НЭС/Бобров, Семен Сергеевич

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Бобров, Семен Сергеевич, — стихотворец (родился, вероятно, в конце 1760-х гг., умер в 1810 г.). Учился в московском университете; был переводчиком в государственной адмиралтейств-коллегии и состоял в комиссии о составлении законов. Печататься Б. начал с 1784 г. Судя по эпиграммам его литературных противников, называвших его Бибрисом, Б. был алкоголик. Этими эпиграмматическими отзывами (кн. П. А. Вяземского, Батюшкова и Пушкина, называвшего его «тяжелым Бибрусом») имя Б. спасено от забвения. Это был писатель действительно тяжелый, о чем дают достаточное понятие самые названия его огромных книг, напр., «Рассвет полночи, или Созерцание славы, торжества и мудрости порфироносных, браненосных и мирных гениев России, с исследованием дидактических, эротических и других разного рода в стихах и прозе опытов». Кроме больших поэм («Таврида, или мой летний день в Таврическом Херсонесе», упомянутый «Рассвет полночи», «Древняя ночь вселенной, или странствующий слепец»), Б. писал и переводил оды, морально-дидактические сочинения; английской литературой он заинтересовался один из первых в России. Он был мистик, но мистицизм его был светлый и гуманный; мистическое чувство питалось в нем масонской практикой и литературой, развившими в нем любовь к символизации, в которой он доходил до чудовищных преувеличений и крайностей. Поэтического дарования в нем не было, и недаром задолго до Вяземского, Батюшкова и Пушкина над ним издевались Сумароков, пародировавший его манеру (в «Оде в громко-нежно-нелепо-новом вкусе»), и Радищев, с насмешкой упоминающий о нем в своей поэме «Бова». Но современники не сумели оценить в Б. литературного теоретика с твердыми и даже прозорливыми взглядами. В те времена, когда литература была еще так молода, Б. почувствовал, как тяжела борьба между замыслом и словесным воплощением. «Язык легок, но сколь обманчив!»—писал он:—«вещь, проходя чрез слух, нередко теряет правоту свою», и смело создавал неологизмы, объясняя: «обыкновенные и ветхие имена, кажется, не придали бы слову той силы и крепости, каковую свежие, смелые и как бы с патриотическим старанием изобретенные имена». Из множества изобретенных им слов, большей частью неуклюже-сложных и безвкусных, некоторые, однако, вошли в обиходную и литературную речь; особенно охотно пользовался он славянизмами, что привлекло к нему симпатии А. С. Шишкова и сделало его посмешищем карамзинистов. Он утверждал, что «рифма никогда еще не должна составлять существенной музыки в стихах», и что она, «часто служа будто некоторым отводом прекраснейших чувствований и изящнейших мыслей, почти всегда убивает душу сочинения», если автор делает ей лишние уступки. Задолго до Бенедиктова, Бальмонта и символистов конца XIX в. Б. ощущал тоску по «неслыханным звукам» и «неведомом языке» и первый заговорил о красоте белого стиха. Русская поэзия не может отвести ему никакого места, но в истории литературной теории и версификации его заслуги неоспоримы.—Биографические и библиографические сведения о Б. см. у В. И. Саитова (сочин. К. Н. Батюшкова, изд. Л. Майкова, II, 536—538), в ст. М. Мазаева («Критико-биографич. словарь рус. писателей и ученых» С. А. Венгерова, IV, 57—65) и у С. Венгерова («Источники словаря рус. писателей», т. I). Л.