Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XXXIII/ДО
Докторъ Гаузеръ по прежнему бывалъ у Бургардта довольно часто, но какъ-то случалось такъ, что онъ появлялся именно въ тѣ часы, когда хозяина не было дома. Можетъ быть, это была простая случайность, но миссъ Гудъ это не нравилось, и она не отпускала отъ себя Аниты. Старикъ проявлялъ по отношенію къ ней особенную внимательность и даже привозилъ конфекты, причемъ миссъ Гудъ краснѣла и строго говорила доктору:
— Это лишнее, г. Гаузеръ… да. Вы испортите характеръ Аниты…
Анита очень удивлялась, что конфекты привозились именно ей, но находила такой обычай очень хорошимъ, потому что любила конфекты. Потомъ у нея явилось сомнѣніе въ адресѣ, по которому приносились въ ихъ домъ конфекты, и начала слѣдить за поведеніемъ своего стараго друга. Закончилось это наблюденіе открытіемъ, что старикъ Гаузеръ влюбленъ въ миссъ Гудъ. Анита въ этомъ не сомнѣвалась, хотя и молчала съ лукавствомъ маленькой обезьянки.
Но появилось и неопровержимое доказательство. Разъ утромъ Анита ворвалась въ кабинетъ къ отцу нея красная отъ душившаго ее смѣха.
— Папа, милый, посмотри, что это такое…
Она подала отцу листокъ почтовой бумаги съ виньеткой изъ незабудокъ. Онъ былъ исписанъ убористымъ старческимъ почеркомъ и въ заголовкѣ стояло: къ ней.
— Что это такое? — удивлялся Бургардтъ.
— Прочитай, папочка… Это ужасно смѣшно.
Это было самое удивительное произведеніе, какое только случалось Бургардту когда нибудь читать.
"Я былъ степнымъ вѣтромъ,
Я поднимался утреннимъ туманомъ,
Я падалъ на истомившуюся отъ зноя землю дождемъ,
Я былъ соловьиной трелью и хрипѣньемъ умирающаго,
Я летѣлъ въ небо птицей и рычалъ въ лѣсу звѣремъ,
Я былъ голубымъ цвѣточкомъ въ рукахъ невинной дѣвушки,
Я заглядывалъ въ ея спальню лучемъ утренняго солнца, —
Я былъ всѣмъ, потому что я — все…
Я — все, потому что полюбилъ тебя.
Я любилъ тебя, когда еще ты не родилась на свѣтъ".
Подъ этимъ наборомъ фразъ стояла черта и подъ ней приписка, сдѣланная другой рукой:
"И я плакалъ… какъ старый швейцарскій сыръ!"
Бургардтъ прочиталъ нѣсколько разъ написанное и, возвращая листокъ Анитѣ, проговорилъ:
— Это бредъ какого-то сумасшедшаго…
— Нѣтъ, папочка, это писалъ Гаузеръ… Написалъ и забылъ въ столовой на столѣ. Можетъ быть, онъ это сдѣлалъ съ намѣреніемъ… А послѣ него приходилъ Сахановъ, прочиталъ и сдѣлалъ приписку. Ты узнаешь его руку?
— Да, да… Теперь и я начинаю пониматъ: старикъ хотѣлъ пошутить…
— Нѣтъ, папа, онъ писалъ серьезно…
Бургардтъ засмѣялся въ свою очередь, когда Анита ушла. Милый старикашка былъ влюбленъ, но не могъ никакъ поладить съ риѳмами и притомъ написалъ по русски, а миссъ Гудъ читала только по англійски. Всего вѣроятнѣе, что это былъ только конспектъ для будущаго произведенія, и старикъ просто забылъ его въ столовой. Примѣчаніе Саханова заставило Бургардта хохотать до слезъ.
— Вотъ комики! — повторялъ онъ.
По настоящему слѣдовало бы вернуть этотъ листочекъ автору, но это было невозможно, благодаря примѣчанію Саханова.
— Да, любовь всесильна… — думалъ Бургардтъ. — Бѣдный Гаузеръ!.. Онъ опоздалъ какъ разъ на тридцать лѣтъ…
По пути Бургардтъ припомнилъ, что и самъ онъ тоже опоздалъ лѣтъ этакъ на пятнадцать. Ему начинали иногда приходить въ голову мысли о старости. Да, она близилась, безпощадная, холодная, жалкая въ собственномъ безсиліи… Это особенно чувствовалось, когда миссъ Мортонъ смотрѣла на него такими пытливыми глазами. Она, вообще, держалась неровно и бывали такіе дурные дни, когда точно замерзала. Сядетъ куда нибудь въ уголокъ, закутается въ шаль и точно ничего не видитъ, что дѣлается кругомъ. По отношенію къ Бургардту эта неровность проявлялась особенно рельефно. То она ласкалась, какъ котенокъ, то смотрѣла на него совсѣмъ чужими глазами, точно удивлялась, что онъ въ одной комнатѣ съ ней.
Бургардтъ бывалъ теперь на Морской каждый день и часто мучился совершенно нелѣпыми вещами. Такъ мысль о старухѣ Мортонъ положительно его убивала. А если она не въ Англіи, а гдѣ нибудь въ Петербургѣ, чего могла не знать и сама дочь? Можетъ быть, съ другой стороны, что она потихоньку навѣщаетъ дочь, что тщательно скрывается обѣими вмѣстѣ. Въ самой обстановкѣ комнатъ чувствовалось что-то подозрительное и то неуловимое нѣчто, когда люди живутъ не по средствамъ или добываютъ ихъ какимъ нибудь нелегальнымъ путемъ. Кстати, о средствахъ онъ какъ-то раньше совсѣмъ не думалъ. Чѣмъ живетъ, въ самомъ дѣлѣ, эта миссъ Мортонъ? Спросить ее прямо объ этомъ онъ не рѣшался.
— Эта обстановка хозяйки комнатъ, — объяснила однажды дѣвушка, угадывая мысли Бургардта.
Вотъ вамъ и разгадка: зачѣмъ было старухѣ Мортонъ прятаться, когда она могла взять комнату для себя отдѣльно, чтобы не компромметировать своимъ присутствіемъ дочь. Но, вѣдь, за комнату нужно платить, деньги нужны на костюмы и просто на мелочные расходы? Потомъ Бургардтъ замѣтилъ у миссъ Мортонъ нѣсколько очень дорогихъ бездѣлушекъ, какъ брошь и серьги съ изумрудами, кольца и браслеты, и ему было непріятно, что она прятала ихъ отъ него, какъ ему, впрочемъ, казалось, а въ дѣйствительности могло выходить и случайно. Бургардтъ замѣтилъ, что всѣ эти бездѣлушки совершенно новыя, сдѣланныя по спеціальнымъ рисункамъ. Однимъ словомъ, что-то было, чего онъ не понималъ, какъ не понималъ иногда холоднаго выраженія лица миссъ Мортонъ, какого-то особеннаго способа щурить глаза и особенно улыбаться. Послѣдняя особенность серьезно его огорчала, точно каждая такая улыбка убивала ту миссъ Мортонъ, которую онъ такъ безумно любилъ.
Разъ, встрѣтивъ на улицѣ Васяткина, Бургардтъ остановилъ его.
— Ужасно тороплюсь, Егоръ Захаровичъ, — предупредилъ его Васяткинъ. — Представьте себѣ: Ивановъ умеръ… да… Завтра похороны.
— Какой Ивановъ?
— Ахъ, какой вы… Ну, онъ постоянно бывалъ у Кюба и на скачкахъ. Его всѣ ресторанные татары знаютъ… Онъ, кажется, игралъ на биржѣ. И вдругъ… да… Не желаете ли сигарку? Ахъ, да, послѣдняя новость: вы, конечно, читали статью Саханова? Вотъ это называется взять быка за рога…
— Развѣ она напечатана? Т. е. онъ говорилъ мнѣ, что будетъ печатать осенью какую-то статью о меценатахъ…
— Не утерпѣлъ и напечаталъ, а осенью будетъ другая. И какъ написана!.. За границей одна такая статья сдѣлала бы человѣку имя. Нѣмцы кричали бы: "пирамидаль! колоссаль!.." И замѣтьте, какъ остроумно сдѣлано самое заглавіе: "Меценатъ въ искусствѣ", а не "меценаты"
— Въ чемъ же тутъ остроуміе?
— Очень просто: назови онъ "меценаты" — каждый думалъ бы, что это написано про другихъ, а теперь каждый будетъ думать, что это именно про него. Жалъ, что нѣтъ Красавина, а я ему уже приготовилъ одинъ экземплярчикъ… Ха-ха!.. Интересно будетъ посмотрѣть на его физіономію, когда онъ прочтетъ статью. Кстати, тамъ есть нѣкоторые намеки и по вашему адресу. Очень тонкіе намеки, правда, но можно узнать.
Когда они уже прощались, Бургардтъ спросилъ какъ будто между прочимъ:
— Скажите, пожалуйста, Алексѣй Иванычъ, вѣдь вы знаете все на свѣтѣ… Мнѣ давеча показалось, что я встрѣтилъ старуху Мортонъ.
— Позвольте: старуха Мортонъ… Это мать нѣмушки? Нѣтъ, она въ Англіи… Была, но уѣхала. Впрочемъ, о комъ мы говоримъ? Я могу перепутать… Были двѣ старухи Мортонъ, обѣ англичанки и у каждой по красавицѣ дочери. Вѣдь въ этомъ міркѣ псевдонимы переходятъ изъ рукъ въ руки, какъ имена скаковыхъ лошадей.
Бургардтъ едва отвязался отъ этого болтуна. Онъ замѣтилъ, что въ послѣднее время его начали раздражать старые друзья. Ну, что такое сами по себѣ вотъ этотъ Васяткинъ или Сахановъ, — чѣмъ дальше отъ нихъ, тѣмъ лучше. Сахановъ хоть умный человѣкъ, а Васяткинъ уже совсѣмъ негодяй. Даже если взятъ Брасавина, то и онъ самая подозрительная личность. Въ числу удивительныхъ особенностей послѣдняго принадлежало то, что онъ не сердился на оскорбленія, какъ было въ тотъ пикникъ, когда Бургардтъ спьяна наговорилъ ему какихъ-то дерзостей. Положимъ, что на пьяныхъ людей нельзя сердиться, но тутъ было и нѣчто другое, что понялъ Бургардтъ изъ поведенія новой миссъ Гудъ, именно, развѣ сердятся на людей "услужающихъ", которыхъ, когда они не нужны, просто выгоняютъ, а въ обыкновенное время игнорируютъ. Статья Саханова какъ-то не выходила изъ головы Бургардта, и онъ часто думалъ о ней. Что же, что правда, то правда… Конечно, Сахановъ пересолилъ и съ излишнимъ усердіемъ подтасовалъ факты, а все-таки, если разобрать, и т. д.
Встрѣча Васяткина произвела на Бургардта самое непріятное впечатлѣніе, а вернувшись домой, онъ засталъ чуть не драку.
Еще въ передней человѣкъ Андрей, принимая пальто, заявилъ съ ироніей:
— Ихъ превосходительство изволили весьма взбунтоваться… Ругаютъ г. Саханова на чемъ свѣтъ стоитъ.
Изъ кабинета доносился крикливый голосъ доктора Гаузера. По дорогѣ Бургардтъ видѣлъ, какъ Анита подслушивала изъ гостиной и скрылась въ столовую, когда увидѣла его.
— Въ васъ нѣтъ ничего священнаго… да!.. — кричалъ докторъ, размахивая роковымъ листочкомъ со стихами.
— Во-первыхъ, я не церковный сторожъ… — совершенно спокойно отвѣчалъ Сахановъ, сидя на диванѣ. — Во вторыхъ, это не обязательно…
— А… а… а.. не обязательно?!. — визжалъ старикъ, наскакивая на Саханова, какъ пѣтухъ. — А я обязанъ быть старымъ швейцарскимъ сыромъ? Я никогда не былъ старымъ швейцарскимъ сыромъ… Я — старый честный баварецъ, у меня есть свой король, я даже не бывалъ въ Швейцаріи.
— Вы перепутываете, мейнъ герръ… — невозмутимо отвѣчалъ Сахановъ, раскуривая сигару. — Я написалъ: какъ старый швейцарскій сыръ. Это только сравненіе, которое допускается всѣми учителями словесности. Затѣмъ, самъ по себѣ сыръ вещь очень вкусная и для желудка полезная и, наконецъ, слезы доказываютъ только высокую чувствительность души и великое преимущество надъ нами всякой женщины. Вообще, я чувствую себя правымъ.
— Раэвѣ хорошо читать чужія письма?
— Это было не чужое письмо, а просто, выражаясь юридически, res nullias… Прибавьте къ этому, что я очень уважаю васъ и что примѣчаніе, говоря между нами, довольно остроумно, что очень рѣдко встрѣчается въ наше безцвѣтное время.
— Я знаю, что вы остроумый человѣкь, но въ васъ все-таки не осталось ничего священнаго! — упрямо повторялъ докторъ и даже топалъ ногами. — Вы — погибшій человѣкъ!
Бургардтъ оставилъ друзей ссориться, сколько имъ угодно, а самъ отправился сдѣлать выговоръ Анитѣ за ея предательство. Это, кажется, былъ еще первый серьезный выговоръ, который онъ дѣлалъ дочери. Она выслушала его съ удивленными глазами и, повидимому, осталась при своемъ коварствѣ. У нея на лицѣ появилось такое же упрямое выраженіе, какъ у Гаврюши. Бургардтъ только махнулъ рукой и отправился къ себѣ въ кабинетъ, откуда уже слышался смѣхъ Гаузера. Недавніе враги сидѣли на диванѣ рядомъ, и Сахановъ, хлопая хохотавшаго старика по колѣнкѣ, объяснялъ что-то такимъ тономъ, какимъ говорятъ съ дѣтьми.
— Охъ, я умираю! — стоналъ докторъ. — Это невозможный человѣкъ… Это чудовище!..
— Вы не подумайте, что я сказалъ что-нибудь дѣйствительно остроумное, — предупреждалъ Сахановъ Бургардта тѣкъ хе тононъ. — А только получилась очень оригинальная комбинація. Милый докторъ прямо отбиваетъ хлѣбъ у декадентовъ… Влюбиться въ человѣка, который еще не родился, даже не былъ еще въ зародышевомъ состояніи…
— Позвольте, г. Сахановъ, — перебивалъ его докторъ: — вы человѣкъ развратный и не можете понять самой простой вещи… Докторъ Гаузеръ былъ молодъ и бѣденъ и встрѣтилъ дѣвушку молодую, красивую и бѣдную. Да? У доктора Гаузера былъ только умъ, и этотъ умъ сказалъ ему: "не дѣлай красивую, молодую, бѣдную дѣвушку несчастной"… Такъ? Докторъ Гаузеръ остался старымъ холостякомъ и потомъ, черезъ тридцать лѣтъ, опять встрѣчаетъ ее, ту самую бѣдную, молодую, красивую дѣвушку, которую разъ уже любилъ. И сердце (тогда говорилъ больше умъ доктора Гаузера) доктора Гаузера сказало:
"Я любилъ тебя, когда ты еще не родилась на свѣтъ"…
— Да, это совершенно новая форма любви, непредусмотренная даже учебниками словесности. Это цѣлое открытіе, и всѣ декаденты ахнули бы отъ неожиданности такой комбинаціи. Да, милый докторъ Гаузеръ… И я даю только съ своей стороны опредѣленіе этому новому чувству: любовь-продіусъ. На скачкахъ есть такой призъ, который называется "продіусъ", т. е. записываютъ на призъ еще не родившихся лошадей, но предполагаемыхъ по нѣкоторымъ даннымъ къ рожденію именно въ такомъ-то году. Простите за грубую аналогію, но другой я не могъ подыскать.
— Господи, развѣ можно говоритъ съ такимъ человѣкомъ? — стоналъ докторъ Гаузеръ.
Бургардтъ только пожалъ плечами. Онъ рѣшительно ничего смѣшного не находилъ въ шутовствѣ Саханова и не могъ никакъ понять веселаго настроенія стараго доктора. Объясненіе могло быть одно: старикъ впадалъ въ дѣтство.
Вечеромъ, прощаясь съ отцомъ, Анита тихонько шепнула ему на ухо:
— Милый папочка, я понимаю, что поступила дурно, но не могла удержаться…
— А я забылъ тебѣ сказать еще одно: каждая глупость ведетъ за собой слѣдующую. Не слѣдовало передавать письмо доктору, а затѣмъ еще больше не слѣдовало подслушивать, какъ они будутъ ссориться. Наконецъ, ты ставишь въ глупое положеніе людей, которые имѣютъ право на извѣстное уваженіе…
— И Сахановъ? — спросила Анита, дѣлая удивленное лицо.
— Да, и Сахановъ…
Это объясненіе только прибавило горечи. Бургардтъ еще раньше замѣтилъ у Аниты скептическое отношеніе къ артистамъ, художникамъ и вообще къ его друзьямъ, въ которыхъ она видѣла только однѣ слабыя стороны. Въ ней начинало сказываться чисто русское неуваженіе къ именамъ, больше — желаніе ихъ унизить, развѣнчать и, вообще, уничтожить, какъ ребенокъ уничтожаетъ свои игрушки.