут разговаривать с ним о прочитанных им историйках и заставлять его пересказывать их, то это еще больше приохотит его к чтению; между тем обычный метод обучения совершенно пренебрегает этим, и обыкновенно проходит много времени, прежде чем учащиеся заинтересуются чтением, а до того смотрят на книги, как на необходимую дань обычаю или скучную и бесполезную помеху.

§ 157. Молитву господню, Символ веры и Десять заповедей ребенок должен выучить наизусть. Однако я посоветовал бы, чтобы он выучил их не по книге, а со слов другого, и притом еще прежде, чем начнет учиться читать. Мне кажется, не следует, чтобы ребенок в одно и то же время учил наизусть и учился читать. Этих двух вещей лучше было бы не смешивать вовсе, чтобы одна не повредила успеху другой, а между тем следует, чтобы ребенок научился читать с возможно меньшим трудом.

Какие есть еще английские книги вроде вышеупомянутых, которые могли бы вызвать интерес детей к чтению, не знаю; да и вообще, кажется, при господстве обычного метода школ, при котором детей вынуждает учиться страх перед побоями, а не собственный интерес и удовольствие, об издании такого рода книг вовсе и не думают; так что всё, чем здесь пользуются, не идет дальше букварей, молитвенника, псалмов да Библии.

§ 158. Что касается до Библии, которой пользуются обыкновенно для упражнения детей в чтении, то, я думаю, нет ничего более бесполезного, как заставлять их читать сплошь, глава за главой, эту книгу, будто для того, чтобы усовершенствовать их в чтении или наставить в началах религии: какое удовольствие может доставить ребенку чтение того, чего он совершенно не понимает? Разве не много, в самом деле, в законах Моисея, в Песни песней, в пророчествах Ветхого Завета, или в Посланиях и Апокалипсисе Нового Завета таких мест, которые совершенно недоступны пониманию ребенка?! И хотя в четырех Евангелиях и в Деяниях апостолов найдется кое-что более удобное для понимания, тем не менее в общем эти книги чересчур превышают умственный уровень ребенка. Я согласен, что принципы религии должны быть почерпаемы из этих книг и в подлинных выражениях Писания, хотя всякий принцип религии, предлагаемый ребенку, должен соответствовать уровню его понимания. При всем том отсюда еще очень далеко до сплошного чтения Библии в виде упражнения в чтении: какой дикий хаос понятий должен образоваться в голове ребенка, если он, в столь раннем возрасте, будет читать сплошь все места Библии, как слово божье, не делая между ними никакого различия! Я думаю, что именно это обстоятельство явилось причиной того, что некоторые люди не могли потом во всю свою жизнь составить себе ясных и раздельных воззрений относительно религии.

§ 159. Раз я уж затронул этот вопрос, позвольте мне сказать, что в писании есть места, которые вполне можно дать в руки ребенка, с целью приохотить его к чтению, так напр., история Иосифа и его братьев, история Давида и Голиафа, Давида и Ионафана, равно как и другие места, которые он мог бы читать для своего назидания, наприм., слова: «всё, что вы хотите, чтоб вам делали другие, делайте сами им», и тому подобные нравственные наставления, ясные и удобные для понимания, которые, при умелом выборе, послужат для него и назиданием, и упражнением в чтении; пусть он читает их, пока они не закрепятся в его памяти; а впоследствии, когда он достаточно созреет, можно будет при том или другом подходящем случае запечатлевать их в нем, как бесспорные и священные правила его жизни и действий. Но чтение сплошь всего Писания, по моему мнению, вещь совершенно неподходящая для детей до тех пор, пока, ознакомившись с существенным его содержанием, они не составят себе, так сказать, общей идеи относительно того, во что они должны верить; но при этом они должны получать эти истины в подлинных выражениях Писания, а никак не в той форме, в которой выражают их люди, обуянные разными системами и аналогиями и навязывающие свое толкование другим. Для избежания этого неудобства Воршингтон[3] составил катехизис, в котором все ответы переданы в надлежащих выражениях Писания — пример, достойный подражания, ибо, во всяком случае, такой катехизис представляет настолько здравую форму изложения, что ни один христианин не будет возражать против его пригодности для наставления ребенка. И вот, когда ребенок выучит из него Молитву господню, Символ веры и Десять заповедей, можно заставлять его выучивать по одному вопросу ежедневно или еженедельно, смотря по его пониманию и памяти. А после того как он усвоит себе весь катехизис, так что будет в состоянии отвечать без запинки на все вопросы, было бы полезно заставить его выучивать разные назидательные изречения, рассеянные по Библии, что послужит достойным упражнением его памяти, и в то же время даст ему руководящие начала жизни.

§ 160. Когда ребенок научится читать, пора начинать учить его письму. Здесь прежде всего нужно научить его держать, как следует, перо, и, прежде чем он не усвоит себе вполне этого искусства, не позволяйте ему водить пером по бумаге, ибо не только дети, но и всякий, кто хочет сделать что-нибудь как следует, не должен делать своего дела смаху, или браться за усвоение двух дел разом, если можно изучить их отдельно.

Как скоро ребенок научился держать перо (мне кажется, что всего лучше держать его между большим и указательным пальцем; впрочем, насчет этого вы можете посоветоваться с каким-нибудь хорошим учителем чистописания или с кем другим, пишущим скоро и красиво), итак, как скоро ребенок научится держать правильно перо, научите его, как класть перед собой бумагу и какое положение давать при этом руке и остальному телу. Когда он усвоит себе всё это, то уже не составит большого труда научить его самому письму. Возьмите доску с выгравированными на ней буквами такого формата, какой вы найдете наилучшим; впрочем, не забудьте сделать эти буквы несколько более крупного формата, чем тот, который должен сделаться для него обычным впоследствии, так как наш почерк становится со временем мельче, но никак не крупнее того, каким нас учили писать. Затем изготовьте несколько оттисков с этой доски на хорошей писчей бумаге красными чернилами, и пусть ребенок обводит эти красные буквы пером с черными чернилами: благодаря такому способу его рука привыкнет изображать эти буквы, раз ему только будет показано, откуда нужно начинать и как вести руку. Как скоро он овладеет этим, он может упражняться уже на чистой бумаге; и таким способом вы можете научить его писать каким угодно почерком.

§ 161. Как скоро ребенок пишет хорошо и скоро, не мешает, по моему мнению, присоединить сюда и рисование, которое в различных случаях весьма полезно для джентльмена, особенно же во время путешествия, так как при помощи рисунка нередко можно представить в немногих чертах то, чего иной раз не выразишь и не сделаешь понятным целым листом исписанной бумаги.

В самом деле, сколько путешественнику приходится видеть зданий, орудий и одеяний, вид которых он легко может сохранить и для себя и для других при некотором умении рисовать! между тем как довольствуясь одним словесным описанием этих вещей, мы всегда рискуем потерять представление о них или по крайней мере удержать только весьма несовершенные образы, как бы ни было точно само описание. Я вовсе не имею в виду советовать вам сделать из вашего сына настоящего художника, ибо на то, чтобы достигнуть хотя бы весьма посредственного успеха в этом искусстве, нужно потратить гораздо больше времени, чем сколько может уделить его молодой человек от своих более важных занятий. Но я думаю, что в сравнительно короткое время он может настолько овладеть перспективой и техникой рисования, что будет в состоянии довольно сносно передавать бумаге то, что видит, за исключением, конечно, человеческих лиц, — в особенности, если он обладает прирожденной к тому способностью; но, говоря мимоходом, при отсутствии у ребенка способностей, в особенности, если дело идет о вещах, не безусловно необходимых, — лучше оставить его в покое, чем мучить бесполезной работой. Поэтому в данном случае, как и вообще во всем не безусловно необходимом, следует держаться правила: nil invita Minerva.

Быть может, заслуживает также изучения и способ писать при помощи сокращений, известный, насколько я знаю, только в Англии, — для того, чтобы можно было быстро записать себе что-нибудь на память или скрыть то, что нежелательно выставлять напоказ другим. Кто овладел раз различными письменными знаками, тому, конечно, уже нетрудно будет приспособить их для своей цели посредством тех или других вариаций и сокращений. — Способ мистера Рича кажется мне наилучшим из всех, хотя при хорошем знании и принятии в соображение грамматики и его можно было бы усовершенствовать и сделать более легким и простым. Впрочем, нет надобности торопиться с этим: это всегда успеется при случае, когда мальчик привыкнет писать быстро и красиво; ибо мальчики не имеют надобности в стенографии, и поэтому излишне упражнять их в этом искусстве, по крайней мере до тех пор, пока они не научатся писать вполне хорошо и, так сказать, не набьют себе руку в писании.

§ 162. Как скоро ребенок говорит по-английски, пора учить его какому-нибудь иностранному языку; я думаю, что не встречу противоречия ни с чьей стороны, если посоветую начать с французского, так как у нас достаточно привыкли к настоящему методу обучения этому языку, состоящему в том, что детей заставляют разговаривать по-французски, не обременяя их ума никакими грамматическими правилами. Можно было бы без труда научить ребенка тем же способом и латинскому языку, если бы его воспитатель, находясь постоянно при нем, говорил бы с ним не иначе как по-латыни и заставлял бы его отвечать на том же языке. Но так как французский язык — язык живой и наиболее употребляемый в свете, то следует, чтобы ребенок учился ему прежде всякого другого, для того чтобы гибкие еще в это время органы речи привыкли к правильному формированию звуков, и чтобы таким образом ребенок приучился к хорошему французскому произношению, что достигается с тем большим трудом, чем позже начинается.

§ 163. Когда ребенок научится говорить и читать по-французски, чего, при указанном нами методе, можно достигнуть в один или два года, следует начать учить его по-латыни; и я не могу надивиться, каким образом при виде успеха того метода, который применяется при обучении детей французскому языку, отцам не приходит в голову, что и латинскому языку следует учить тем же самым способом, т. е. заставляя детей говорить по-латыни и давая им читать латинские книги. При этом не следует упускать из виду, чтобы ребенок, изучая иностранные языки, постоянно говоря на них со своим воспитателем и читая с ним только книги, написанные на этих языках, не забывал читать и по-английски; наблюдать за этим может его мать или кто-либо другой, заставляя его прочитывать ежедневно несколько избранных мест из св. Писания или из какой-нибудь другой английской книги.

§ 164. Я смотрю на латинский язык, как на безусловно необходимый для джентльмена, и, действительно, обычай (которому ничто не может противиться) сделал из него настолько существенную часть воспитания, что даже те дети, которым по выходе из школы не придется иметь никакого дела с латынью, принуждены терпеть из-за нее столько побоев и понапрасну тратить на нее столько часов драгоценного времени. Не смешно ли в самом деле, что отцы тратят свои деньги и приносят в жертву лучшие годы своих сыновей на то, чтобы они выучились языку древних римлян, предназначая их в то же время напр. к торговле, где юноша, не встречая никакой надобности в латыни, непременно забудет то немногое, что он вынес из школы и к чему он, ручаюсь десятью против одного, питает отвращение вследствие мук, причиненных ему этим занятием в школе. И не встречай мы на каждом шагу примера, можно ли было бы поверить тому, что ребенка заставляют изучать принципы языка, который никогда не понадобится ему в предназначаемой для него профессии, и в тоже время совершенно пренебрегают научить его хорошо писать или хорошо считать, т. е. как раз тем вещам, которые крайне полезны во всех житейских положениях и безусловно необходимы в большинстве профессий? И хотя этим предметам, столь важным в торговле, промышленности и вообще деловых занятиях, почти никогда не учат в грамматических школах, тем не менее в эти школы посылают своих сыновей не только люди высших классов, предназначающие своих младших сыновей к какой-либо практической деятельности, но даже купцы и фермеры, которые не имеют не малейшего желания или возможности сделать из своих детей ученых людей. И если вы спросите их, для чего они это делают, то такой вопрос покажется им столь же странным, как если бы вы спросили их, зачем они ходят в церковь? Обычай заменяет здесь место разума и настолько освятил этот метод в головах тех, кто обычай принимает за разум, что они смотрят на него почти с религиозным благоговением, как будто бы их дети не могли получить правоверного воспитания, не выучив грамматики Лилли.[4]

§ 165. Но хотя латынь и необходима для одних детей и считается таковой для других, для которых она в сущности совершенно бесполезна, во всяком случае верно то, что метод, которым обыкновенно пользуются для обучения ей в школах, таков, что я не решусь применить его на практике. Доводы, которые можно привести против этого метода, настолько очевидны и вески, что многие здравомыслящие люди решились под влиянием их бросить обычную рутину и попытаться вести дело иным путем, что им и удалось до некоторой степени, хотя примененный ими метод не совсем тот, который представляется мне наиболее удобным и который состоит, в коротких словах, в том, чтобы учить детей латинскому языку тем же самым способом, каким они выучиваются родному языку, а именно: прямо разговаривая с ними на нем и не обременяя их никакими грамматическими правилами; ведь когда ребенок появляется на свет, родной язык не менее неизвестен ему, чем и латинский, а между тем первому он выучивается без всяких учителей, правил и грамматики; несомненно, что и латинскому языку он научился бы не хуже Цицерона, если бы около него постоянно находился кто-нибудь, кто разговаривал бы с ним на этом языке. И раз нам приходится так часто видеть, как француженки выучивают в один или два года молодых девушек превосходно читать и говорить по-французски, не прибегая ни к каким грамматическим правилам, а только разговаривая с ними на этом языке, то нельзя достаточно надивиться тому, что наши джентльмены пренебрегают этим методом для своих сыновей, как будто считают их тупее и неспособнее своих дочерей.

§ 166. Если вы найдете человека, который хорошо говорит по-латыни и согласится быть постоянно при вашем сыне, говорить с ним и заставлять его говорить и читать на этом языке, то такой способ будет наиболее естественным и целесообразным средством научить его этому языку; не говоря уже о том, что таким образом ваш ребенок научится без побоев и мучений языку, из-за которого других детей мучают в течение шести или семи лет в школе; этот способ представляет и ту выгоду, что благодаря ему вы можете в одно и то же время не только образовать нравы и поведение ребенка, но и сообщить ему сведения по различным наукам: кое-какие сведения из географии, астрономии, хронологии, анатомии, истории, вообще относительно вещей, доступных внешнему чувству и не требующих для усвоения их ничего, кроме памяти. В самом деле, если мы хотим идти правильным путем в наших занятиях, то именно с этих вещей должны мы начинать, и они должны служить основой наших дальнейших познаний, а никак не отвлеченные понятия логики и метафизики, которые скорее раздражают, чем обогащают ум на его первых шагах к приобретению знаний. Ибо после того как молодые люди наполняли себе в течение известного времени головы абстрактными умозрениями, не получая из того никакой пользы, которой они ожидали, они способны получить низкое мнение о науке или о самих себе; у них является искушение бросить всякие занятия и зашвырнуть эти книги, в которых-де нет ничего, кроме пустых звуков и загадочных слов, ровно ничего не значащих, или по крайней мере придти к выводу, что если в этих книгах и есть что дельное, то значит они сами неспособны понять их. Что это так, я мог бы подтвердить своим собственным опытом. — В числе предметов, которым должен учиться по указанному выше методу молодой джентльмен, в то время как его сверстники поглощены обыкновенно всецело латынью, я поставил бы точно также геометрию; по крайней мере я знал одного молодого джентльмена, воспитанного по указанному нами методу, который, не достигнув еще тринадцатилетнего возраста, мог доказывать различные теоремы Эвклида.

§ 167. Но если вам почему-либо нельзя отыскать наставника, который умел бы хорошо говорить по-латыни и был бы в состоянии передать вашему сыну надлежащие знания, руководствуясь указанным методом, то в таком случае лучше всего применить способ, наиболее близко подходящий к вышеуказанному, именно следующий: возьмите какую-нибудь легкую и занимательную книжку, напр. басни Эзопа; выпишите в одной строке латинские фразы, а под ней в другой строке — их английский перевод, сделанный как можно буквальнее, так чтобы каждому латинскому слову верхней строки соответствовало то же слово по-английски в нижней, и заставляйте мальчика читать и перечитывать каждый день эти две строчки до тех пор, пока ему не станут известны все латинские слова, а затем переходите к другой басне, пока он не усвоит себе и ее так же хорошо, и т. д.; причем, переходя к новой басне, не оставляйте в стороне и старых, но время от времени заставляйте его повторять их, чтобы он не позабыл выученного. А когда он научится писать, давайте ему списывать эти басни, благодаря чему он не только разовьет свою руку, но и подвинется в знании латинского языка. И так как этот способ обучения языку менее совершенен, нежели тот, который состоит в обучении путем практики, т. е. посредством разговора, то не мешает, чтобы ребенок выучил наперед спряжение глаголов и склонение имен существительных и местоимений и таким образом ознакомился бы с духом и особенностями латинского языка, в котором значение глаголов и имен изменяется не посредством префиксов, как в современных языках, а путем различного изменения флексии. Больше этого, я думаю, ему не нужно знать из грамматики, по крайней мере до тех пор, пока он не будет в состоянии читать самостоятельно «Минерву» Санкция с примечаниями Сциоппия и Перизония[5].

Обратите точно также внимание на то, что если дети становятся в тупик перед какой-нибудь трудностью, то не следует сбивать их еще больше с толку, требуя, чтобы они сами находили выход из затруднения: напр., спрашивая их, как будет именительный падеж какого-нибудь слова, встречающегося во фразе, или что значит aufero, чтобы навести их на значение abstulere, когда они не могут прямо ответить на вопрос. Таким приемом вы будете только понапрасну тратить время, да сбивать их с толку; ибо раз они выказывают охоту и прилежание к делу, нужно поддерживать в них хорошее настроение и делать для них каждую вещь насколько можно более легкой и приятной. Поэтому, если они останавливаются перед какой-нибудь трудностью, но желают в то же время идти вперед, то сейчас же следует помочь им выйти из затруднения, без всяких выговоров и порицаний, памятуя, что резкие и суровые приемы свидетельствовали бы о раздражительности и нетерпении учителя, хотящего, чтобы дети сразу овладевали тем, что он сам знает; тогда как он должен помнить, что его долг насаждать в них хорошие привычки, а никак не пичкать их правилами, малопригодными в нашей жизни или по крайней мере совершенно бесполезными для детей, которые тотчас же их забывают. Я не отрицаю, что в тех науках, где требуется соображение, можно изменить этот метод и предлагать на решение детям разные задачи, чтобы развить в них изобретательность и умение пользоваться своим собственным соображением. Впрочем, и с этим не следует спешить, пока дети еще малы или только еще начали изучать ту или другую науку: ибо в эту пору всякая вещь одинаково трудна; и великое искусство со стороны учителя состоит в том, чтобы сделать всё насколько возможно более легким. Вообще же, при преподавании языков представляется наименее поводов затруднять детей отвлеченными соображениями; так как языки изучаются при помощи практики и памяти, то мы говорим в совершенстве только тогда, когда совершенно не думаем о грамматических правилах. Я согласен, что иногда необходимо тщательно изучать грамматику того или другого языка, но это дело взрослого человека, желающего знать язык научным образом, чем едва ли кто-нибудь будет заниматься, кроме ученых по профессии; что же касается до джентльмена, то все, я думаю, согласятся, что если он должен изучать какой-либо язык, так это язык своей собственной страны, чтобы знать, как следует, тот язык, с которым ему постоянно приходится иметь дело.

Есть еще одна причина, по которой наставники, вместо того чтобы доставлять своим ученикам новые затруднения, должны облегчать им дорогу и помогать им при всякой остановке, а именно: ум детей еще слаб и объем его настолько ограничен, что обыкновенно не может воспринять более одной мысли зараз. Всякая идея, владеющая умом ребенка, всецело занимает его, особенно если она соединена с какой-нибудь эмоцией. Поэтому учитель, говоря о чем-нибудь своим ученикам, должен отвлечь их внимание от всего постороннего, так чтобы то, что он хочет вложить в их головы, находило себе более легкий доступ и воспринималось с вниманием, без чего заучиваемое не оставляет после себя никакого следа. Сама натура детей такова, что располагает их к переходам от одного предмета к другому. Только новизна занимает их; всё то, что представляется им новым, они тотчас же хотят испробовать и столь же быстро пресыщаются; одно и то же быстро надоедает им, так что вся прелесть для них заключается в перемене и разнообразии. Таким образом, старание фиксировать их летучие мысли противоречит природным условиям их возраста. Происходит ли это от горячности их мозга или от живости и неустойчивости жизненных духов, над которыми их душа не приобрела еще полного господства, во всяком случае очевидно, что детям крайне трудно сосредоточить на чем-либо свое внимание. Продолжительное внимание — одна из самых трудных задач, которую можно наложить на них; и следовательно тот, кто хочет вызвать их прилежание, должен постараться сделать предлагаемое им сколь возможно более приятным или по крайней мере не присоединять сюда никаких неприятных или устрашающих представлений. И если дети садятся за книги без желания учиться и без удовольствия, то нет ничего удивительного, если их мысли постоянно улетают от того, что им не нравится, и переносятся на более привлекательные предметы, на которых в конце концов и останавливаются.

Брань и побои являются обычным средством вызывать внимание учеников и сосредотачивать их мысли на уроке, когда они рассеяны. Однако такой прием производит как раз обратное действие. Ибо удары и резкие слова производят только ужас, не оставляющий места никаким другим впечатлениям. И я думаю, что всякий из читателей, читая эти строки, вспомнит, какое действие производило подобное обращение на него, как резкие или повелительные слова со стороны отца, матери или наставника производили в его душе такое смятение, что в течение некоторого времени он едва ли сознавал, что ему говорится, или что говорит он сам, теряя сразу нить своих мыслей и делаясь неспособным сосредоточить на чем-либо свое внимание.

Конечно, родители и наставники должны внушать детям, находящимся под их руководством, чувство почтительного страха, являющееся основанием их авторитета, и посредством него управлять ими. Но раз этот авторитет достигнут, им следует пользоваться с величайшей умеренностью и не делать из себя каких-то пугал, приводящих одним своим видом детей в трепет. Суровое управление, быть может, менее тягостно для воспитателя, но приносит очень мало пользы питомцу. Невозможно, чтобы дети выучились чему-нибудь, в то время как их мысли расстроены волнением, а в особенности страхом, который производит самое сильное впечатление на их еще нежную и слабую душу. Поэтому, если вы хотите, чтобы ваши уроки принесли пользу детям, то поддержите их душу в приятном и спокойном настроении. Ведь начерчивать правильные знаки на душе, смятенной страхом, так же невозможно, как начерчивать их на трясущейся бумаге.

Великое искусство наставника состоит в том, чтобы вызвать в своем ученике внимание; раз это достигнуто, он смело может идти вперед, насколько только позволяют способности питомца; без этого же все его старания и хлопоты принесут очень мало пользы, если не останутся совершенно бесплодными. А чтобы достигнуть этого, он должен, насколько возможно, заставить своего питомца понять пользу преподаваемого и показать ему, что благодаря тому, что он выучил, он может теперь сделать то, чего прежде не мог и что дает ему некоторую силу и действительное преимущество перед теми, кто не имеет этих сведений. Сверх того, он должен внести в преподавание как можно больше мягкости и, благодаря известной нежности во всем своем обращении, вызвать в ребенке сознание, что он искренно любит его и имеет в виду только его благо; благодаря этому и ребенок со своей стороны почувствует любовь к наставнику и будет с охотой и удовольствием выслушивать его уроки.

Единственный порок, заслуживающий сурового отпора, это — упрямство. Что касается до других недостатков, то их исправлять следует мягкой рукой. В самом деле, ничто не производит такого впечатления на восприимчивую душу, как ласковые, ободряющие слова, предупреждающие в значительной мере то упорство, которое суровое и повелительное обращение может породить и в хорошо настроенной от природы душе. Правда, упрямство и умышленную небрежность следует подавлять во что бы то ни стало, хотя бы даже ценой побоев. Но я весьма склонен думать, что упрямство питомца является очень часто результатом злобы воспитателя, и что большинство детей редко заслуживало бы побоев, если бы неуместная суровость не вселяла в них упрямства и отвращения к учителю и ко всему, что от него исходит.

Невнимательность, забывчивость, непостоянство, перебегание мыслей с одного предмета на другой, — всё это недостатки, вполне естественные детскому возрасту, так что если в них не замечается умысла, их следует касаться с крайней мягкостью и предоставлять исправление их времени. Если всякий подобный промах будет вызывать гнев и порицание, то поводы к выговорам и наказаниям будут представляться столь часто, что воспитатель сделается в конце концов предметом постоянного страха и отвращения для своего питомца, а уж довольно этого одного, чтобы уничтожить всю пользу его уроков и сделать бесплодным самый лучший способ преподавания.

Поэтому почтительный, страх, поселенный наставником в душе питомца, должен постоянно умеряться выражениями нежности и благожелательности, так чтобы само чувство привязанности к наставнику заставляло учеников исполнять их долг и охотно подчиняться приказаниям учителя. При таком условии дети будут чувствовать удовольствие, находясь около своего воспитателя, и жадно слушать его как друга, который любит их и трудится для их блага; поэтому и мысли их в его присутствии будут свободны и естественны, т. е. как раз в том настроении, при котором только и возможно получать новые сведения и принимать к сердцу услышанное; а без этого всё, что бы дети ни делали с учителем, будет только напрасным трудом, дающим в результате очень много неприятностей и очень мало пользы.

§ 168. После того как мальчик достиг порядочного знания латинского языка, при помощи указанного выше чтения латинского текста с английским подстрочным переводом, можно дать ему какую-нибудь другую нетрудную латинскую книгу, напр. Юстина или Евтропия; а чтобы сделать чтение и понимание этих книг более приятным и легким, вы можете помогать ему английским переводом; и в данном случае не следует смущаться возможным возражением, что при таком методе ребенок будет изучать язык механически. Если разобрать это возражение, то окажется, что оно говорит никак не против, а как раз в пользу предлагаемого метода: именно механически-то и до́лжно изучать языки; и о таком человеке, который говорил бы в совершенстве по-латыни, по-французски или по-английски и т. д. не механически, т. е. не так, чтобы, подумав о том, что он хочет сказать, уловить тотчас же, не справляясь ни с какими грамматическими правилами, надлежащие выражения и обороты, — о таком человеке мы не могли бы сказать, что он говорит хорошо на том-то или том-то языке и в совершенстве владеет им; и я попросил бы назвать мне хоть один язык, которому можно было бы выучиться или на котором можно было бы говорить, как следует, только при помощи грамматики. Ведь языки созданы не по какой-нибудь модели, а создались случайно и практикой народов. Поэтому и тот, кто желает говорить хорошо на каком-нибудь языке, должен следовать только практике, и в этом случае ему незачем прибегать к чему-либо другому, кроме его собственной памяти и примеру тех, кто хорошо говорит на том или другом языке, а это и значит — только другими словами — говорит механически.

Как! скажут мне: так, по вашему, грамматика совсем не нужна?! И те, кто потратили столько труда на то, что бы свести язык к известным правилам, написали столько насчет склонений и спряжений, согласований и синтаксиса, потеряли свое время даром и применяли свою ученость без всякой пользы?! Я не скажу этого: грамматика имеет свою пользу. Но я считаю себя вправе сказать, что ей придают гораздо больше значения, чем это нужно, и мучают ею тех, кому она совершенно не нужна, именно детей в том возрасте, в котором им столько достается из-за нее в грамматических школах.

Нет ничего очевиднее того, что для обычных сношений и житейских дел совершенно достаточно изучить язык практически. Ведь женщины, особенно те, которые проводят время в образованном обществе, достигают всякой степени утонченности и изящества в речи без всякого знания или изучения грамматики; и есть дамы, которые никогда не слыхав о том, что такое глаголы, причастия, наречия и предлоги, выражаются так же точно и правильно, как (я не скажу школьный учитель, потому что это значило бы сделать плохой комплимент), но как большинство джентльменов, учившихся по обычному методу грамматических школ. Таким образом вы видите, что иногда можно прекрасно обойтись без грамматики. Вопрос только в том, кого и когда учить ей. На это я и отвечу:

1. Одни изучают языки для житейских надобностей и взаимного обмена мыслей в обыденной жизни и не имеют в виду какого-либо другого употребления. Ввиду такой цели метод изучения языка практикой не только совершенно достаточен, но и должен быть предпочтен всякому другому, как наиболее целесообразный и естественный. Итак, можно сказать, что в данном случае нет надобности в грамматике. С этим должно согласиться большинство моих читателей, которые ведь прекрасно понимают и меня и друг друга, никогда не учившись английской грамматике. А это, я полагаю, явление, общее громадному большинству англичан, между которыми я не встречал до сих пор ни одного, кто выучился бы своему родному языку по грамматическим правилам.

2. Есть лица, профессия которых заставляет их иметь дело с языком и пером; для них весьма важно выражаться точно и правильно, чтобы их мысли были доступнее для других и производили более глубокое впечатление; а в этом отношении далеко не безразлично, каким образом выражается джентльмен, хотя бы его речь и была понятна каждому. Поэтому наряду с другими средствами усовершенствования речи ему следует изучать и грамматику; но это должна быть грамматика его родного языка, того, которым он пользуется постоянно, так что бы он был в состоянии понимать все тонкости языка своей страны и красиво говорить на нем, не оскорбляя слуха своих собеседников солецизмами и режущими ухо неправильностями. Так вот в этом-то отношении грамматика необходима, но, опять-таки повторяю, только своего родного языка и для тех, кто хочет обработать свою речь и усовершенствовать свой стиль. Насколько же об этом должен заботиться каждый джентльмен, предоставляю заключить из того, что для лиц подобного положения признается весьма неприличным не уметь говорить правильно и в точных выражениях, и джентльмен, страдающий этим недостатком, навлекает на себя обвинение в том, что он дурно воспитан и вращается в обществе, гораздо худшем, чем какое подобает его званию. А если это так (я полагаю, что это именно так), то нельзя не удивляться тому, что молодых джентльменов заставляют учить грамматику иностранных и мертвых языков и ничего не говорят им о грамматике их родного языка; они даже не знают, что существует подобная вещь, и уж тем менее, конечно, считают своим делом познакомиться с ней. Точно также им никогда не указывают на их родной язык, как на предмет, достойный их внимания и занятий, хотя они ежедневно пользуются им, и впоследствии люди нередко судят о них по красивой или дурной манере их выражаться на нем. А между тем их заставляют тратить массу времени на изучение грамматики тех языков, на которых им, вероятно, никогда не придется говорить или писать; а если бы это и случилось, то разумеется, им охотно извинят всякую ошибку. Какой-нибудь китаец, услыхав о нашей системе обучения, наверное подумал бы, что все наши молодые джентльмены предназначаются в профессора мертвых и иностранных языков, а не в деловые люди своей собственной страны.

3. Наконец, некоторые люди занимаются двумя или тремя мертвыми или, как они называются у нас, учеными языками, делая из них предмет своей специальности и стараясь добраться до самых их, так сказать, корней. Лицам, изучающим язык в этих целях и желающим овладеть всеми его тонкостями, разумеется, необходимо тщательно изучить грамматику. — Я не желал бы, чтобы мои слова были истолкованы в превратном смысле, как будто я хочу унизить значение латинского и греческого языков. Я признаю, что эти языки весьма полезны и что в нашей части света человек, не знакомый с ними, не может претендовать на место среди ученых; но что касается до сведений, которые пожелал бы извлечь джентльмен из греческих и римских писателей, то, я полагаю, он может приобрести их без всякого грамматического изучения этих языков, так что одного чтения этих книг совершенно достаточно, чтобы он был в состоянии понимать их, насколько это ему нужно. Впоследствии он сам может решить, насколько ему представляется надобность изучать более подробно грамматику и тонкости того или другого из этих языков, если он пожелает посвятить себя исследованию какого-нибудь вопроса, требующего более точного знания этого предмета; а это приводит меня ко второй части нашего вопроса, а именно — когда надо учить грамматику? Ответ на него, согласно вышеизложенным основаниям, очевиден. Если нужно изучать грамматику какого-нибудь языка, то изучать ее должен человек, говорящий уже на нем, ибо в противном случае каким бы образом он мог выучить ее?[6] По крайней мере это доказывает практика древних, наиболее мудрых и культурных народов, у которых значительная часть воспитания состояла в изучении своего родного языка, а никак не иностранных. Греки прямо считали варварами все остальные народы и презирали их языки; и хотя изучение «греческой мудрости» было в большом почете у римлян в конце республики, тем не менее римская молодежь занималась главным образом латинским языком. Так как в общежитии они должны были пользоваться своим родным языком, то этому языку их и учили и упражняли в нем.

Но — чтобы обозначить более точно время, в которое следует изучать грамматику — я думаю, что она должна быть предметом занятий не иначе, как в виде введения к риторике. Как скоро кто-нибудь находит нужным заняться обработкой своего языка и сделать свою речь более красивой, чем та, которой говорит простой народ и необразованная масса, тогда ему пора приняться за грамматику, но никак не ранее; и так как грамматика должна научить не говорить, а говорить правильно и согласно с правилами языка, что составляет одно из условий изящной речи, то тот, кому не нужна последняя, не имеет особенной надобности и в первом, т. е. тот, кому нет надобности в риторике, может весьма легко обойтись без грамматики. И я не вижу никакого основания, чтобы тот, кто не имеет намерения сделаться латинистом и не намеревается произносить латинские речи и писать латинские сочинения, терял свое время и ломал себе голову над изучением латинской грамматики. Если кто-нибудь, в силу ли необходимости или в силу личной склонности, желает изучить основательно и во всех деталях тот или другой иностранный язык, у того всегда найдется время познакомиться с грамматикой. Но, если язык нужен ему только для того, чтобы понимать разные книги, написанные на нем, а не в качестве предмета специального изучения, то для этого совершенно достаточно, как я уже говорил, одного чтения, так что ему нет никакой надобности обременять свой ум бесчисленными правилами и закорючками грамматики.

§ 169. Для упражнения в письме полезно давать ребенку время от времени переводить с латинского на английский. Но так как изучение латинского языка есть в сущности изучение слов — занятие малоприятное не только для мальчика, но и для взрослого человека, — то присоедините к этому ознакомление с какими-нибудь реальными вещами, начиная с предметов наиболее наглядных, как, напр., минералы, растения, животные, деревья, их различные породы, способы их разведения и т. п., причем ребенку можно сообщить много такого, что впоследствии окажется для него небесполезным; в особенности же полезно знакомить его с географией, астрономией, анатомией. Но чему бы ни стали учить его, помните, что не следует обременять его слишком многим зараз или делать для него что-либо обязательным кроме добродетели и ставить ему в вину что-либо другое, кроме действительного порока или видимого стремления к последнему.

§ 170. Но если в конце концов ваш ребенок все-таки должен поступить в школу для изучения латинского языка, то, пожалуй, я напрасно говорю вам о том методе, который считаю наилучшим в деле преподавания, так как вам всё равно придется подчиниться установленному в школах порядку, и, разумеется, нельзя надеяться, чтобы его изменили для вашего сына. Но по крайней мере постарайтесь добиться, чтобы его избавили от сочинения латинских тем и декламаций, в особенности же от писания стихов. Вы можете заявить, — если только ваши доводы подействуют, — что не имеете ни малейшего намерения сделать из вашего сына латинского поэта или оратора, что вы желаете только того, чтобы он был в состоянии понимать латинских авторов, и что, как вы замечали, те, которые преподают какой-нибудь живой язык, никогда не занимают своих учеников сочинением французских или итальянских речей и стихов, имея в виду только познакомить их с языком, а никак не развивать в них творчество.

§ 171. Но скажу несколько подробнее, почему я считаю нежелательным, чтобы ребенка заставляли писать латинские сочинения и стихи: во-первых, что касается до сочинений, то, по-видимому, писание их доставляет мальчикам некоторую пользу, научая их говорить красиво и хорошо обо всяком предмете, что было бы, конечно, весьма полезно, если бы этого действительно можно было достигнуть таким способом, так как ничто не подходит так к джентльмену и не выставляет его в наилучшем свете во всех житейских положениях, как умение говорить красиво и впопад. Однако я думаю, что сочинения, которыми занимают детей в школе, нисколько не служат этой цели. Чтобы убедиться в этом, стоит только взглянуть, какая работа задается мальчику при этом случае; напр., он должен написать рассуждение на какую-нибудь латинскую сентенцию, вроде Omnia vincit amor или Non licet in bello bis peccare и т. п. Бедный мальчик, не имеющий ни малейшего понятия о вещах, о которых он должен говорить (ибо оно приобретается только временем и опытом), должен подвергать свой ум пытке, чтобы найти что-нибудь, что он мог бы сказать о предмете, который ему совершенно неизвестен, так что получается нечто вроде египетской работы: заставляют делать кирпичи тех, у кого нет для этого никакого материала. И потому бедные дети отправляются в таких случаях к старшим ученикам и просят их «одолжить им немножко смысла», — просьба, пожалуй, настолько же основательная, насколько комичная. Прежде чем человек сделается способным рассуждать о каком-нибудь предмете, необходимо, чтобы этот предмет был знаком ему; в противном случае заставлять его говорить о нем было бы также нелепо, как заставлять слепого говорить о красках или глухого о музыке. И разве вы не сочли бы помешавшимся того, кто обратился бы за разъяснением какого-нибудь спорного юридического вопроса к человеку, ничего не понимающему в наших законах? Но скажите, пожалуйста, что же понимают школьники в тех вещах, о которых их заставляют писать рассуждения, думая этим развить их соображение.

§ 172. Примите затем в соображение язык, на котором дети должны писать подобные рассуждения: это язык латинский, т. е. язык, чуждый их стране, давно уже нигде не употребляемый и такой, на котором им впоследствии никогда не придется говорить, по крайней мере, в девятисот девяноста девяти случаях из тысячи; наконец язык, формы которого настолько разнятся с нашими, что самое превосходное знание его дает очень мало мальчику в смысле чистоты и изящества. Кроме того, нам так мало представляется случаев сочинять рассуждения на нашем собственном языке в какой бы то ни было отрасли практической жизни, что я не вижу ни малейшего основания придавать такое значение этим упражнениям, разве только если мы вообразим, будто посредством латинских сочинений мы выучим людей говорить хорошо экспромтом по-английски? Я думаю, что гораздо более целесообразным средством для этого было бы предлагать молодым джентльменам, достигшим известного возраста, какие-нибудь разумные и полезные вопросы о предметах, доступных их кругозору, и заставлять их отвечать на эти вопросы немного подумав, без всякого писания; а что касается до результатов такого приема, то посмотрите, пожалуйста, кто говорит лучше относительно всякого дела, когда представляется к тому случай: те, которые привыкли предварительно сочинять и записывать то, что им нужно сказать, или те, которые, наметив себе в уме только самую суть дела, приучают себя говорить тотчас же? А судя по этому, едва ли можно думать, что произнесение заученных речей да писание сочинений подготовит молодого джентльмена для жизни и дела.

§ 173. Быть может, мне возразят, что мальчиков заставляют писать латинские сочинения только для того, чтобы они усваивали себе лучше язык. Действительно, об этом собственно и следует заботиться в школах; но писание подобных сочинений нисколько не ведет к этой цели. Оно только мучает ум ребенка приискиванием того, что бы ему сказать, а нисколько не помогает ему узнавать новые слова, так что, работая над темой, они потеют над приискиванием мыслей, а сам язык остается собственно в стороне. Но так как изучение языков довольно неприятно и довольно скучно само по себе, то никак не следует обременять его новыми затруднениями, как это делается при таком методе. Наконец, если уж непременно нужно развивать подобными упражнениями соображение мальчиков, то пусть они пишут сочинения по-английски, так как в таком случае они имеют в своем распоряжении слова и выражения и могут гораздо лучше разобраться в своих мыслях, выражая их на родном языке; а если вы хотите научить их по-латыни, то делайте это наиболее легким способом, не утомляя их и не вселяя в них отвращения от столь неприятных занятий, как сочинение латинских речей.

§ 174. Если всё вышеизложенное может послужить доводом против писания детьми латинских сочинений, то я имею сказать еще больше и с еще большим основанием против писания ими стихов какого бы то ни было рода; если у ребенка нет способностей к поэтическому творчеству, то совершенно бессмысленно мучить его и заставлять терять время на то, в чем он всё равно никогда не достигнет успеха, а если у него есть поэтическая жилка, то, на мой взгляд, было бы весьма странно, если бы какой-нибудь отец стал поощрять в своем сыне этот талант. Мне кажется, наоборот, родители должны по мере возможности подавлять этот поэтический пыл, и я решительно не вижу основания, почему бы отец мог пожелать, чтобы из его сына вышел поэт, по крайней мере если он не хочет увидать в нем отвращения ко всяким другим занятиям. И это еще не всё; если он окажется удачным стихотворцем и приобретет репутацию остряка, то сообразите, пожалуйста, в какой компании и в каких местах он будет по всему вероятию тратить свое время, да, вероятно, и состояние, так как весьма редко видано, чтобы кто-нибудь открывал золотые или серебряные рудники на Парнасе. Там очень приятный воздух, но совершенно бесплодная почва, и что-то не видно людей, которые приумножали бы свое достояние собранными на ней плодами. Поэзия и картеж, идущие обыкновенно рука об руку, сходятся и в том, что редко приносят кому-нибудь пользу, кроме тех, кто живет на чужой счет. Люди состоятельные, предавшись этим занятиям, кончают обыкновенно проигрышем, и хорошо еще, если им удается отделаться половиной состояния. Поэтому, если вы не хотите, чтобы ваш сын наигрывал на скрипке всякой веселой компании, без чего гулякам было бы не так сподручно провести свой вечер в пьянстве и распутстве, — если вы не хотите, чтобы он тратил свое время и состояние на увеселение других и презирал грязные десятины, доставшиеся ему в наследство от предков, — то вам нечего особенно заботиться о том, чтобы из него вышел поэт, или чтобы его учитель посвятил его в искусство сочинять стихи. Но если вы, несмотря на всё это, видите в стихотворстве желательное для вашего сына занятие, как развивающее его фантазию и способности, то согласитесь по крайней мере с тем, что вашему сыну гораздо лучше читать хороших латинских и греческих поэтов, чем писать самому скверные стихи на чужом языке. И я не думаю, чтобы человек, желающий занять выдающееся место в английской поэзии, мог бы достигнуть этого, начав сочинять латинские стихи.

§ 175. Есть еще одна вещь, практикуемая обыкновенно в школах, но которая, как я думаю, только бесполезно затрудняет детей при изучении языков, между тем как, по моему мнению, следует сделать для них это изучение возможно более легким и приятным, устраняя из него всякую излишнюю муку и затруднения. Я хочу сказать об обычае учить наизусть большие отрывки из тех авторов, которых они читают, в чем я не вижу никакой пользы, особенно же для того предмета, которым они заняты. Языкам следует учиться читая или разговаривая на них, но никаких не задалбливая на память разные отрывки из писателей. Человек, у которого голова набита чужими мыслями, приобретает этим только наклонность к педантству, и действительно таким способом можно сделать совершенного педанта, — качество, наименее подходящее для джентльмена. И что может быть смешнее, как примешивать к скудным мыслишкам, выходящим из собственной головы, великолепные мысли того или другого писателя, благодаря которым первые выступают в тем более жалком свете? Ведь это всё равно, что нашивать пурпур и позументы на старое истасканное платье, думая, что оно станет от того наряднее. Правда, когда нам встречается у писателя какое-нибудь место, сто́ящее того, чтобы его запомнить, выраженное притом в прекрасной и законченной форме (каких много у древних писателей), то не лишне заставить выучить его наизусть и упражнять таким образом память учащихся этими великолепными штрихами великих мастеров. Но заучивание наизусть первых попавшихся мест в книге, безо всякого разбора и различия, ведет только к бесплодной потере времени и труда и внушает детям отвращение к книгам, в которых они не находят ничего, кроме бесполезных неприятностей.

§ 176. Мне скажут, что детей заставляют учить наизусть для того, чтобы развивать их память. Было бы весьма хорошо, если бы в этом мнении было столько же разумной основательности, сколько в нем необдуманной уверенности, и если бы оно основывалось более на тщательном наблюдении, чем на традиционном взгляде; ибо очевидно, что силой памяти мы обязаны скорее счастливой организации, чем какому-нибудь упражнению. Правда, вещи, которыми ум заинтересован и идеи которых он освежает частой рефлексией, из боязни, чтобы они не ускользнули от него, способны долее удерживаться им, но опять-таки в пределах природной силы его памяти; ведь отпечаток, сделанный на воске или свинце, не будет сохраняться так долго, как на меди или стали. Пожалуй, если часто возобновлять его, он может сохраниться дольше; но ведь всякое возобновление есть уже новый отпечаток; точно так же и в душе — всякая новая рефлексия есть новое впечатление, и с этим нужно считаться, если мы хотим знать, как долго ум может удерживать его. Поэтому заучиванием наизусть латинских страниц мы столь же мало сделаем память способной к удерживанию вообще, как, вырезывая какое-нибудь изречение на свинце, мы не сделаем его этим способным сохранять другие, прежде вырезанные на нем, знаки. Если бы подобным упражнением можно было усилить свою память и усовершенствовать свои способности, то актеры оказались бы людьми, обладающими наибольшей памятью. Однако опыт показывает, что постоянное заучивание ими ролей нисколько не помогает им помнить тверже всё другое, и что их способности нисколько не увеличиваются от такой практики. Память настолько необходима во всех обстоятельствах жизни, и без ее помощи так мало можно сделать, что нам нечего опасаться, как бы она не ослабела за недостатком упражнения, раз она поддерживается и усиливается упражнением. Но я вообще весьма сомневаюсь, чтобы эта способность ума могла быть улучшена какими-нибудь упражнениями и усилиями с нашей стороны, и уже во всяком случае не теми, какие употребляются с этой целью в грамматических школах. И если Ксеркс, как рассказывают, мог назвать по имени каждого солдата своей армии, состоявшей по крайней мере изо ста тысяч человек, то, я думаю, можно полагать с уверенностью, что он приобрел столь удивительную память никак не заучиванием наизусть уроков в детстве. Ведь я думаю, такой метод упражнения и развития памяти посредством утомительного заучиванья наизусть мало употребляется при воспитании государей. Между тем, если бы он действительно имел те преимущества, которые ему приписывают, то, несомненно, в воспитании государей им пользовались бы не менее, чем и при воспитании школьников из самого низшего класса; ибо государю столь же нужна хорошая память, как и всякому другому; и обыкновенно они обладают этой способностью в такой же мере, как и остальные люди, хотя ее и не развивали в них подобными приемами. По причинам, о которых я уже говорил, наш ум удерживает в памяти всего лучше те вещи, на которые он наиболее обращает внимания и которые его наиболее интересуют, а если прибавить к этому порядок и систему, то вот и всё, чем можно помочь слабой памяти; если же прибегать к каким-либо другим средствам, а в особенности к обременению памяти массой чужих слов, не представляющих для учащегося никакого интереса, то польза от того едва ли будет отвечать хотя бы половине потраченного на это труда и времени.

Я не хочу этим сказать, что вовсе не нужно упражнять память детей. Напротив, ее следует упражнять, но только не заучиванием наизусть целых страниц, которые дети всё равно позабывают и до которых им, раз они сдали свой урок, нет больше никакого дела. Ни память, ни способности нисколько не разовьются от этого. Я уже имел случай говорить, что полезно заучивать на память из писателей; и вот, раз дети запомнят эти мудрые и полезные изречения, заставляйте детей почаще повторять их, чтобы они никогда не забывались ими. Таким образом, помимо той пользы, которую они могут извлечь в будущем из этих мыслей, наравне с другими хорошими правилами и наблюдениями, они приучатся почаще ставить перед собой то, что хранится в их памяти — единственный способ сделать ее живой и сильной. Привычка к этому предохранит их ум от беспорядочного блуждания по сторонам и удержит их мысли от бесплодного и бесцельного мечтания. Поэтому полезно давать им каждый день что-нибудь выучивать на память, но во всяком случае нечто такое, что достойно запоминания и относительно чего вы желали бы, чтобы оно постоянно было готово к их услугам, по вашему ли или по их собственному вызову. Таким образом они приучатся почаще обращать свои мысли внутрь себя, а лучшей умственной привычки нечего им и желать.

§ 177. Но кому бы вы ни доверили воспитание ребенка в его нежные годы, во всяком случае это должен быть человек, который смотрел бы на латынь и другие языки, как на наименее важную часть воспитания, и зная, насколько добродетель и нравственные достоинства выше всякой науки и знания языков, старался бы главным образом образовать душу своих питомцев и вселить в них стремление к добродетели; ибо раз хорошие склонности пустили корни в их сердце, то если даже и пренебрегать несколько всем остальным, последнее не уйдет и придет в свое время; наоборот, если они не запечатлены настолько глубоко, чтобы не дать ходу дурным склонностям, то языки, науки и весь прочий гардероб приличного воспитания не принесет никакой пользы и только сделает человека тем хуже или опаснее. И наконец, как бы ни кричали о важности и трудности изучения латыни, сами матери могут учить детей латинскому языку, если не откажутся посвятить на это часа два или три в день, заставляя ребенка читать вслух евангелие по-латыни; для этого стоит только купить латинский новый завет и, попросив кого-нибудь показать произношение, читать с ребенком каждый день евангелие, сравнивая латинский текст с английским переводом и добиваясь, по мере возможности, понимания латинского текста; а затем можно читать таким же способом басни Эзопа, а за ними Евтропия, Юстина и другие тому подобные книги. Говорю об этом не как о какой-нибудь моей личной фантазии, а как о том, что было испробовано в одном известном мне случае на деле, причем ребенок довольно легко научился таким образом латинскому языку.

Но, возвращаясь к тому, о чем я начал говорить, человек, посвящающий себя воспитанию детей, в особенности же молодых джентльменов, должен обладать кое-чем побольше знания латинского языка или даже наук вообще: прежде всего это должен быть человек добродетельный и благоразумный, обладающий здравым смыслом и мягким характером и умеющий относиться к воспитанникам серьезно и в то же время с любовью. Впрочем, об этом я уже достаточно говорил в другом месте.

§ 178. Одновременно с тем, как мальчик учится латинскому языку, можно учить его, как я говорил, арифметике, географии, хронологии, истории и даже геометрии: если сообщать ему сведения в этих науках на латинском или французском языке (как скоро он понимает тот или другой из этих языков), то таким образом он в одно и то же время приобретет и научные сведения и будет совершенствоваться в языке.

Я посоветовал бы начать с географии. Так как для того, чтобы изучить глобус и познакомиться с положением и границами четырех[7] частей света, равно как отдельных государств и стран, требуются только глаза и память, то ребенок с удовольствием будет учить и запоминать всё это. И я лично знаю одного ребенка, которого мать настолько хорошо выучила географии при помощи такого способа, что, не достигши еще шести лет, он знал границы четырех частей света и мог показать на глобусе любую страну или любую местность на карте Англии, знал большие реки, мысы, проливы и заливы и умел отыскивать широту и долготу всякой страны. Правда, то, что ребенок может выучить при помощи только зрения и памяти, не составляет еще всего, что он должен знать на глобусе, тем не менее это значительный шаг и подготовка к дальнейшему, которая весьма облегчит ему изучение остального, как скоро его ум созреет для последнего. Кроме того, этим выигрывается время, и удовольствие узнавать новые вещи незаметным образом содействует знакомству с языком.

§ 179. Как скоро ребенок запомнил естественные части на глобусе, можно начать учить его арифметике. (Под «естественными» частями я подразумеваю различные очертания частей суши и моря, в связи с их названиями, не касаясь пока тех искусственных и воображаемых линий, которые придуманы в чисто научных целях).

§ 180. Из всех отвлеченных операций арифметические — наиболее легкие и следовательно наиболее доступные уму ребенка. Кроме того, арифметика в таком большом употреблении во всех житейских делах, что почти не в чем нельзя обойтись без ее помощи; с другой стороны, несомненно, что человек сам от себя не может иметь в ней слишком больших и полных сведений; поэтому следует упражнять ребенка в счете, как только он сделается способен к тому, и заставлять его заниматься этим каждый день, пока он не достигнет совершенства.

Как скоро он познакомится со сложением и вычитанием, можно повести его дальше в географии, и когда он будет знать, что такое полюсы, пояса, параллельные круги и меридианы, следует показать ему долготу и широту, употребление карт и способ находить положение стран на глобусе при помощи градусов, помещенных по сторонам карты; и когда он усвоит себе всё это, можно перейти к небесному глобусу и, перебрав с ним снова все круги и остановившись более подробно на эклиптике или зодиаке, заставить его запомнить их ясно и раздельно, наряду с фигурой и положением каждого созвездия, которое сначала можно показать ему на глобусе, а затем на небе.

Когда он познакомится достаточно с созвездиями нашего полушария, можно сообщить ему некоторые сведения о нашем планетном мире; с этой целью полезно сделать для него рисунок Коперниковой системы и уяснить ему на нем взаимное положение планет и их относительную удаленность от солнца, как центра их круговращения, что подготовит его наиболее простым и естественным способом к пониманию движения и теории планет; так как астрономы не сомневаются уже более в движении планет вокруг солнца, то полезно, чтобы он следовал этой гипотезе, которая не только наиболее проста и наименее запутана, но в то же время, по-видимому, и наиболее правдоподобна. Впрочем, здесь, как и вообще во всем, относящемся к ученью, следует всегда начинать с наиболее ясного и простого, предлагать как можно менее сведений зараз и заботиться о том, чтобы они были хорошо усвоены детьми, прежде чем переходить с ними к дальнейшему. Не предлагайте им зараз более одной, вполне простой, идеи и старайтесь, чтобы они хорошенько поняли ее, прежде чем идти дальше; потом присоедините сюда другую, непосредственно примыкающую к первой на пути, ведущем к вашей цели и т. д. Идя таким образом постепенными и незаметными шагами, вы без всякого затруднения разовьете ум детей и расширите их мысли гораздо скорее, чем этого можно было бы ожидать. Вообще же, как скоро мальчик выучился чему-нибудь, нет лучшего способа укрепить его знания в памяти и поощрить его к дальнейшим занятиям, как предложить ему учить других, напр. его меньших братьев и сестер.

§ 181. Когда мальчик познакомится таким образом с земным и небесным глобусами, можно перейти с ним к геометрии; впрочем, я считаю достаточным, если он изучит шесть первых книг Эвклида, ибо я не думаю, чтобы знать больше того было необходимо или полезно для человека, не готовящего себя в ученые по профессии; во всяком случае, если у мальчика окажутся способности или склонность к этой науке, то, приобретя раз от своего наставника эти сведения, он может идти дальше сам без помощи учителя. Но глобус дети должны изучать, и я полагаю, что это изучение можно начинать довольно рано, лишь бы только наставник умел различить, что доступно ребенку и что нет; что же касается до последнего, то здесь можно руководствоваться следующим правилом: детей можно учить всему тому, что доступно внешним чувствам и в особенности зрению, поскольку для всего этого не требуется ничего другого, кроме памяти. Таким образом и очень маленький ребенок может выучить на глобусе, что такое экватор, меридиан и т. п., где Европа, Англия и т. д., почти в то же самое время как он узнает комнаты своего дома, если только не показывать ему слишком много вещей зараз и не переходить с ним на новый предмет прежде, чем он не усвоит себе вполне и не запомнит прежнего.

§ 182. Рука об руку с географией должна идти хронология. Я подразумеваю в данном случае общий обзор ее, так чтобы мальчик получил общую идею о смене времен и о наиболее важных и замечательных в истории эпохах. Без этих двух наук история, являющаяся истинной школой мудрости и гражданственности и долженствующая быть предметом особых занятий для джентльмена и человека дела, — без географии и хронологии, говорю я, история слабо удерживается в памяти и приносит мало пользы, превращаясь в груду внешних фактов, наваленных в одну кучу без всякого порядка и системы. Только благодаря этим двум наукам деяния человечества приводятся в надлежащий порядок по времени и месту, причем они не только легче удерживаются в памяти, но и вообще, только будучи приведены в этот естественный порядок, способны вызвать в уме человека те размышления, которые делают столь полезным чтение исторических книг.

§ 183. Когда я говорю, что мальчик должен знать хронологию, то я не имею здесь в виду спорных вопросов этой науки: количество их столь бесчисленно, и большинство из них представляет так мало важности для джентльмена, что ими решительно не стоит заниматься, хотя бы разрешение их и не представляло особенной трудности; поэтому можно оставить в стороне всю эту ученую пыль, из-за которой хронологи по профессии подымают столько шума. — Что касается до руководства, то я не знаю лучшей книги по хронологии, чем небольшой трактат Страухия Breviarium Chronologicum, напечатанный в двенадцатую долю, из которого вы можете выбрать то, что нужно молодому джентльмену знать из хронологии, так как нет надобности обременять его всем содержанием трактата. В нем вы найдете все наиболее замечательные эпохи, сведенные к юлианскому периоду, — метод, наиболее легкий, простой и верный, какой только можно употреблять в хронологии. К трактату Страухия можно присоединить Таблицы Гельвика — труд, к которому можно обращаться во всех нужных случаях.

§ 184. Нет ничего, что было бы так поучительно и в то же время так занимательно, как история. Первое из этих свойств делает ее достойной изучения взрослых, а последнее заставляет считать ее пригодной для мальчика. Поэтому как скоро он овладеет хронологией и, ознакомившись с различными летосчислениями, употребляемыми в нашей части света, будет в состоянии переводить их на юлианский период, следует дать ему какого-нибудь латинского историка; при выборе его следует руководствоваться легкостью стиля, ибо, с чего бы он ни начал, хронология не даст ему спутаться, а занимательность изложения будет привлекать его к чтению, и таким образом он незаметно для самого себя будет делать успехи и в латинском языке без тех огорчений и неприятностей, которым подвергаются дети, когда их заставляют читать, только для того, чтобы они научились языку, книги, превышающие их понимание, как, напр., сочинения римских ораторов и поэтов. После того как мальчик прочтет и усвоит себе наиболее легких для понимания историков, как то: Евтропия, Юстина, Квинта Курция и т. п., дальнейшие писатели не представят для него большого затруднения. Таким образом, идя постепенными шагами и начав с исторических писателей, как наиболее легких и доступных, он может перейти в конце концов и к другим, наиболее трудным авторам, каковы Цицерон, Вергилий и Гораций.

§ 185. Раз молодой человек с самого детства и по поводу всевозможных случаев наставлялся в добродетели и притом более путем практики, чем каких-нибудь правил, и раз он приобрел себе привычку предпочитать добрую репутацию удовлетворению своих вожделений, то я, право, не знаю, нужно ли ему читать какие-нибудь другие нравоучительные произведения, кроме Библии, и нужно ли давать ему какую-нибудь систему морали, по крайней мере прежде, чем он не прочтет De officiis Цицерона, не в качестве школьника, читающего это сочинение ради обучения латыни, а с целью наставить себя в началах и правилах добродетели, чтобы руководствоваться ими в своей жизни.

§ 186. Когда молодой джентльмен усвоит себе De officiis Цицерона и небольшое сочинение Пуффендорфа De officio hominis et civis, можно будет дать ему книгу Гуго Гроция De jure belli et pacis или еще лучше De jure naturali et gentium того же Пуфендорфа, откуда он может узнать о естественном праве, о происхождении и основании общества и об обязанностях, вытекающих отсюда. Эта общая часть права и история — суть предметы, относительно которых джентльмен не должен ограничиваться только поверхностным знакомством, но над которыми ему следует работать постоянно, никогда не оставляя своих занятий. Разумный и благовоспитанный молодой человек, который хорошо знаком с общей частью гражданского права (трактующей не о частных пререканиях, но об общем характере дел и сношений цивилизованных наций, основанном на началах разума), при этом знает по-латыни и хорошо пишет, может идти куда угодно, с полной уверенностью, что всюду найдет себе занятие и приобретет уважение других.

§ 187. Было бы странно, если бы джентльмен не знал законов своей страны. Знание их настолько необходимо во всех житейских положениях, что я не знаю ни одной должности, начиная с мирового судьи и кончая министром, которую можно было бы занимать без этого знания. Я имею здесь в виду не какое-нибудь кляузничанье и крючкотворство. Джентльмен, долг которого отыскивать истинное право, а не способы обходить его, загораживая ими беззаконие, должен быть настолько же далек от такого расчета при изучении законов, насколько он обязан заниматься им с целью быть полезным своему отечеству. Ввиду этого для джентльмена, желающего изучить законы своей страны, не ставя, однако, себе задачи быть юристом по специальности, лучше всего ознакомиться с нашей конституцией и государственным управлением по старым книгам общего права и по некоторым новейшим писателям, давшим изложение этого предмета, а затем, составив себе общую идею обо всем этом, читать нашу историю, присоединяя к царствованию каждого государя законы, изданные в его время. Таким образом он узнает, что давало повод к изданию тех или других законов, и какое значение следует им придавать.

§ 188. Так как в обычном плане обучения за грамматикой непосредственно следуют риторика и логика, то, вероятно, покажется странным, что я сказал так мало о них, но это по той причине, что молодые люди выносят обыкновенно очень мало пользы из этих двух наук. Ибо мне очень редко, или лучше сказать, никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь приобретал способность правильно рассуждать или красиво говорить благодаря правилам, которыми думают научить этому. Поэтому я посоветовал бы, чтобы молодых людей знакомили с этими правилами по самым кратким системам, не останавливая их долго на изучении всех этих формальностей. Умение правильно рассуждать основывается вовсе не на praedicamenta и praedicabilia и состоит не в том, чтобы говорить in modo и in figurus[8]. Впрочем, в настоящую мою задачу не входит останавливаться на этом вопросе. Возвращаюсь к предмету нашего рассуждения. Если вы хотите, чтобы ваш сын правильно рассуждал, заставляйте его читать Чиллингворта[9]; а если вы хотите, чтобы он красиво говорил, заставляйте его читать Цицерона, который даст ему истинный образец красноречия, равно как изящно написанные английские книги, чтобы он мог усовершенствовать свой стиль и в своем родном языке.

§ 189. Если польза и цель правильного рассуждения заключаются в том, чтобы иметь правильные идеи и здоровое суждение о вещах, различать истинное от ложного, справедливое от несправедливого и действовать сообразно с этим, то отнюдь не допускайте, чтобы ваш сын воспитывался на диспутировании, упражняясь ли в этом сам, или восхищаясь им в других, по крайней мере если вместо полезного и способного человека вы не хотите сделать из него бесполезного спорщика, упорно настаивающего на своем и полагающего свою славу в том, чтобы всем и всему противоречить, или, — что еще хуже, — подымающего спор из-за всякого пустяка не ради истины, а только ради того, чтобы оставить за собой последнее слово. Нет ничего более недостойного честного человека и менее подходящего для джентльмена, да и вообще для всякого, кто претендует на имя разумного существа, как не подчиняться здравому смыслу и убедительности ясных доводов. Может ли что-либо быть более несогласным с приличной беседой и целью всякого спора, как не принимать никакого ответа, как бы он ни был полон и удовлетворителен, но продолжать препираться до тех пор, пока двусмысленные слова дают «medium terminum» и «distinctionem»,[10] не заботясь о том, идет ли это к делу, есть ли в том какой смысл и согласно ли, наконец, это с прежними словами диспутанта или совершенно им противоречит! Говоря в коротких словах, всё искусство диспутирования сводится к тому, что оппонент никогда не довольствуется ответами диспутанта, а диспутант, со своей стороны, не уступает никаким доводам оппонента, и так они и должны действовать, что бы там ни сталось с истиной, если только не хотят прослыть за жалких простаков, не умеющих поддержать того, что раз утверждали, в чем, собственно, и состоит главная цель и слава диспутирования. Между тем найти и поддержать истину можно только при помощи серьезного и основательного исследования самих вещей, а никак не при помощи искусственных терминов и аргументаций, которые, будучи весьма далеки от того, чтобы вести людей к открытию истины, приучают только к запутывающему и фальшивому употреблению двусмысленных слов, т. е. к такому способу речи, который совершенно бесполезен и бесчестен и наименее подходит для джентльмена и вообще для всякого искреннего приверженца истины.

Нет большего недостатка для джентльмена, как не уметь хорошо выражаться в разговоре или в письме. А между тем сколько приходится видеть людей, которые живя в своих имениях и нося звание джентльмена, коего им следовало бы иметь и качества, не умеют рассказать, как следует, простой истории, не говоря уже об умении изложить ясно и убедительно какой-нибудь деловой вопрос. Впрочем, я думаю, что здесь виноваты не столько они сами, сколько их воспитание; ибо я должен отдать своим соотечественникам ту справедливость, что, раз они принимаются за что-нибудь серьезно, то делают это нисколько не хуже своих соседей. Их учили риторике, но никогда не учили говорить и писать как следует на том языке, которым им приходится пользоваться всю жизнь, как будто умение хорошо говорить тождественно с умением назвать разные риторические фигуры, украшающие речь искусников. Ведь оно, как и всё, основывающееся на практике, приобретается вовсе не правилами, а упражнением сообразно с хорошими правилами или еще лучше подражанием хорошим образцам, до тех пор пока дело не войдет в привычку и не сделается вследствие этого совершенно легким.

Ввиду этого было бы недурно заставлять детей, как только они к тому способны, рассказывать маленькие известные им истории, исправляя сначала самые крупные ошибки в сопоставлении фактов. Исправив одни, указывайте им на другие и т. д. до тех пор, пока не будут устранены все или по крайней мере наиболее грубые. Как скоро они будут в состоянии передать порядочно рассказ, заставляйте их делать письменные изложения. Материал для этого могут доставить басни Эзопа, — почти единственная книга, которую я считаю пригодной для детей, и на которую я уже указывал, говоря о переводах с латинского. — Как скоро они будут в состоянии писать без грамматических ошибок и излагать последовательно различные части рассказа, не употребляя безвкусных и некрасивых выражений, то если вы желаете еще больше усовершенствовать их в этом первом шаге к искусству говорить, не требующем притом никакой изобретательности, вы можете обратиться к Цицерону и на правилах, указываемых этим великим мастером в первой книге de Inventione (§ 20), показать им, в чем состоит искусство и изящество хорошего рассказа, сообразно с различными его предметами и целями. Для каждого из этих правил можно подыскать примеры и показать на них, как другие применяли их к делу. У древних авторов вы найдете множество мест, которые можно предложить учащимся не только для перевода, но и в качестве образцов для подражания.

Как скоро они в состоянии писать связно, точно и последовательно по-английски и выработали себе порядочный стиль, заставляйте их писать письма, не требуя от них в данном случае каких-нибудь блесток остроумия или светских комплиментов, а приучая их к простому, незапуганному и естественному способу выражения. Раз они достигли этого, дайте им прочесть письма Вуатюра,[11] как образец переписки в вежливом, веселом или шутливо насмешливом тоне; к ним вы можете присоединить и письма Цицерона, как образцовый пример деловой или дружеской переписки. Нам вообще так часто приходится писать письма, что всякому джентльмену придется показать свое искусство в этом деле. Обстоятельства ежедневно будут заставлять его прибегать к перу, и, не говоря уже о том, что неискусность его в этом отношении может отразиться на его делах, письмами человек гораздо больше выставляет на суд свое умение жить, взгляды и способности, чем разговором, в котором промахи и ошибки, умирающие обыкновенно вместе с звуком, давшим им жизнь, не могут подлежать столь строгому суду и гораздо легче ускользают от внимания критиков.

Если бы воспитание детей велось обыкновенно как следует, отвечая своей истинной цели, то никому бы и в голову не пришло пренебрегать столь существенной стороной обучения и мучить детей писанием латинских стихов и сочинений, подвергая их головы превышающей их силы пытке и только задерживая этими нелепыми затруднениями те успехи, которые они могли бы сделать в языке. Но таков уже установившийся обычай, и у кого хватит смелости противиться ему? Да и можно ли требовать от ученого наставника (могущего перечесть по пальцам все тропы и фигуры в риторике Фарнабия)[12], чтобы он научил своего питомца изящно выражаться по-английски, если это, по-видимому, столь мало входит в его задачу и намерения, что любая мать (которую он, конечно, презирает как невежду, ибо она не прочла ни одной системы логики или риторики) значительно превосходит его в этом искусстве. О чем бы человек ни говорил или писал, ничто не придает его словам такого изящества и не доставляет им более благосклонного приема, как правильный язык; и раз английский джентльмен должен пользоваться постоянно английским языком, то этим языком он и должен всего больше заниматься, обрабатывая и совершенствуя свой стиль. Конечно, быть может тот, кто говорит и пишет по-латыни лучше чем по-английски, заставит больше говорить о себе, но для него было бы гораздо почетнее выражаться хорошо на своем собственном языке, которым он пользуется каждую минуту, чем снискивать себе пустую хвалу за совершенно бесполезное качество. Тем не менее нигде не обращают внимания на усовершенствование молодых людей в их собственном языке; так что, если между нами и попадется кто-нибудь, говорящий по-английски более легким и чистым языком, чем обыкновенно, то причину этого следует скорее приписать случаю или таланту, вообще чему угодно, только не воспитанию или заботам учителя. Наставник, воспитавшийся на латыни и греческом (хотя бы сам и не далеко ушел в них), считает обыкновенно ниже своего достоинства наблюдать за тем, как пишет или говорит его питомец по-английски. Но ведь то — ученые языки, которые одни-де заслуживают того, чтобы ими занимались ученые люди, что же касается до английского, то это де язык «непросвещенной черни». А между тем мы видим, что государственная мудрость некоторых из наших соседей[13] не считает недостойным попечений общества поощрять и награждать тех, кто посвящает себя совершенствованию своего родного языка, и у них не считается маловажным делом работать над его совершенствованием и обогащением. Для этого воздвигаются академии и учреждаются пенсии, и среди писателей происходит величайшее соревнование в том, кто пишет наиболее правильно. И мы видим, чего они достигли этим и насколько сделали распространенным свой язык, быть может самый несовершенный из всех языков Европы, в особенности, если посмотреть, чем он был несколько царствований тому назад, каков бы он ни был в настоящее время.

Среди римлян самые выдающиеся лица упражнялись ежедневно в своем языке, и история до сих пор сохранила имена ораторов, которые преподавали латинский язык римским императорам, хотя он и был их родным языком. Греки относились еще заботливее к своему языку; они считали все языки, кроме своего, варварскими, и, по-видимому, ни один иностранный язык не изучался этим просвещенным и высокодаровитым народом, хотя и несомненно, что кое-что из своих знаний и философии они заимствовали от других народов.

Я не отрицаю этим латинского и греческого языков; наоборот, я думаю, что их следует изучать и что каждый джентльмен должен понимать по крайней мере по-латыни; но какие бы иностранные языки ни изучал молодой джентльмен (а чем больше он их будет изучать, тем лучше), изучать с особой тщательностью он должен свой родной язык и должен стараться достигнуть в нем легкости, изящества и ясности речи; а для этого ему следует ежедневно упражняться в нем.

§ 190. Что касается до натуральной философии[14], как умозрительной науки, то я не думаю, чтобы мы обладали таковой, и, быть может, имею основание думать, что и впредь никогда не будем обладать ею. Жизнь природы создана столь высокой премудростью и совершается путями, столь превосходящими нашу проницательность и понимание, что мы никогда не будем в силах постигнуть их в форме науки. Так как натуральная философия есть знание начал, свойств и действий вещей, поскольку они существуют сами по себе, то, по моему мнению, она состоит из двух частей, из которых одна занимается духом, его природой и качествами, а другая — телами. Первую часть относят обыкновенно к метафизике, но под какую бы рубрику мы ее ни помещали, я думаю, что исследование духа и его природы должно предшествовать исследованию материи и тел не в качестве какой-либо науки, представленной в системе и трактуемой по научным принципам, а в качестве некоторого расширения и дополнения нашего познания о мире ду́хов, почерпаемого нами из разума и откровения. И так как более пространные представления о других духах, кроме бога и нашей души, получаются нами из откровения, то из него и должны молодые люди почерпать свои сведения о них. Для этого было бы полезно составить для молодых людей хорошую библейскую историю и изложить в ней в последовательном порядке всё, что уместно поместить в ней, опуская всё то, что доступно только зрелому возрасту. Таким образом можно было бы избежать той путаницы мыслей, которая вызывается обыкновенно безразличным чтением священного писания так, как оно изложено в наших библиях. Кроме того, из этого можно было бы извлечь еще одну пользу: благодаря чтению такой истории, в которой ду́хи играют столь значительную роль во всех обстоятельствах, дети приобретали бы мало-помалу представление о них и верование в них, что послужило бы хорошей подготовкой к изучению тел, ибо, если мы не составим себе ясного представления о ду́хах, то наша философия будет очень односторонней и недостаточной, упуская из виду благороднейшую и могущественнейшую часть творения.

§ 191. Я считал бы кроме того полезным сделать краткое и простое извлечение из этой библейской истории, которое содержало бы в себе самое существенное и замечательное, и знакомить с ним детей, как только они научатся читать. Хотя таким образом они и получат некоторые сведения о ду́хах, но это нисколько не противоречит тому, что я говорил выше, а именно, что не следует затруднять ум маленьких детей представлениями о ду́хах. Говоря это, я имел в виду, что не следует вселять в их нежные души представлений о призраках, привидениях и выходцах с того света, чем так любят пугать детей няньки и другие приставленные к ним лица с целью вызвать их послушание, ибо такой прием оставляет пагубные последствия на всю их жизнь, отдавая их во власть страхов, боязливости, слабости и суеверия. Вступив же впоследствии в свет и завязав сношения с людьми, они начинают стыдиться этой слабости и тяготиться ею, и нередко случается, что, желая излечить себя вполне от этих страхов и освободиться от давящего их бремени, они отбрасывают всякую мысль о ду́хах, впадая таким образом в другую, еще худшую, крайность.

§ 192. Основание, по которому я желал бы, чтобы молодые люди познакомились с миром ду́хов и прониклись тем, что говорит на этот счет священное писание, прежде чем приступить к изучению тел и натуральной философии, заключается в следующем: так как материя есть нечто такое, что постоянно действует на наши чувства, то она настолько овладевает нашей душой, что мы склоняемся отрицать всё нематериальное, и такой предрассудок, раз установившись, не оставляет никакого места признанию духов или вере в то, что в природе существует нечто нематериальное, хотя очевидно, что при помощи одной идеи материи и движения нельзя объяснить ни одного великого явления природы, как например факта тяготения. Я не думаю, чтобы можно было объяснить это общее явление каким-нибудь естественным действием материи или каким-нибудь законом движения, а только положительной волей высшего существа, определившего это так. Подобным же образом, так как нельзя объяснить потопа, не прибегая к чему-либо, выходящему за пределы обычного течения природы, то предоставляю судить, нельзя ли объяснить Ноев потоп более удовлетворительно, чем всякой другой употреблявшейся до сих пор гипотезой, тем, что бог переместил на время центр тяжести земли, — факт столь же допустимый, как и само тяготение, и происшедший, быть может, вследствие легкого изменения неизвестных нам причин. Мне возразят на это, что перемещение центра тяжести произвело бы только местный потоп. Но, раз допустив возможность такого изменения, нетрудно принять, что действием божественной силы центр тяжести, помещенный на надлежащем расстоянии от центра земли, мог вращаться вокруг последнего в течение известного времени и сделать таким образом потоп всемирным. Такой гипотезой, я полагаю, можно гораздо удовлетворительнее объяснить все явления потопа, описанные Моисеем, чем теми сомнительными предположениями, к которым прибегают в этом случае. Впрочем, здесь не место заниматься этим вопросом, который я затронул лишь мимоходом, чтобы показать, насколько необходимо прибегать при объяснении природы к чему-то сверхматериальному, и что познание духов и их могущества, которому Библия приписывает столько действия, является прекрасной подготовкой для этого; причем отлагаю до более удобного случая более подробное объяснение нашей гипотезы и применение ее ко всем сторонам потопа и тем трудностям, которые представляются при изложении его в Библии.

§ 193. Но возвратимся к натуральной философии. Несмотря на то, что, можно сказать, весь мир полон системами натуральной философии, я не знаю ни одной, которую можно было бы дать молодому человеку для изучения в качестве науки, в которой он мог бы найти истину и достоверность, т. е. то, чего можно ожидать от каждой науки. Я не хочу этим сказать, что не нужно читать никаких систем натуральной философии. В наш просвещенный век джентльмену необходимо познакомиться с некоторыми из них, хотя бы для того, чтобы при случае быть в состоянии поддержать разговор об относящихся сюда предметах[15]. Но дадим ли мы ему систему Декарта, как наиболее распространенную в настоящее время, или сочтем более удобным дать ему краткий обзор ее или других систем, во всяком случае я думаю, что читать разные системы натуральной философии, которые в ходу в нашей части света, следует больше для того, чтобы познакомиться с гипотезами, терминологией и способами рассуждения различных школ, чем в надежде приобрести этим удовлетворительное и достоверное знание явлений природы. Можно только сказать, что представители корпускулярной теории[16] в большинстве случаев говорят понятнее, чем перипатетики, царившие непосредственно перед ними в школах. Если же кто-нибудь пожелает кинуть взгляд назад и узнать различные мнения древних, то пусть он прочтет «Систему» д-ра Кудворта[17], где этот ученый столь полно и обстоятельно собрал и объяснил мнения разных греческих философов, что из этой книги более, чем из какой-либо другой, можно узнать, на каких принципах они строили свои учения и какие гипотезы отличают их друг от друга. Впрочем я не хотел бы отклонять кого бы то ни было от изучения природы под тем предлогом, что то знание ее, которым мы обладаем или которого можем достигнуть, не складывается в форму науки[18]. Во всяком случае в природе множество таких вещей, которые необходимо знать джентльмену и которые вполне вознаграждают приносимыми ими удовольствием и пользой труд любознательного исследователя. Но, я полагаю, такие вещи можно скорее найти у тех писателей, которые занимались рациональными опытами и наблюдениями, чем у тех, которые составляли чисто спекулятивные системы. Таковы, например, сочинения мистера Бойля[19], которые, наряду с сочинениями других авторов, посвященными экономике, лесоводству, садоводству и т. п., весьма полезно читать джентльмену, как скоро он ознакомился несколько с наиболее распространенными из систем натуральной философии.

§ 194. Хотя системы физики, которые мне приходилось видеть до сих пор, не дают нам достоверного и вполне научного знания, которое охватывало бы всё здание натуральной философии, начиная с первых принципов тел вообще, тем не менее несравненный мистер Ньютон показал нам, насколько математика, приложенная к известным областям природы, может при помощи известных принципов, оправдываемых фактами, подвинуть нас в познании хотя бы отдельных областей вселенной, непостижимой для нас в ее целом. И если бы другие дали нам столь же верное и точное описание каких-либо других областей природы, какое этот ученый сделал относительно нашего планетного мира и наиболее замечательных явлений, наблюдаемых в нем, в своем превосходном труде «Philosophiae naturalis principia mathematica», то мы могли бы надеяться получить со временем гораздо более достоверное и очевидное знание многих частей удивительного механизма мира, чем какого достигли до сих пор, и хотя очень мало людей, настолько сведущих в математике, чтобы понять вполне демонстрации мистера Ньютона, тем не менее, принимая во внимание отзывы наиболее сведущих математиков, исследовавших их и признавших их неопровержимыми, книга мистера Ньютона вполне заслуживает прочтения и принесет немало пользы и удовольствия тому, кто, желая уразуметь движения, свойства и действия больших масс вещества в нашей солнечной системе, усвоит хотя бы одни выводы этого сочинения, на которые можно положиться, как на вполне доказанные истины.

§ 195. Вот то, чему следует, по моему мнению, учить молодого джентльмена. — Вероятно, покажется странным, что я не сказал ни слова о греческом языке, между тем как у греков мы находим, так сказать, источник современной европейской учености. Я согласен, что мы значительно обязаны нашей наукой этому народу, и даже прибавлю, что человек, не знающий по-гречески, не может считаться ученым. Но ведь в настоящем сочинении я говорю о воспитании не ученого по профессии, а просто джентльмена, которому, хотя по нашим временам и необходимо, но в то же время совершенно достаточно знания языков латинского и французского. Во всяком случае, если со временем молодой человек пожелает продолжать свои научные занятия и познакомиться с греческой литературой, то он может самостоятельно научиться греческому языку; а если у него нет никакой склонности к этому, то изучение греческого языка под руководством наставника было бы только бесполезной тратой времени и труда на то, что он всё равно забросит и забудет, лишь только сделается взрослым. В самом деле, даже среди ученых людей много ли найдется таких, которые сохранили бы вынесенное ими из школы знание греческого языка или настолько усовершенствовались в нем, чтобы свободно читать и понимать греческих авторов?

Чтобы покончить с этим отделом, касающимся образования молодого джентльмена, замечу, что задача воспитателя состоит не только в том, чтобы научить своего питомца разным наукам, сколько в том, чтобы внушить ему любовь и уважение к науке и указать ему путь к самостоятельному усовершенствованию себя в ней, раз у него явится к тому охота.

Я позволю себе привести относительно языков мнение одного очень умного писателя, (La Bruyère, Moeurs du siècle, pp. 577, 662), стараясь по возможности передать его мысль в его подлинных выражениях: «Изучение языков никогда не лишнее для детей; они полезны людям во всех положениях и открывают доступ как к самым глубоким, так и к самым легким и приятным познаниям. И если откладывать изучение их до более зрелого возраста, то у молодых людей или не достанет решимости посвятить себя им, или не хватит выдержки продолжать эти занятия; а если им и удастся выдержать себя, то это значило бы посвящать на изучение языков время, назначенное для иных занятий, и принуждать себя к занятию словами в том возрасте, который требует уже вещей; во всяком случае это значило бы терять лучшие и прекраснейшие годы жизни. Широкий фундамент языкознания может быть заложен только в то время, когда всякие впечатления легко и глубоко воспринимаются душой, когда память еще свежа, деятельна и крепка, когда ум и сердце свободны еще от страстей, забот и желаний, и когда те, от кого ребенок зависит, имеют достаточно авторитета, чтобы поддерживать в нем непрерывное прилежание. Я убежден, что столь незначительное количество истинно образованных людей наряду с такой массой верхоглядов объясняется именно забвением этого правила».

Я думаю, все согласятся с этим наблюдательным писателем, что изучению языков нужно посвящать более ранние годы жизни. При этом, конечно, дело родителей и наставников выбрать, каким языкам учить ребенка. Ибо до́лжно сознаться, что было бы напрасной тратой времени и труда заставлять ребенка изучать язык, который никогда не понадобится ему в предназначаемом ему роде жизни, или который он, по своему характеру, всё равно забросит и позабудет, лишь только, став взрослым и избавившись от воспитателя, отдастся своим собственным склонностям, которые, по всей вероятности, не позволят ему уделять свое время на занятие учеными языками или вообще каким бы то ни было языком, кроме того, которым он пользуется постоянно, или к которому его заставят обратиться какая-либо необходимость.

Впрочем, для тех, кто предназначается к ученой профессии, приведу дальнейшие слова того же автора, дополняющие вышеприведенное замечание. Они заслуживают внимания всякого, желающего быть истинным ученым, и воспитатели могут рекомендовать их своим питомцам, как правило при их будущих занятиях: «Изучайте подлинники: это самый короткий, самый верный и самый приятный способ изучения. Почерпайте из первоисточников и не берите из вторых рук: ставьте на первый план произведения великих писателей; работайте над ними, запечатлевайте их в своей памяти и цитируйте их при случае; старайтесь достигнуть полного понимания их во всем их объеме и подробностях; ознакомляйтесь вполне с основными положениями оригинальных писателей, приводите их во взаимную связь и потом уже делайте отсюда выводы. Так поступали первые комментаторы, и вам следует действовать так, как если бы вы находились в их положении. Не довольствуйтесь заимствованным светом комментариев, разве только ваш собственный изменит вам и оставит вас в темноте; ведь эти толкования — не ваши и легко могут изменить вам; наоборот, ваши собственные наблюдения — порождение вашего собственного ума, постоянно находятся у вас под рукой и всегда готовы к вашим услугам при обсуждении, собеседовании или споре. Не лишайте себя удовольствия видеть, что при чтении оригиналов вас ничто не ставит в тупик, кроме неодолимых трудностей, перед которыми останавливаются сами комментаторы и схоласты, эти столь плодовитые по поводу других мест толкователи, которые, вынося торжественно на свет свою ученость, проливают ее на вещи простые и понятные сами по себе, и очень щедры на слова и труд там, где в этом нет никакой надобности. Убеждайтесь таким образом, что только человеческая леность поощряет педантов скорее загромождать, чем обогащать библиотеки, погребая текст под бременем комментариев, и вы увидите, что она сама себе роет здесь яму, только умножая количество чтения, исследований и труда, которого она хотела избежать».

Хотя эти слова, по-видимому, могут интересовать только ученых, тем не менее они настолько важны для надлежащего направления их воспитания и занятий, что, надеюсь, меня не будут порицать за то, что я привел их здесь, в особенности если принять во внимание, что они могут пригодиться и тем джентльменам, которые пожелали бы проникнуть несколько поглубже одной поверхности вещей и составить себе более солидный и основательный взгляд в той или другой области знания.

Говорят, что порядок и устойчивость всего больше отличают людей друг от друга. По крайней мере я уверен, что ничто так не сокращает и не расчищает дороги для учащегося, позволяя ему идти вперед без большого затруднения, как хороший метод. Поэтому наставник должен уяснить своему питомцу важность метода, приучить его к порядку и научить методичному мышлению; показать, в чем оно состоит и каковы его преимущества; познакомить его с различными методами мышления, как с тем, в котором мы идем от общего к частному, так и с тем, где мы идем от частного к общему; упражнять его в том и другом и показать, в каких случаях тот или другой предпочтительнее и для каких целей каждый из них служит.

В истории до́лжно следовать порядку времени, а в философских исследованиях порядку природы, т. е. подобно тому как при всяком движении вперед мы идем от известного пункта к непосредственно за ним следующему, так и разум должен идти от известного уже ему к ближайшему и стоящему с ним в связи и т. д., подвигаясь к цели своего исследования через наипростейшие и наименее сложные части, на которые может быть разложен данный предмет. Поэтому весьма полезно, чтобы ученик приучился хорошо различать, т. е. иметь раздельные понятия там, где разум находит реальное различие, и не делать словесных различений там, где у него нет ясных и раздельных идей.

Примечания[править]

  1. Бездарные перелагатели псалмов, жившие в XVI в. Прим. перев.
  2. «Королевский дуб» (Royal-Oak) — название игорного дома, в котором процветала эта модная в то время игра. Прим. перев.
  3. Писатель XVII века. Прим. перев.
  4. Автор очень распространенной тогда грамматики. Прим. перев.
  5. Minerva seu de causis linguae latinae, соч. испанского ученого XVI в. Франциска Санхеца Bas Brozas. Сциоппий (Каспар Шопп) — немецкий, Перизоний — голландский ученый XVII века. Прим. перев.
  6. По средневековой традиция грамматика была не пособием при изучении того или другого языка, а общей теорией форм речи, иллюстрировавшейся на примере латинского языка. Прим. перев.
  7. Австралия тогда не считалась отдельной частью света. Прим. перев.
  8. Praedicamenta—логические кагегории, как то: сущность, количество, качество и т. п.; praedicabilia — пять видов сказуемого: род, вид, видовой признак. (differentia), свойство (proprietas) и случайный признак (accidens). Фигуры и модусы — различные роды и виды силлогизма. Прим. перев.
  9. Протестантский богослов, автор соч. «Протестантизм, как истинный путь к спасению» (1637). Прим. перев.
  10. m. t. — средний термин силлогизма, чрез посредство которого большая и меньшая посылки дают заключение; distinctio — различение видов родового понятия. Прим. перев.
  11. Французский стилист, р. 1598 г. Прим. перев.
  12. Был школьным учителем в Лондоне, автор Index rhetoricus scholis accomodatus (1625). Прим. перев.
  13. Подразумеваются французы. Прим. перев.
  14. По тогдашнему словоупотреблению описание фактов природы представляло «историю» (historia naturalis), исследование принципов и процессов, — философию. Следовательно тогдашняя натуральная философия охватывала физику, химию, астрономию и т. п. Прим. перев.
  15. В то время считалось хорошим тоном вести разговор о физических опытах. Прим. перев.
  16. То есть атомистической. Прим. перев.
  17. Полное заглавие: «True Intellectual System of the Universe, wherein all the Reason and Philosophy of Atheism is confounded», 1678. Д-р Кудворт старается доказать, что идея бога содержалась во всех философских системах. Прим. перев.
  18. В настоящее время следовало бы сказать: не представляет собой законченного научного знания, т. е. философии. Прим. перев.
  19. Знаменитый естествоиспытатель XVII века. Прим. перев.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.