Василий Тредиаковский. Сочинения и переводы, как стихами, так и прозою
Санкт-Петербург, «Наука», 2009
Toм второй
СЛОВО «О ТЕРПЕНИИ И НЕТЕРПЕЛИВОСТИ» ФОНТЕНЕЛЕВО, ПОЛУЧИВШЕЕ НАГРАЖДЕНИЕ ЗА КРАСНОРЕЧИЕ
[править]Человек, коль ни мало употребляет в действие свой внутренний свет к познанию самого себя, однако усматривает слабости и пороки, которыми он наполнен. Сия есть причина, что немедленно человеческий разум ищет способа, как бы оные исправить, имея с природы к совершенству желание, оставшееся в нем от древния великости, коею он почтен был. Но ныне сколько сил имеет сей самый разум, будучи сомнителен, слеп, исполнен заблуждений, достоин и сам почитаться за одну из бедностей человеческих? Он токмо что умеет сопротивляться порокам чрез пороки ж или исцелять страсти страстями; а сии тщетные лекарства, изобретаемые им, не что иное, как токмо толь большее и не-исцельнейшее зло, коль более нужно ему не признавать их злом и коль он вяще прельстился сам, их одобряя.
Тщетно чрез многие веки древняя Греция, бывши толь изобильна тонкими, любопытными и беспокойными умами, производила оных мудрецов, которые предерзостно старались научать последователей своих науке, как жить блаженно и сделать самих себя совершеннейшими; всуе бесчисленная разность их мнений, которая вовеки имеет быть стыдом ослабевшему природному свету, истощивала все, что человеческий разум мог изобресть для пользы земнородным: ибо действие самых сильных философских стремительств токмо что пременило пороки, производимые растленною природою в ложные добродетели, кои были, чтоб так сказать, еще достовернейшими знаками повреждения. Простой человек или не ведает своих недостатков, или признавает их с довольною искренностию, Дабы их сделать некоторым способом извинения достойными; но языческий философ, тщеславясь приобретением своих несовершенств чрез многое размышление и учение, приписывал еще тем и как всякое, так и великое похваление.
Сии непорядки, производимые человеческим разумом в Греции, где он владычествовал со всею возможною себе высокостию, вышед уже из своих пределов, также и лестные наставления, рассылаемые оттуду им ко всем света сего народам, восприимавшим оные с преизбыточным повиновением, были, поистине, немалым побуждением, приведшим Вечный Разум к сошествию на землю. Когда, с одной стороны, у иудеев славные Даниловы седьмицы, которые уже скончивались, и скипетр Иудин, прешедший в чужие руки, приводили в поспешение Избавителя, толь давно обещанного и вожделенного, то, без сомнения, с другой, греки, попустившиеся по то время в надменные заблуждения и в тщеславное неразумие, а довольствующееся самим собою, равно требовали Мессии для своих нужд, хотя и не имели права ожидать Его Пришествия. Бог долженствовал Его послать к одним, дабы исполнить Свое Слово, толь многажды предвозвещенное устами Его Пророков; а другим надлежало Ему Того подать, чтоб удовлетворить Своей благости, не могущей уже больше терпеть им заблуждений в их мудрости. Надобен был одним монарх, который бы себе учредил по всему божественное владычество над народами; надобен был великий священноначальник, который бы их научил приносить истинную жертву; но надобен же был и другим мудрец, от которого б им получить твердое наставление; надобен им также был и учитель, который бы им подал все познания, желаемые ими толь от многих веков.
Того ради наконец явился между человеками оный Мессия, толь пламенеющими чаянный желаниями от одного токмо народа, а толь всем нужный. Тогда истина и добро открыты нам быть стали без примешения всяких тучь и всякого мрака; тогда исчезли все оные привидения добродетели, родившиеся от философского мечтания, тогда все и по всему божественное врачевание начало быть прилагаемо с получением успеха ко всем нашим недугам, кои нам природны.
Да возведутся наши очи особенно на одно которое-нибудь из действий, каково произвел новый устав, возвещенный Иисусом Христом. Нетерпеливость в природном зле есть, может быть, такой порок из пороков, к которому нас несет сама ж природа, а несет и весьма обще, и вельми сильно; и также нет добродетели, о которой бы философия больше старалась, коль о терпении. Поистине, для того что нет ни единыя, которая б могла быть толь нужна несчастливому человеческому состоянию и была б толь способна к приобретению славныя отмены удостоившимся получить терпение. Сия природная нетерпеливость и ложное терпение философии послужат нам в примеры благополучного возобновления, учинившегося тогда во Вселенной. Рассмотрим, как истинное терпение, неведомое по то время на земле, отняло место у тоя и у другого. Однако не должно нам иметь стыдения в рассмотрении всего оного несколько обстоятельнее и в познании нашея бедности. Сие рассмотрение, сие познание подаст нам средство к признанию того, что сколько мы получили Спасителевых благодеяний.
ЧАСТЬ I
[править]Что то за устремительное движение нашея души, которая раздражается претерпеваемым злом и так на все обращается стороны, как будто б она хотела свергнуть с себя какое иго? Чего ради стараться отринуть оное далеко от нас чрез наглые стремления, в которых мы ощущаем в то ж самое время невозможность? Чего ради приобщать тому в причину или звезды, кои нимало не виновны нашим несчастиям, или Фортуну и необходимую Судьбу, которые не имеют бытности вне нашего мечтания? Что значат сии жалобы, приносимые многим без числа вещам, от которых они не могут быть слышимы? Что являет оный род исступления, в коем мы находимся против нас самих, еще меньше основательный, нежели всякое другое неистовство? Успокоиваем ли мы тем наше зло? или оное усугубляем? Несчастливы! ежели мы токмо имеем средствия, толь ложные и толь мало твердые к нашему облегчению. Безумны! если мы наше зло умножаем. Но препятствует ли что, дабы сему и не быть достоверным? Весьма и весьма известно, что мы сами наше зло увеличиваем. Наше прибавление сил к силам на извлечение стрелы, прободающия нас, еще больше углубляет и ее вонзает; душа наша сама себя раздирает сим новым смятением; а чрезвычайное усильствие, в кое она попускается, возбуждая ея чувствование, подает над нею большую силу той болезни, которою она есть мучима.
Однако ни стыд следовать за непорядочными пореваниями, ни страх умножать чувствительность нашего зла не подавляют в нас нетерпеливости. Попускаемся в нее толь способнее, что тайный глас совести нашея, почитай, не укоряет нас за нее и что не бывает в сих стремительствах толь явныя несправедливости, чтоб она могла быть нам видима и приводила б нас к ужасному ея омерзению. Вопреки кажется, зло, претерпеваемое нами, невинными нас делает; оно, кажется, увольняет нас на несколько времени от необходимости быть смысленными. Не употребляется ль еще некоторый Род и хитрости, чтоб способнее извиниться в сем недостатке и предаться ему без всякого помешательства? Не укрывается ль также многократно нетерпеливость и легчайшим именем живыя скорости? Но сие истинно, что она всегда объявляет побежденную душу своим злом и уступать ему принужденную. Впрочем, находятся такие несчастия, в которые попадшегося похваляют люди, когда он к ним чувствителен без меры; также и приключения, во время которых, как они думают, можно с благопристойностию лишиться сил и позабыть себя совершенно. Тогда точно позволено получать себе самую большую похвалу за нетерпеливость и, кто ее не отвергает, быть превозносиму. Кто б поверил, чтоб вещь, носящая наибольше всего знак на себе малодушия, могла когда быть основанием к тщеславию? Закон токмо един исправить мог толь вкорененную порочность в природу, а иногда и позволенную ложными нашими мнениями. Оный нас научает для погашения в нас нетерпеливости, всегда вредительныя и безумныя всегда, что мы все грешники, что мы должны удовлетворение учинить правосудию Божию, что всякое зло, какое претерпевать можем, мы заслужили. Что за странное утешение, рассуждая по первой мысли, на ум всходящей! Как! мы не токмо будем неблагополучны, но еще должно нам почитать себя и виноватыми? Мы имеем погубить и право к стенаниям, и воздыхания наши не могут быть больше неповинными? Повторяю, что за странное утешение!
Но только ж сие самое есть то одно из многих и есть еще твердое и действительное. Ибо, коль ни горестны иногда кажутся посещения, приходящие к нам с Неба, токмо они находят на нас оттуду благополучия ради нашего и спокойствия. Христианин, совершенно познавший, что он достоин претерпеваемого зла, никогда уже и нимало не прибавляет оного вдвое порывами нетерпеливости. Праведно есть, дабы восстанию нашея души на болезни, должные грехам нашим, быть казниму преумножением сих же самых болезней; но тот умаляет их для себя, кто подвергается без роптания получаемой казни. Сие не для того, что будто б христиане меньше искали страдания, но ради сего, что обыкновенно действия и плоды добродетели имеют себе природные воздаяния, которые от тех не отлучаются. Не можно быть в святом расположении, да чтоб не умалить жестокости в томлении. Не можно попуститься на муки, не уменьшая и не облегчая страдания, а когда мы восстаем еще на себя самих с стороны Божиего правосудия, то можно сказать, что мы некоторым образом обессиливаем могущество, которым бы оно нас преодолело.
Не должно ль мне еще также положить в число побуждающих причин к терпению, которому нас Закон научает, и вечное оное добро, кое нам повелевает он заслуживать добрым употреблением нашего зла? Но есть ли то и может ли назваться истинным злом, что бывает средствием к получению того небесного блага, которое у нас никогда похищено быть не может? Еще ль тот страждет, кто, чувствуя больше сердцем, что на сердце человеку отнюдь здесь никогда взойти не может, оставляет в своей душе несколько места болезням и бессильным, и временным? Ах! кажется, что такое предвкушение неизреченных сладостей весьма больше препятствует нам их чувствовать, нежели помогает оные претерпевать.
Такое точно было искусство Благости Божиея, что в самых наказаниях, которые гнев Его на нас насылает, изобрела она способ снабдить нас источником бесконечного блаженства. Восприимем токмо с искренним покорением толь праведные наказания, то и пременятся оные тотчас в причину к воздаянию. Мы не токмо загладим наши преступления, но еще и получим право к крайнему и неизреченному блаженству. Природная слепота и ты, небесный свет Закона, о! коль много вы между собою противны. Природа непорядочными своими движениями умножает наши болезни; а откровение Закона отдает их, чтоб так сказать, в лихву терпением, в нас влагаемым. Ежели мы вверяемся одной, то прибавляем к необходимому добровольное зло, но если бываем послушны наставлению другого, то находим в необходимом зле величайшее всего добро.
Того ради христианское терпение есть не простое терпение, оно есть истинная любовь к страданию. Буде б не возводить мысли к оной блаженной вечности, которыя наслаждением обнадеживает нас оно, то б довольно было и того, чтоб страдать без негодования и почитать страдание за казнь, должную согрешениям, но когда мысленно взираем на бесконечное мздовоздаяние, коим страдание награждается, то не можно больше не воспринимать его с радостию как милости, которыя мы недостойны. От сего точно произрастали оные предивные случаи, коими христианские наполнены летописи; оное спокойствие, которым святые наслаждались, претерпевая самые жестокие мучения; оное совершенное равнодушие и равность, какову они всегда усматривали между добром и злом; но почто говорю и равность? оное предпочтение, какое они всегда показывали природному злу пред Добром; оные благополучные излишества в терпении так, что они дерзали призывать на себя такое зло, какого рука Божия на них и не насылала.
Что ж то был за вид растленному миру начатие христианства! Видит Он, что явились нечаянно и рассеялись по всей подсолнечной люди, кои не согласны со всеми другими в самых общих разумениях; люди, которые отвергают все, чего все прочие с крайнею горячестию желали и искали, и которые притом имеют искреннюю любовь ко всему тому, от чего все другие бегают. Жалобы стали быть язык, не знаемый им, разве токмо в благополучии. Не довольно с них, что имеют в самом несчастии непоколебимое постоянство, имеют они еще в том и такую радость, которой часто не было и меры. Ежели они не отдаются сами на муки и на смерть, то им было нестерпимо. Но лютость и зверство их врагов всегда обманывались: чем и как их ни мучили, а они того токмо и так желали. Что то за чудеса, долженствовали говорить язычники? Что за превращение? Добро и зло не пременились ли в своей природе? Или человеки свою пременили? Сие удивление, без сомнения, толь большее было, что самые философы, которые, казалось, что по то время владели всеми добродетелями и истинами, были изобличены и в рассуждениях, и в делах от новых философов, несравненно совершеннейших. Были то оные преславные мудрецы или, лучше, был то Учитель их небесный, который опроверг ложные виды терпения, положенные от лестных мудролюбцев, и еще прочнейшие, может быть, нежели самая нетерпеливость природная человекам, не имеющим другого руководства, кроме своих пристрастий.
ЧАСТЬ II
[править]Никогда человеческий разум не показал толико надмения и не попустил нигде видеть толико бессилия, колико в соборище стоиков. Сии философы предприяли тогда научить твердо всех людей, что собственное их тело было для них нечто не их, но чужое, которого пользу долженствовали они почитать за ненужную им вещь; а болезней, оскорбляющих сие тело, не надобно было ни знать, ни чувствовать мудрецу, который всеконечно и совсем прятался в душевную часть самого себя. Итак, стоик смотрел на зло с презрением, как на неприятеля, не могущего ему досадить, да и защищался он величавным терпением, основанным на бесстрастии, коим его толк особенный стороне оного льстил. Страдать постоянно было б для него нечто весьма человеческое; он нимало не страдал, равно как сам его Юпитер, которому завидовать не имел он причины ни в совершенствах, ни в блаженстве.
Куда далеко уже заблуждаете вы, о! слабые человеческие разумы, когда оставлены бываете при своем токмо свете! Как! надобно успокоить раны, ежедневно получаемые, а мы их и получаем, и от них мы стенем, но нет другого лекарства, как токмо стоять в том, что мы неуязвляемы? Весьма б были мы счастливы, ежели б, ослепившись таким образом, могли ослепление наше употребить в нашу ж пользу! Но хотя сии тщетные мысли возвышают на несколько времени и напыщают прельщенное мечтание, однако тотчас отвлекаемся к чувствию болезни крепчайшею и сильнейшею природою; а хотя упрямство сия стороны и еще б содержало в разуме гордое такое умствование, но сердце, которое страждет, всегда б отвращалось от него и осуждало оное. Когда оный стоик, будучи нудим болезнию некоторый лютыя скорби, восклицал к ней: «Однако я не имею признать, чтоб ты была зло!»[1]; то сие самое его принуждение себя, сие самое непризнание не было ль признанием совершенно твердым и совершенно искренним, какому быть надлежало?
Прочь от христианства заблуждение, толь противное природным чувствиям, и также гордость, толь недостойная просвещенного разума. Христианское терпение не стоит на таком основании, чтоб христианам помышлять, что они выше болезней. Они страждут, они и признаваются, что страждут; но покорение, которое они имеют тому, кто на них праведно насылает страдание, но награждение, кое им обещано за их страдание, производят оное в них постоянство, оное спокойствие, оную радость, которые толь многажды приводили гонителей их в удивление и к ним к почтению. Они не удерживают своих жалоб и стенаний для того, дабы не обесчестить стороны, при которой находятся; но Божественный Закон, коему они последуют, предваряет в них ропот и стенание святыми мыслями, наполняя их теми. Они таковы внутрь самих себя, какими стоики имели великую трудность казаться снаружи, то есть тихи, спокойны и победители претерпеваемыя болезни. Они также чувствительны, чему сама вся философия довольно надивиться не может, как и все прочие люди, ко всем человеческим бедностям, весьма довольнее сердцем в самых великих претерпениях, нежели б они были самыми благополучными из всех человеков.
Нигде не сияет с большим преимуществом терпение, как в обидах. Стоик озлобленный для того токмо показывался извне тихим, что он тотчас возносился выше озлобившего, а иногда еще гордым рассуждением дерзал лишать его свойства человеческого. Сие есть такое досаждение, которое делается без вреда своему неприятелю; сие хотя и бессильное отмщение, однако не оставляет надмения без утешения. Но христианин полагает себя в своем сердце ниже всех человеков, а однако он имеет, хотя б крайним образом был обесчестен, героическое спокойствие, которое его поставляет выше всех неприятелей. Неповинная и благополучная хитрость, которой нас благодать научает! Ибо не приемля на себя безумный величавности и не показывая ложного бесчувствия, надобно только нам смириться под Создателеву руку, чтоб выше всех быть созданий; надлежит нам только почитать Ее в орудиях, от Нея употребляемых, дабы нам быть непоколебимым от самых жестоких ударений, каковы претерпеть мы можем от человеков. Нет таких, кои б не имели довольно силы, чтоб нам от них страдать; но нет и таких, которые б имели ее довольно, дабы могли при-весть в смятение наше спокойствие. Когда их руки обращаются на нас, тогда рука сильнейшая, приводящая их к действию, показывается очам нашея веры, удерживает болезнь нашу в раболепности и успокоивает всякое смятение, в которое она могла б привесть нашу душу. Несправедливости, претерпеваемые нами, не представляют себя нам больше случаями, происходящими от человеческия злости и долженствующими возбудить в нас ненависть и негодование: мы восходим выше и просвещеннейшим зрением усматриваем, что сии самые случаи приходят к нам с неба и как праведные наказания, коим должно есть покорение, и как причины к заслуге, которые требуют возблагодарение.
Не так многие из философов рассуждали, уверяясь, что все вещи управляемы были слепою, непременною и необходимою Судьбою, от которыя совокупно происходило и добро, и зло. Правда, они повиновались ей в своих несчастиях, а иногда и с довольною непоколебимостию. Но какой сей род был терпения? Терпение невольников, скованных узами и подверженных всякому самонравию немилосердого их господина. Терпение, которое, будучи основано на бесполезности или на тщетности к сопротивлению, жестоко удерживает душевные движения и, вместо чтоб душу утешить, оставляет в ней темную и дикую печаль; словом, отчаяние, смешанное с рассуждением больше, нежели истинное терпение. Да будет благодарение божественному нашему Закону: мы знаем, что мы не зависим от слепыя судьбы, восхищающия и привлекающий нас непобедимым и несильным способом. Наши несчастия не происходят от случайного расположения всего того, что нас окружает. Превечный разум, не меньше сильный, коль и философам казалась мечтательная их судьба, но весьма и крайно премудрейший, все управляет. Сия рука, коея ударения мы почитаем, есть рука, подающая и самое зло, смотря по нашим нуждам и силам, но, говоря свойственнее, не насылающая на нас, как токмо добро: сия рука есть Отцовская, а мы страждем, как дети, надеясь совершенно на Благость Того, который посылает к нам страдание; но не так, как невольники, подверженные всей самовольнейшей и жесточайшей свирепости. Не тщета и бесполезность к сопротивлению, которые нас удерживают, но несправедливость оного; а терпение наше есть истинное покорение духа, разливающего повсюду в сердце утешение, почитай, столько ж сладкое, ежели смею так сказать, коль и самое наслаждение добром.
Таковы точно плоды, которые производит у христиан Божественный образ терпения, предложенный им тогда, когда Праведный и толико един токмо праведный сам собою, что не бывало и не будет такового вовеки, был при самом том часе, в который ему надлежало очистить грехи человеческого рода. Будучи оставлен от всего и от всех, кроме токмо нескольких учеников, имевших только самое малое время побыть ему верными, поражен самым лютым видом казни как поносныя, так и жестокия, которая Ему определена, вопиет Он к небесному Своему Отцу, молит Его, чтоб, ежели возможно, мучения, кои представляет себе в помысле, обошли Его. А сие желание, которое великость Его муки, уже предстоящия пред Его очами, делала толь законным, желание сие еще законнейшее было для непорочности Молящегося, желание, где смирение преизобилует совершенно и в самых словах, которыми оно составлено, однако в тот же час оставлено чрез совершенное покорение и без всякого изъятия Божиему намерению. «Буди воля Твоя», — говорил Иисус Христос Своему Отцу. Да какая воля! Знал Он, колико она была жестокая и неумолимая для Него! Видел Он себя, преданного раздраженному правосудию; видел и Благость, совершенно удержанную, однако, чтоб исполнить должности сыновского послушания, отдался Сам добровольно на собственное Себе мучение, имея одно токмо утешение в самой острой болезни страдания, обращать очи Свои на ту Десницу, от которыя Он то приемлет.
Восстенал Он еще на кресте, жаловался, что оставлен от Своего Отца, однако не роптал на сию крайнюю жестокость; объявлял нам токмо, что сколько Он был к тому чувствителен. Философы хотели иметь бесстрастие, которое в сем нашем состоянии не может согласиться с человеческим естеством; а Иисус Христос не восхотел пользоваться и оным, которое Он мог бы получить от Своего Божества. Претерпел Он самое жестокое мучение, да оставит приличный образ человекам, необходимо подверженным страданию. Восприял Он все наше чувствие, да нас сильняе приведет подражать терпению.
Вдохни в нас, о! Воплощенное Слово, сию превосходную добродетель, толь удаленную от повреждения, которое нам стало быть природно, и также от ложного совершенства, до коего философия тщалась достигнуть, удостой нас научить науке терпения, науке весьма Небесной, и которая принадлежит токмо Твоим ученикам. Все течение жизни Твоея подает нам к приобретению тоя предивные наставления, но как их произвесть в дело без помощи Благодати Твоея? Ты токмо един, от которого мы можем восприять истинное познание добродетелей; и Ты токмо един, могущий нам подать силу следовать оным. Ты Сам, будучи разум и премудрость покланяемого Твоего Отца, будь также и наш в исправлении непорядков, которым отдается естество наше во время тягостей. Не попусти, о! Господи, правосудию Твоему, дабы оными нас обременить прежде, нежели Ты надлежащим образом приуготовишь душу нашу, чтоб нам возмощи употребить оные в пользу нашу, и не насылай на нас всякого зла и страдания, коих мы достойны, как токмо даруя нам в то ж самое время бодрость и крепость истинно христианскую.
ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ
[править]Первая редакция перевода слова Б. Фонтенеля «О терпении и нетерпеливости» относится к 1743 г. и входит в рукописный сборник переводов Тредиаковского «Речей кратких и сильных» (СПбФАРАН. Разр. II. Оп. 1. № 67). Весь сборник написан рукой Тредиаковского, раздел «Речи краткие и сильные» выполнен скорописью, с обильной правкой. Очевидно, что рукопись СПбФАРАН и есть тот черновой список книги, о котором Тредиаковский упоминает в своем доношении в Сенат от 28 февраля 1744 г.: …перевел я ныне недавно с латинского уже небольшую ж книгу именем «Речи краткие и сильные» и поднес ее его императорскому высочеству, благоверному великому князю Петру Феодоровичу, которыя черную по приказу отдал я в Канцелярию Академии наук 19 дня Генваря, сего 1744 года" (Москвитянин. 1851. No И. С 229). Требование И. Д. Шумахера представить в Канцелярию рукопись «Речей кратких и сильных» связано с хлопотами Тредиаковского опубликовать ее в виде книги, на что можно было рассчитывать ввиду полученного одобрения наследника (см.: Пекарский. С. 102). Беловой список книги находился в это время у Я. Я. Штелина, который поднес его вел. кн. Петру Федоровичу, а теперь, по просьбе Тредиаковского, должен был его передать Н. Ю. Трубецкому, ведавшему цензурированием светских изданий, для получения разрешения к печати ([Письмо Тредиаковского Я. Я. Щтелину от 28 января 1743 г.] // Москвитянин. 1843. № 1. С. 270—271; русский перевод его части см.: Пекарский. С. 102). Местонахождение белового списка неизвестно. Отдавая черновой список в Канцелярию в надежде на получение впоследствии белового списка, с которого могла бы осуществляться печать (см.: [Письмо Тредиаковского Я. Я. Штелину от 28 января 1743 г.] // Пекарский. С. 101—102), Тредиаковский сопроводил рукопись оглавлением и приложил к ней перевод слова Фонтенеля «О терпении и нетерпеливости». Перевод слова Фонтенеля, приплетенный к основной части сборника, занимает последние его листы (л. 137—146 об.), следующие после оглавления, написанного одним почерком и одними чернилами (л. 136), а значит, уже после решения включить в книгу перевод Фонтенеля. «Слово „О терпении и нетерпеливости“» внесено в оглавление с указанием начальной его страницы — 257, однако авторская пагинация в «Слове „О терпении и нетерпеливости“» отсутствует. Рукопись «Слова „О терпении и нетерпеливости“» отличается значительно большей аккуратностью от рукописи основной части сборника и представляет собой беловой, авторский список. Сборник СПбФАРАН «Речей кратких и сильных», переплетенный вместе со словом «О терпении и нетерпеливости», до 1924 г. хранился в библиотеке Академии наук и был известен П. П. Пекарскому, который в своей работе приводит по нему фрагменты и относит его ко времени, «когда он (Тредиаковский. — Н. А.) уже был профессором» (Пекарский. С. 103, примечание), т. е. после 1745 г. В своей датировке Пекарский основывается на титульном заглавии сборника «Речи краткие и сильные, состоящие в рассуждениях <…> переведены с латинского чрез особливое тщание между академических трудов Василья Тредиаковскаго Императорския Академии Наук публичнаго ординарнаго профессора Российския и латинския элоквенции В Санктпетербурге» (л. 2). Однако лист с заглавием и следующие за ним листы с посвящением вел. кн. Петру Федоровичу (л. 3—4) и предисловием (л. 5—5 об.) были вклеены позже. Тредиаковский мог позднее вернуться к рукописи 1743 г. и оформить ее в надежде на издание, но сведений о его подготовке после января 1745 г. нет. Новая редакция «Слова „О терпении и нетерпеливости“», сделанная Тредиаковским для СП, находится в HP на л. 189—198.
Редакцию перевода 1743 г. предваряет следующее замечание переводчика: [Для известия. Прилагается здесь следующее слово для того особливо, что оно совершенно христианския высокия материи, которая, почитай, всю сию книгу составляет. Притом и для сего, дабы самым делом показать, что истинное витийство может состоять одним нашим употребительным языком, не употребляя мнимо высокого славенского сочинения].[2]
1—2 коль ни мало употребляет в действие свой внутренний свет / 1743: коль ни мало употребляет внутренний свой свет
6—7 будучи сомнителен / 1743: будучи сумнителен
8 токмо / 1743: только
10 изобретаемые им / 1743: которые он изобретает
11—12 коль более нужно ему не признавать их злом и коль он вяще / 1743: коль больше ему нужно за зло и коль он больше; их одобряя / 1743: в их пользу
13 бывши / 1743: будучи
15—16 последователей своих науке, как жить блаженно / 1743: своих последователей науке, как жить счастливо
18—19 истощавала все, что человеческий разум мог изобресть для пользы земнородным / 1743, истощала все, что человеческий разум мог для пользы человеческия; HP: истощала затем сверху вписано «ва» — истощавала
19 самых сильных / 1743: наисильнейших
20 стремительств / 1743: устремлений
20—21 производимые растленною природою / 1743: которые производит поврежденная природа; кои / 1743: которые
25 тщеславясь / 1743: тщеславяся
26—27 тем и как всякое, так и великое похваление / 1743: оным своим недостаткам как всякую, так и многую похвалу
28 производимые человеческим разумом / 1743: которые человеческий разум производил
29 владычествовал; вышед уже / 1743: царствовал; когда уже он вышел
30 наставления, рассылаемые оттуду / 1743: правила, которые он рассылал оттуда
31—32 с преизбыточным повиновением / 1743: с излишним понятием и почтением; в HP после: преизбыточном — [нрзб.]
32 приведшим / 1743: которое привело
33 Когда / 1743: Ежели
34—35 прешедший в чужие руки, приводили в / 1743: который уже прешел в чужие руки, понуждали; HP: перед прешедший [нрзб.]; после: прешедший — же
36 без сомнения / 1743: что без сомнения
37 надменные / 1743: гордые
39 ожидать Его Пришествия. / 1743: ожидать.
41—42 надлежало Ему Того подать, чтоб удовлетворить Своей благости, не могущей уже больше терпеть им / 1743: долженствовал Он Его подать, дабы удовольствовал Свою благость, которая больше не могла уже им терпеть
44 божественное владычество / 1743: божественную империю
46 от которого б / 1743: от которого бы
47 твердое наставление / HP: твердыя наставления; был и учитель / 1743: был и главный учитель
49—50 пламенеющими / 1743: горячими
52 всякого мрака / 1743: всякия темноты
53 родившиеся / 1743: которые родились
54 врачевание начало быть прилагаемо / 1743: лекарство начало прилагаться
55 ко всем нашим недугам, кои нам природны / 1743: ко всему нашему злу, которое нам природно
56 особенно / 1743: особливо
60 вельми; также / 1743: весьма; что также
61 коль; единыя, которая б / 1743: как; единыя, которая бы
62—63 была б толь / 1743: и которая бы толь была
63 приобретению славныя отмены, удостоившимся / 1743: приобретению славныя отмены тем, которые удостоились
64 природная нетерпеливость / 1743: нетерпеливость природы
65 в примеры благополучного возобновления, учинившегося / 1743: примерами благополучному возобновлению, которое тогда учинилось
66 Рассмотрим / 1743: Посмотрим
67—68 Однако и не должно нам иметь стыдения в рассмотрении всего оного / HP: Однако не должно нам иметь стыда в рассмотрении всего оного / 1743: Не должно нам иметь стыда в рассмотрении всего его
70 средство / 1743: способ
73—73 которая; и так; она; хотела / HP, 1743: которое; которое и так; оно; хотело
76 стремления / 1743: устремления
77 Чего ради / 1743: Для чего
78—79 необходимую Судьбу / 1743: предопределения
81 являет; в коем / 1743: значит; в котором
82—83 всякое другое неистовство / 1743: всякая другая ярость
85 твердые; если / 1743: основательные; буде
85 Безумны! если мы наше зло умножаем. — в HP вписано сверху зачеркнутых слов нрзб.; сему и не быть достоверным / HP: о том и сомневаться / 1743: Но что о том и сомневаться?
88 прободающия нас / 1743: которая нас прободает
90 усильствие, в кое /HP, 1743: движение, в которое
91 которую она есть мучима / 1743: которая ее мучит
92 пореваниями /HP, 1743: движениями
94 глас совести нашея / 1743: голос нашея совести
95 стремительствах / HP, 1743: стремлениях
96—97 и приводила б нас; Вопреки, кажется, зло, претерпеваемое нами / 1743: и чтоб она приводила нас; Напротив того, зло, которое мы претерпеваем
98 оно, кажется, увольняет нас / HP: кажется, что оно нас увольняет / 1743: кажется, что оно увольняет нас
100 хитрости / 1743: искусства
100—101 предаться ему / HP. попуститься в него / 1743: чтоб попустить в него
101—102 Не укрывается ль также многократно / 1743: Не укрывается ли также часто
102—103 Но сие истинно / 1743: Сие ж правда
103 душу своим злом и уступать ему принужденную / 1743: душу ему уступать
104 Впрочем / 1743: Но
105 когда / 1743: ежели
106 приключения / 1743: случаи
107 Тогда точно позволено / 1743: Тогда позволено
108—109 кто ее не отвергает, быть превозносиму. Кто б / 1743: кто не отвергается, быть возносиму. Кто бы
111 един; вкорененную порочность / 1743: один; вкорененный порок
112 позволенную / 1743: позволенный
113—114 безумныя всегда / 1743: всегда безумныя
116—117 на ум всходящей / 1743: какова на ум приходит
117—118 неблагополучны, но еще должно нам почитать себя и виноватыми? / 1743: неблагополучны, но еще и виноваты?
118 право к стенаниям / 1743: чтоб нам жаловаться, также
119 Повторяю / 1743: Еще
121 Но только / 1743: Но впрочем
122—123 горестны иногда кажутся посещения, приходящие к нам с Неба / HP: [печальна кажется истина, которая на нас с Неба приходит] / 1743: печальна кажется истина, которая к нам с Неба приходит
123—124 они находят на нас оттуду благополучия ради нашего / 1743: она приходит к нам для нашего благополучия
125 достоин претерпеваемого зла / 1743: заслужил претерпеваемое зло
126 порывами; дабы / HP, 1743: чрез движения; 1743: чтоб грехам нашим / 1743: нашим грехам
128 умаляет их для себя / 1743: умаляет оные для себя
129 роптания / 1743: негодования ради сего / 1743: для того
132—133 не садить жестокости в томлении / 1743: не уменьшить жестокости в мучении
135 что мы некоторым образом / 1743: что мы якобы некоторым образом
138-139 кое нам повелевает он / ЦР, П43: которое он повелевает нам
139 добрым употреблением / 1743: чрез доброе употребление
141 небесного блага / 1743: небесного добра
142 Еще ль тот страждет, кто, чувствуя больше сердцем, что на сердце / 1743: Еще ли тот, кто, чувствуя больше сердцем то, что на сердце
143 отнюдь / 1743: совершенно
148 изобрела / 1743: нашла
152 и неизреченному блаженству / 1743: благополучию
154 непорядочными своими движениями / 1743: чрез непорядочные свои движения
155 откровение Закона / 1743: Закон
155 в лихву терпением, в нас влагаемым / 1743: в процент чрез терпение, влагаемое в нас
157 добровольное зло, но если / 1743: зло добровольное, буди
157—158 находим в необходимом зле величайшее / 1743: мы находим в необходимом зле наивеличайшее
161 наслаждением обнадеживает нас / 1743: пользованием нас обнадеживает
162—163 чтоб страдать без негодования и почитать страдание за казнь должную / 1743: чтоб страдать без роптания и почитать страдание за казнь достойную
163 но когда мысленно взираем / 1743: но когда взираем
164 коим / 1743: которым
164—165 не воспринимать / 1743: не принимать
166 коими / 1743: которыми
167 наслаждались / 1743: наслаждалися
168 оное совершенное равнодушие и равность, какову / 1743: оная равность совершенная, которую
169 почто / 1743: что
170 какое / 1743: которое
172 какого / 1743: которого
174 подсолнечной люди, кои / 1743: вселенной люди, которые
178—179 разве токмо в благополучии / 1743: кроме токмо в благополучии
181—182 они не отдаются сами на муки и на смерть, то им было нестерпимо. Но лютость и зверство / 1743: они не отдадутся сами на муки и на смерть, то им было несносно. Но жестокость и зверство
182 врагов / 1743: неприятелей
186—187 которые, казалось, что по то время владели / 1743: которые по то время владели
188 в делах от / 1743: в действиях чрез
191 от лестных мудролюбцев / HP: от лестных [любомудрцев] вписано сверху: мудролюбцев / 1743: чрез лестных мудрецов
192 не имеющим / 1743: которые не имеют
193 пристрастей / 1743: страстей
195 толико надмения / 1743: столько гордости
196 толико; колико в соборище / 1743: столько; сколько в секте /HP: в толке
198 но чужое / 1743: да чужое
200—201 всеконечно и совсем прятался в душевную часть самого себя / 1743: совершенно всеконечно и совсем прятался в духовную часть самого себя
203 величавным / 1743: величайным
203—204 коим его толк особенный стороне оного льстил / 1743: которым его же секта льстила
204—205 было б для него / 1743: было бы для него
205 равно / 1743: властно
209 когда оставлены бываете при своем токмо свете / 1743: когда оставлены при своем токмо свете
210 от них мы стенем, но / 1743: от них мы стонем, а весьма б были мы счастливы, ежели б, ослепившись / 1743: Весьма и весьма бы еще были счастливы, ежели бы мы, ослепившись
212-213 могли ослепление наше употребить / HP: могли [бы] ослепление наше употребить
216 хотя / HP: хотя ж
217 такое / 1743: сие
219 лютыя / 1743: наглыя
220—221 то сие самое его принуждение себя, сие самое непризнание / 1743: то сие самое непризнание
226 помышлять / 1743: думать
226—227 Они страждут, они и признаваются, что страждут; но покорение / 1743: Они страждут, но покорение
228 кое / 1743: которое
229 оное ~ постоянство, оное спокойствие, оную радость / 1743: сие ~ постоянство, сие спокойствие, сию радость
230 толь многажды / 1743: толь часто
231—232 дабы не обесчестить стороны / 1743: чтобы не обесчестить стороны
232—234 коему они последуют, предваряет в них ропот и стенание святыми мыслями, наполняя их теми / 1743: которому они последуют, предупреждает их жалобы и стенания чрез святые мысли, которыми он их наполняет
235 то есть тихи, спокойны и победители / 1743: то есть тихи и победители
236—238 философия надивиться не может ~ ко всем человеческим бедностям / 1743: философия не может надивиться ~ ко всем человеческим ведомостям
238 в самых великих претерпениях / 1743: будучи в самых великих ведомостях
239 нежели б они были самыми благополучными / 1743: весьма нежели бы они были наиблагополучнейшими
240 как в обидах / 1743: как токмо в обидах
241 извне тихим / 1743: снаружи тихим
242 возносился выше / 1743: возносится в своем сердце выше
244 без вреда / 1743: без напасти
245 надмения / 1743: гордости
248 Неповинная и благополучная хитрость / HP: Неповинная сия и благополучная есть хитрость
254 кои б не имели / 1743: которые б не имели
257 приводящая / 1743: которая приводит
258 в раболепности / HP: в почтении
259 в которое она могла б / 1743: в которое бы она могла
260 претерпеваемые нами / 1743: которые мы претерпеваем
263—264 праведные наказания, коим должно есть покорение, и как причины / 1743: праведные наказания и как причины
266 уверяясь / 1743: будучи уверены
268—269 они повиновались ей в своих несчастиях / 1743: они покорялись ей в своих несчастиях
269 непоколебимостию / 1743: постоянством
270 узами / 1743: цепями
272—273 или на тщетности к сопротивлению / 1743: на сопротивления
279—280 Превечный разум, не меньше сильный, коль и философам казалась / 1743: Вечный разум не меньше сильный, сколько казалась философам
281—283 коея ударения мы почитаем, есть рука, подающая и самое зло ~ но, говоря свойственнее, не насылающая на нас / 1743: которыя ударения мы почитаем, есть рука, которая подает и самое зло ~ но которая, говоря свойственнее, не насылает к нам
285 посылает к нам страдание / 1743: на нас страдание насылает
286—288 всеи самовольнейшей и жесточайшей свирепости. Не тщета и бесполезность к сопротивлению, которые нас удерживают, но несправедливость оного / 1743: всей наисамовольнейшей и наижесточайшей свирепости. Не бесполезность сопротивления, которая нас удерживает, но несправедливость к сопротивлению
288—289 духа, разливающего / 1743: духа, который разливает
291—292 таковы, точно плоды, которые производит у христиан Божественный образ терпения / 1743: Извечны уже теперь действия силы, которые производит у христиан Божественный терпения образец
292—293 един токмо праведный сам собою, что не бывало и не будет такового вовеки / 1743: один токмо праведный сам собою, колико не бывало и не будет вовеки имевших только самое малое время побыть ему верными / 1743: которые имели токмо самое малое время быть ему верными
297 самым лютым видом казни как поносныя / 1743: самым наипротивнейшим видом казни как бесчестныя
298 Ему определена / 1743: Ему определена была
299 чтоб, ежели возможно, мучения, кои представляет себе в помысле / HP; чтоб, ежели возможно, его мучения, кои представляет себе в помысле — 1743: чтоб, ежели возможно, то бы мучения, которые он представляет себе в мысли
302 желание, где смирение преизобилует / 1743: желание сие еще, где смирение изобилует
306 колико она была жестокая / 1743: сколько она была жестокая
310—311 в самой острой болезни страдания, обращать очи Свои / 1743: в наиострейшей болезни страдания, то есть обращать Свои очи
311 Десницу / HP: [нрзб.] Десницу / 1743: Руку
313 Восстенал Он еще на кресте, жаловался, что оставлен от Своего Отца, однако не роптал на сию крайнюю жестокость / 1743: Вздохнул Он еще на кресте, жаловался Он, что оставлен от Своего Отца, но не негодовал на сию крайнюю жестокость
317—318 которое Он мог бы; самое жестокое / 1743: которое бы Он мог наижесточайшее
318 да оставит / 1743: чтоб оставить
319—320 чувствие, да нас сильняе приведет / 1743: чувство, чтоб нас сильняе привести
323 до коего философия тщалась / 1743: до которого философия хотела
326 к приобретению тоя предивные наставления, но как их произвесть / 1743: к получению тоя удивительные наставления, но как их произвести
328—329 ты токмо един, могущий нам / 1743: Ты же токмо един, который нам можешь
334 коих / 1743: которых
КОММЕНТАРИИ
[править]Печатается по СП (т. 2, с. 153—172) с учетом исправлений по HP (л. 189—198).
Слово «О терпении и нетерпеливости» представляет собой перевод с французского языка слова Б. Фонтенеля «Discours sur la Patience Qui a remporté le prix d'éloquence par le jugement de l’Académie Franèaise, en l’année 1689» («Рассуждение о терпении, удостоенное Французской академией премии за красноречие в 1689 году»), входившего во все собрания сочинений писателя.
Перевод был выполнен Тредиаковским в 1743 г., уточнение датировки связано с историей рукописного сборника «Речи краткие и сильные, состоящие в рассуждениях благоразумных, нравоучительных, политических, христианских, духовных, стоических и общих, из которых каждое разделяется на десять десятков. Переведены с латинского чрез особливое тщание между академических трудов Василья Тредиаковского», в состав которого входит ранняя редакция перевода (см.: «Варианты и редакции», с. 405—406), и с историей ходатайства Тредиаковского о получении звания профессора элоквенции при Петербургской академии наук. Рукопись «Речей кратких и сильных…», переведенных из книги испанского теолога Иоанна Эузебия Ниремберга (Eusebius Nieren(m)-berg, 1595—1658), с посвящением великому князю Петру Федоровичу была подготовлена Тредиаковским к концу осени 1743 г. и через Я. Я. Штелина поднесена наследнику, вероятно, в последних числах года. В этот не дошедший до нас беловой экземпляр рукописи слово Фонтенеля, по-видимому, не входило. Оно было приложено к черновому списку «Речей кратких и сильных…» при передаче его в Канцелярию Академии наук в период переговоров об издании книги (см.: «Варианты и редакции», с. 406). Однако по неизвестной причине издание не состоялось.
Занятия в течение второй половины 1743 г. переводами латинских слов Ниремберга и французского слова Фонтенеля и связанные с ними размышления Тредиаковского об ораторском жанре могли позволить ему получить место профессора элоквенции, латинской и русской. Перевод Фонтенеля был осуществлен, вероятно, позднее, чем переводы Ниремберга; сам его замысел мог возникнуть в ходе обсуждения вопросов стиля русской ораторской прозы с Ломоносовым, завершавшим как раз осенью 1743 г. работу над «Кратким руководством к риторике». Возможно, перевод был сделан уже после того, как Тредиаковский принял решение издать книгу "Речей кратких и сильных… специально для этого издания. Несомненно лишь то, что он готовился осенью или в начале зимы 1743 г., когда Тредиаковский и Ломоносов находились еще в дружеских отношениях и оба были заняты вопросами русской ораторской прозы.
Своим переводом слова Фонтенеля Тредиаковский преследовал одновременно две цеди: представить современный образец светского ораторского слова и дать его на новом для русского красноречия русском литературном языке. В предпосланном переводу примечании Тредиаковского, характеризующем стоявшую перед ним задачу «самим делом показать, что истинное витийство может состоять одним нашим употребительным языком, не употребляя мнимо высокого славенского сочинения» (см.: «Варианты и редакции», с. 406—407), различим отзвук ведущихся с кем-то, возможно с Ломоносовым, теоретических споров о стиле русской ораторской прозы.
Спустя десять лет после своего создания перевод слова «О терпении и нетерпеливости» утратил значение стилистического эксперимента. Решение о его включении в СП было принято на третьем этапе работы над составом второго тома, ни в первом, ни во втором варианте предисловия «К читателю» (см.: «Варианты и редакции», с. 359—361) о слове не говорится. При подготовке перевода к изданию, осуществленной предположительно с 10 по 25 июня 1752 г., Тредиаковский его отредактировал, последовательно заменяя придаточные предложения с союзным словом который на причастные обороты, местоимение который в разных формах на кой, наречие только на токмо, а также давая новые стилевые варианты отдельных слов. Таким образом, правка заключалась в «славениэации» стиля и была вызвана не только изменившимся за этот период взглядом Тредиаковского на русский литературный язык, но и развитием самого ораторского стиля, получившего новую жизнь с выходом в свет «Краткого руководства к красноречию» (1748) и «Слова похвального императрице Елисавете Петровне» (1749) Ломоносова.
Включение слова «О терпении и нетерпеливости» в готовившееся издание отвечало непреходящему, по мнению Тредиаковского, его достоинству, о котором он говорит спустя более десяти лет после выхода своего перевода: «Могу уверить, что слово сие не токмо удовлетворяет разуму твердостью дела, но и сердце услаждает верховным красноречием на французском языке, хотя и добровещанность сия не такова есть на нашем от моея малыя к тому способности, однако ж без тщеславия неподалеку следует за подлинною французскою» ([Тредиаковский В. К.]. Предуведомление // [Роллен Ш.]. Римская история. Т. 13. СПб., 1765. С. XXIX).
С. 232. …славные Даниловы седмицы ~ скипетр Иудин… — Даниловы седьмицы — «семьдесят седьмиц» лет, по истечении которых, по предсказанию пророка Даниила, ожидалось пришествие Иисуса Христа (см.: Дан. 9, 24); по пророчеству Иакова, Иуда (иудеи) будет держать в своих руках скипетр (власть) до пришествия Примирителя, Иисуса Христа (см.: Быт. 49, 10).
С. 237, примеч. Посидоний Анамейский Сирянин ~ Фабриц. Библиот. греч. кн. 3. гл. 14. — Тредиаковский приводит в тексте буквальный перевод из энциклопедии «Греческая библиотека» И. А. Фабриция (Иоганн Альберт Фабрициус; 1668—1736), немецкого филолога, теолога, одного из первых патрологов, автора энциклопедий-библиотек («Bibliotheca Graeca», «Bibliotheca Latina», «Bibliotheca ecclesiastica»). Однако им неверно указано место (Bibliotheca Graeca. Hamburgi, 1708. Lib. III. Cap. 15. P. 409), хотя оно, по-видимому, воспроизведено непосредственно по изданию. На «Греческую библиотеку» Фабриция он ссылается и в статье «О древнем, среднем и новом стихотворении» (с. 430). Посидоний Анамейский Сирянин — Посидоний из Анамеи (Сирия) (ок. 135—51 до н. э.) — древнегреческий философ, глава школы на острове Родос, стремившийся примирить учение стоиков с философией Платона и Аристотеля.
С. 239. …молит Его, чтоб, ежели возможно, мучения, кои представляет себе в помысле, обошли Его. — Речь идет о молитве Иисуса Христа в Гефсиманском саду, см.: Мф. 26, 39.
С. 239. «Буди воля Твоя»… — Последние слова второй молитвы Иисуса Христа в Гефсиманском саду (см.: Мф. 26, 42).