Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XX/ДО
Сахановъ волновался не даромъ. Ему сегодня рѣшительно не везло. Въ послѣдній заѣздъ прибѣжалъ Васяткинъ и вызвалъ его въ корридоръ. По лицу друга Сахановъ догадался, что дѣло не ладно.
— Что случилось, Алексѣй Иванычъ? — предупредилъ неловкое начало Сахановъ.
— Видишь ли… да… Не хочешь ли сигарку?
— Убирайся ты къ чорту со своими сигарками.
— Ты не сердись… Я, право, тутъ ни при чемъ.
— Понимаю, понимаю… Красавинъ пригласилъ всѣхъ обѣдать, кромѣ меня?
— Гм… Прямо онъ этого не говорилъ, а только не нащвалъ твоей фамиліи. Можетъ быть, это отъ разсѣянности… Мнѣ кажется, все-таки…
— … что будетъ лучше, если я не пойду съ вами? — добавилъ Сахановъ и захохоталъ. — О, милый другъ, какъ я понимаю всѣ эти тайны мадридскаго двора… Да мнѣ, собственно говоря, и чортъ съ нимъ, съ Красавинымъ. Я давно бы уѣхалъ, если бы не пріѣхалъ съ своей дамой… Я долженъ ее проводить обратно.
Васяткинъ по безтактности поторопился успокоить друга относительно послѣдняго.
— Ничего, ее проводитъ Бургардтъ… да. Я провожаю Шуру, Ольга Спиридоновна увезетъ нѣмушку…
— Отлично, — согласился Сахановъ. — Я даже не вернусь, а ты скажи Маринѣ Игнатьевнѣ, что меня вызвали въ Петербургъ по телефону.
Трудно себѣ представить то бѣшенство, которое охватило Саханова, когда онъ разстался съ своимъ другомъ Васяткинымъ. Онъ слышалъ, какъ кровь стучала у него въ головѣ, а передъ глазами все сливалось въ какую-то мутную полосу. Онъ остановился въ буфетѣ и залпомъ выпилъ двѣ большихъ рюмки водки, повторяя про себя одну фразу:
— Да, такъ вы вотъ какъ… Очень хорошо!
Все положеніе дѣлъ теперь было ясно, какъ день, и Сахановъ скрежеталъ зубами отъ ярости, возстановляя въ умѣ всю картину нанесеннаго ему оскорбленія. А кто писалъ въ газетахъ о разныхъ проектахъ Красавина? Кто ему помогалъ рекламировать его предпріятія, закидывать грязью конкуррентовъ, вообще — пользоваться прессой, какъ общественной силой? А биржа? Отчеты о движеніи разныхъ бумагъ? Походы противъ банковъ? Корреспонденціи о промышленномъ оживленіи провинціи?.. Перебирая все это въ умѣ, Сахановъ пришелъ къ твердому убѣжденію, что лично Красавинъ не могъ рѣшительно ничего имѣть противъ него, а что настоящую "выставку" ему устроили его же собственные друзья, т. е. Бургардтъ и Васяткинъ. О, это было ясно, какъ день… Они хотѣли заполучить мецената только въ свои руки и вытолкали его въ шею.
— Человѣкъ, рюмку водки…
А кто вывелъ въ свѣтъ того же Бургардта? Кто открылъ его публикѣ? Онъ — Сахановъ, дуракъ Сахановъ, идіотъ Сахановъ, который доставалъ изъ огня каштаны для своихъ милыхъ друзей, чтобы они его выгнали потомъ на улицу, какъ водовозную клячу.
— О, они будутъ меня помнить, негодяи! — ругался Сахановъ, шагая по платформѣ въ ожиданіи поѣзда въ Петербургъ. — Нѣтъ, я не останусь въ долгу…
Когда Васяткинъ забѣжалъ въ ложу сообщить дамамъ приглашеніе на обѣдъ и сообщилъ на пути, что Сахановъ вызванъ по телефону въ Петербургъ, Бургардтъ и Бачульская только переглянулись между собой.
— Сахановъ конченъ, — замѣтилъ Бургардтъ.
Обѣдъ былъ устроенъ въ членской бесѣдкѣ. Въ немъ приняли участіе какіе-то довольно сомнительные скаковые джентльмэны и нѣсколько офицеровъ. Шура немного стѣснялась незнакомаго общества и напрасно старалась рѣшить вопросъ, у котораго изъ офицеровъ больше милліоновъ. Ольга Спиридоновна была въ своей сферѣ — и ее всѣ знали; и она всѣхъ знала или слыхала фамиліи. Разговоръ принялъ почти семейный характеръ, причемъ съ особеннымъ удареніемъ упоминались фамиліи извѣстныхъ кутилъ, а женщины назывались фамильярно по именамъ. Однимъ словомъ, сошлись свои люди. Былъ, между прочимъ, и молоденькій офицерикъ Перцевъ, которому Ольга Спиридоновна не безъ кокетства погрозила пальцемъ и замѣтила:
— Почему, Перцевъ, вы такъ любите куриный бульонъ?
Перцевъ не нашелся, что ему отвѣтить, и даже покраснѣлъ.
Отвѣтъ онъ подыскалъ только на другой день, именно, онъ долженъ былъ отвѣтить такъ:
— Потому, уважаемая Ольга Спиридоновна, что изъ старой курицы, какъ говорятъ французы, наваръ гуще…
Бургардтъ почти не принималъ участія въ общемъ разговорѣ, потому что, вообще, не любилъ обѣдовъ въ полузнакомомъ обществѣ. Онъ даже не обращалъ вниманія на миссъ Мортонъ, которая сидѣла рядомъ съ Красавинымъ и съ невинной дѣтской улыбкой пожимала подъ столомъ мускулистую крѣпкую руку мецената. Общій разговоръ, конечно, шелъ о лошадяхъ и герояхъ и героиняхъ сегодняшняго скакового дня, причемъ джентльмэны оказались вполнѣ достойными меценатскаго обѣда и высказывали массу самыхъ профессіональныхъ подробностей.
— Боже мой, когда кончится этотъ дурацкій обѣдъ? — съ тоской думалъ Бургардтъ, потихоньку глядя на часы,
Ему такъ хотѣлось уѣхать домой, запереться у себя въ кабинетѣ, растянуться на диванѣ и обдумать страшную мысль, которая пришла ему давеча въ голову, когда неизвѣстный голосъ изъ публики крикнулъ: "Гейша" кончена!" Почему въ самомъ тонѣ этого голоса слышались торжествующія ноты? Чему радовался неизвѣстный джентльмэнъ? Казалось, естественнѣе было бы пожалѣть выбившуюся изъ силъ несчастную лошадь, которая даже не была въ числѣ фаворитовъ. И какое это ужасное слово: кончена! Оно напоминало крикъ римской черни, когда одинъ гладіаторъ "кончалъ" другого гладіатора и публика ликовала, какъ кровожадный звѣрь. Бургардту припомнились разсужденія Саханова на его вечерѣ о конченомъ человѣкѣ, что относилось, очевидно, къ старику Локотникову. Но вѣдь и всякій другой могъ быть такимъ конченымъ человѣкомъ…
— Да вѣдь это ты конченый человѣкъ! — крикнулъ какой-то внутренній голосъ. — Да, ты, Бургардтъ…
Эта мысль точно придавила его, и ничего другого онъ больше не понималъ. "Конченъ! конченъ! конченъ!" стучало у него въ мозгу. Ему начало казаться, что и всѣ другіе смотрятъ на него какъ-то подозрительно и только изъ вѣжливости не говорятъ прямо въ глаза то, о чемъ думаютъ.
— Что съ вами, Егоръ Захарычъ? — спрашивала встревоженная Бачульская. — Вы нездоровы?
— Потомъ я все разскажу…
Подъ конецъ обѣдъ очень оживился, конечно, благодаря главнымъ образомъ шампанскому. Скромные джентльмэны оказались спеціалистами въ разныхъ видахъ спорта: одинъ — велосипедистъ, побившій какой-то рекордъ, другой — конькобѣжецъ, третій — лыжникъ и въ тоже время гармонистъ, балалаечникъ и членъ яхтъ-клуба. Однимъ словомъ, вся атмосфера постепенно точно насытилась именами и ѳиміамомъ славы. Всѣ жалѣли только объ одномъ, что нѣтъ какого-то атлета Ѳеди, который могъ "выжать" одной рукой весь столъ съ обѣдающими. Конечно, это было маленькое преувеличеніе, но именно поэтому всѣ охотно такъ и согласились съ нимъ. Особенно оживилась Шура, которая, наконецъ, могла понимать, о чемъ говорятъ. Всѣхъ знаменитостей спорта собралъ, конечно, Васяткинъ, который и торжествовалъ.
— Я вамъ покажу весь Петербургъ, — говорилъ онъ Шурѣ. — Да… Я, вѣдь, тоже спортсмэнъ, т. е. членъ всѣхъ обществъ, гдѣ цѣлью служитъ спортъ. Вы, конечно, умѣете ѣздить на велосипедѣ?
— Нѣтъ…
Шура, краснѣя, призналась, что ей очень хотѣлось бы научиться ѣздить на велосипедѣ, но у нея нѣтъ машины.
— О, это совершенно пустяки, — обрадовался Васяткинъ. — Мы купимъ велосипедъ въ разсрочку, или лучше — я его подарю вамъ, Шура.
Ольга Спиридоновна была сыта, и дѣйствительность для нея заволакивалась какимъ-то туманомъ. Ей ужасно хотѣлось прикурнуть, чтобы освѣжиться къ вечеру, когда она уговорилась быть на музыкѣ въ Павловскѣ. Красавинъ уже нѣсколько разъ выразительно смотрѣлъ на нее, что въ переводѣ значило: пора ѣхать пить кофе.
— Отъ чего же и не напиться кофе? — думала Ольга Спиридоровна, глядя улыбавшимися глазами на миссъ Мортонъ.
Она припоминала даже расположеніе комнатъ въ дачѣ Красавина. Да, тамъ была такая хорошенькая утловая комнатка въ восточномъ стилѣ, — вотъ гдѣ можно былъ лихо всхрапнуть. Да, и она когда-то пила кофе на дачѣ Красавина, о чемъ вспоминала съ улыбкой. Нѣкоторыя вещи не повторяются, какъ нельзя повторить на-заказъ счастливый сонъ… Теперь очередь другимъ, а она только благородная свидѣтельница счастливыхъ событій. А Бургардтъ въ ка5ихъ дуракахъ останется…
А Бургардтъ думалъ свое. "Конченъ, конченъ, конченъ". Это одно слово давило его, какъ смертный приговоръ. Онъ чувствовалъ, какъ все кругомъ него точно сужается, какъ вѣроятно чувствуетъ себя обложенный кругомъ звѣрь. Ему хотѣлось крикнуть, какъ ему тяжело и больно…