Одесса через 100 лет (Дорошевич)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| Одесса черезъ 100 лѣтъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Изданіе Ю. Сандомирскаго, 1895. — С. 62. |
Я прочелъ на ночь одесскія газеты и заснулъ какъ убитый.
Когда я проснулся, было ужъ совсѣмъ свѣтло.
Я позвонилъ.
Вошла какая-то молодая, очень нарядно одѣтая, дама.
Чортъ возьми! Я переконфузился.
— Сударыня! Ради Бога… Я въ такомъ костюмѣ…
Она милостиво улыбнулась.
— Ничего. Я, по обычаю всей одесской прислуги, не обращаю на своихъ хозяевъ ни малѣйшаго вниманія!
— Но, сударыня… Кого я имѣю удовольствіе видѣть?
— Вы имѣете честь видѣть передъ собою, — поправила меня дама, особенно упирая на слова «имѣете честь», — вы имѣете честь видѣть передъ собою вашу горничную!
Я даже подскочилъ на мѣстѣ.
— Мнѣ, конечно, очень пріятно, сударыня…
— Меня зовутъ Аксиньей Григорьевной!
— Мнѣ, конечно, очень пріятно, Аксинья Григорьевна…
— Но такъ какъ вы мой хозяинъ, а я ваша прислуга, — то вы обязаны меня звать многоуважаемой Аксиньей Григорьевной.
— Тьфу! Да я готовъ васъ звать хоть Ксюшей…
— Можетъ быть, со временемъ я и позволю вамъ такъ меня называть! — она сдѣлала мнѣ многообѣщающіе глазки, — если вы этого заслужите! А пока вы обязаны мнѣ, какъ прислугѣ, оказывать всевозможное почтеніе и звать меня многоуважаемой Аксиньей…
— Извольте! Я готовъ. И такъ, многоуважаемая Аксинья Григорьевна, мнѣ, конечно, очень лестно, что вы дѣлаете мнѣ честь, состоя у меня горничной. Но только, мнѣ помнится, у меня была вчера другая многоуважаемая горничная.
— Не вчера, а сто лѣтъ тому назадъ.
— Какъ сто лѣтъ?!
— Сегодня 5-ое іюня 1995-го года. Вы спали ровно сто лѣтъ!
— Какъ? Благодаря одесскимъ газетамъ, я проспалъ даже свою горничную. А она была прехорошенькая.
— Она скончалась въ глубокой старости въ тотъ самый годъ, когда были накрыты крытые рынки.
— Это было?
— Приблизительно въ 1912-мъ году.
— А… Ну, а теперь потрудитесь подать мнѣ, многоуважаемая Аксинья Григорьевна, мои сапоги!
— Съ удовольствіемъ. Но услуга за услугу. Вы должны завязать мнѣ ботинокъ.
И горничная поставила на стулъ прехорошенькую ножку.
— Voila[1]!
— Сударыня…
— Безъ разговоровъ!!!
Она прикрикнула такъ, что я, наконецъ, взбѣсился.
— Сорокъ тысячъ чертей и одна вѣдьма! Потрудитесь, наконецъ, объяснить мнѣ, многоуважаемая Аксинья Григорьевна, кто у кого служитъ? Я у васъ, или вы у меня?! Кажется, это ваша обязанность, миледи моя горничная, прислуживать мнѣ, а не наоборотъ!
Она расхохоталась.
— Да, такъ было сто лѣтъ тому назадъ. Но съ тѣхъ поръ одесская прислуга съумѣла уничтожить этотъ глупый предразсудокъ. Хорошая прислуга на улицѣ не валяется, милостивый государь! И человѣкъ, отыскавшій себѣ хорошую прислугу, долженъ чувствовать себя такимъ-же счастливцемъ, какъ и выигравшій 200 тысячъ. Онъ долженъ уважать, почитать свою прислугу, преклоняться передъ ея добродѣтелями и извинять ея недостатки, оказывать ей уваженіе и преданность, преданность и уваженіе, быть въ дружбѣ съ ея «кумомъ», буде таковой имѣется, и замѣнять, по ея желанію, мѣсто ея кума, буде таковаго не имѣется. Такъ стоитъ въ настоящее время вопросъ о прислугѣ.
— Превосходно, достопочтенная миледи моя горничная! Я готовъ оказывать вамъ уваженіе и преданность и ухаживать за вами, но потрудитесь сказать, сколько-же я долженъ платить вамъ за это жалованья?
— Всего 50 рублей въ мѣсяцъ. Кромѣ того, вы обязаны заплатить мнѣ 15 рублей убытковъ, которые я понесла, благодаря тому, что вы не умерли.
— Какъ? Развѣ и это входитъ въ число моихъ обязанностей?
— Всеконечно. Умереть — это долгъ человѣка передъ природой и своей прислугой. Я думала, что вы заснули на вѣки, и получила 15 рублей задатку за «рекомендацію покойника» отъ одной изъ 555 одесскихъ похоронныхъ конторъ.
— Въ мое время ихъ было только пять!
— Теперь 555, — и вся одесская прислуга состоитъ въ числѣ ихъ агентовъ. Какъ только заболѣваютъ наши хозяева, мы даемъ знать въ контору и получаемъ куртажъ.
— Какъ? Если, напримѣръ, у меня всего-на-всего насморкъ?
— Все равно. Да вотъ, предположимъ, что у васъ насморкъ!
Миледи моя горничная выглянула въ окно и свистнула.
Не прошло 10 секундъ, какъ въ комнату влетѣлъ господинъ въ шляпѣ факельщика и въ николаевской шинели.
— Въ чемъ дѣло?
— Вотъ у моего хозяина насморкъ! — сказала миледи моя горничная.
— О, насморкъ — это очень серьезная вещь. Хорошій насморкъ можетъ повлечь за собой воспаленіе мозга, отъ котораго, въ свою очередь, можно отправиться на тотъ свѣтъ. Въ такомъ случаѣ, позвольте вамъ рекомендовать, милостивый государь, нашу контору. Исполненіе заказовъ скорое и аккуратное. Останетесь довольны! Если хотите, я даже сейчасъ готовъ снять мѣрочку…
Но я поспѣшилъ спрятать ноги подъ одѣяло и отказаться отъ такой предупредительности.
Господинъ въ николаевской шинели пожалъ плечами и убѣжалъ.
— На нашей обязанности, — продолжала миледи моя горничная, — лежитъ даже «вгонять въ могилу» своихъ господъ. Мы за это получаемъ преміи отъ конторъ. Вы видите передъ собой, сударь, горничную, которая награждена уже четырьмя такими преміями.
— Очень пріятно! — поклонился я, — я долженъ вамъ сказать, миледи моя горничная, что имѣю обыкновеніе по утрамъ читать газеты. Не будете-ли любезны, если вашъ кумъ ихъ уже прочиталъ, подать мнѣ мѣстныя газеты.
— Извините, сударь, но въ Одессѣ, кромѣ оффиціальнаго органа, не издается ни одной газеты.
— Не можетъ быть!
— Увѣряю васъ. Вчера еще у насъ было двое редакторовъ. Но изъ нихъ одинъ загрызъ другого, а потомъ загрызся и самъ. Вотъ что говоритъ объ этомъ нашъ оффиціальный органъ.
Въ оффиціальномъ органѣ крупными буквами было напечатано:
«Вчера гуляющіе по Дерибасовской улицѣ были свидѣтелями страшной картины. На проходившаго редактора X. неожиданно наскочилъ изъ-за угла редакторъ Z. и вцѣпился ему въ горло. Черезъ минуту все было кончено. Редактора X. больше не существовало. Редакторъ Z. былъ въ отчаяніи, — ему некого было больше грызть. Въ порывѣ бѣшенства по этому поводу, онъ бросился къ себѣ въ редакцію, перегрызъ всѣхъ сотрудниковъ, и когда-либо въ чемъ-либо виноватыхъ, и ни въ чемъ неповинныхъ, среди которыхъ было не мало едва умѣющихъ лепетать, еще несмышленныхъ младенцевъ! Перегрызя всѣхъ, онъ, въ порывѣ ярости, укусилъ самъ себя за лѣвую пятку и затѣмъ бросился съ крыши своего дома на мостовую внизъ головой. Мостовую починили».
Такъ погибъ послѣдній журналистъ Одессы!
— Но вы не огорчайтесь! — поспѣшила утѣшить меня миледи моя горничная, — въ Одессѣ есть много ходячихъ газетъ. Идите на любую улицу — и на всякомъ перекресткѣ вы встрѣтите «ходячую газету». Узнаете всѣ новости, и при томъ безплатно.
Я поблагодарилъ миледи мою горничную, попросилъ ее великодушно удалиться, одѣлся и отправился на улицу искать «ходячую газету».
Не успѣлъ я, однако, выйти изъ подъѣзда, какъ меня схватилъ за горло какой-то господинъ.
— Кошелекъ или жизнь!
— Кто вы такой? — еле-еле прохрипѣлъ я.
— Агентъ страхованія жизни. Вы еще не застрахованы, но вы должны быть застрахованы. Застраховать свою жизнь — долгъ каждаго честнаго, порядочнаго, благороднаго человѣка. Ваши родные…
— Но, милостивый государь, у меня нѣтъ родныхъ. Я проспалъ сто лѣтъ, и въ это время всѣ мои родные успѣли умереть.
— Все равно. Вы можете оставить деньги на благотворительныя учрежденія. Но вы должны застраховаться! Я васъ не выпущу живымъ изъ рукъ, и вы умрете нераскаяннымъ, не застрахованнымъ грѣшникомъ. О, ужасъ! Ужасъ! Ужасъ!
Я поспѣшилъ заплатить, сколько слѣдовало, и только-что успѣлъ получить полисъ, какъ меня схватилъ за шиворотъ другой господинъ.
— Агентъ страхованія…
— Милсдарь, вы опоздали схватить меня за шиворотъ. Меня только-что другой схватилъ за горло, и, благодаря этому, я уже застрахованъ.
— Ничего не значитъ! У меня вы застрахуете приданое вашей дочери.
— Но у меня нѣтъ никакой дочери…
— Нѣтъ, — такъ будетъ. Вы еще достаточно молоды и, судя по вашему виду, у васъ можетъ быть дочь…
— А если у меня будетъ сынъ?
— Не разсуждать, сорокъ чертей и одна вѣдьма! Если у васъ будетъ сынъ, — тѣмъ хуже для васъ. Молчать и застраховаться!
Я поспѣшилъ застраховать приданое дочери, которой не имѣется еще и въ проектѣ.
Въ ту-же минуту третій господинъ схватилъ меня за полу.
— Стойте! Вы не страховались еще отъ огня!
— Но у меня нѣтъ никакой ни движимости, ни недвижимости!
— Ничего не значитъ, вы страхуете самого себя. Вы курите?
— Курю.
— Вы можете по разсѣянности положить въ пиджакъ непогашенную папиросу, — на васъ вспыхнетъ пиджакъ, вы сгорите, — и обязаны застраховаться.
Не успѣлъ я уплатить сколько съ меня слѣдовало, какъ меня схватилъ за фалды четвертый господинъ.
— А отъ градобитія!
— Что-о-съ?
— Вы не застрахованы отъ градобитія! Смотрите, какая собирается туча. Пойдетъ градъ, испортитъ вамъ цилиндръ.
Я заплатилъ, но меня схватилъ за ногу пятый господинъ.
— Стойте! Вы забыли о самомъ главномъ. Вы не застрахованы отъ увѣчья.
— Но я не собираюсь драться!
— А конка? Вамъ можетъ отрѣзать ногу!
Господинъ сунулъ подъ слѣдующій вагонъ свою руку.
Руки какъ не бывало.
— Что вы будете тогда дѣлать?!
— Ха, ха, ха! — залился гомерическимъ хохотомъ подлетѣвшій шестой господинъ, — для привлеченія кліентовъ онъ прибѣгаетъ къ обману! У него искусственныя руки и ноги! Застраховывайтесь у меня, въ моемъ обществѣ! У насъ безъ обмана! Видите мою голову?! Настоящая голова! Хотите, я ее сейчасъ подложу подъ конку въ доказательство, что конка можетъ отдавить и голову? Только застраховывайтесь у меня, — пусть моя жена и дѣти получатъ коммиссіонныя, которыя будутъ слѣдовать за вашу страховку. Хотите?
Я кинулся бѣжать отъ нихъ.
— Страхователь бѣжитъ! — раздался крикъ на всю улицу, и изо всѣхъ воротъ, дверей и оконъ вылетѣло по страховому агенту.
Толпа неслась за мной съ гикомъ и свистомъ.
Чтобъ спастись, я юркнулъ въ первую попавшуюся лавочку.
Толпа, не замѣтивъ этого, пронеслась мимо.
Я былъ спасенъ.
— Кому обязанъ я жизнью? — спросилъ я, горячо пожимая руку хозяина лавочки.
— Вы находитесь подъ защитой конторы страхованія…
— Опять контора страхованія?!
Я почувствовалъ, что волосы у меня становятся дыбомъ.
— Успокойтесь. Вы не врачъ?
— Нѣтъ!
— Ну, а у насъ производится спеціально страхованіе врачей отъ оклеветанія ихъ паціентами.
Въ контору вошелъ какой-то почтенный господинъ.
— Я докторъ такой-то, 27 лѣтъ практикую въ Одессѣ, состоялъ предсѣдателемъ нѣсколькихъ медицинскихъ обществъ, моя дѣятельность прошла на виду у всѣхъ. Я очень много практикую среди бѣдныхъ, не только не беру съ нихъ за визиты, но даже даю имъ на лекарства. Еще недавно я поручился за умирающаго, котораго домохозяинъ хотѣлъ прогнать съ квартиры. Неужели я не могу считать себя застрахованнымъ отъ клеветы?
— Вы докторъ?
— Да!
— Не можете!
Чортъ возьми! Я вылетѣлъ изъ конторы, какъ ошпаренный.
Вонъ изъ этого города, гдѣ никто ни отъ чего не застрахованъ! Гдѣ всѣ только и дѣлаютъ, что другъ друга страхуютъ и никакъ ни отъ чего застраховать не могутъ.
Я вскочилъ въ вагонъ конки, шедшій на вокзалъ.
— Великолѣпно! — воскликнулъ одинъ изъ пассажировъ, — онъ только что сѣлъ, его и заставить править лошадьми.
— Какъ!? Клянусь, милостивые государи, что я не кучеръ!
— Ничего не значитъ. Это сто лѣтъ тому назадъ на конкѣ правили кучера. Теперь правятъ пассажиры по очереди. Очередь ваша! Становитесь!
— А гдѣ-же кучеръ?
— Кучеръ спитъ. Правленіе конки заставляетъ ихъ работать 24 часа въ сутки.
— Въ мое время ихъ заставляли работать только по восемнадцати.
— Теперь свѣтъ шагнулъ впередъ. Работаютъ по 24. Пока кучеръ и кондукторъ спятъ, ихъ должности занимаютъ пассажиры.
На передней площадкѣ стояла раздвижная койка, на которой спалъ кучеръ.
На задней площадкѣ, на такой-же койкѣ, спалъ кондукторъ.
Я взялъ въ руки возжи. Другой пассажиръ занялся раздачей билетовъ, и мы поѣхали.
— Не зѣвайте по сторонамъ! — кричали мнѣ пассажиры.
Но я не могъ этого сдѣлать. Все, что я видѣлъ, невольно привлекало мое вниманіе.
Я съ изумленіемъ глядѣлъ кругомъ.
Одесса такъ измѣнилась за сто лѣтъ, пока я ее не видѣлъ, что я не могъ не зазѣваться по сторонамъ.
Какъ вдругъ раздался какой-то трескъ.
Моментъ, — и мы всѣ лежали на боку.
Пока я зѣвалъ по сторонамъ, лошади налетѣли на встрѣчный вагонъ. Визгъ, крикъ, шумъ, гамъ, катастрофа.
— Протоколъ! — вопила публика.
Но въ эту минуту кто-то схватилъ меня за шиворотъ.
— Господа, успокойтесь! — крикнулъ этотъ господинъ, — ради Бога, никакихъ протоколовъ! Я директоръ конки. Всякій протоколъ ляжетъ пятномъ на правленіе. Того и гляди, возбудятъ вопросъ, можно-ли заставлять служащихъ работать по двадцать четыре часа въ сутки…
— Но мы требуемъ удовлетворенія! — вопили пассажиры.
— И вы его получите! Я сейчасъ при васъ отколочу этого кучера!
— Позвольте! — завопилъ и я, — во первыхъ, я не кучеръ, вашъ кучеръ спитъ!
— Я и его отколочу вмѣстѣ съ вами! — успокоилъ меня энергичный г. директоръ.
— А во вторыхъ, какъ вы смѣете драться?! Въ мое время, сто лѣтъ тому назадъ, такихъ порядковъ не было. Не было случая, чтобъ директора колотили своихъ служащихъ. Да-съ, милостивый государь, они обходились съ ними по всѣмъ правиламъ «хорошаго тона» Германа Гоппе!
Директоръ конки посмотрѣлъ на меня изумленными глазами и отъ удивленія выпустилъ даже изъ рукъ мой шиворотъ.
— Какъ вы изволили сказать? «Сто лѣтъ тому назадъ»?
— Ну, да, — сто лѣтъ тому назадъ, въ 1895 году!
Директоръ конки отступилъ на нѣсколько шаговъ. Всѣ попятились.
— Господа, вы, кажется, принимаете меня за сумасшедшаго? — воскликнулъ я, — но клянусь честью, что со мной случилось такое необыкновенное происшествіе. Я заснулъ въ 1895 году и проспалъ ровно сто лѣтъ…
Публика попятилась еще на нѣсколько шаговъ.
— Господа! Увѣряю васъ, что я здоровый человѣкъ. Хотите, я даже разскажу вамъ все, что происходило 100 лѣтъ тому назадъ?! Хотите?
Я сдѣлалъ шагъ впередъ. Публика съ крикомъ бросилась бѣжать.
Директоръ конки сдѣлалъ кому-то какой-то знакъ, — и меня моментально подхватили подъ руки двое служителей.
— Сумасшедшій! Сумасшедшій! — раздались крики и въ почтительномъ отдаленіи отъ насъ собралась огромная толпа.
Сопротивленіе было безполезно. Мой разсказъ о томъ, что я проспалъ сто лѣтъ, очевидно, убѣдилъ всѣхъ въ моемъ сумасшествіи. Оставалось терпѣливо ждать, пока дѣло выяснится само собой, — я покорно сѣлъ въ городской фургонъ и поѣхалъ.
Вотъ Пересыпь… вотъ Слободка-Романовка…
Но что это за грандіозное зданіе въ шестнадцать этажей, которое тянется въ длину, по крайней мѣрѣ, на двѣ версты?
— А это зданіе, — съ улыбкой объяснилъ мнѣ служитель, — гдѣ вы наслушаетесь еще болѣе интересныхъ разсказовъ, чѣмъ тотъ, который разсказываете вы!
И черезъ нѣсколько минутъ, я, въ желтомъ халатѣ и бѣломъ колпакѣ, очутился среди самой разнообразной компаніи.
— Позвольте познакомиться! Китайскій богдыханъ! — привѣтствовалъ меня одинъ.
— Далай-Лама Тибетскій! — отрекомендовался другой.
— Зять Ротшильда, племянникъ Блейхредера и родной сынъ Луи Дрейфуса!
— А я копченая сосиська!
Всѣ расхохотались.
— Нечего смѣяться! — крикнулъ господинъ, воображавшій себя копченой сосиськой. — Не обращайте на нихъ вниманія, милостивый государь. Если вамъ хочется кушать, прошу закусить! Мы сейчасъ прикажемъ служителю подать вилку и ножикъ. Отрѣжьте отъ меня кусочекъ и скушайте. Прошу безъ церемоній.
— Merci[2]… но у меня нѣтъ аппетита.
— Ну, хоть кусочекъ! Да вы, можетъ быть, не вѣрите, что я копченая сосиська? Но я могу вамъ даже разсказать исторію, какъ меня коптили! Надо вамъ сказать, что я раньше не зналъ, что я сосиська. Вообразите, что я воображалъ себя одесситомъ и даже жилъ на дачѣ на Большомъ-Фонтанѣ! Хорошо, что еще никто не догадался посадить меня въ сумасшедшій домъ! Но меня заставилъ задуматься тотъ дымъ, которымъ меня обдавало утромъ и вечеромъ, когда я ѣздилъ въ городъ и возвращался. «Чортъ возьми! — сказалъ я себѣ, — если я одесситъ, зачѣмъ-же меня коптятъ?» Мысль эта не давала мнѣ покоя, пока я, наконецъ, не догадался, что я сосиська! О, тутъ я понялъ все. Но, милостивый государь, если-бы вы знали, какъ меня коптили!! Что я претерпѣлъ, когда меня коптили! Когда я возвращался домой, меня не узнавала жена, при моемъ видѣ плакали дѣти, лаяли собаки. Но я терпѣлъ. Сосиська должна терпѣть, когда ее коптятъ! Но за то, когда кончилось лѣто, и я почувствовалъ, что меня прокоптили какъ слѣдуетъ, — я созвалъ всѣхъ моихъ знакомыхъ, сѣлъ на блюдо посреди стола и сказалъ: «господа, прошу меня скушать, я теперь вкусенъ въ самый разъ». Послѣ этого меня взяли со стола и прямо на блюдѣ отвезли сюда!..
— Охота вамъ слушать сумасшедшаго! — тихонько замѣтилъ мнѣ другой господинъ съ бритой головой и отвелъ меня въ сторону. — Вообразите себѣ, онъ до того сумасшедшій, что ѣздилъ на трамваѣ, тогда какъ всякому извѣстно, что каждый здравомыслящій человѣкъ ѣздитъ только на велосипедѣ! Кстати, вы знаете меня?
— Не имѣю чести…
Больной сталъ въ величественную позу.
— Король всѣхъ велосипедистовъ, настоящихъ, прошедшихъ и будущихъ! Впрочемъ, объ этомъ вы можете судить по моему костюму!
«Король всѣхъ велосипедистовъ» распахнулъ халатъ, и я увидѣлъ… Вѣрнѣе, я ничего не увидѣлъ: на г. велосипедистѣ былъ надѣтъ всего одинъ фиговый листикъ.
— Каковъ костюмчикъ?!
— Гм… недуренъ…
— Я зналъ, что вы похвалите! Обыкновенные велосипедисты — тѣ только носятъ фуфайки съ сильными декольте, безъ рукавовъ, и открываютъ ноги выше колѣна. А я, какъ король, долженъ былъ выдумать себѣ особый костюмъ. Какая легкость! Одинъ фиговый листикъ, — и только. Просто, мило, дешево, обворожительно и легко. И, вообразите, не разрѣшаютъ въ этомъ костюмѣ кататься по улицамъ!!!
— Да неужели?
— Увѣряю васъ! — онъ отвелъ меня въ сторону и продолжалъ почти шепотомъ, — вообще меня сильно здѣсь притѣсняютъ! Никакъ не позволяютъ мнѣ открыться, что я король!
— Ай-ай-ай! — сочувственно покачалъ я головой.
— Да, вотъ, чего лучше? На-дняхъ до свѣдѣнія моего дошло, что три неизвѣстныхъ мнѣ лошади распускаютъ слухи, порочащіе мое доброе имя.
— Лошади?!
— Да. Надо вамъ сказать, что лошади — это ужасная дрянь. Лошади происходятъ отъ слова «ложь», вотъ почему мы и хотимъ замѣнить ихъ велосипедистами. Такъ вотъ-съ. До свѣдѣнія моего дошло, что три неизвѣстныя мнѣ лошади разсказываютъ, будто онѣ могутъ меня обогнать. Какая дерзость! Меня, короля велосипедистовъ, и вдругъ собираются обогнать три какія-то лошади! Разумѣется, я немедленно вызвалъ ихъ на дуэль.
— Всѣхъ трехъ?
— Всѣхъ трехъ. Выли назначены часъ и мѣсто! Мы должны были бѣжать на перегонки, — и даю вамъ слово, что я-бы вышелъ побѣдителемъ, потому что, скажу вамъ по секрету, всякому извѣстно, что первая лошадь на свѣтѣ — это я! И вдругъ, — вообразите, — этой дуэли не позволяютъ. Говорятъ, будто это головоломная ѣзда! Ну, и пусть будетъ «головоломной». Зачѣмъ, позвольте васъ спросить, велосипедисту голова? Велосипедисту нужны только ноги. Ноги! Ноги! Ноги!
И бѣдный велосипедистъ, сѣвъ на стулъ, заработалъ ногами съ изумительной, дѣйствительно, головоломной быстротой.
Въ это время къ намъ подошелъ старичекъ съ необычайно растеряннымъ видомъ. Старичекъ поклонился и какимъ-то грустнымъ тономъ спросилъ:
— Скажите, пожалуйста, сударь, это не вы изволили скушать всѣ городскіе лавры?
— Лавры?! Какіе лавры?
— Одесскіе городскіе лавры. Надо вамъ сказать, что заварили мы тутъ кашу съ однимъ юбилеемъ, а лавроваго листа для того, чтобы положить въ кашу, и нѣтъ. Согласитесь, какая-же это юбилейная каша безъ лавроваго листа?
— Совершенно согласенъ. Но вашихъ лавровъ я не трогалъ.
Старичекъ посмотрѣлъ на меня подозрительно.
— Гм! А скажите, пожалуйста, не справляли вы на дняхъ юбилея? Въ выраженіи вашихъ глазъ есть что-то торжественное.
— Увѣряю васъ, никакого юбилея я не справлялъ!
— Гмъ! Странно! Здѣсь это принято. Каждый день чей-нибудь юбилей. И каждому юбиляру непремѣнно лавровый листъ нуженъ. Вотъ и израсходовали всѣ городскіе лавры. Вотъ и нѣтъ лавровыхъ листьевъ. Дѣлать нечего, придется въ лавочку за лавровымъ листомъ посылать! Извините, что обезпокоилъ. Виноватъ!
— Ничего, ничего! Пожалуйста!
— Кто виноватъ? Въ чемъ виноватъ? Въ тюрьму того, кто виноватъ! Подъ судъ его! Зачѣмъ прощаете? Подъ судъ! — завопилъ, подлетая ко мнѣ, новый сумасшедшій, — подъ судъ! Вамъ нуженъ адвокатъ? Я адвокатъ! Извѣстный всему городу уличный адвокатъ. Да-съ! Уличный! Выйдите на улицу, свистните, — я тутъ какъ тутъ. Жалобу написать, прошеніе, кляузу? Готовъ. Идемъ въ мою контору!
И не успѣлъ я опомниться, какъ онъ затащилъ меня подъ кровать.
— Вотъ моя «контора»! — гордо заявилъ онъ, — давайте составлять кляузу.
— Но, благодарю васъ! Я ни на кого не хочу жаловаться!
— Ахъ, вы ни на кого не хотите жаловаться?! Вы не хотите пользоваться моими услугами? Значитъ, по вашему, я скверный адвокатъ? Такъ хорошо-же! Я вамъ покажу, какой я адвокатъ! Я притяну васъ за клевету, я васъ засужу, засажу! Я васъ еще не сажалъ на скамью подсудимыхъ? Такъ я васъ посажу. Я всю Одессу долженъ пересажать, переобвинять въ клеветѣ…
Больной, вообразившій себя «уличнымъ адвокатомъ», кинулся было на меня, но въ эту минуту кто-то вытащилъ меня за ногу изъ-подъ кровати.
— Вотъ онъ! — крикнулъ больной, — вотъ онъ измѣнникъ! Ага, милостивый государь! Вы хотите васъ раззорить, пустить по міру, лишить куска хлѣба — и прячетесь подъ кровать? Но нѣтъ! Я отыщу васъ!
— Позвольте? Кто вы? Что вы? Что я вамъ сдѣлалъ?
— Вы?.. Вы сбавили полкопѣйки на хлѣбъ. Вы смѣли сбавить. Вы хотите насъ раззорить, — такъ нѣтъ-же, нѣтъ-съ…
Больной кинулся на меня.
— Господа! Спасите! — крикнулъ я.
Другіе больные схватили его за руки.
— Не обращайте на него вниманія! — поспѣшилъ успокоить меня одинъ изъ моихъ больныхъ защитниковъ, — бѣдняга — хлѣбникъ и, вообразите, сошелъ съ ума на томъ, будто онъ аптекарь! Серьезно! Онъ началъ вѣсить хлѣбъ граммами и продавать его по аптекарской таксѣ. И, представьте себѣ, очень долго это продѣлывалъ. Какъ вдругъ нашелся какой-то булочникъ, который сбавилъ цѣну на полъ-копѣйки. Бѣдняга отъ горя помѣшался и теперь все розыскиваетъ «измѣнника», который сдѣлалъ эту сбавку.
— Бѣдняга! — покачалъ я головой, — но позвольте узнать, съ кѣмъ я имѣю честь…
— Я городской насосъ!
— Что-о?
— Городской пожарный насосъ! Моя обязанность лежать безо всякаго дѣла въ углу. И вотъ ужъ двадцать лѣтъ, какъ я добросовѣстно лежу въ углу. Вы, впрочемъ, не подумайте, что я такъ себѣ, какое-то ничтожество! Нѣтъ-съ, милостивый государь! — больной принялъ гордую позу, — знаете-ли вы, сколько за меня заплачено?! Да вы-бы въ обморокъ упали, если-бы знали, сколько за меня заплачено! Но моя обязанность — лежать безъ всякаго дѣла въ углу, и я добросовѣстно лежу! Конечно, вы, какъ человѣкъ новенькій…
Зачѣмъ онъ произнесъ это слово!
При словѣ «новенькій» проходившій мимо больной взвизгнулъ и бросился въ сторону.
— Новенькій?! — съ ужасомъ вскрикнулъ онъ, — новенькій, — значитъ, каторжникъ! Навѣрное, каторжникъ! Я знаю его! Онъ убилъ двухъ тетокъ, одного дядю, четырехъ зятьевъ, пять двоюродныхъ сестеръ! Держите его! Ловите его! Въ каторгу его!
Но въ эту минуту вошелъ докторъ.
— Успокойтесь! — сказалъ онъ больному и обратился ко мнѣ. — Это очень бѣдный паціентъ; онъ помѣшался на томъ, что вообразилъ себя редакторомъ газеты. Въ каждомъ человѣкѣ онъ видитъ сотрудника своего конкуррента — и потому каждаго новаго человѣка обвиняетъ во всевозможныхъ преступленіяхъ.
— Ха, ха, ха! — расхохотался больной, — хорошенькія вещи говоритъ господинъ докторъ! По его мнѣнію, это не каторжникъ! Когда всякому извѣстно, что во всей журналистикѣ есть только одинъ порядочный человѣкъ, да и тотъ я! Ку-ка-ре-ку!
Больной вскочилъ на кровать и захлопалъ руками, словно крыльями.
— Что съ нимъ? — изумился я.
— Онъ воображаетъ себя то редакторомъ, то бойцовымъ пѣтухомъ. Самое лучшее — ему ничего не отвѣчать. Пусть называетъ всѣхъ «каторжниками», пусть кричитъ «ку-ка-ре-ку». Что кому отъ этого? А ему это доставляетъ удовольствіе.
— Отчего-же съ нимъ это?
— Бѣдняга начитался когда-то полемики одесскихъ газетъ. Вы должны ему сочувствовать, вы тоже когда-то начитались одесскихъ газетъ.
— И заснулъ отъ нихъ на сто лѣтъ! Клянусь, докторъ, что это со мной случилось дѣйствительно.
— Совершенно вѣрно. Теперь это обстоятельство выяснено вполнѣ…
— И я?..
— Вы свободны. Согласитесь, что, благодаря такому необыкновенному разсказу, васъ легко могли принять за сумасшедшаго.
Я поспѣшилъ пожать руку доктора, переодѣлся въ свое платье и поспѣшилъ поѣхать въ Одессу.
— Господинъ, къ намъ!
— Господинъ, сюда!
— Господинъ, не квартира, а что-нибудь особенное!
— Господинъ, ко мнѣ! квартира со всѣми удобствами: электрическое освѣщеніе, ванна; отопленіе, когда недостаетъ четвертаго въ винтъ, — самъ прихожу къ жильцамъ играть!
— Принимаю на себя обязанность сѣчь дѣтей квартирантовъ по субботамъ, нашалилъ ребенокъ, — одно слово мнѣ, и высѣку. Никакихъ хлопотъ! Квартира со всѣми удобствами!
Еще моментъ, — и гг. домовладѣльцы разорвали-бы меня на куски.
Ловить жильцовъ на улицѣ, подстерегать ихъ при въѣздѣ въ городъ — въ мое время этого въ Одессѣ не было!
Къ счастью, меня спасъ какой-то юркій господинъ.
— Что вамъ за охота нанимать квартиру? Постройте собственный домъ.
Я взглянулъ на него съ изумленіемъ: чортъ возьми, не вырвался-ли вслѣдъ за мной паціентъ психіатрическаго отдѣленія?
— Увѣряю васъ, что гораздо удобнѣе построить собственный домъ.
— Благодарю васъ, но у меня всего двугривенный въ карманѣ.
Субъектъ даже привскочилъ на мѣстѣ.
— Какъ? У человѣка цѣлый двугривенный въ карманѣ, а онъ молчитъ?
Слово «двугривенный» произвело магическое дѣйствіе.
Черезъ минуту кругомъ меня была ужъ толпа такихъ-же юркихъ субъектовъ.
— Пустите деньги въ ростъ! — предлагалъ одинъ, — хотите, я отыщу вамъ, гдѣ помѣстить деньги подъ двадцатую закладную.
— Купите похоронную контору? Дешево продается! — предлагалъ другой, — двугривенный наличными, остальныя въ разсрочку.
— Снимите Городской театръ!
— Пріобрѣтите Ланжеронъ. Чудный видъ. Морскія купанья. Поучительныя воспоминанія. 70 тысячъ долгу банку, 800 тысячъ по закладнымъ. Пятіалтынный доплаты, — у васъ останется еще пятачекъ на бутылку квасу, чтобъ вспрыснуть покупку.
— Купите лучше фабрику!
— Заводъ!
— Гостинницу!
— Снимите купальни!
Я былъ оглушенъ, потрясенъ, у меня голова пошла кругомъ.
— На двугривенный?!?!
— Да у васъ настоящій-ли двугривенный-то? — усумнился одинъ изъ субъектовъ.
Я показалъ двугривенный.
Субъекты кинулись изслѣдовать.
Двугривенный бросали объ тротуаръ, прислушивались къ звону, пробовали двугривенный на зубъ, смотрѣли и даже нюхали.
— Самый настоящій двугривенный!
Головы гг. коммиссіонеровъ почтительно обнажились:
— Капиталистъ!!!
Я поспѣшилъ любезно поблагодарить за привѣтствіе.
— Благодарю васъ, господа, но меня удивляетъ, что такія деньги, какъ двугривенный…
Толпа расхохоталась.
— Слышите, какъ онъ говоритъ! «Такія деньги, какъ двугривенный»! Двугривенный — не деньги! Слышите? Да знаете-ли вы, что можно сдѣлать въ Одессѣ на такія деньги?
Меня подхватили и потащили въ какой-то банкъ.
— У него двугривенный наличными, — можете вы ему открыть кредитъ? — обратился одинъ изъ коммиссіонеровъ къ члену-распорядителю.
— Неограниченный! — воскликнулъ г. распорядитель, — сколько угодно, когда угодно, подъ соло-векселя, подъ простыя записочки на клочкѣ бумаги, какъ вамъ угодно, подъ что вамъ угодно, весь банкъ къ вашимъ услугамъ.
Я пожалъ руку распорядителя.
— Благодарю васъ за ваше лестное предложеніе! И чтобъ не обидѣть васъ отказомъ, готовъ сейчасъ взять у васъ…
— Сколько?
— Въ сущности, сколько угодно. Чѣмъ больше — тѣмъ лучше. Ну, на первый разъ хоть тысячъ полтораста-двѣсти.
— Извольте! Даю вамъ клятвенное обѣщаніе торжественно, при всѣхъ, что какъ только въ банкѣ будутъ деньги, — вы можете получить 200 тысячъ подъ простую записку на бумагѣ изъ подъ сахара.
— Гм… Ну, а теперь не могу-ли я получить хоть что-нибудь въ счетъ этой суммы… Ну, не всѣ 200 тысячъ, такъ хоть… рублей пять этакъ!
— Достопочтеннѣйшій, ни гроша! — развелъ руками распорядитель, — послѣдніе три рубля только-что выдали господину, который назвалъ себя Ротшильдомъ.
— Да можетъ быть, это не Ротшильдъ?
— А вдругъ, дѣйствительно, Ротшильдъ? Ловко-ли будетъ такую персону обидѣть?! У насъ, знаете-ли, на этотъ счетъ просто. Это въ другихъ банкахъ скаредничаютъ, сквалыжничаютъ, сидятъ какъ Кощеи безсмертные на деньгахъ. А у насъ нѣтъ! У насъ пришелъ, назвался Ротшильдомъ и получай. Никакихъ этакихъ провѣрокъ обидныхъ нѣтъ. Говоритъ, что онъ Ротшильдъ, — значитъ, надо вѣрить: ему лучше знать, кто онъ такой. И выдаемъ. Нельзя-же Ротшильду въ трехъ рубляхъ отказать! Можетъ быть, ему за извозчика нечѣмъ заплатить! У насъ главное — вѣжливость и предупредительность къ кліентамъ. Да вотъ самое лучшее доказательство. Иванъ Ивановичъ, сколько у насъ сегодня утромъ въ кассѣ было?
— 400 тысячъ. А теперь ни гроша.
— Кому выдано?
— Во первыхъ, по чеку Вандербильда двѣсти тысячъ.
— Ого! — съ почтеніемъ воскликнулъ я, — мистеръ Вандербильдъ держитъ свои деньги у васъ на текущемъ счету?
— Нѣтъ. У него нѣтъ въ нашемъ банкѣ текущаго счета. Но, согласитесь, неловко не выдать по чеку, подписанному такимъ лицомъ, какъ Вандербильдъ! Совершенно ясно подписано «Вандерблитъ» и даже, вообразите, по русски!
— Да вѣдь чекъ, можетъ быть, подложный!
— А намъ какое дѣло. Вѣдь въ чекъ не влѣзешь. Если подложный, пусть тому и будетъ стыдно, кто его поддѣлывалъ! Далѣе, Иванъ Ивановичъ!
— 199.997 рублей выдано по такому-же чеку Блейхредера, а оставшіеся три рубля отданы зашедшему въ контору господину, который, судя по его словамъ, оказался Ротшильдомъ.
— Видите, какія все имена! — почтительно произнесъ г. распорядитель, — нельзя же ихъ задерживать. Повторяю, главное — это деликатность по отношенію къ кліентамъ. У насъ въ этомъ отношеніи порядокъ образцовый.
Я, въ свою очередь, похвалилъ образцовый порядокъ и вышелъ изъ «банка для приходящихъ съ улицы, выдача ссудъ подъ честное слово», — какъ значилось на вывѣскѣ.
— Какое-же дѣло вамъ угодно предпринять на вашъ почтенный двугривенный? — приступили ко мнѣ коммиссіонеры.
Я глубоко задумался.
Съ одной стороны, недурно-бы, чортъ возьми, сдѣлаться антрепренеромъ Городскаго театра. Можно было подъискать еще парочку компаньоновъ съ такими-же обезпеченными средствами. Шесть гривенъ! На шесть гривенъ можно будетъ завести оперу, балетъ, драму, оперетку, изрѣдка ставить трагедіи, выписать на гастроли внучку Патти.
Съ другой стороны, любопытно и Ланжеронъ купить, пріятно, — можно на берегу моря время проводить. Недурно-бы и похоронную контору завести, но соблазнительно, чортъ возьми, безъ всякихъ хлопотъ отдать двугривенный подъ двадцатую закладную. Сиди себѣ и получай проценты: тысячъ пять-шесть въ годъ. Пожалуй, только, ростовщикомъ назовутъ. Нѣтъ.
— Я рѣшилъ построить на эти деньги каменный домъ!
Всѣ остальные коммиссіонеры исчезли. Около меня остался одинъ первый.
— Вы не будете раскаяваться, что имѣете дѣло со мной! — воскликнулъ онъ, горячо пожимая мнѣ руку, — вашъ слуга, коммиссіонеръ на всѣ руки! Раньше брался исключительно за «хлѣбныя дѣла», но съ тѣхъ поръ, какъ «хлѣбныхъ дѣлъ» на свѣтѣ стало мало, берусь за всякія. Домъ угодно купить — къ вашимъ услугамъ. Квартиру въ этомъ домѣ обмеблировать — вашъ слуга. Комнатную собачку въ квартирѣ завести, — скажите слово, — такую моську достану, какой свѣтъ не создавалъ. Влюбитесь, наконецъ, не рѣшитесь по робости характера, въ любви объясниться, — и тутъ вашъ слуга: пойду, стану на колѣни, объяснюсь за васъ. По рукамъ?
— По рукамъ! Что-же мы теперь будемъ дѣлать?
— Для начала вы отдадите мнѣ вашъ двугривенный за коммиссію.
Отдалъ.
Теперь идемъ!
— Но позвольте! Прежде всего, на чемъ-же мы строить будемъ?
— О, земли сколько угодно. Видите-ли, городъ напроектировалъ тысячу разныхъ памятниковъ, но, въ виду легкой задержки въ финансахъ, ни одинъ не поставленъ. Въ городѣ осталась тысяча пустопорожнихъ мѣстъ. Застройте любое, — городская дума вамъ въ торжественномъ засѣданіи благодарность выразитъ. Идемъ къ архитектору.
Черезъ десять минутъ мы входили въ кабинетъ необыкновенно солиднаго господина, который снисходительно насъ выслушалъ и мой проектъ строить домъ похвалилъ.
— Великолѣпно. Я готовъ провести…
— Какъ провести? Кого провести? Меня провести? — испуганно воскликнулъ я.
— О нѣтъ, вы меня не такъ поняли. Я готовъ провести постройку и когда выведу…
— «Проведу и выведу»… Ради Бога, архитекторъ, не говорите такихъ страшныхъ словъ!
— Я хотѣлъ сказать: когда я выведу зданіе подъ крышу, — вы заложите домъ въ Кредитномъ обществѣ и изъ ссуды заплатите. А пока позвольте задатокъ.
— Но… г. архитекторъ… у меня ни копѣйки… согласитесь, что если-бы у меня были деньги, зачѣмъ-бы мнѣ было строить домъ? Я безъ всякихъ хлопотъ жилъ-бы на квартирѣ.
— У васъ нѣтъ денегъ? Въ такомъ случаѣ, вы снимите вашъ пиджакъ. Пожалуйста, не стѣсняйтесь, снимайте, здѣсь дамъ нѣтъ.
Снялъ и отдалъ.
Такъ я началъ дѣлаться домовладѣльцемъ.
Мнѣ оставалось только изумляться успѣхамъ, сдѣланнымъ за сто лѣтъ архитектурнымъ искусствомъ.
Дома начали строить какъ карточные домики!
Въ часъ я снялъ пиджакъ, въ два были готовы четыре этажа, въ три — еще четыре, въ половинѣ четвертаго — еще два, и въ тридцать пять минутъ четвертаго я уже летѣлъ въ Кредитное общество закладывать свой десятиэтажный домъ.
— Нельзя! — остановилъ меня швейцаръ, — присутствіе кончается!
— Но мнѣ необходимо. Ты пойми, — я домовладѣлецъ. Я жить не могу безъ Кредитнаго общества.
— А чѣмъ вы докажете, что вы домовладѣлецъ? Почемъ я знаю, можетъ вы такъ…
Я взбѣсился.
— Что? Человѣкъ ходитъ безъ пиджака, и ему не вѣрятъ, что онъ домовладѣлецъ?!
Швейцаръ спохватился.
— Ахъ, точно, точно, простите, я и не замѣтилъ, что вы безъ пиджака. Разъ безъ пиджака — пожалуйте. Вѣрю, — домовладѣлецъ.
— То-то!
Я направился къ одному изъ директоровъ.
— Домъ, десять этажей, на такой-то улицѣ. Желаю заложить.
Директоръ слегка задумался.
— Десятиэтажный?! Гм… Полтора рубля выдать можно.
— Какъ? По пятіалтынному — этажъ?!
— Больше не выдаемъ. Извините, мы держимся принципа: не рисковать. Богъ его знаетъ, сколько домъ на самомъ-то дѣлѣ стоитъ. Ну, а полтора рубля деньги небольшія, ихъ, не глядя, подъ всякій домъ выдать можно. Можете, впрочемъ, заложить домъ подъ вторую, третью, десятую, пятидесятую закладную. Чѣмъ меньше ссуда — тѣмъ лучше для васъ: скорѣе денегъ достанете.
Кажется, онъ разсуждаетъ логично!
— Идетъ! Позвольте полтора рубля.
Черезъ полторы минуты я торжественно везъ г. архитектору полтора рубля.
— Вотъ!
— Вамъ остается достать подъ вторую закладную и уплатить мнѣ. А въ видѣ процентовъ за обожданіе вы потрудитесь снять съ себя жилетку. Снимайте, не стѣсняйтесь, здѣсь дамъ нѣтъ!
Я снялъ и побѣжалъ искать денегъ.
Мое появленіе на улицѣ не смутило рѣшительно никого.
Тутъ только я замѣтилъ, что по всѣмъ улицамъ и перекресткамъ бѣгала масса людей безъ жилетокъ, тоже отыскивая денегъ подъ вторую закладную.
Отыскать денегъ было, впрочемъ, не трудно, но благодѣтель, который согласился заплатить за меня г. архитектору, потребовалъ, чтобы я, въ видѣ процентовъ, снялъ съ себя такую принадлежность туалета, что я сконфузился.
— Пожалуйста, не стѣсняйтесь! — любезно предложилъ онъ, — снимайте! Здѣсь дамъ нѣтъ.
— Въ такомъ случаѣ, я попрошу васъ ко мнѣ домой! — сконфуженно пролепеталъ я, — согласитесь, что такой финансовой операціей удобнѣе заняться дома. Иначе, какъ-же я пойду по улицѣ?
— Ничего, вы можете подождать у меня до вечера, а затѣмъ идти домой. У насъ фонари не горятъ. Этотъ нелѣпый предразсудокъ уничтоженъ окончательно. А, впрочемъ, какъ угодно, пойдемте и къ вамъ!
Я совершилъ дома требуемую финансовую операцію и передалъ доброму человѣку требуемую принадлежность туалета.
— Великолѣпно! — сказалъ онъ, — это будетъ процентомъ за тѣ проценты, которыхъ я не беру съ васъ сейчасъ-же. Вы потрудитесь заложить домъ подъ третью закладную и заплатить мнѣ проценты.
— Но гдѣ-же я достану, когда я… какъ вы изволите видѣть… въ такомъ костюмѣ…
— О, не безпокойтесь. Свистните только въ форточку, и благодѣтели явятся сами!
Я свистнулъ, и новый благодѣтель очутился тутъ какъ тутъ.
Этотъ оказался ужъ совсѣмъ добрымъ человѣкомъ.
Онъ съ удовольствіемъ заплатилъ проценты по второй закладной и въ видѣ процентовъ удовольствовался тѣмъ, что всего-на-всего снялъ съ меня рубашку.
Такъ я сталъ, наконецъ, окончательно домовладѣльцемъ.
Я не могу передать того наслажденія, которое я испытывалъ.
Гулять одному въ 10 этажахъ въ такомъ легкомъ, необременительномъ костюмѣ, — и никто меня не видитъ.
Отъ радости, я рѣзвился какъ дитя.
Я прыгалъ, кувыркался, пѣлъ, плясалъ, — какъ вдругъ на парадномъ крыльцѣ позвонили.
— Извините, я не могу принять, я въ костюмѣ домовладѣльца.
— Ничего не значитъ! Ради Бога, не безпокойтесь, я не дама, а судебный приставъ. Смотрѣть на васъ не буду, просто васъ выселю, — только и всего.
— Какъ? Что? Выселить меня? Домовладѣльца? Изъ моего дома?
— Домъ не вашъ. Онъ ужъ проданъ съ аукціона за неуплату процентовъ по третьей закладной и остался на торгахъ за владѣльцемъ третьей закладной въ двухъ копѣйкахъ.
Я беру въ свидѣтели каждаго, кто прочтетъ эту грустную повѣсть.
Что оставалось дѣлать?
Я выскочилъ изъ дверей и побѣжалъ на Строгоновскій мостъ.
Моментъ — и я былъ уже на перилахъ.
Еще моментъ — и я летѣлъ внизъ головой черезъ перила.
Третій моментъ — и я… лежалъ въ предохранительной сѣткѣ.
На мосту хохоталъ какой-то прохожій.
— Ха, ха, ха! Милѣйшій! Не зналъ, что ужъ въ 1912-мъ году на этомъ мосту повѣшена предохранительная сѣтка.
Это извѣстіе такъ поразило меня, что я подпрыгнулъ въ сѣткѣ и… проснулся.
Все это былъ сонъ! 1995-й годъ, крытые рынки, пассажиры, которыхъ заставляютъ на конкѣ править за кучеровъ, агенты похоронныхъ конторъ, которые являются къ здоровымъ людямъ, — все это сонъ, злой, страшный сонъ.
Я живу въ 1895-мъ году въ городѣ, гдѣ домовладѣльцы, слава Богу, ходятъ еще почти во всѣхъ принадлежностяхъ туалета, гдѣ агенты похоронныхъ конторъ заходятъ только къ больнымъ, а отнюдь не къ здоровымъ людямъ, гдѣ на конкѣ работаютъ всего только по 18 часовъ въ сутки, гдѣ иногда даже свѣтятъ по ночамъ фонари.