Падение царского режима. Том 1/Допрос ген. Е. К. Климовича 19 марта

Падение царского режима. Том 1
 : Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства — Допрос ген. Е. К. Климовича 19 марта
автор (ред.) П. Е. Щёголев (1877—1931)

См. Оглавление. Источник: Падение царского режима / ред. П. Е. Щеголев — Л.: Государственное издательство, 1924. — Т. 1.

II. ДОПРОС ген. Е. К. КЛИМОВИЧА 19 марта 1917 г.

Содержание: Назначение Климовича директором департамента полиции. Состояние бюджета департамента. Секретные суммы. Состав и гонорар членов совета министра внутренних дел. Расход на Распутина. Гонорар Манасевичу-Мануйлову и его положение в министерстве Штюрмера. Штюрмер и Манасевич. Министр Штюрмер и общественные организации — Земский и Городской союзы. Вопрос об ответственном министерстве. Уход Климовича из департамента полиции. «Непочтительный» отзыв Штюрмера о Климовиче. Отношения между Штюрмером и Манасевичем-Мануйловым. Манасевич, Штюрмер и Распутин. Оплата автомобилей Распутина. Связь Штюрмера с Распутиным. Вырубова, Курлов, Решетников, Бадмаев. Письма от Распутина. О Гермогене. Андроников. Союз русского народа. Орлов, Дезобри. Пятимиллионный фонд и шефские суммы. Слежка за Распутиным. Провокация и департамент полиции. Секретные записки о 5 миллионах Штюрмеру на секретные надобности. Заграничная агентура и ее бюджет. Мануйлов во главе заграничного сыска. Где документы о 5 миллионах? Арест Петца. Ратаев и Лебедев. Провокация против войны на заводах. Отделение при контр-разведке под лит. «А». Записка Штюрмера в Ставку с обвинением Земского Союза. Штюрмер и план охраны Петрограда. План охраны Москвы. Настроение войск в Петрограде по данным департамента полиции. О 1-м съезде военно-промышленного комитета. О сыскном отделении. О прокурорском надзоре. Отношение великой княгини Елисаветы Федоровны к распутинщине. Об участии союза русского народа в убийстве Иоллоса. О правых организациях вообще. О связи Андроникова с великим князем Александром Михайловичем. О деятельности Абросимова. Воейковская охрана. Деятельность Спиридовича. Герасимов. О дефиците в 600.000 р. Кафафовский циркуляр.

 

Председатель. — Генерал, вы находитесь в заседании Чрезвычайной Следственной Комиссии — под первоначальным наименованием: Верховная комиссия по расследованию и пр. Вы несколько позже будете допрошены судебным следователем; но Комиссия постановила предварительно, так как она занимается расследованием деятельности высших должностных лиц старого режима, сделать вам первоначальный допрос, потому что, как лицо, стоявшее во главе ведомства на правах товарища министра, вы не можете не знать о некоторых действиях ваших сослуживцев и вашего начальства, которые входят в круг ведения Следственной Комиссии. Следственной Комиссии принадлежат права, принадлежавшие раньше первому департаменту Государственного Совета. Относительно вас существует у Комиссии право, но и у вас есть не только право заявить о своих действиях, а и обязанность. От Комиссии зависит затем возбуждение предварительного следствия. Вы ориентированы в правовом отношении вполне. Благоволите сказать, в каком порядке вам угодно дать показание: т.-е. будете ли вы говорить так, в том же порядке, как Комиссия занимается расследованием действий высших должностных лиц? Может быть, вы сперва возьмете тот период вашей деятельности, когда вы были директором департамента полиции на правах товарища министра и будете любезны изложить деятельность Министерства Внутренних Дел и лиц, стоявших во главе в этот период. Но если вам угодно принять другой план, то постольку, поскольку это не будет препятствовать целям и задачам Комиссии, это вам будет предоставлено.

Климович. — Я просил бы указать, какие вопросы я должен осветить Комиссии, потому что на правах товарища министра я был назначен директором департамента полиции около марта месяца прошлого года, а может быть в конце февраля.

Председатель. — Около марта?

Климович. — Около 1 марта 1916 года и пробыл директором департамента полиции всего по 15 сентября прошлого года.

Председатель. — Может быть, вы изложите, при каких обстоятельствах состоялось ваше назначение, как вы вашу работу исполняли? Со стороны кого и какие были встречены препятствия, если таковые были в течение вашей работы? — Вот в каком порядке…

Климович. — Приглашен я был на должность директора департамента полиции министром внутренних дел Хвостовым. Предложение это было для меня совершенно неожиданно. Я получил по телефону предложение приехать в Петроград.

Председатель. — Вы были тогда московским градоначальником?

Климович. — Да. Когда я приехал в Петроград, то мне объявили, что государь император соизволил на мое назначение директором департамента полиции.

Председатель. — Вскоре после назначения Хвостова последовало ваше назначение?

Климович. — Это было после того, как он решил расстаться с товарищем министра Белецким. При А. Н. Хвостове я был директором департамента 2 или 3 недели, не больше. Я при первой же встрече просил А. Н. освободить меня от этой обязанности и принять мое прошение об отставке.

Председатель. — Когда вы просили?

Климович. — Когда он пригласил меня к себе. А. Н. был довольно смущен этим. Он, повидимому, не ожидал отказа; но, говорит, что теперь поздно разговаривать, уже государь соизволил. Как узнал потом, уже был указ в это время. Тогда мне было предложено подождать еще один день, подумать, и в течение этого дня Алексей Николаевич обещал мне гарантировать мое будущее. При таких условиях, я не счел возможным отказаться, принял назначение. Моя работа с Хвостовым была очень мимолетна. Я не могу сказать, чтобы она была чем-нибудь отмечена. В это время внимание министров поглощено было делом Ржевского, которое шло помимо меня, и я только некоторые брошенные слова слышал по этому делу от министра. Вскоре затем А. Н. Хвостов ушел и был назначен министром внутренних дел Б. В. Штюрмер. Я прямо подчеркиваю, что собственно моя работа с Хвостовым ничем ознаменована не была.

Председатель. — Ведь Б. В. Штюрмер одновременно с Хвостовым был председателем Совета, при Хвостове — во главе Министерства Внутренних Дел, а после ухода Хвостова, продолжая оставаться на посту, принял портфель министра внутренних дел.

Климович. — До этого времени я видел Штюрмера только два раза, как московский градоначальник. Один раз в комиссии по продовольственному вопросу, в которой он председательствовал. Это было за несколько дней до моего назначения, когда я еще был московским градоначальником. После его назначения министром внутренних дел, как-то резко изменились отношения Б. В. ко мне. Первый прием был сделан очень любезно, но, будучи у него еще на Конюшенной ул., в доме, где он жил на частной квартире, я в приемной его встретил некоего Мануйлова и чуть ли не в первое или второе свое посещение счел своим долгом доложить председателю Совета Министров, что личность Мануйлова мне очень хорошо известна, что лицо это обладает известной предприимчивостью в смысле добывания денежных средств. Пользуется для этого близостью к лицам высокопоставленным и что несомненно пребывание у министра г. Мануйлова бросит в будущем тень на самого министра. Г. Штюрмер мне на это сказал, что с Мануйловым он собственно никаких дел не имеет, что он знает его только мимолетно и сказал, как мне показалось, детскую фразу: так как Мануйлов такой элегантный господин и хорошо владеет французским языком, то он (Штюрмер) не видит никаких причин оказывать невнимание… Он подчеркнул, однако, что дел с ним никаких не имеет. Между прочим, он добавил: «Если вы имеете какие-либо сведения о нем в департаменте полиции, то представьте мне через несколько дней». Я приказал собрать большую справку из дел департамента полиции о Мануйлове, которая изобиловала указаниями на его постоянное стремление присвоить себе не принадлежащее звание и на этой почве вымогать деньги… Приведу, кстати, слова, которыми была украшена известная резолюция, принадлежащая еще Столыпину. Резолюция эта гласит — чтобы точно ее сказать: «Пора сократить этого мерзавца». Это на докладе о Мануйлове, который служил тогда в Министерстве Внутренних Дел и был уволен по этой резолюции Столыпина. Это письмо с резолюцией Столыпина было представлено Штюрмеру. Он просил вкратце рассказать все дело. Он покачал головой: «Да, да, какой негодяй. Хорош господин». Такая фраза была сказана.

Председатель. — Что, вам не пришлось проверить правильность утверждений тогдашнего министра о мимолетности его знакомства с Мануйловым?

Климович. — Я должен сказать, что я позволяю себе просить отличать то, что я могу показать, как факт, в котором я удостоверился, от моих предположений и моих собственных заключений. Один факт мне указывал на то, что были сношения Штюрмера с Мануйловым приблизительно лет 7 тому назад. Потом попало в мое распоряжение уже документальное данное: это проглянуло на процессе Мануйлова, в виде эпизода с делом Месаксуди. Потом мое личное впечатление, которое я не могу ни одним фактом подтвердить, но оно привело меня к тому убеждению, что там отношения существовали давние, что это была, так сказать, — неискренность со стороны Штюрмера… Потом другое заключение такое, — что Б. В. видимо желал бы искренно, мне кажется, отделаться от Мануйлова, но, по каким-то обстоятельствам, не мог. Докладываю, однако, что это лишь мое впечатление… Через 2—3 дня у меня был Б. В. Штюрмер по поводу материального положения департамента полиции, бюджета и сумм департамента. Должен сказать, что когда я принял департамент полиции, то бюджет его был очень потрясен, совершенно потрясен. Повидимому, если бы итти тем же темпом, то у меня не хватило бы приблизительно 600.000 р. для того, чтобы кончить год, — это на все учреждения. Там было довольно много лишних расходов. В числе этих расходов были очень крупные содержания некоторым лицам, которые никаких обязанностей при департаменте полиции не несли. Может быть, они несли в другом месте, об этом мне неизвестно, но они оплачивались из департамента, хотя на самом деле здесь обязанностей не несли. Был целый ряд членов совета министра, получающих содержание из департамента полиции, между прочим было зафиксировано содержание тому же Мануйлову в 18.000 руб. в год.

Председатель. — По какой должности, собственно?

Климович. — Он числился в распоряжении министра внутренних дел и, опять таки, я своими глазами не видел, но убежден, что был откомандирован в распоряжение председателя Совета Министров. Содержание по этой должности причисленного к Министерству Внутренних Дел ему никакого не полагалось, ибо такой должности по штату нет, — это компенсировалось из секретных сумм департамента полиции.

Иванов. — В чьем распоряжении были суммы секретные? Кто ими распоряжался: министр или директор департамента?

Климович. — В сущности министр распоряжался. Право распоряжаться имел министр или товарищ министра, заведующий департаментом полиции. Во всяком случае, порядок был такой для того, чтобы производить расходы из этих сумм. Это разделялось на целый ряд подразделений. Собственно у департамента полиции существовала своя смета, домашняя, и в пределах этой сметы распоряжался директор департамента. Когда же выходили назначения какие-нибудь вне этой сметы…

Председатель. — Сметы на эти секретные суммы?

Климович. — Да. Сметы, довольно подробно составленные по 4 отделам… Если же они выходили из сметы, тогда получалось распоряжение от министра сделать такой-то расход, предварительно составлялся об этом доклад. Он утверждался министром и вносился в смету, как подлежащий исполнению.

Иванов. — Так что 18.000 Мануйлову, как члену совета министра^[*], проводились через министра?

Климович. — Некоторые были по высочайшему докладу, но во всяком случае ни одной такой выдачи директор департамента полиции своей властью сделать не мог.

Иванов. — Хотя бы на правах товарища министра?

Климович. — Я должен оговориться: хотя я и оставался юридически все время на правах товарища министра, но фактически я был им всего только, кажется, месяц, потому что товарищем министра, заведующим департаментом полиции, был вскоре назначен…

Иванов. — Вы изволили указать, что бюджет был потрясен и не хватало 600.000 рублей. В течение какого периода это было — при Белецком или до него, за какой год? Ведь до вас был Белецкий. Не знаете ли, кто распоряжался этими суммами?

Климович. — Я позволяю себе доложить, что в делах департамента полиции неоднократно мною представлялись Б. В. Штюрмеру справки относительно состояния бюджета, при чем все статьи, потрясающие бюджет, были введены в особый доклад, так что я не сомневаюсь, что этот доклад можно в департаменте полиции сейчас найти.

Председатель. — По какому делопроизводству?

Климович. — По третьему делопроизводству: вице-директора генерала Лерхе^[*], к сожалению, в настоящее время покойного — генерала Дитерихса^[*] и, вместо него, Симановича. Но это человек новый, он был назначен после моего ухода и был, во всяком случае, человек свежий. Я знаю, я могу утверждать, что ни одной копейки в суммах департамента полиции, такой, которая не была бы отмечена, по чьему распоряжению она была выдана, нет. По крайней мере, за мою бытность в департаменте полиции я за это ручаюсь.

Родичев. — Вы говорите, что члены совета министра получали суммы из департамента полиции. Вы можете назвать их имена?

Климович. — Нет.

Председатель. — Это все — тоже по третьему делопроизводству?

Климович. — Может быть… Виноват, но позвольте объяснить. Мне представляется так: у совета министра есть кредит, в общем 70.000 рублей, при чем количество членов совета министра совершенно не ограничено. Может 70.000 получать один, могут получать и десять, могут 70.000 делиться на семьдесят человек. Это не относится к департаменту полиции, но я невольно соприкоснулся с этим. Нормальный оклад членов совета министра от 7 до 10 тысяч. Эти 70.000 шли на штатных членов совета, но при частых переменах министров являлось положение такое, что нужно было сбыть какого-нибудь чиновника…

Председатель. — Нужно было сбыть чиновника?

Климович. — Было желательно сбыть какого-нибудь чиновника… И вот тогда его назначали сверхштатным.

Председатель. — Будьте добры продолжать ваше изложение.

Климович. — В вопросе о суммах не предвижу никаких затруднений. Если нужно, поясню, сколько угодно, и сам восстановлю в памяти при помощи, если мне будет позволено, моих ближайших сослуживцев — Лерхе и чинов третьего делопроизводства. Каждая копейка, выданная из секретных сумм, записана в мою бытность. Когда я вступил в должность директора департамента, я застал целый ряд анонимных выдач на известное г. министру или товарищу министра употребление. За мою бытность таких выдач было очень мало. Одна такая выдача была, кажется, в размере 1.000 рублей, и я, безусловно, скажу, что по моему впечатлению — это был расход, связанный с Распутиным: на выезд ему давали или что-то такое, но сумма очень ограниченная…

Председатель. — Вы можете вернуться к нити вашего рассказа.

Климович. — Когда я докладывал этот бюджет г. министру внутренних дел, я указал ему, между прочим, на то, что тот Мануйлов, о котором у нас был разговор, получает очень крупную сумму. Я попросил позволения прекратить ему содержание и получил на это указание министра оставить ему 6.000 вместо 18.000. Тогда Мануйлов был приглашен мною к себе. Перед тем я просил министра, если можно, его удалить, но министр сказал: «Куда я его дену?» А когда я сказал, что он состоит в распоряжении председателя Совета Министров, но Б. В. Штюрмер, может быть, по забывчивости (ибо память у него была плохая) категорически отрицал это и говорил, что он в его распоряжении не состоит. Тогда я попросил его позволения взять Мануйлова в мое распоряжение в департамент полиции с тем, что мне позволят его уволить через несколько дней. Мне казалось, что если уволить его непосредственно из распоряжения председателя Совета Министров, он может сделать больше шума, чем если провести через департамент полиции. Согласие я на это получил и объявил об этом Мануйлову. Тот категорически запротестовал против перечисления в департамент полиции и через несколько дней написал мне письмо о том, что Б. В. отменил это свое распоряжение. Я доложил об этом Б. В. Штюрмеру.

Председатель. — Мануйлов вам написал об этом?

Климович. — Я должен сказать, что с этого дня я заметил резкое к себе охлаждение со стороны Б. В. Штюрмера. Это охлаждение приняло, я позволяю себе сказать, неприличную форму. Когда я явился на следующий день к Штюрмеру по какому-то делу с докладом, в котором мне нужно было процитировать заметку из газет в три строчки, и взял газету в руки, он крикнул мне резко: «Что вы читаете, — говорите наизусть»… Мне пришлось ему сказать, что так как в этой заметке каждое слово имеет значение, а она состоит из нескольких слов, я наизусть затрудняюсь произнести. После этого я решил просить об освобождении и понял, что мне не место быть директором департамента полиции. Я обратился к министру юстиции Хвостову.

Председатель. — Вы обратились к нему с просьбой?

Климович. — Я обратился с просьбой, не согласится ли он ревизировать^[*] высочайшее соизволение.

Председатель. — Это было в каком месяце?

Климович. — Я не могу сказать. Это было, кажется, в апреле… Виноват, впрочем, это уже второй этап обращения моего к Хвостову. Перед этим, встретив Гурлянда, я говорил об отставке с ним, зная, что он так близок к министру. Я рассказал ему, что министр меня так принял, и просил его не отказать выяснить вопрос, будет ли принята моя докладная записка, если я подам об отчислении.

Председатель. — Вы через него хотели выяснить вопрос об отчислении или о переходе в Сенат?

Климович. — Я был готов уйти куда угодно. Как в Сенат я попал, позволю себе доложить об этом. Через несколько времени, тогда же, Гурлянд об инциденте со Штюрмером сказал: «Вы не обращайте на это внимания, я заведомо знаю, что министр против вас ровно ничего не имеет, но он был просто не в духе, раздражен. Не придавайте этому значения». Несколько дней прошло, я продолжал ходить с докладами к министру внутренних дел. Когда министр перебрался сюда…

Председатель. — Куда перебрался?

Климович. — На Фонтанку, 16. Сколько я ни просил министра назначить мне определенный день и час для доклада, мне было сказано: «По мере надобности». Каждый раз, как я являлся с докладом, мне всегда говорилось, что времени нет, пожалуйста, кончайте скорей. Доклады продолжались 10—15 минут — такие, которые требуют два-три часа времени. По существу у меня создалось такое настроение, что я не исполняю своих обязанностей, ибо одну из главных служебных обязанностей я видел в том, что я обязан переложить в голову министра экстракты тех сведений, которые собственно поступают в департамент полиции. Тем более, что сведения были с точки зрения существовавшего тогда режима далеко не благоприятные. И в политическом отношении совершенно определенно, так сказать, обрисовывалось общее недовольство. В организациях городских и земских союзов были приняты известные резолюции, совершенно определенно указывавшие на назревшее неудовольствие в обществе. Эти сведения, поступавшие в департамент полиции, были мною собраны, отпечатаны даже в виде известной записки, записка эта была разослана в кабинет не только министру внутренних дел, но и остальным членам кабинета, а также губернаторам.

Председатель. — Вами?

Климович. — Департаментом полиции, с одобрения министра внутренних дел, но я должен сказать, что одобрение Б. В. Штюрмера, в данном случае, было какое-то неясное. Когда я представил эту записку и спрашивал, надлежит ли ее послать, он говорит: «Да, конечно». Когда я ее разослал, через несколько дней он спрашивает меня: «Зачем вы ее послали?» Я это объясню немного дальше. Несколько позже был возбужден вопрос, по инициативе кажется Государственной Думы, о легализации Земского и Городского Союзов, т.-е. о Земском и Городском Союзах. По этому поводу Б. В. Штюрмером было созвано междуведомственное совещание, при чем присутствовали три товарища министра внутренних дел, присутствовал ваш покорный слуга, директор департамента полиции, градоначальник, начальник до делам местного хозяйства Анциферов, а из посторонних, если не ошибаюсь, Покровский. Был еще Гурлянд там. Общая тенденция была такова, что собственно правительству утверждать устав не желательно. Я был несколько иного мнения по этому поводу, я придерживался той точки зрения, что устав необходим для Земского и Городского Союзов, ибо я считал, что, во-первых, нельзя отрицать необходимости известной планомерной деятельности этих союзов, а с точки зрения политической, наибольший вред приносит неясность и неопределенность этого положения, пределы которого не были точно установлены уставом. При чем, когда я докладывал, по поступавшим тогда в департамент полиции сведениям, о том настроении, которое господствовало в Земских и Городских Союзах, то мною были сказаны немного смелые слова, я от них не отказываюсь и теперь, — что положение идет безусловно к изменению существующего строя в России, что правительство, министры не могут относиться к этому пассивно, что вопрос о том, быть ли строю ответственного министерства, о котором тогда шла речь, или существующему министерству, принадлежит компетенции его императорского величества и что обязанность Министерства Внутренних Дел — довести о создавшемся положении до сведения его величества.

Смиттен. — Это высказывалось Министерством Внутренних Дел?

Климович. — Это было сказано мною на совещании. Должен сказать, что видно было, что товарищи министра, которые там были, судя по их репликам и полусловам, разделяют это мнение.

Смиттен. — Штюрмер председательствовал?

Климович. — Да, но слов его не было слышно, он внимательно слушал, что говорили. Для меня это был крик отчаяния; потому что говорить министру о том, что я докладывал — ставить на обсуждение его величества, нужно ли ответственное министерство или нет, было для меня роковым — для моей служебной карьеры. Но я предчувствовал, что я получил бы очень жестокий укор, в конце концов, как директор полиции, за то, что ту волну надвигающегося движения и переворота, который ныне совершился, я, директор департамента полиции, не видел и никому не сообщил об этом настроении. Если я посылал эту записку всем министерствам, то это потому, что я думал, что Совет Министров, прочтя это, найдет нужным поставить и доложить его величеству о создавшемся положении, ибо на то, что Б. В. Штюрмер будет докладывать его величеству, у меня надежды не было.

Председатель. — По какому делопроизводству этот доклад находится?

Климович. — По шестому. Доклад этот отпечатан.

Председатель. — Потом мы получим ваши бумаги, тогда вы может быть будете их нам комментировать…

Иванов. — К какому времени относится этот журнал и где находится?

Климович. — Я думаю, что никакого журнала не было. На меня произвело впечатление, что никакого журнала не писалось, что это совещание было частного ведомственного порядка. После этого совещания я начал делать попытку избавиться от службы департамента полиции и обратился к министру юстиции. Я, к сожалению, состоянием никаким не обладаю, жил исключительно тем, что получал на службе, так что я должен был заботиться о том, чтобы не потерять совершенно источника существования. Я тогда отправился к министру юстиции. Я представился ему и напомнил, что по инициативе министра внутренних дел было исходатайствовано соизволение на назначение меня в Сенат, и спросил его, возьмет ли он меня или нет. Он убедительно просил подождать, пока Государственная Дума не будет распущена на каникулы. Чем он руководствовался при этом, не знаю. Я думаю, что, хотя он и считал себя министром юстиции, но, очевидно, думал, что может быть перемена министерства. Затем он высказал такой взгляд, что он против моего назначения в Сенат, в том смысле, что назначение его возможности назначить меня на более активную деятельность, к которой он считал меня подходящим.

Председатель. — Это вам говорил кто?

Климович. — А. А. Хвостов, министр юстиции. Он принял меня любезно, но отказал, попросил не торопиться, повременить и сказал, что считает мою службу в министерстве полезной и потому не желает, чтобы я уходил оттуда. При таких обстоятельствах я продолжал службу месяца полтора. Наступили летние каникулы. Государственная Дума разъехалась. Я воспользовался данным мне сроком и опять обратился к Хвостову. Но еще раз получил указание подождать хоть неделю. Выждав неделю и направляясь к министру юстиции третий раз, я перед тем подал докладную записку Б. В. Штюрмеру с просьбой освободить меня от обязанности директора департамента полиции… Я пропустил еще один эпизод; я должен сказать, что через месяц после моего назначения директором департамента полиции был приглашен товарищ министра А. В. Степанов, и я совершенно был устранен от должности товарища министра и остался только при функциях директора департамента полиции; имел ежедневно раз или два раза доклады у товарища министра Степанова, с ним несколько раз был с докладом у Штюрмера, но скоро совсем перестал ходить к Штюрмеру, потому что все мои попытки к нему проникнуть кончались неудачей. Я предпочел обращаться за санкцией к товарищу министра, который все-таки иногда бывал призываем к Штюрмеру.

Председатель. — А у А. В. Степанова вы часто бывали с докладом?

Климович. — Нормально фиксировано было один-два раза, но я бывал чаще, постоянно с ним общался по телефону, вице-директор по моему поручению докладывал товарищу министра. Так что у него бывало четыре доклада.

Председатель. — Сейчас идет изложение внешней истории вашего положения. Будьте добры ее продолжать.

Климович. — Когда я подал докладную записку Штюрмеру, он выслушал меня очень любезно и сказал: «Да, да, все-таки я не доволен, у вас в бытность вашу огласились секретные циркуляры, которые не должны были оглашаться». Действительно, два пустых циркуляра, разосланных всем жандармским управлениям, были оглашены, т.-е. не оглашены, а было удостоверено, что они находятся в больничных кассах. Другого укора какого-нибудь он не сделал. «Что же, — говорит он, — вы может быть хотите получать крупное содержание? Вы идете на значительно меньшее в Сенат. Вы много хотите?» Я ответил: «я получаю 10.000 р.^[*] — Примечание редактора Викитеки.</ref>, и если вы будете любезны исходатайствовать, я буду просить 12.000 рублей».

Председатель. — Этот разговор произошел в каком месяце?

Климович. — Этот разговор произошел накануне ухода Б. В. Штюрмера, т.-е. за два дня.

Председатель. — Т.-е. из Министерства Внутренних Дел на пост министра иностранных дел?

Климович. — Это было в июне^[*] месяце. Через день или через два после подачи этой докладной записки происходит перемена министерства. Я не знаю, может быть это анекдотический эпизод, но как характеристику отношения Штюрмера, ко мне злобного, я должен указать, что на следующий день после ухода Штюрмера я проезжал на автомобиле по Троицкому мосту, у меня шина лопнула, автомобиль остановился. Подъезжает ко мне автомобиль, в котором сидят два чиновника Министерства Внутренних Дел: Балашов^[*] и Граве^[*], любезно обращаются ко мне и говорят: «Не угодно ли пересесть в наш автомобиль»? Говорю: «благодарю, я сейчас поеду дальше». — «Что, — говорят они, — вы остаетесь директором департамента полиции?» — «Почему?» — «Да, как же произошла смена министра». — «Я знаю». — «У А. А. Хвостова о вас был разговор и у вас нет причины уходить». — Я на это отвечаю: «Раз Б. В. Штюрмер будет председателем Совета Министров, у него будет второй департамент полиции». Это была очень неосторожная фраза с моей стороны. «Я все-таки, мол, предпочитаю уйти, иначе моя жизнь будет невозможная»… Сейчас же эта фраза была передана Б. В. Штюрмеру и была предметом особого обследования, которое, кажется, никаких дурных последствий для меня, в конце концов, не имело. Но все-таки слова мои были предметом дознания, производимого министром внутренних дел: о моих неуважительных, якобы, отзывах о председателе Совета Министров… В тот же день вечером меня попросил к себе Хвостов, я приехал к нему. Он говорит: — «Я уже получил от Белецкого, как министр юстиции, письмо о назначении вас в Сенат, но я теперь не министр юстиции, а министр внутренних дел, и потому я покорнейше прошу вас остаться». Я на это доложил, что собственно те отношения, которые установились с главою правительства, могут только принести вред службе, а не пользу, и я покорнейше прошу освободить меня. Хвостов сказал, что никого нет для того, чтобы заменить меня, что он ко мне относится с известной долей уважения, считая, что он оградит меня от неприятностей и покорнейше просит меня остаться. И я остался. Был отпущен на 10 дней на Кавказ навестить семью. Когда я вернулся с Кавказа, недели через две, мне было предъявлено обвинение в оскорблении главы правительства непочтительным отзывом, благодаря тому эпизоду, который произошел на мосту. Я говорю: «Совершенно верно, такие слова я действительно произнес, нисколько не отказываюсь от них и еще раз убедительно прошу, освободите меня, пожалуйста, от должности директора департамента полиции». Но Хвостов категорически поставил для меня так вопрос, что это вопрос самолюбия — остаться или уйти. Я принужден был подчиниться, и месяца полтора после этого, накануне ухода А. Хвостова, совершенно неожиданно для него и для меня 15 сентября состоялся указ о назначении меня сенатором.

Председатель. — Совершенно неожиданно не только для вас, но и для министра внутренних дел?

Климович. — Безусловно, я это утверждаю, со слов министра внутренних дел, который сказал мне, что это его крайне оскорбило, так как это прошло совершенно без него. Эти слова им были сказаны.

Председатель. — Таким образом, внешняя ваша история закончена. Так вот теперь будьте добры сказать, вы были до известной степени сослуживцем Штюрмера; что вы можете сказать об его действии на посту министра внутренних дел, о соотношении между министром внутренних дел и теми группами и силами, которые стояли за пределами официального правительства, и в частности об отношениях министра внутренних дел к Манасевичу-Мануйлову и Манасевича-Мануйлова к министру внутренних дел?

Климович. — У Мануйлова-Манасевича были какие-то отношения с министром внутренних дел, т.-е. не с министром внутренних дел, а с Борисом Владимировичем Штюрмером, еще до назначения последнего министром внутренних дел. Это для меня ясно. Формальное же подтверждение имею только в одном факте: Месаксуди, полковник, находившийся в Петрограде, когда он хлопотал по делу своего брата, обратился в Манасевичу-Мануйлову, и Мануйлов сказал, что он будет хлопотать через Штюрмера. Это было лет семь-восемь, может быть и десять тому назад, следовательно оказалось, что Мануйлов-Манасевич уже тогда какое-то отношение имел к Штюрмеру. Может быть он врал, может быть он хвастался этими отношениями, я, конечно, не беру на себя ручательства, но этот эпизод проскользнул в процессе Манасевича-Мануйлова.

Председатель. — Скажите, где это дело? По какому департаменту полиции имеется то дело о Мануйлове-Манасевиче, те сведения, экстракт из которых вы представили, в виде записки, министрам?

Климович. — По шестому делопроизводству, особый отдел.

Председатель. — Теперь продолжайте.

Климович. — Затем опять таки лишь догадка, — я видел, что Манасевич-Мануйлов исполняет какие-то секретные поручения Штюрмера. В отношении этих секретных поручений мои догадки свелись к тому (потом это отчасти подтвердилось), что Манасевич-Мануйлов поддерживал связь между Распутиным и Штюрмером. Это мое предположение основано на следующем: во-первых, Манасевич-Мануйлов доставлял иногда в департамент полиции некоторые счета по поездкам с Распутиным в Царское Село, счета за автомобиль. Обыкновенно являлся гр. Борх, состоявший при Штюрмере, и заявлял мне, что министр просит оплатить такие-то и такие-то счета. Эти счета, не веря Мануйлову, я посылал в гараж проверить, когда гараж подтверждал, то я уплачивал. Это были пустые счета в размере от 8 до 100 рублей. Небольшой расход.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, с какой точки зрения вы проверяли, ездил ли Распутин в Царское Село?

Климович. — С той точки зрения, не приписал ли Мануйлов-Манасевич к этим счетам, так как на это он был способен, например, один счет уменьшился на двадцать рублей после проверки.

Председатель. — Почему вы находили нужным это требование исполнять? Распутин — Распутиным, а зачем департаменту полиции расплачиваться?

Климович. — Собственно, секретный фонд находится в распоряжении министра внутренних дел. Если распоряжается товарищ министра, то он распоряжается за министра внутренних дел; если распоряжается директор департамента, то это вопрос полномочия. Но во всяком случае, ответственность за эти пять миллионов лежит всецело на министре внутренних дел.

Председатель. — За какие пять миллионов?

Климович. — Общей секретной суммы. Следовательно, если я получал от министра внутренних дел ордер или приказание уплатить такой-то счет, то, конечно, я должен его уплатить, потому что это его распоряжение. Зачем эти поездки? — Мне отчета в этом не отдавали. Собственно с Мануйловым-Манасевичем я никогда не видался по поводу этих счетов. Он обыкновенно ко мне не смел заходить, а ко мне заходил гр. Борх и говорил, что такие-то счета представлены. Затем это посылалось в третье делопроизводство, из третьего делопроизводства приносилось мне для оплаты и так как я имел приказ оплатить, то я оплачивал, тем более, что деньги были пустые.

Смиттен. — Вы изволили сказать, что вы проверяли счета через гараж: вас интересовал только размер платы или куда ездил Распутин?

Климович. — Куда он ездил — я знал; это не представляло для меня никакого секрета. Наружное наблюдение за Распутиным вели, и я знал, что, действительно, такие поездки были; для меня вопрос был в том, чтобы Мануйлов не приписал, потому что я знал, что имею дело с таким лицом, которое на это способно.

Председатель. — Вернемся к нити вашего рассказа. Для вас было ясно, что Мануйлов держит связь между Штюрмером и Распутиным?

Климович. — Для меня было ясно и другое, что собственно в этом отношении оказывает услуги Мануйлов министру внутренних дел. Но какие услуги, я не знаю. В смысле периодического осведомления? Но казалось, между Распутиным и Штюрмером была еще другая связь, более прочная. Например, были сведения, что Распутин бывал у Штюрмера, бывал каждый день. Потом я знал, что Распутин сам относился к Мануйлову не особенно доброжелательно, пользовался его услугами, но расценивал его не с высокой точки зрения, как указывали мои агентурные сведения.

Председатель. — Так вот значит об отношениях Штюрмера к Манасевичу-Мануйлову и Распутину. Может быть вы знаете его отношения и к другим лицам?

Климович. — Я должен сказать, что если взять все то, что я имел случай докладывать ему, по количеству времени, за все время, что был директором департамента полиции, то в общей сложности я побеседовал с ним четыре или пять часов и из этих четырех или пяти часов два или два с половиной часа ушли по крайней мере на различные вопросы относительно опять таки Распутина или связанных с ним дел, например, поездки Гермогена, о котором была сделана какая-то сенсация, будто он хотел убить Распутина. Я знаю, что я очень скоро был обрисован в Царском Селе, как человек крайне ненадежный, при наличности которого жизнь Распутина якобы находится в опасности. Я был охарактеризован, как «хвостовец»…

Председатель. — Кем вы были охарактеризованы?

Климович. — По-моему я был охарактеризован Штюрмером.

Председатель. — Так говорили ваши агентские донесения?

Климович. — Об этом агентских донесений я получать естественно не мог. Но была случайная встреча у меня с Вырубовой, которая мне прямо сказала: «За что вас Штюрмер так ненавидит?» Это было после ареста Мануйлова. Она же мне сказала: «Б. В. Штюрмер говорил мне, что охрана Распутина поручена именно Мануйлову и что он за нее совершенно спокоен». Я должен доложить, что никогда охрана Распутина на Мануйлове не лежала. Охрана Распутина была поручена Б. В. Штюрмером непосредственно начальнику петроградского охранного отделения и, с моего ведома, ему было предоставлено 4 филера, которые его сопровождали. Что касается Мануйлова, то ясно было по докладам этих филеров что Мануйлов никаких обязанностей по охране не нес. Может быть он имел неизвестные мне обязанности, но, по своему характеру и поведению там, безусловно никаких охранных обязанностей, в смысле охранения Распутина, не нес. Следовательно, за фразу подобного рода, брошенную, сказанную не то Вырубовой, не то императрицей, я не могу поручиться. Я слышал от Вырубовой эту фразу. Она была сказана для того, чтобы проверить меня. Несомненно, она была фразой ложной. Штюрмеру было хорошо известно, что такие поручения на Мануйлова не возлагались. Когда та же Вырубова спросила: «За что вас Штюрмер так ненавидит?» Я ответил: «Не знаю». — «Зачем вы арестовали Мануйлова?» Я говорю: «Если бы мой брат родной сделал такие гадости, как Мануйлов, я бы его также арестовал». Тогда Вырубова сказала: «У меня только что были Никитина и С………^[1] и говорят, что теперь Григорий остался совершенно без охраны». Но это все была инсценировка. Если я виделся в своей жизни и разговаривал с Вырубовой два раза и два раза с Распутиным, то эти беседы были необходимы. Это было в бытность министром А. Хвостова. Но оба эти свидания и с той и с другим я имел с разрешения министра, по предварительному докладу, и они имели целью только ориентироваться в том, что собственно говоря, какие темные выступления против нас предпринимаются. И, конечно, в некотором роде эти встречи результаты дали.

Председатель. — А именно? Будьте добры вкратце изложить.

Климович. — После этого разговора с Вырубовой, вернувшись в Петроград, я протелефонировал Распутину следующую вещь. Я говорю: «Григорий Ефимович, что же вы врете, что это я вас хочу убить?» Так было, именно в такой форме.

Председатель. — Вам так сказала Вырубова?

Климович. — Она мне сказала, что охрана снята. Тогда он сказал: «Да нет, ничего подобного». Я спросил: «Разве ваша охрана была поручена Мануйлову? Мне Вырубова сказала, что Мануйлов был арестован только для того, чтобы отнять у вас охрану». Он сказал на это: «Она сейчас у меня будет, я ей скажу, что это неправда». Таким образом, это была одна из паутин, которая плелась вокруг Хвостова и вокруг меня в Царском Селе, и приходилось, к сожалению, не игнорировать такие вещи, потому что создавались легенды самые невероятные.

Председатель. — Это — один случай; а другой случай? Вы говорите, что два раза беседовали с Распутиным?

Климович. — Другой случай был раньше. Это был последний. Виноват, я еще не кончил по второму случаю… Распутин сказал тогда: «Позвольте, я к вам приеду» — и приехал… Разговор был короткий в той же форме, как по телефону.

Председатель. — Он приехал к вам на квартиру?

Климович. — Приехал ко мне на квартиру. Это было в воскресение. Я был в департаменте, но он не сообразил и приехал ко мне на квартиру. Он мне сообщил, что Вырубова у него была, и он ей объяснил, что Мануйлов никогда его охраной не был и поэтому арест Мануйлова не есть устранение его охраны, и разбил легенду, которая была создана, что будто бы Министерство Внутренних Дел занимается устранением его, Распутина.

Председатель. — И затем еще другой случай?

Климович. — Другой случай был перед этим. Это было за месяц до этого. Он мне довольно таки мало понятен. Я его могу только объяснить, так сказать, без ручательства за справедливость объяснения. Мне было передано, что Штюрмер просил ее величество доложить государю императору о необходимости меня удалить с поста директора департамента полиции.

Председатель. — Кто? Штюрмер просил бывшую императрицу?

Климович. — Да, — говоря, что я его оскорбляю. Это было в связи с инцидентом на мосту. Ее величество уклонилась от этого, и вслед за этим мне сообщили, что Вырубова ищет свидания со мною. Я ее никогда еще не видел и не знал. Я тогда обратился к А. А. Хвостову и спросил, не поставит ли он мне в укор, если я съезжу. Он говорит: «Пожалуйста, пожалуйста и узнайте, в чем там дело». Я приехал и говорю ей: «Вы желали меня видеть?» — «Вы были керченским градоначальником?» Я говорю: «Да, был». «Теперь императрица задалась вопросом о создании санатории для солдат. Там, я слышала, есть место в Керчи. (И действительно там есть казенное место в 200 десятин, очень хороший участок земли — прибрежный). Вот расскажите мне по этому поводу»…

Председатель. — Ваш разговор был в таком роде?

Климович. — На меня это произвело впечатление смотрин, — было как бы приказано меня посмотреть, но из этого абсолютно ничего не вышло, разговор был только в этих пределах… Я распрощался и уехал. Через несколько времени мне говорят: «Вам нужно повидаться с Григорием Распутиным».

Председатель. — Кто говорил?

Климович. — П. Г. Курлов. Пришел и говорит: «Вы с ним познакомьтесь». Я говорю, что мне не к чему. «Нет, вы знаете, тут надо считаться. Я знаю, что вы ничего не ищете, но могут вам сделать неприятность. Вы, пожалуйста, повидайтесь». Агентурные сведения меня предупредили, что это именно были смотрины Вырубовой и что должен смотреть меня и Распутин. Это мне было обидно.

Председатель. — В какой момент?

Климович. — При вступлении Хвостова — вот в этот период. Я позволяю себе представить короткое умозаключение. Штюрмер ушел с поста министра внутренних дел. Вопреки его желанию, я был оставлен директором департамента полиции. Нужно было меня удалить. Тогда начинается давление в Царском Селе. Это давление встречает некоторое противодействие, в смысле, может быть, некоторых благоприятных отзывов обо мне. Сомнения возникли.

Председатель. — Со стороны кого?

Климович. — Думаю, что со стороны императрицы.

Председатель. — Которая вас лично знала?

Климович. — Она меня никогда не видела. Вероятно, она слышала обо мне от Елисаветы Федоровны, которая меня любила и очень внимательно относилась ко мне. Может быть, это был отголосок ее слов, и тогда являлась необходимость проверить слова Штюрмера — удовлетворить ли его просьбу или нет? — Проверить путем личного впечатления, которое я произведу. При чем это впечатление поручается проверить Вырубовой и Распутину. Извините, это, может быть, мое смелое предположение, но я не могу себе иначе объяснить.

Председатель. — Что же? Смотрел вас Распутин? Как же это было?

Климович. — Да, смотрел. Меня смотрела первая Вырубова, а после этого одно из лиц, стоящих недалеко от Вырубовой, говорит, что Распутин должен вас посмотреть.

Председатель. — Одно из лиц, стоящих близко к Вырубовой, кто именно?

Климович. — Н. И. Решетников.

Председатель. — Кто же этот Решетников?

Климович. — Решетников из Москвы.

Председатель. — Да, помню. Там, где остановился Распутин…

Климович. — Вас, — говорит, — будут смотреть. Я ответил, что не знаю, как это будет. Через несколько дней является Курлов и говорит: «Вам нужно повидаться с Распутиным». Я отказался. Тогда он говорит: «Поедемте со мной вместе к Бадмаеву. Вы подумайте об этом до завтра». Я сказал: «Хорошо». На другой день я пошел к Курлову и говорю: «Знаете, Петр Григорьевич^[*] (я избрал благовидный предлог), меня Штюрмер и так не любит, а если узнает, что я виделся с Распутиным, подумает, что я веду какую-нибудь закулисную интригу. Мне это было бы крайне неприятно. Увольте меня, я не поеду». Я категорически отказался. «Ну, как знаете», — сказал Курлов. Я вернулся домой. Через день или два телефон звонит. «Кто такой?» (Это был первый телефон от Распутина.) «Я, — говорит, — Григорий Распутин»… — «Что вам нужно?» — «Вы генерал Климович?» — «Я». — «Мне вас повидать нужно: люди под вас копают». — «Спасибо, что хотите помогать, но мне это не нужно». — «Вы приезжайте ко мне». — «Нет, я не могу приехать». «Одевайте статское платье и приезжайте». Я говорю: «У меня статского платья в заводе нет». «Так не приедете?» — «Нет». — «Тогда я к вам приеду»… Я говорю: «Это ваше дело». — «Вы дома?». — «Да, дома».

Председатель. — Вы как раз из дома говорили?

Климович. — Да из дома. Является на автомобиле. Вот это первый приезд.

Председатель. — С кем-нибудь или один?

Климович. — Один, но мне потом говорили, что какой-то господин еврейского типа стоял внизу. Это, должно быть, Симанович. Но ко мне он пришел один. Тогда я в первый раз его видел. Пришел, перекрестился на образа, поклонился от дверей. Я предложил ему кресло. Сел в углу комнаты, скрестивши ручки, очень скромно. И вот разговор стенографически передаю. «Да, да, да. Я вот рад. Вот, вот. Хорошо, что я вас вижу». Я говорю, что очень рад; чем могу служить? — «А скажите, пожалуйста, Белецкий хороший человек?» Я говорю: «Ничего». — «Ах, да, да, да. А Сухомлинова за что посадили?» — Я говорю; «Не знаю, там сенаторы разбираются в этом деле, а мне совершенно не известно». — «Нешто за пушки, что пушек не было?» Я говорю: «Может быть и за пушки». — «Да если ведь из-за пушек, так другие больше, чем он, виноваты». Я молчу. Это намек на Сергея Михайловича. «Да другие-то знаете, что больше виноваты?» — Я говорю: «Не знаю, кто виноват в этом деле, там разберутся». — «Да, да, да. А вот мне про вас говорили, что вы зверь». — Я говорю: «Смотрите, какой зверь». — «Ну, мало ли, что люди говорят. Все люди врут. Ну, до свиданья»…

Председатель. — Он говорил с вами на ты или на вы?

Климович. — Он говорил мне: «ты, ваше превосходительство», иногда говорил вы. Я стенографически старался, возможно точно, передать эту беседу. Я об этом вообще, как о курьезе, рассказывал довольно много, не делал секрета из этой беседы, потому что она мне казалась анекдотичной. Он ничего не просил. На меня произвело впечатление, что или с уходом Штюрмера, потеряв связь с министерством внутренних дел, он ищет возможности завести знакомство с директором департамента полиции, чтобы обращаться к нему с просьбами; либо, как мне казалось более верно, то, что мне подсказал Решетников, что меня пошлют «смотреть». Вот какая цель.

Председатель. — А он не писал вам?

Климович. — За бытность мою директором департамента полиции, я раза три или четыре получал письма от Распутина, которые начинались всегда так: «Милай дарагой, помилуй его грешнаго» — и обращался с какой-нибудь просьбой. Все эти письма в делах департамента полиции подшиты. Все просьбы признаны были неосновательными и оставлены мною без последствий.

Председатель. — Это были бланковые письма без упоминания лица, за которое просят?

Климович. — Я не знаю, были ли это его собственноручные каракули, либо чужие, но лицо являлось лично.

Председатель. — Но в письме было имя лица, или это было бланковое письмо, годящееся для всякого?

Климович. — Пожалуй, что бланковое.

Председатель. — Вы добрую половину своих показаний посвятили Распутину. Может быть то, что я спрошу, вам неизвестно, но все-таки я хотел вам поставить вопрос: в вашу бытность в Министерстве Внутренних Дел или в распоряжении министра внутренних дел, не было ли случая, когда вы ясно видели, что по данному вопросу Штюрмер исполняет просьбу и распоряжения Распутина, Манасевича-Мануйлова или кого-нибудь еще?

Климович. — Видите ли, я должен сказать, что Б. В. мне не доверял совершенно, и потому с первых же шагов, когда у нас было столкновение, по поводу Мануйлова, он видел, что я других точек зрения держусь. И он, хотя передавал мне просьбы Распутина, но должен сказать, что всегда это делал в такой форме: «Вот вам такое-то письмо». «Какой-то офицер просил через Распутина, там забегали многие». — «Вот представьте мне справку по этому делу». — «Слушаюсь». Я чувствовал, откуда было указание. Я фамилию помню, Зубов, полковник какой-то из Новгорода. Справки я эти посылал. Потом было, что он мне передает 2—3 письма Распутина и говорит: «Вот возьмите на ваше распоряжение».

Председатель. — Каких вопросов касались?

Климович. — Обыкновенно кого-нибудь освободить, сидящего по пьяному делу. Какие-то пустяки. В делах департамента полиции есть эти письма.

Председатель. — Как ни случайны были ваши доклады, все-таки некоторые распоряжения общего характера по департаменту полиции исходили от имени министра внутренних дел?

Климович. — Затрудняюсь вспомнить. Ни одного кажется распоряжения общего характера не было. По частности может быть кое-какие были резолюции, а общего характера не было. В этом-то была вся горесть службы, что я тщетно просил Христом богом дать мне какие-нибудь общие директивы…

Председатель. — Но все-таки в отдельных распоряжениях, которые вам отдавал министр внутренних дел, не встречались ссылки на бывшую императрицу или на Царское Село?

Климович. — Нет. Даже в том случае, если даже были вопросы, связанные с Царским Селом, которые я несомненно знаю, что были. Например волновал приезд сюда Гермогена. Он волновал Царское Село, потому что г. Мануйлов, как я имел достоверные сведения из редакции «Вечернего Времени», написал Вырубовой аноним, что приехал сюда Гермоген, что хвостовцы его допустили сюда, и жизни Григория угрожает опасность.

Председатель. — Это кто написал?

Климович. — Это Мануйлов написал и это письмо попало к Вырубовой. Так как я знал, что этот аноним был послан туда, мне совершенно понятной стала та ажитация, в которую, по поводу приезда Гермогена, впал Штюрмер, уверяя меня, что в департаменте полиции есть распоряжение, высочайшее повеление, о воспрещении Гермогену въезда в Петроград. Мне ставили в укор, что я прозевал подобного рода распоряжение. Но как я ни искал, такого высочайшего повеления о воспрещении въезда Гермогену в Петроград никогда не было, и поэтому я найти не мог. Тогда Штюрмер заставил меня весь департамент полиции перерыть в течение 3 дней, уверяя, что такое распоряжение есть. Но в этом, как мне кажется, его уверил Мануйлов. С другой стороны, Мануйлов своим анонимом так намуссировал настроение в Царском Селе, что это передалось Штюрмеру. Вот к сожалению подобного рода инциденты поглощали большую часть моего общения с министром внутренних дел. Что касается деловых, то их было так мало, что я в конце концов был совершенно без руля и без ветрил и не знал, что делать. Между тем обстановка была на столько серьезная, что она требовала получения каких-нибудь директив. С другой стороны отсутствие определенных каких-нибудь указаний заставляло меня…

Председатель. — В бытность вашу директором департамента полиции была получена бумага через Штюрмера с ссылкой на волю тогдашнего государя или государыни о том, чтобы особа Распутина охранялась, как особа царской фамилии?

Климович. — Мне Штюрмером сказано это не было, но приблизительно, без упоминания царской фамилии, в таком смысле было сказано Штюрмером генералу Глобачеву, который мне об этом доложил. Вообще об охране Распутина Штюрмер никаких разговоров со мною не вел.

Председатель. — Это все ведал генерал Глобачев и петроградское охранное отделение?

Климович. — Я об этом все узнал, но не от Штюрмера, а от исполнителя.

Председатель. — О существовании каких кружков безответственных и влиявших на тогдашних министров и на направление внутренней политики вам известно?

Климович. — Мне очень трудно ответить на этот вопрос. Один из моих случайных знакомых задавал этот вопрос, я обдумывал его и пришел к такому выводу. Мне казалось, что какой-нибудь организации влияющей нет, — это хаос, полный хаос. По-моему, в центре этого хаоса все же стояла г-жа Вырубова. Это все мое личное впечатление. К ней, потом, примазывались те, кому удавалось. В данном случае, удавалось немногим пройти; например — Мануйлову. Если не непосредственно к Вырубовой, то к Никитиной, к Распутину. Засим, то, что группировалось около Распутина, в широком политическом смысле, политических целей оно, несомненно, не преследовало, а скорей преследовало цели чисто извлечения личных выгод. Затем приходилось мне встречаться с господином, который один раз у меня был. Это Андроников. Но он стоял как будто бы в стороне от распутинской и мануйловской компании. Он поразил меня своей беззастенчивостью, и мне кажется, он лгал, неправду говорил о том, что изобрел способ влиять на его величество. Он говорил, что издает газету, и, если он желает сделать кому-нибудь гадость, то пишет в этой газете передовую статью, берет корректурный оттиск и посылает в Ставку, с запросом, можно ли ему печатать.

Председатель. — Про какую газету идет речь?

Климович. — Я не помню, какое название. У Андроникова была какая-то газета, кажется «Голос Русского». Потом он цинично мне заявил о том, что он таким способом и пользуется, что этот способ очень могучий. Он заявил об этом при первом знакомстве. Знакомство это произошло потому, что у него очутился железнодорожный билет департамента полиции, данный ему до моего вступления в должность директора департамента полиции кем-то, и этот билет он присвоил себе. Я требовал, чтобы он вернул билет, и написал ему резкое письмо такого содержания: «Если билет не будет возвращен, я буду вынужден сообщить в Министерство Путей Сообщения, чтобы его признали недействительным». Тогда он приехал ко мне и, желая импонировать своей силой, дал мне понять, что он может написать на меня какую угодно грязную статью, что эту статью печатать не будут, а в Ставке ее прочтут.

Председатель. — Вы высказали сомнение в существовании связи между Андрониковым, Распутиным и Манасевичем-Мануйловым?

Климович. — Мне она в данный момент не была ясна. Мне казалось, что они конкурирующий элемент.

Председатель. — На чем, по вашему тогдашнему впечатлению, основывались вес и значение Андроникова, хотя бы в смысле возможности передать в Ставку газету в корректуре и заставить прочесть?

Климович. — Я Андроникова только один раз видел. По-моему это в высшей степени предприимчивый, неразборчивый в средствах человек, который, благодаря своей крайней беспринципности, может быть довольно силен и пробираться туда, куда ни один порядочный человек не проберется.

Председатель. — На тот вопрос, который я вам задал, ваш ответ можно понять так, что вы не знаете, есть ли там кружки, что был хаос и отдельные лица?

Климович. — Да, которые группировались в шайке, так сказать, независимые.

Председатель. — Каково было отношение при вас департамента полиции к организации союза русского народа и к другим реакционным группам?

Климович. — Я лично по возможности их избегал; но в сущности и у департамента, собственно говоря, можно сказать почти никаких не было отношений к ним за мою бытность директором департамента полиции. Я говорю почти, а можно сказать: совершенно никаких не было. И вот скажу, в чем они состояли за мою бытность директором. Ко мне приезжала одна дама, кажется Степанова, если я не ошибаюсь, издававшая рабочую газету, кажется она же Дезобри, приезжала раза три-четыре просить какого-нибудь содействия. Я этого содействия не дал.

Председатель. — Содействия чему?

Климович. — Материалом для издания. Но я не дал. Затем в департамент полиции обращался неоднократно Орлов, известный в России; ему было ассигновано, кажется, если не ошибаюсь, 100 руб. жалованья и 100 руб. на какой-то кружок. При моем вступлении я прекратил в самом начале эти выдачи им совершенно. Я считал, что их деятельность за последнее время настолько опустилась и свелась только к извлечениям материальных выгод из торговли патриотическими идеями так, что мне противно было давать им что-либо. Но впоследствии Орлов так назойливо приставал через кого-то к А. Н. Хвостову, приставал и ко мне письмами, посланиями, целым рядом прошений, что А. Н. Хвостов приказал выдать то, что ему было назначено. Вот этим ограничились сношения.

Председатель. — Это денежное сношение. А сношение…

Климович. — Сношений не было. И должен сказать, что это сношение для нас было всегда большим бичом, потому что обыкновенно какой-нибудь отдел союза русского народа предъявлял довольно ультимативные требования, довольно дерзкие, абсолютно невыполнимые, так что сношения с ними старались не иметь. Может быть сношения ограничивались посылкой каких-нибудь подозрительных телеграмм, да и то не помню…

Председатель. — По должности директора департамента полиции или просто так, частным образом, вы не знали ли о выдачах вот из этого самого 5-миллионного фонда в направлении субсидирования отдельных лиц, известных по реакционной деятельности, или отдельных групп союза русского народа или других организаций?

Климович. — Вот я говорю, что выдача из этого фонда касалась Орлова.

Председатель. — Вы говорите о департаменте полиции, но не весь фонд был в распоряжении полиции.

Климович. — Пятимиллионный фонд — весь. На этот пятимиллионный фонд содержалось охранное отделение^[*], всероссийские учреждения заграничной агентуры и самый департамент полиции содержался, потому что штаты его настолько устарели, что расходы в три раза уже переросли свой номинальный штат. Потом содержание дворцовой охраны, воейковской организации, охраны во время поездки государя. Так что расходов было очень много из этого фонда. Я должен сказать, что из этого фонда других выдач я не знаю и субсидий таких патриотических организаций тоже не было. Я думаю, что вы возьмете сметы и отчеты: там до копейки все есть; если вы найдете там темные места, то они будут озаглавлены так: «Выдано на известные нужды министру или товарищу министра».

Председатель. — А есть на известные нужды директору департамента полиции?

Климович. — Да, но за мое время не было.

Иванов. — А министрам было?

Климович. — При Штюрмере было…

Председатель. — Вы не касаетесь тех сумм, которые были в безотчетном распоряжении самого министра?

Климович. — 54-х тысяч, так называемой шефской суммы, я не касался.

Председатель. — Эти 54 тысячи входили в пятимиллионный фонд?

Климович. — Входили. Они выдавались ежемесячно и шли вообще на содержание различных…

Иванов. — Скажите: вы поступили при А. Н. Хвостове, незадолго до его ухода?

Климович. — Недели за две, за три.

Иванов. — Скажите, А. Н. Хвостов не поручал ли вам надзор за Распутиным, ничего не говорил, что его интересует, что его заинтересовала его деятельность?

Климович. — В то время, до моего прихода еще, при Распутине была охрана, двое или трое, по распоряжению начальника охранного отделения, охраняли его. Собственно говоря, эти агенты не столько имели целью охрану Распутина, сколько информацию о его поступках и, в этом отношении, начальник охранного отделения непосредственно, как вопрос щекотливый, докладывал министру внутренних дел, избегая лишних ушей, лишней передачи директору департамента полиции, если было что-нибудь, заслуживающее внимания. Так что, собственно говоря, со мной в этом отношении никаких разговоров А. Н. Хвостов не имел. Но мне было известно, что в то время уже при нем состояли эти лица.

Иванов. — При Хвостове были эти лица или раньше?

Климович. — До Хвостова.

Иванов. — Когда вы поступили, вы указывали на то, что бюджет был расстроен и около 600 тысяч не хватало? Вы, конечно, интересовались в то время, почему это? Вы определяли этот недостаток путем ознакомления со всеми расходами, со всеми кредиторами, которые были в распоряжении полиции. Так вот: при ком были произведены такие расходы, которые вызывали такое расстройство, при Хвостове или при Штюрмере, — вам известно? И за какой период? Вы знакомились с этой сметой, вам это должно быть известно…

Климович. — В этом отношении я должен сказать, что меня интересовал бюджет в начале года с 1 января. Старый год, конечно, меня не интересовал. Я вступил почти в начале января. Только два месяца, полтора месяца был при Хвостове.

Иванов. — При ком наибольшие расходы вызвали расстройство?

Климович. — Я должен сказать, что расходов излишних не было, довольно много причин вполне лойяльных и легальных для дефицита в этом бюджете.

Председатель. — Теперь разрешите вам поставить вопрос. Будьте добры изложить, какое отношение было, в вашу бытность директором департамента полиции, лиц, которые были при департаменте, в то время непосредственно под вашим начальством, и затем некоторых начальников охранного отделения к вопросу о провокации? И скажите также, каково было ваше личное отношение и действия. В этом направлении я делаю некоторое тут разделение, ибо действия могут отличаться от того, что желательно, и затем желательное одним лицам, нежелательно другим.

Климович. — Я прошу позволения пояснить понятие провокации.

Председатель. — Это интересует нас в смысле создания агентами известных фактов, которые с точки зрения действующих законов являются преступными, в смысле участия агентов в деятельности революционных учреждений и групп, и в совершении ими лично поступков, которые являются преступными с точки зрения законов.

Климович. — Так как агенты охранных отделений секретно состоят в то же время членами революционных организаций, ибо, не состоя членами революционных организаций, не соприкасаясь с ними, никаких информаций дать нельзя. Департамент полиции, в этом отношении, стоял на точке зрения…

Председатель. — При вас?

Климович. — Я позволю себе сказать, что эта точка зрения не только моя, но она тянется в течение десяти, по крайней мере, лет. Раз член революционной организации сообщает о принадлежности или участии в революционных организациях, это уже само по себе представляет преступление с точки зрения закона. Следовательно каждый участник как бы является уже ответственным, если он не заявит об этом законной власти. Казалось юридически заявление законной власти о том или другом преступлении снимает с участника непосредственное обвинение в участии. С другой стороны, до какой степени допустимо это — вопрос очень больной и очень острый. Допустимо ли участие сотрудников в революционных организациях? Совершенно отказаться от этого участия — значит потерять возможность информации. Информация является необходимой не только в интересах репрессии, но и в интересах высшей администрации: для тех или других распоряжений, которые должны быть, ибо, когда знаешь, — можешь принять те или другие меры совершенно иначе. Поэтому департаментом полиции информация такая была признана необходимой. Вопрос в степени допустимости. Провокацией собственно называлось такое участие секретных сотрудников в деятельности тех или иных революционных организаций, которое способствует либо воссозданию организации, либо развитию деятельности ее, либо вовлечению новых членов в организацию: тем более, конечно, то, что могло быть самым роковым — возможность оклеветания кого-нибудь или симуляции каких-нибудь революционных выступлений. Я должен сказать, что моя деятельность в этом отношении вся была направлена к самой беспощадной борьбе с теми явлениями, которые я только что перечислил и которые считал совершенно недопустимыми. Я должен сказать, что за последнее время, вот когда я был директором департамента полиции, самая деятельность подпольных революционных организаций расплылась в значительной мере, и собственно там освещения такого реального не было. Т.-е. освещение-то было, но деятельность реальная, конкретная собственно была очень слабою. Из отрицательных сторон деятельности, если были нарушения такие, какие я только что переименовал, — это собственно два случая. Я собственно два случая наблюдал за время, что был директором департамента полиции. Оба очень мелких и оба были расследованы. Один собственно не привел ни к каким плохим результатам, — это в Полтаве. Сотрудник — агент заявил о том, что, кажется в Киеве, собирается кружок украинской молодежи. Нелепые сведения, несоответствующие действительности, заставившие директора департамента полиции обратить на это внимание. Был командирован специальный офицер из департамента полиции для того, чтобы проверить это обстоятельство. Резолюция после этой проверки была такова, что ничего не произошло, никто не был арестован. Арестовать приказано было лишь этого агента. Циркулярный был отдан приказ, чтобы никто из офицеров не пользовался его услугами.

Председатель. — Вы помните его фамилию?

Климович. — Не помню. Я ведь непосредственно с сотрудниками никогда не имел сношения.

Председатель. — А кличка его?

Климович. — Не помню. Это полтавский инцидент. Полтавское дело. Находится оно в 6-м делопроизводстве. Ездил полковник Зеварзин^[*]. Я остался недоволен им. Второй случай был в Пензе у полковника Е. Кременецкого^[*], начальника жандармского управления. Там был случай совершенно грустный. В сущности, там сотрудник, повидимому, спровоцировал, чуть ли не печатные издания или воззвания. Я вначале очень горячо к этому отнесся и даже сообщил начальнику штаба о невозможности оставления там на службе этого офицера, но потом был командирован туда чиновник департамента полиции Дмитриев^[*][*], статский советник, который высказал, что в данном случае со стороны начальника жандармского управления была не злостность, а была ошибка, что он стал жертвою обмана, при чем начальник управления доказывал это письмом самого сотрудника, который сообщал сведения, не соответствующие истине. Характерно было то, что начальник управления мог быть введен в заблуждение сотрудником. В этом отношении из письма видно, что он имел от начальника управления совершенно иные соответствующие инструкции. Я сделал тогда распоряжение, и этот сотрудник тогда же был заключен в тюрьму. Весь материал был передан прокурору. Что касается начальника управления, то я бы все-таки его не оставил, но не мог этого решить, потому что это совпало с моим уходом.

Председатель. — Позвольте перейти к общему вопросу, от которого вы несколько уклонились, — к вопросу о провокации. В делах департамента полиции есть записки совершенно секретные об организации внутренней и внешней охраны; они относятся к вашему времени. Совершенно секретные без права перепечатки?

Климович. — Они старые, вероятно, десятилетнюю давность имеют. Может быть они перепечатывались при мне, не помню.

Председатель. — Но общий вопрос не выдвигался при вас? Общий вопрос о внешнем и внутреннем наблюдении в связи с вопросом о провокации, о сотрудничестве в связи с провокацией?

Климович. — Я должен сказать, что нового ничего не выдвигалось. Приняв старое существующее положение, я шел по нему — по этому пути. Но борьба с провокацией в данном случае, казалось мне, должна вестись в частных случаях. Там, где эта провокация есть, она должна быть искоренена. В этом отношении я обращал строгое внимание на конкретные случаи. Что касается общих директив, то общие директивы существовали до меня, они были даны ранее. Они были даны в той форме, чтобы сотрудники никакой активной деятельности в революционных организациях, могущей привлекать туда новых членов, не проявляли и не могли развивать эту деятельность, поднимать настроение, чтобы сотрудники ограничивались, если они члены революционной организации, пассивной ролью. Роль которой называется конспиративной, т.-е. лица, принимающего на хранение предметы передающего. Словом, эта роль считалась пассивной, а не активной. Пропагандисты считались абсолютно недопустимыми.

Председатель. — Но ведь вам известно, что некоторые ваши сотрудники занимали выдающиеся положения в партийных организациях и собственно, чем больше они принимали участия, чем больше выдавалось их положение, тем более они ценились, как сотрудники. Как примирить эти два положения?

Климович. — Это очень трудно примирить, но примирить можно только таким положением, что, например, состоя членом известной организации, сотрудник в этом комитете не играл никакой роли, а ограничивался участием.

Председатель. — Но вы говорите о возможности, но позвольте поставить вопрос о действительности, не то, как могло бы быть, а то, как было, с такой точки зрения, как удержаться на этой грани, очень острой.

Климович. — Во всяком случае начальники охранных отделений постоянно подтверждали, что имеют сотрудников в своем распоряжении, и они должны неоднократно настаивать на том, чтобы те не переходили в активность, а сумели бы сохранить пассивное положение в тех или других организациях. Ведь этот вопрос для нас был острый уже потому, что, совершенно не предвидя вопроса о государственном перевороте, который случился, мы имели дело всегда с судом. Если сотрудник играл активную роль, то он должен же был предстать на суд в качестве обвиняемого, что создавало соответствующему офицеру совершенно драматическое положение; это совершенно роняло репутацию офицера, как не сумевшего удержать своего сотрудника в должных рамках. Я должен сказать, что из агентов, которые у меня были в последнее время, наиболее смущал меня работой некий Абросимов.

Председатель. — По какому городу?

Климович. — По Петрограду.

Председатель. — Клички не помните?

Климович. — Не помню. Абросимов — член военно-промышленного комитета. Я несколько раз обращал внимание начальника охранного отделения, чтобы его удержать, чтобы он не становился на пораженческую позицию, что я лично считал преступлением. Его часто посылали с своей революционной организацией, и он везде проповедывал оборонческую точку зрения. Что же касается до его работы в военно-промышленном комитете, то все-таки в тех пределах, в которых эта организация не преследовалась теми законами, которые существовали до переворота.

Председатель. — Значит, по вопросу о факте, тут вы собственно признаете, что имеете совершенно непримиримые противоречия. С одной стороны, ваш сотрудник должен больше знать, и чем больше он знает, тем он для вас ценнее, он должен двигаться по некоторой иерархии, с другой стороны, продвигаться может только тот, кто активно работает, стало быть, кто совершает с точки зрения закона некоторые преступные действия.

Климович. — В этом отношении я вполне признаю, что это положение чрезвычайно трудное, чрезвычайно острое и крайне неблагодарное. И этим, собственно говоря, все время я очень тяготился. Попав раз в охранное отделение в Москве в 1906 году и сойдя с этого пути, слава богу, в градоначальство, я всеми фибрами души, даже до доклада моего об отставке включительно — ведь когда я подавал мое прошение об отставке А.Хвостову, я, не знал, что у меня будет Мануйлов-Манасевич и Штюрмер — я не хотел вести этой деятельности, которую считал для себя крайне тяжелой. Я должен сказать, что невероятное искусство, мало искусство, счастливое стечение обстоятельств, может при этой системе удержать сотрудника от того, что именуется провокацией, что очень легко впасть в невольную провокацию. Не будем говорить о невольной провокации, невольный грех — не есть грех, но вообще это — вещь крайне тяжелая и крайне трудная. Я должен признать, что я разделяю вашу точку зрения.

Председатель. — Теперь скажите, пожалуйста, генерал: положение, затруднительность которого и вы, все, господа, чувствовали, не обострялось ли оно тем, что, в сущности говоря, из центра, из департамента полиции все эти вопросы решить было нельзя? В Костроме, в Архангельске были жизненные случаи, которые заставили переходить эту грань. Можно ли было по такому острому вопросу человеку, стоящему в центре, сладить с этой невозможностью для спасения позиции?

Климович. — Это было очень трудно. Но я должен вам сказать, что в пределах доступного и возможного, т.-е. в том, что видел мой глаз, куда хватала моя подозрительность, я усиленно боролся с этим положением. Но сплошь и рядом приходилось встречаться с совершившимися фактами.

Председатель. — Вам был известен харьковский случай. Это один из многих, где из шести членов преступной организации трое оказались сотрудниками местного охранного отделения?

Климович. — Это к какому времени относится? Я что-то не помню.

Председатель. — Перейдем к формальному вопросу, касающемуся этой же самой организации. Какие сотрудники ведались с центрами департамента?

Климович. — Ни один. Я исторически вам скажу. Со времени М.И. Трусевича, который был директором департамента полиции в 1905^[*] году, департамент полиции от всякой агентуры непосредственной отказался. Эта агентура была при Зубатове, Гуровиче и Мельникове^[*]. Этим периодом она кончилась. И с вступлением Трусевича в департамент полиции, я должен сказать, начинается по возможности усиленная борьба, устанавливается надзор за недопущением провокации. И только как — то не знаю. Но знаю, что М. И. Трусевич очень волновался некоторыми вопросами деятельности петроградского охранного отделения. Вообще же, где можно было бороться, он боролся с этим. Конечно, сплошь и рядом приходилось считаться с совершившимися фактами, как я уже говорил, но они были ограничены.

Председатель. — Вы немного односторонне поняли мой вопрос. Я хотел вам задать вопрос: не было ли таких агентов, таких сотрудников, которые, работая на местах, тем не менее представляли собой настолько крупную величину, что вознаграждались за счет центра, за счет сумм департамента полиции?

Климович. — Вот теперь?

Председатель. — Будем говорить — за ваше директорство.

Климович. — Нет, не было. Позвольте… Я не могу вспомнить ни одного. Я не помню.

Председатель. — «Старый» по Москве вы не помните?

Климович. — Нет. Может быть, вы скажете его название?

Председатель. — «Пиер» по загранице.

Климович. — «Пиер»? — что-то мне вспоминается. Чтобы быть точным, на ваши вопросы я должен сказать безусловно, категорически, что за счет департамента полиции сотрудники не вознаграждались. В общем бюджете департамента полиции есть известная сумма на содержание охранного отделения и на ведение или содержание секретной агентуры и вот эти суммы и компенсируются по усмотрению начальника охранного отделения.

Председатель. — Нет, простите, это не так. Ну, например, таким образом: лицо, получающее 500 рублей в месяц, как было; это лицо получало из сумм московского охранного отделения, или за счет сумм департамента полиции?

Климович. — Такое лицо было еще в бытность мою начальником московского охранного отделения 10 лет тому назад.

Председатель. — Когда вы были директором департамента полиции, кличка «Старый» вам не знакома?

Климович. — Нет. Вы знаете, директор департамента полиции так далеко стоит от непосредственной агентуры, которая ближе заведуется особым отделом, что может быть мне не известно. Я не буду отрицать вам категорически, что этого не было, но я прямо говорю, что не знаю, и мне кажется, что этого не было. «Старый» это по Москве?

Председатель. — Он кажется при вас был. Я скажу, чтобы навели справку. Скажите, пожалуйста, какие сведения…

Климович. — Я даже такого большого оклада не помню по Москве. Там кажется максимум было 200 рублей.

Председатель. — Я не помню, было ли это в ваше директорство, но такие сведения в департаменте полиции были настолько законспирированы, что они передавались от одного директора департамента к другому, и к ним особый отдел и представители этого отдела не имели отношения.

Климович. — Вступивши в должность директора департамента полиции, я никаких законспирированных сведений не получил и, уходя с должности директора департамента полиции, никаких законспирированных сведений не сдавал, если не считать несколько бумажек, которые находились в денежном шкафу директора департамента полиции, которые собственно не представляли сведений, но может быть создавали немного щекотливое для министра положение и потому они передавались. Например, был доклад — вы, вероятно, его в департаменте полиции найдете — об ассигновании 5.000.000 на какие-то надобности, и по нему последовала резолюция его величества: «Согласен, но при условии, если расходование этих денег будет подчинено государственному контролю». Я знаю, что деньги не были использованы, так сказать реализована эта бумага не была, но она хранилась в шкафу директора департамента полиции. Что касается сведений особо законспирированных, то я должен сказать, что я таких даже не знаю. Во всяком случае я категорически утверждаю, что они одного^[*] законспирированного сведения я не принял и ни одного не сдал.

Председатель. — Но вам известно, что фамилии некоторых лиц, высших сотрудников, зашифровывались?

Климович. — Да, но они дальше особого отдела не шли.

Председатель. — Когда вы говорили о законспирированных сведениях, то вы не имели в виду низшей стадии законспирирования, как зашифровывания?

Климович. — У директора сведений о сотрудниках никогда не было. Вообще этих сведений директор, по своему положению, не мог иметь. Если я начну брать списки сотрудников и их растеряю, тогда конспирация пропадет. Директор работает 18 часов в сутки. Его рвут все время на части. Так что сведений о сотрудниках у меня, как у директора, безусловно не было. Вот вы говорите «Старый», может быть, это известное лицо, но я по фамилии ни одного назвать не могу за редкими исключениями, случайными, с которыми я имел сношения, как начальник охранного отделения, но только клички мы знали. Ведь директора интересует сущность сведений, а не то, кто их дал.

Председатель. — Я бы просил задать вопросы в этом направлении. Затем мы объявим перерыв.

Соколов. — Вот для меня неясно ваше показание в ваших объяснениях: в чьем ведении были заграничные агенты?

Климович. — Заграничные агенты в специальном ведении заграничной агентуры. Это особое учреждение.

Соколов. — Это отделение находилось при департаменте полиции? Лица, заведующие им, в вашем же помещении?

Климович. — Нет, в Париже.

Соколов. — Вы от этих заграничных агентов не имели непосредственных сведений?

Климович. — Эта агентура была на учреждении охранного отделения любого имперского. Оно должно было давать сведения. Оно имело свой бюджет. Мое личное убеждение сводилось к тому, что это совершенно бесполезное, дорого стоящее и съедающее наш бюджет учреждение. Когда мы коснулись вопроса о бюджете департамента полиции, обнаружилось, что раньше мы платили в Париж франк, тут стали платить рубль; масса чинов была призвана на военную службу, нужно было нанять новых, для того, чтобы выполнить работу тех, которые ушли на службу и содержание которых сохранялось. Парижская агентура съедала наш бюджет, сколько я ее знаю в течение 10 лет. Я бы ее с удовольствием уничтожил и считаю, что департамент полиции страшно выиграл от ее уничтожения.

Соколов. — Вам была известна деятельность этой агентуры? Агенты сотрудники заграничного отдела вам были известны?

Климович. — Сведения они присылали в департамент полиции, но я имен не помню. Я думаю, что там можно их установить, во всяком случае.

Соколов. — Помните вы фамилии отдельных лиц, клички?

Климович. — Я помню, что какой-то «Пьер» или «Шарль» приезжал оттуда и просил известную компенсацию расходов. Может быть ему было выдано что-нибудь. Я не помню.

Соколов. — Когда говорили о Вырубовой и Распутине, вы сказали, что ваши агенты сообщали вам, что Вырубова хочет видеть вас.

Климович. — Это не агент. Это московский знакомый мой Решетников.

Соколов. — Вы сказали, что Решетников передал, что Распутин хочет видеть вас. Но раньше вы указывали, что у вас были агентурные сведения?

Климович. — Я не хотел называть Решетникова. Это единственный мой источник.

Соколов. — Он был у вас — на роли агента?

Климович. — Нет, на роли знакомого. Я не хотел его называть.

Соколов. — Кн. Андроников имел железнодорожный билет, выданный ему до вас, как агент департамента полиции?

Климович. — Он попросил билет, как одолжение, чтобы куда-нибудь съездить.

Соколов. — Он не являлся агентом для министра внутренних дел, таким агентом, чтобы разузнавать об известных настроениях в обществе?

Климович. — Не могу сказать. Может быть, если уметь извлекать корни квадратные из того, что они говорят^[*]. Не знаю, какие были взгляды у министра внутренних дел, но он случайно годовой билет получил из департамента полиции. Ведь эти господа бывают очень осведомлены и можно извлечь какую-нибудь пользу.

Председатель. — Кто при вас заведывал парижской охраной, заграничной охраной?

Климович. — Красильников.

Председатель. — Вы не знаете о том, что Штюрмер хотел назначить Манасевича?

Климович. — Красильников представлял по существу, на мой взгляд, пустое место.

Председатель. — Сколько они получали денег?

Климович. — Много. Красильников тысяч около 14-ти.

Председатель. — А вообще вся заграничная агентура?

Климович. — Я боюсь сейчас вам соврать, мне неловко, если я ошибусь, ведь это моя специальность. Но она большие деньги стоила. Я думаю около 150.000.

Председатель. — А какая сумма из этих денег была в безотчетном распоряжении заведывающего охраной?

Климович. — В безотчетном распоряжении никакой суммы не было. Мы можем назвать безотчетными суммами только те, которые попадают на секретную агентуру. Я не могу вам сказать.

Председатель. — Так вам известно, что Штюрмер на место Красильникова прочил Манасевича-Мануйлова?

Климович. — Я боюсь сделать категорическое заявление, но я позволяю себе сказать такую вещь, что Красильников плохо разбирался в получаемых им сведениях. Он иногда департамент полиции страшно озадачивал своими донесениями. Видно было, что человек присылает целую кипу сведений, в которых он разбираться не может, которые нас волнуют, и тревожат, и пугают, и мы должны посылать ему запросы, выяснять обстоятельства дела. У меня было желание его сменить, и я думал пригласить на эту должность генерала Коттена, который командует бригадой в настоящее время в действующей армии. Я доложил об этом…

Председатель. — Это бывший начальник московского охранного отделения?

Климович. — Начальник петроградского отделения, ушедший года 3 тому назад в строй.

Председатель. — Он имел какую-то командировку заграницу?

Климович. — Когда его Р… подстрелил в Париже.

Председатель. — Так это был, Коттен?

Климович. — Я его знал, как опытного человека, прекрасно знакомого с революционным движением. Наш идеал такой: чем меньше пишешь, тем приятнее. Ничего нет хуже, как лишний балласт. Штюрмер согласился на это предложение. Он написал письмо военному министру. Министр тоже изъявил охотно согласие. Но когда он явился сюда, то сказал: «Нет, я передумал». Вслед за этим Степанов мне сказал, что предполагается создать в Петрограде какое-то бюро, которое будет заведывать заграничной агентурой, и во главе этого бюро будет сидеть Мануйлов. Как он будет заведывать, неизвестно, не то выедет в Париж, не то будет сидеть в Петрограде. Какая-то непонятная структура. Это я слышал с чужих слов…

Зензинов. — Вы были в это время начальником охранного отделения в Москве?

Климович. — Да, в 1907 году.

Зензинов. — Вам известно было об Азефе и Жученко?

Климович. — Азеф у меня никогда не был, а Жученко была сотрудницей у меня.

Зензинов. — Вы знаете ее положение в партии?

Климович. — Это представляется мне, главным образом, из ее отношений с видными деятелями партии социалистов-революционеров. И, во-вторых, положение ее в партии было в роли конспиратора, т.-е. роли человека, исполнявшего конспиративные поручения, в смысле предоставления ночлега, хранения, передачи тех или иных предметов.

Зензинов. — Вы не знали, что она была членом партийной организации и занимала определенное партийное положение? Вам не известно было, что она была членом областного комитета?

Климович. — Мне известно было, что она даже занимала положение конспиратора одной боевой организации, т.-е. определенного члена партии, приглашенного на роли конспиратора. А то, что она была членом областного комитета, — это мне неизвестно. Мне известно, что до этого еще она занимала какое-то положение в технике, в смысле конспиративного хранителя литературы, это известно; но, чтобы она была в организации… нет. И можно сказать, что Жученко на мой взгляд представлялась исключительно умной и проницательной, весьма корректным человеком, так что собственно, в смысле провокации с ее стороны, я, по правде сказать, если вы мне говорите… (не кончает фразы). В бытность мою начальником охранного отделения, в одном случае, ее положение было действительно очень шаткое, был один инцидент, но, что вы мне говорите, что она была членом областного комитета, это мне неизвестно.

Председатель. — В двух словах скажите, пожалуйста, какой это был щекотливый инцидент?

Климович. — Это было в связи с покушением, т.-е. то, что ей дали на хранение бомбу.

Председатель. — В связи с каким покушением, когда?

Климович. — Это было в 1906 году, покушение на Дубасова в Москве, оно было предупреждено, было ликвидировано и не состоялось.

Председатель. — Это покушение на Тверской?

Климович. — Нет, это покушение было предупреждено, не состоялось. Это было весной 1906 года.

Зензинов. — В бытность вашу директором департамента полиции вам делались доклады о секретных сотрудниках?

Климович. — Нет, меня интересовали, собственно, сведения, доставляемые секретными сотрудниками, не их личность.

Зензинов. — Но вы все-таки некоторых из них или по личным отношениям или по их докладам знали?

Климович. — Личные отношения у меня были с ними только 10 лет тому назад. За это время, я переменил 3 градоначальства, даже 4, потому что в Москве был 2 раза, затем директором департамента и, наконец, сенатором. По правде сказать, у меня то, что было тогда, изгладилось из памяти, наконец, и люди очистились. Они ушли. Я думаю даже, что в Москве нет ни одного сотрудника из тех, которые были при мне, в мое время. Сотрудником можно быть года 2—3, это ведь очень краткосрочно вообще. Я, как директор департамента полиции, имел 4—5 часов на сон в сутки потому, что меня рвали по всем поручениям, и входить в такие мелочи, как личности сотрудников, являлось бы слишком затруднительным. Только случайно мог быть известен мне тот или другой. Вот, как я назвал уже фамилию Абросимова, который стал мне известен потому, что я обратил внимание на его деятельность по провокации в Пензе и Полтаве, т.-е. кажущейся провокации. А фамилий всех сотрудников не помню, это слишком мелкие подробности.

Зензинов. — Вот еще один вопрос. Вы назвали, между прочим, полковника Балашева^[*]. Вы можете назвать его имя и отчество и какую должность он занимал?

Климович. — Имя и отчество я забыл, а должность — он состоял штаб-офицером для поручений при Министерстве Внутренних Дел.

Смиттен. — Меня интересует судьба переписки относительно 5 миллионов аванса, которые были испрошены Штюрмером. Эту переписку где можно найти?

Климович. — В денежном, собственно говоря, не в денежном, потому что там денег нет, в железном шкафу директора департамента полиции.

Смиттен. — В его личном кабинете?

Климович. — Нет, не в личном, а в его служебном кабинете.

Смиттен. — Вы можете его описать?

Климович. — Если вы войдете из приемной, то направо, очень большой.

Смиттен. — Может быть вы будете добры ответить на следующий вопрос: известна ли вам деятельность вашего предшественника по департаменту полиции, Белецкого, с точки зрения каких-нибудь неправильных действий, допущенных им по службе?

Климович. — Нет, конкретных данных у меня нет. Мне казалось, что у Белецкого была система любезности: оказывать всем любезности, и с этой точки зрения, может быть, часто слишком широко, в ущерб интересам служебным, могли у него все испросить и пособия и прочие выдачи — очень щедры были раздачи на вспомоществование. Но никаких конкретных случаев его злоупотреблений мне не попадалось. В отчетах денежных вы найдете: «Такие-то суммы на известные его превосходительству надобности», а что это такое, я не знаю, может быть дело, может быть злоупотребление.

Смиттен. — А самый эпизод, инсценировка дела Ржевского и Иллиодора. Вы можете указать какие-нибудь обстоятельства, которые бы свидетельствовали о подлогах или обманных действиях Белецкого?

Климович. — Белецкого я не знаю. Дела Иллиодора, Ржевского и Белецкого я коснулся только тогда, когда появилось это знаменитое письмо Белецкого в газетах. Я имел с ним один разговор только по поводу несуразности этого поступка.

Смиттен. — Какие отношения были у Белецкого, в качестве директора департамента, по службе и в особенности, в соприкосновении с теми тайными кружками, влиявшими на прежнюю внутреннюю политику, и каково было положение его в зависимости от этих кружков?

Климович. — Насчет его зависимости — неудивительно, конечно: многие прилагали старания, чтобы с этими кружками жить в ладу и им угодить. Тем более Белецкий, как вообще искательный человек.

Смиттен. — Так факты были?

Климович. — Я видел желание угодить многим, а в детали не входил. Я приехал, вошел в работу сегодняшнего дня и копаться в прошлом не мог.

Смиттен. — Так что вы фактами не располагаете?

Завадский. — Следовательно, вам неизвестен эпизод, когда Белецкий с Мануйловым арестовали известного Петца?

Климович. — Это мне известно только из жалобы, поданной самим Петцом.

Завадский. — Петц вам говорил что-нибудь?

Климович. — Нет, он мне ничего не говорил, но только написал жалобу. Он подал жалобу. Так как усматривались здесь со стороны Мануйлова-Манасевича признаки уголовного преступления, 940 статьей предусмотренного, — ложный донос, то было направлено к прокурору окружного суда; что дальше, я не могу сказать.

Завадский. — Но у вас ведь было производство в департаменте полиции?

Климович. — Собственно расследование по жалобе было. Справка была взята из охранного отделения Петрограда, из которой выяснилось, что действительно, сколько я помню, Петц был арестован по приказанию Белецкого; затем этот Петц был освобожден недели через две. И дело это уже, так сказать, не было предметом моего обследования. А меня, когда я обратился в петроградское охранное отделение, более всего интересовало то, что Петц заявил, что, попав на службу автомобильной роты, будто бы он, по распоряжению охранного отделения и департамента полиции, подвергался преследованию со стороны особого надзора. Я старался выяснить этот вопрос, было ли распоряжение со стороны департамента полиции или охранного отделения, дабы его отменить, если оно до меня было сделано. Но никакого указания, чтобы такое распоряжение это было сделано, я не получал, так что очевидно распоряжение это было симуляцией с чьей-то стороны; чтобы прекратить это, я написал военным властям письмо, что департамент полиции никакого особого стеснения при прохождении военной службы Петцу не делал.

Родичев. — Что вы можете сказать о значении секретаря митрополита Питирима Осипенко, об участии, которое он принимал в разных действиях наружной и внутренней полиции?

Климович. — Я ничего не могу сказать о том, чтобы он принимал какое-нибудь участие в действиях наружной или внутренней полиции. Во всяком случае Осипенко мог принимать участие только в действиях Мануйлова-Манасевича полиции, если можно так выразиться; но в нашей полиции нет.

Председатель. — Что за Мануйлова-Манасевича полиция?

Климович. — Как сказано в письме, которое было послано в Царское Село на имя Вырубовой и напечатано в «Вечернем Времени»; письмо написано машинисткой, под диктовку Мануйлова-Манасевича, появляется Осипенко и распоряжается, чтобы это письмо в Царском Селе было подложено… Это мелкий интриган.

Родичев. — При обысках он присутствовал? Например, в делах Мануйлова-Манасевича выяснилось, что он при обыске присутствовал.

Климович. — Мне кажется, это ошибка; он был у Мануйлова-Манасевича, когда его обыскивали, в гостях, но, в качестве должностного лица, не присутствовал. Это Мануйлов-Манасевич присутствовал на обысках, сам выдавая себя за члена комиссии генерала Батюшина или за уполномоченного председателя Совета Министров. Этому безусловно верить нельзя, и Осипенко никакого отношения не имел.

Родичев. — Какое отношение департамента полиции к военной контр-разведке?

Климович. — Никакого, т.-е. мы оказываем содействие, если нас просят.

Родичев. — А агенты полиции Ратаев и Лебедев — вам известны?

Климович. — Ратаев известен, а Лебедев нет.

Родичев. — Значит, Ратаев был подчинен департаменту полиции?

Климович. — Ратаев когда-то был во главе бюро заграничных агентов.

Родичев. — В 1916 году?

Климович. — В 1916 году. Ратаева, кажется, взяли до моего еще вступления. Ему платили небольшие сравнительно деньги, и он должен был по масонству написать какое-то целое сочинение, но он прислал такую чепуху, что я даже не читал.

Родичев. — Вы знаете, что Ратаев бывал в Швейцарии и действовал в качестве агента русского правительства весной и летом 1916 года?

Климович. — Не знаю. Единственно может быть по масонству что-нибудь.

Родичев. — По какому масонству? Я хотел вас спросить, вы говорите, что вам это совершенно неизвестно, так что посещение Нарышкиной Монтрё вам тоже неизвестно? Вы даже предположения не можете сделать, в какой роли он находился в качестве агента в Швейцарии? Имя его вам тоже неизвестно. А Лебедев?

Климович. — Василий Николаевич^[*], может быть, бывший начальник московского сыскного отделения?

Родичев. — Я не знаю, какой. Вопрос, который я задал, находится в связи с разоблачением Милюкова в своей речи, в которой он свидетельствует, что Ратаев и Лебедев были агентами русского правительства в Швейцарии и постоянно появлялись в салоне Нарышкиной, той г-жи Нарышкиной, покровительством которой в свое время пользовался Штюрмер. Кроме того, мне известно, что военный министр заявил в официальной бумаге, что Ратаев и Лебедев были агентами.

Климович. — Ратаев был пенсионером департамента полиции, это значит, что он выслужил пенсию и жил на покое. Последнее время, до моего еще вступления в департамент полиции, он жаловался на дороговизну жизни, вызванную войной, просил дать ему приватный заработок и, кажется, предложил свои услуги, сколько мне помнится, я говорю, что это меня мало интересовало, потому что это было еще до меня, и я никаких распоряжений по сему не делал, — кажется, по масонству доставлять известные сведения департаменту полиции.

Председатель. — По чьей же инициативе департамент полиции заинтересовался масонством?

Климович. — Не могу сказать; это было еще до меня. Я помню, что при мне посылалось кажется 150, может быть 200 добавочных по старому распоряжению. Он представил какую-то тетрадь, которую заведующий отделом принес, и говорит «Ваше превосходительство, не стоит читать, не ломайте голову: совершенно ничего интересного нет, чепуха». Я сказал: «Чепуха» и не стал читать. Может быть, там и было что-нибудь, но мне неизвестно.

Родичев. — Милюков называл эти два имени в своей речи, а потом я видел письмо военного министра Шуваева к Родзянко, в котором военный министр называл эти два имени, как агентов.

Климович. — Может быть они по военной разведке работали, может быть по шпионажу. Я с этим вопросом незнаком, эта область меня не касалась. Очень может быть…

Родичев. — Теперь по вопросу о провокации. Я хотел вам сказать следующее. Вы упоминали имя Степановой-Дезобри. Вам, вероятно, известна та речь, с которой Степанова обратилась к рабочим Путиловского завода, указывая на то, что война есть дело богачей, в интересах которых она ведется, и что рабочие в этом не заинтересованы, что они, напротив, должны стремиться к миру?

Климович. — Мне эта речь неизвестна; независимо совершенно от того, была ли эта речь, я ни одного из домогательств Дезобри, обращенного ко мне, не удовлетворил, ибо я считал нужным беречь каждую казенную копейку, в которой у меня был дефицит, а не выбрасывать ее совершенно бесплодно. Я считал ее деятельность совершенно бесполезной. Мне речь ее была неизвестна. Тогда бы я считал ее деятельность вредной.

Родичев. — Из дела особого совещания по обороне выяснилось, что на Путиловском заводе действовали, в качестве проповедников против войны и в качестве провокаторов, чины охранного отделения. Вам об этом известно что-нибудь?

Климович. — Нет. Но позвольте мне представить маленькое предположение, которое, может быть, прольет маленький свет, — я не ручаюсь за него: это только предположение. Я думаю, что такое обвинение к чинам охранного отделения не может абсолютно относиться, что чины охранного отделения готовы принять на себя всю вину, которая есть на охранном отделении, но зачем же… (не договаривает). Тут было при контр-разведке отделение под литерой «А», какие-то организации, я не знаю, что это было, они должны были настроение дать рабочим, но, словом, рабочая информационная организация, маленькая, состоящая приблизительно из 100 человек. Я знаю об этом деле, потому что начальник охранного отделения докладывал мне и просил нашего протеста против такого действия контр-разведочного отделения, если не ошибаюсь, — капитана Смирнова. Их два, один полковник Якубович, а другой Смирнов^[*][*] при главном управлении генерального штаба. Может быть, я ошибаюсь в фамилиях, я боюсь соврать, но я знаю, что он добывал какие-то информации о настроении рабочей среды. Вот эти именно, никем не руководимые, около ста агентов собирались в какой-то сборной комнате и все сообща получали какие-то инструкции. Потом генерал Глобачев говорил, что замечается какое-то нежелательное влияние этих господ на рабочую среду, может быть, незлостное, но нежелательное; они желают получить популярность и стать демагогами. И то, что вы изволили сказать, относится, может быть, к деятельности этой организации, потому что самая структура политического сыска, которая была в деятельности охранного отделения, исключает возможность обвинения в таких действиях сотрудников и агентов: те занимаются конспирацией, а не прямо…

Председатель. — Скажите, соответствующее дело есть в охранном отделении в связи с докладом Глобачева о деятельности этой организации?

Климович. — Я помню, что был доклад либо товарищу министра, либо министру. Я помню, что Александр Васильевич Степанов заинтересовался деятельностью этой организации; но я ушел раньше, чем успели что-нибудь сделать…

Председатель. — По вашим сведениям, кто контр-разведкой под литерой «А» заведывал?

Климович. — Кажется, Смирнов. Я не видел никого. В литере «А» их было двое: Якубович и Смирнов^[*][*].

Председатель. — А вы думаете, что бывший товарищ министра Степанов знает об этом?

Климович. — Он позже меня оставался, думаю, что знает.

Родичев. — Теперь я прошу вас ответить на вопрос о Штюрмере. Вам известно или неизвестно о записке, которую представил Штюрмер в Ставку, записки, касающейся Земского Союза и обвиняющей его в том, что Земский Союз не занимается своим специальным делом, а организует революцию?

Климович. — Не знаю… Если дело касается той записки, которая была составлена при департаменте полиции из сведений о Союзе, то такая записка действительно была составлена по поступающим сведениям; это не было измышлением департамента полиции, а это была сводка поступающих в департамент полиции сведений о политической деятельности Земского Союза. Вы разумеете в Ставку его величества? Мне неизвестно, чтобы записку представили в Ставку, потому что для его величества, конечно, оно бы потребовало более детальной разработки, а департаментом полиции такого всеподданнейшего доклада не разрабатывалось; помимо департамента полиции, может быть, где-нибудь в другом месте…

Родичев. — Вам что-нибудь известно об обстоятельствах, при которых совершалось перемещение Штюрмера с места министра внутренних дел на пост министра иностранных дел?

Климович. — Нет, неизвестно…

Председатель. — Объявляю небольшой перерыв.

После перерыва.

Председатель. — Позвольте вас спросить — во время событий, повергших за собою падение старого строя, вы были в Петрограде?

Климович. — Да, я был в Петрограде.

Председатель. — Вы были сенатором действующим или нет?

Климович. — Действующим, по I департаменту.

Председатель. — Вы принимали участие в текущей работе департамента?

Климович. — Точно так.

Председатель. — Что вам известно по вашей прежней деятельности о мерах того, что называется охраной Петрограда и что, во время этих событий, проявилось в форме выставления против народа сотен пулеметов?

Климович. — По поводу этого мне ничего неизвестно, ибо я оставил департамент полиции за полгода до этих событий. После оставления мною департамента полиции переменился министр, новая форма была управления петроградского военного округа, новый градоначальник в Петрограде, и какие распоряжения делались в последние полгода, мне совершенно неизвестно. Что касается прежних распоряжений в бытность мою директором департамента полиции, то я должен сказать, что когда я был московским градоначальником, то там, на случай всевозможных волнений, был разработан план мобилизации полиции, мобилизации войск. Разработать план без указаний каких-либо его деталей было поручено министрам и петроградскому градоначальнику, тогда еще князю Оболенскому.

Председатель. — Со стороны какого министра?

Климович. — Штюрмера.

Председатель. — В должности министра внутренних дел?

Климович. — Да.

Председатель. — К какому времени это относится?

Климович. — Это относится к апрелю 1916 года.

Председатель. — Распоряжение это было к кому направлено?

Климович. — К градоначальнику. Был он запрошен, есть ли у него разработанный план, и указана желательность разработать такой план по департаменту полиции, план охраны Петрограда. Должен сказать, что в бытность мою директором департамента полиции, Петроград находился в распоряжении военных властей, министру подчинен не был в деле охраны порядка, и потому, в данном случае, ограничились только напоминанием необходимости подумать. Как же исполнено будет это, в то время, этот вопрос в задачу департамента полиции, в мою бытность там, не входил. Я не знаю, что было впоследствии. Что же касается пулеметных частей, передачи полиции пулеметов, это, по правде сказать, для меня явилось сюрпризом.

Председатель. — Пулеметы в руках полиции были для вас новостью?

Климович. — Совершенной новостью. И затем по тому, как происходили события, насколько я один день наблюдал, будучи еще на свободе до вечера 27 февраля, я должен сказать, чего я здесь не видел из того, что предполагалось в Москве на случай охраны. Там предполагалось занять проходы, предполагалось в идею поставить полиции — не передавать отнюдь своих прав военным властям при усмирении беспорядков и, что полиция, если беспорядки будут (это была моя идея, которую я для Москвы высказал и которую я сохранил по сей день), полиция сама должна прекратить беспорядки, а войскам передавать власть спорадически в том лишь случае, если она не может известный эпизод ликвидировать собственными силами немедленно, вслед же затем опять устранять войско, после ликвидирования эпизода, и опять распоряжаться этим делом полиции. Тут же я видел совершенно обратное. В первый же день, как я слышал, власть была передана командующему войсками безгранично, и какие бы то ни было административные меры были устранены. Я категорически заявляю, если в этом отношении возбуждались какие-нибудь вопросы, то я не давал никаких указаний, так как не считал себя в праве давать указания командующему военным округом, который мог сказать мне: «Вы вмешиваетесь не в свои дела». В бытность мою директором департамента, были запрошены петроградский и прочие градоначальники и предложено было им обратить внимание и выработать, на случай волнений, план для поддержания общественного спокойствия и порядка. Но детализации этого плана и даже ответов, в частности от петроградского градоначальника, не последовало, насколько я помню.

Председатель. — Не последовало со стороны Оболенского?

Климович. — Ни от кого. Может быть, если ответы и последовали, то ограничивались следующим: «принято к сведению, план вырабатывается». А какой план — не знаю.

Председатель. — По какому делопроизводству могла пройти эта бумага?

Климович. — По шестому.

Председатель. — Вы не привлекались ни в каком качестве к Хабаловскому совещанию, которое было перед этими событиями?

Климович. — Нет. Вообще со времени своего ухода из департамента полиции я уже не имел никакого к ним отношения. Должен сказать, что Протопопов, ожидая своего назначения, предложил мне опять остаться в департаменте полиции, но я категорически отказался.

Председатель. — А за это время вы не были в сношениях с генералом Курловым?

Климович. — С ним были те сношения, о которых я имел уже случай вам рассказать.

Председатель. — А после того нет? А по делам департамента полиции?

Климович. — Никаких.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, генерал, с каких пор полиция стала обучаться пулеметному делу?

Климович. — Мне неизвестно.

Председатель. — Вы можете утверждать, что в бытность вашу директором департамента полиции полиция не обучалась пулеметному делу?

Климович. — Могу сказать, что, по крайней мере, со стороны департамента полиции в этом отношении никаких распоряжений издаваемо полиции не было. Мне кажется, что вообще гражданская власть не могла бы внушить полиции такую мысль, во-первых, по той простой причине, что гражданская власть пулеметами не располагает, я лично считаю пулеметы в полиции проявлением исключительного подчинения военным властям учреждений полиции — в некоторых областях, в виду обстоятельств военного времени… Я говорю опять…

Председатель. — Это ваше предположение. Но вам неизвестно, гражданская ли власть или власть военная выдвинула идею орудия борьбы с внешним врагом передать в руки полиции?

Климович. — Я категорически могу только утверждать одно, что при моей бытности директором департамента полиции слово «пулемет» произнесено не было. Я лично, если бы я был директором департамента в последнее время, категорически протестовал бы против этого, потому что, по моему мнению, слова «полиция» и «пулемет» несовместимы. В моем предположении, полиция имеет право обратиться к войскам для восстановления порядка, а войска обязаны по закону исполнять ее требования; но указывать войскам способ исполнения этого требования и водворения порядка, холодным ли оружием, пулеметом или артиллерией, — это не входит в компетенцию гражданских властей, и в этой области моих распоряжений никогда не давалось.

Председатель. — По этому вопросу у г.г. членов комиссии нет вопросов?

Соколов. — Когда, в бытность вашу московским градоначальником, разрабатывался у вас план борьбы с городским движением, то привлекались к обсуждению этого плана военные лица, так что этот план вырабатывался совместно градоначальством со штабом округа?

Климович. — Этот план вырабатывался таким образом. Полиция имела два предложения…

Председатель. — К какому времени это относится?

Климович. — Это в бытность мою московским градоначальником. План был такой. Полиция, в случае беспорядков, сводилась в команды полицейских чинов, потому что разумелось, что во время беспорядков, врозь, единично, полицейский на посту, в сущности, держаться не может, так как его собьют. Или, по второму плану, — полиция сводилась на первый пост, соединялась для безопасности, а следующие посты совершенно снимались.

Председатель. — Это так называемое третье положение?

Климович. — Я не помню по номерам. Сводились городовые в команды. А затем, следующее положение, — это приглашались войска и каждой воинской части придавался наряд полиции. Вот тут были весьма серьезные суждения вместе со штабом округа о том, какие пункты должны быть заняты войсками. Город был распределен на районы, и в каждом районе полицейский чин ознакомлял военных чинов с расположением казначейств, банков и прочих учреждений, которые подлежали охране, особенно военных складов, а также тех, если можно выразиться, дефиле, занятие которых должно было бы препятствовать чрезмерному скоплению толпы в одном месте. Конечно, система сводилась к тому, чтобы по возможности, пользуясь реками, в Москве — Москвой и Яузой, разделить и избежать большого скопления толпы в данном месте.

Соколов. — Эти совещания происходили в градоначальстве или в штабе округа?

Климович. — Знаете, я даже хорошо не помню… Мне кажется, я только в одном совещании принимал участие.

Соколов. — Может быть, были там ваши помощники? А со стороны штаба — офицер?

Климович. — Да, был командирован мой помощник.

Соколов. — А со стороны штаба — начальник штаба, а может быть, дежурный генерал?

Климович. — Может быть, дежурный — я не помню.

Соколов. — Вам не знакома фамилия жандармского генерала Гордона в Петрограде?

Климович. — Я совсем такой не знаю.

Соколов. — А не жандармского генерала с такой фамилией вы не знаете?

Климович. — Видите, что касается жандармского, я могу почти с уверенностью сказать, что такого не знаю. А не жандармского — я не знаю, но кажется, был Гордон.

Председатель. — Командир Преображенского полка?^[*] Нет, это не то.

Соколов. — Вы сказали, что раньше в Петрограде тоже вырабатывался такой план?

Климович. — Этот московский план довольно тщательно был продуман в Москве и послан для сведения петроградскому градоначальнику.

Соколов. — А разрабатывался он как?

Климович. — Я слышал, что разработка какая-то здесь была, но ни участия в ней я не принимал, ни осведомлен не был.

Соколов. — А ваши сведения о том, что военные власти разрабатывали план по поводу беспорядков, к какому времени относятся?

Климович. — Я ясно этого не помню, не могу сказать.

Соколов. — Это в вашу бытность директором департамента?

Климович. — Не помню.

Соколов. — Но доходили до вас сведения, что план разрабатывается, и вспоминаете вы, что как будто штаб разрабатывал?

Климович. — Как будто.

Соколов. — Принимали ли вы в соображение настроение войск? Не возникали ли у вас предположения, что войска могут перейти на сторону народа?

Климович. — Нет. Я считал бы, что если войска переходят, то это конец.

Соколов. — Были ли какие-нибудь сведения о том?

Климович. — У нас в Москве сведений никаких не было.

Соколов. — А в Петрограде сведения были?

Климович. — А в Петрограде эти сведения поступали относительно гвардейских городовых^[*], но они были совершенно нелепы. Эти сведения касались преимущественно вопросов династического переворота. Такого они характера были, собственно говоря. Очевидно представляли собою измышления плохо осведомленных лиц, потому что теперь можно сказать, что собственно, о династических переворотах в войсках и речи не было.

Соколов. — Сведения относились к солдатскому или офицерскому составу?

Климович. — Мне кажется, что эти сведения, чуть ли не поступали из правых кружков или так называемых диллетантских осведомленных^[*] и, если обращать внимание на них, то надо прекратить деятельность департамента полиции, так как тогда невозможно разбираться, где истина, где ложь…

Соколов. — Какие у вас были органы наблюдения за настроением в войсках петербургского гарнизона и Балтийского флота в Кронштадте?

Климович. — Видите ли, я в данном случае попрошу не смешивать. Я не буду защищать департамент полиции, вин на нем лежит много. Но нельзя приписывать ему того, что ему не принадлежит. Есть организации, которые работали параллельно… Вы, г.г. члены Комиссии, изволили указать, что на Путиловском заводе рабочие принимали провокаторов как-то… Я совершенно убежденно говорю, хотя предположительно, но убежденно вполне, что это была совершенно другая организация, не имеющая никакого отношения к департаменту полиции. То же самое, что касается настроения войск. Собственно мы, по отношению к внутреннему району, конечно, имеем кое-какие сведения, в зависимости от того, насколько наша агентура партийная соприкасается с воинскими частями. Я помню, что было возбуждено относительно флота в Кронштадте судебное дело, указывающее — в деталях я не могу сейчас сказать — на участие, на совершенно определенную партийную ячейку… Но в общем, — я резюмирую все имевшиеся в то время в моих руках сведения: настроения войск, в смысле обработки их под углом революционным, так мы привыкли называть партии конспиративные, было весьма благополучно, т.-е. в смысле старого режима. И если этот акт произошел, то вам, конечно, лучше судить, потому что я уже 20 дней изъят совершенно из воли, но мне кажется, мое убеждение, что это явление чисто стихийное и основанное на общей, на полной дезорганизации правительства и на полной потере веры и уважения к нему, которые вкоренились в широких слоях населения; а вовсе не плод партийной агитационной работы. Это мое убеждение, и мне кажется, что эти войска, которые теперь переменили строй, будь немножко возглавлены кем-нибудь другим, явились бы ярыми защитниками порядка. Войска распропагандированы не были в широких массах, в прямом смысле этого слова. Только, мне кажется, они не верили больше в того, веру в кого им приказывали защищать.

Соколов. — Вы упомянули об этом деле в Кронштадте, во флоте, которое было поставлено на суд. Откуда сведения об этой партийной революционной ячейке проникли к вам?

Климович. — Это было в общем порядке. Поступали сведения в местное жандармское управление. Оно сообщило, если я не ошибаюсь, командующему Балтийским флотом, тот произвел соответствующие обыски и аресты.

Соколов. — Меня интересует вот что. Вы уже упомянули, что сведения о жизни партий вы получали от некоторых членов этих партий, которые соответственно вознаграждались за такие сведения о вредных организациях. Об организациях матросов вы получали эти сведения от сотрудников, которые были матросами и входили в эти организации?

Климович. — Я должен сказать, что уже по существу, с довольно давних времен, лет 8 тому назад, если я не ошибаюсь, в бытность Курлова, а потом и Джунковского, последовало распоряжение, дабы среди военных не иметь совершенно сотрудников военной агентуры. С тех пор, по существу, жандармские офицеры перестали приобретать агентуру среди военных.

Председатель. — Но имел такую агентуру департамент полиции?

Климович. — Т.-е. розыскные органы департамента полиции.

Председатель. — Вы не считались с тем, что должны иметься агенты в ведении других учреждений?

Климович. — Т.-е. вы разумеете контр-разведку, может быть?

Председатель. — Да, контр-разведку. Попытку Сухомлинова через Мясоедова устроить агента под видом лица, которое заведует шпионажем в армии.

Климович. — Т.-е. контр-шпионаж. Я не заведывал этим, но в последнее время меня это обстоятельство стало тревожить…

Председатель. — Какое обстоятельство?

Климович. — То, что мы совершенно не осведомлены относительно состояния войск. Тем не менее изменить это распоряжение, конечно, не было в моей силе, и я не имел никакого права. Однако, жандармским офицерам не воспрещалось иметь и получать сведения от тех своих агентов, которые в последнее время призваны почему-либо в войска. Но только отнюдь не из находящихся на фронте… Было категорически заявлено, что если агент находится в войсках на фронте, то никакого отношения жандармским чинам с ним иметь нельзя. Было также категорически запрещено моим чинам добывать из среды нижних чинов какие-нибудь сведения…

Соколов. — Ваши сведения относительно Балтийского флота, стоящего частью в Кронштадте, частью в Гельсингфорсе, касающиеся революционных кружков на боевых судах, откуда они были получены, если вы не имели внутри армии агентов?

Климович. — Мне кажется, что это дело возникло в стадии освещения до моего вступления в департамент полиции. Во-вторых, я позволю себе сказать, что эти сведения, относительно военных кружков, могут получаться департаментом полиции без наличности всякой агентуры, в собственном смысле этого слова, в самой военной среде. Ибо так или иначе, все эти кружки действуют под руководством комитетов и организаций, так сказать, вольного состава. Следовательно, имея освещение в этом вольном составе, можно получать частичные сведения об этих организациях.

Соколов. — Так что вы полагаете, в этом именно и была связь между этими революционными кружками во флоте и рабочей средой и так далее?

Климович. — Но, я повторяю, что если мне память не изменяет, я это дело застал уже в период формального дознания.

Соколов. — Но вы могли знать. Теперь, вот что скажите. Это распоряжение генерала Джунковского и Курлова о том, чтобы департамент полиции и управление жандармское не имели внутренних наблюдателей в военной среде, не последовало ли оно после того, как сделано было прямое указание, что эти внутренние информаторы на самом деле вступили на путь провокации?

Климович. — Нет, я думаю, была другая причина. Я позволяю себе занять несколько времени. Когда в 1905 и 1906 г.г. было вооруженное восстание в Москве, то редкие из командных частей не приезжали в охранное отделение, чтобы не спросить, не имеется ли каких-нибудь указаний на настроение в их части и, нужно сказать, что страшно интересовались и старались всеми силами, по понятным причинам, вполне ориентироваться в этом и даже, если нужно, помочь охранному отделению что-нибудь сделать. Впоследствии, когда наступило благополучие политическое в России, то, к сожалению, пришел очень неумелый состав жандармских офицеров. И преимущественный укор, который бросается нам, в смысле провокации, он именно вызывается не злостной волей, — повторяю, что департамент полиции совершенно честно и упорно боролся с тем, что именуется провокацией, — а вызывается именно неопытностью и неподготовленностью того или другого офицера, который в это время был одурачен ловким агентом. Вот, когда наступило затишье, в то время существовала так называемая военная агентура, и во время этого затишья военная агентура, не имея никаких сведений политических, давала разные сведения охранному отделению о том, что там-то пища плохая, там штаны дают рваные или платье. За неимением ничего другого, охрана сообщала эти сведения по команде вверх — в департамент полиции. Департамент полиции сообщал военному начальству, а военное начальство сверху вниз шло в части по этим сведениям. Департамент полиции смотрел, что такое явление, как рваные штаны или плохая пища, могут способствовать нежелательному настроению войска и считал невозможным утаивать эти сведения. Других сведений, чисто политических, не поступало в военные команды полков. Указания на то, что у них пища плоха, штаны рваные или вообще что-нибудь неладно, — оправдывались. Тогда страшно обижались на вмешательство посторонних организаций, и на этой почве возникали нарекания, а еще другие, быть может, справедливые нарекания были, благодаря неопытности офицеров. Многие из сотрудников, приобретенных глупо и неумело, получая деньжонки от розыскных органов, нахальничали, распускались, говорили: «Вот если, фельдфебель, ты этого не сделаешь, я донесу на тебя в охранное отделение», словом, это были не сотрудники, а хлыщи, если можно так выразиться, в политическом смысле. И, конечно, наличность их вредила военной дисциплине. Вот на этой почве, с одной стороны (якобы департамент полиции вмешивается во внутренний быт и хозяйство воинских частей), и старались ввести коррективы, которые опровергали все сведения департамента полиции и военного начальства, и делали это не всегда добросовестно и принципиально, а лишь с целью во что бы ни стало доказать, что у них все очень хорошо идет. С другой же стороны, некоторые бестактные выходки неумело приобретенных и неумело руководимых сотрудников вызывали целый ряд бесед, которые заканчивались тем, что департамент полиции со своим управлением решил безусловно руки прочь от воинских частей, решил агентуру прекратить.

Соколов. — А по вашему мнению, когда наступило политическое благополучие в России, к каким годам?

Климович. — Я нахожу, что это с 1907 по 1912 год.

Соколов. — В этом году вы какую занимали должность?

Климович. — Я в это время все был градоначальником.

Соколов. — Где?

Климович. — В Керчи, Ростове и Москве.

Соколов. — Вы указали, что вы были два раза в Москве.

Климович. — Я был градоначальником^[*] в Москве до назначения керченским, т.-е. это было в 1908 и 1909 г.

Соколов. — Вам известно, что в 1912 г. в Кронштадте судом слушалось дело, где судились несколько сот матросов, которое закончилось постановлением морского министра оправдать многих подсудимых, так как они были вовлечены провокацией жандармского управления?

Климович. — Я в это время был далеко, в Керчи, затем в Ростове, и мне это неизвестно.

Соколов. — Разрешите мне перейти к другому вопросу…

Председатель. — Если у других членов нет вопросов по этому делу.

Соколов. — А что, бывали случаи, что департамент полиции оказывал услуги в контр-разведках военных? Бывали ли случаи, что вас просили дать указания, не является ли то или другое лицо германским шпионом?

Климович. — Я не помню. Дело в том, что в такой форме вряд ли могли к нам поступать такого рода требования. Вряд ли то или другое лицо называлось германским шпионом. Большинство этих сведений поступало от контр-разведок, более конспиративные сведения не называли германских шпионов, а только говорили: «покорнейше просим доставить сведения о таком-то лице или установить наблюдение за таким-то лицом», а результаты контр-разведок ревниво не выпускали из своих рук.

Соколов. — Значит, вам неизвестно. Вы показали, когда говорили о деятельности вашего сотрудника Абросимова, что он стоял всегда на почве обороны государства от внешних врагов. А что, по вашим сведениям, старая деятельность всех общественных военно-промышленных комитетов всегда отстаивала оборонческую точку зрения?

Климович. — Я должен оговориться, что Абросимов не мой сотрудник. Он был сотрудником петроградского охранного отделения, и сведения его мне лишь попадались.

Соколов. — Деятельность всей рабочей группы Военно-промышленного комитета стояла на почве идеи обороны государства?

Климович. — Да, я сам участвовал в военно-промышленном комитете.

Соколов. — Вы не наблюдали преступности этой группы?

Климович. — Собственно, преступности, простите, с точки зрения старого строя, преступности, укладываемой в рамки уголовного уложения, с моей точки зрения не было, за исключением может быть первого съезда военно-промышленного комитета, который происходил 1 марта 1916 года, здесь, в Петрограде: на этом съезде, если не ошибаюсь, рабочий Капцан, представитель от Самары или от Саратова, а потом еще два или три человека, фамилии которых я не помню, поднимали вопрос об учредительном собрании. Но тем не менее, вопрос этот обсуждался. Я, однако, министру юстиции Хвостову ставил вопрос: не следовало ли бы применить ст. 132 или 129 — не помню, — применительно не к организации, а к отдельным лицам? Хвостов признал, что в сущности это так.

Соколов. — Но значит, я правильно понял первую часть вашего показания, что в организации, в период вашего директорства, вы ничего такого, что по нашему старому укладу почиталось бы преступным, не замечали?

Климович. — Да, кроме именно выступления отдельных лиц.

Соколов. — Чем вы тогда можете объяснить арест этой группы?

Климович. — Арест этот произошел приблизительно через 5 месяцев после моего ухода; но я не знаю, удовлетворит ли вас то, что мне рассказывали, как слух. Мне говорили, что она выпустила определенное воззвание, преступное, с точки зрения старого строя. Но я его не видел и не знаю.

Соколов. — Вы не знаете, было ли это до вас?

Климович. — Я был так счастлив, что я устранился от должности директора департамента полиции, и мне было не до того. Я старался забыть все это по возможности скорее.

Соколов. — Сыскное отделение было в ведении департамента полиции?

Климович. — Оно было, строго говоря, в ведении губернаторов и полициймейстеров, но подчинено департаменту полиции. Департамент полиции имеет к нему относительное отношение, непосредственного руководства нет, так как там руководит прокурорский надзор — представители права. Так что департамент ограничивается соответствующими средствами и личным составом.

Председатель. — А разве не было сделано попыток централизировать сыскную работу?

Климович. — Попытки такие были, очень благие попытки, но только — с точки зрения старого строя, не с точки зрения какого бы то ни было строя государственного. Это была попытка организации центрального регистрационного бюро. Словом, поднято это дело было потому, что оказалось, что все сыскные отделения автономны, и преступник, переехавший из одного города в другой, теряется.

Председатель. — Следовательно была попытка централизации?

Климович. — Ныне эта попытка реализована до известной степени, не скажу, чтобы она достигла блестящих результатов, но заведено центральное бюро…

Соколов. — Во всяком случае, начальники сыскных отделений числились по департаменту полиции. Они были в вашем ведении, в личный состав вы их назначали, вы их увольняли, вы представляли их к наградам?

Климович. — Начальник сыскного отделения — штатная должность. Назначение начальника сыскного отделения производилось губернатором, по соглашению с прокурорским надзором.

Соколов. — Сыскному отделению, которое создано для розысков по уголовным преступлениям, давались поручения для розысков по политическим делам?

Климович. — Нет.

Соколов. — По чьему повелению производились розыски по политическим делам?

Климович. — Я не знаю.

Соколов. — Вам известна деятельность Грегуса, начальника рижского сыскного отделения?

Климович. — Он был при мне предан суду, возникло это дело о нем…

Председатель. — По должности начальника харьковского сыскного отделения?

Климович. — Кажется. Но, в сущности, я не помню, не могу вам сказать, наверное…

Соколов. — О деятельности его в харьковском сыскном отделении, что вам известно?

Климович. — Я знаю, что там поднимался вопрос по поводу истязания. Был запрошен губернатор. Губернатор не отрицал этого факта. И он ответил, что уже возбуждено судебное следствие.

Смиттен. — Позвольте вам засвидетельствовать, что следствие еще не окончено и находится в производстве у судебного следователя.

Соколов. — Как фактически осуществлялся прокурорский надзор над деятельностью сыскных отделений?

Климович. — В сущности, так как деятельность сыскных отделений отличается от деятельности общеполитической тем, что, главным образом, туда идут специалисты, — устав уголовного судопроизводства…

Председатель. — Короче, если можно…

Соколов. — Если в том или ином сыскном отделении производится истязание, должно быть это известно прокурорскому надзору? Существовали конкретные служебные сношения между прокурором и сыскным отделением?…

Председатель. — Это уже общий вопрос.

Соколов. — По закону как фактически осуществлялся в деятельности тех сыскных отделений, которые вам известны, прокурорский надзор?

Климович. — Дело в том, что для того, чтобы было известно какое-нибудь нарушение, нужно, чтобы оно обнаружилось. Если люди позволяют себе какое-нибудь нарушение закона, то об этом сами не говорят прокурорскому надзору. Надо, чтобы последовала либо жалоба, либо заявление начальника полиции или полициймейстера об известном злоупотреблении, доложено было губернатору и губернатор дал бы этому ход. Мне кажется, что лица, которые служат в сыскном отделении, так тесно сплетаются с прокурорским надзором и полицией, что, если бы истязание было, они не долго оставались бы на службе.

Соколов. — Я перейду к другой области. Вы упомянули о том, что Елисавета Федоровна знала вас по московской вашей деятельности. Какой случай мог великой княгине напомнить о вашей деятельности?

Климович. — Помимо всяких случаев, я бывал у великой княгини, как частный знакомый.

Соколов. — Возникали у вас разговоры по поводу вашей деятельности?

Климович. — Она спрашивала меня: как в городе? Все ли благополучно? Я бывал у нее часто, так как я относился к ней с глубоким уважением и пользовался, с своей стороны, ее вниманием, чисто личным…

Соколов. — Вам не приходилось говорить с великой княгиней в период влияния Распутина на ход государственных дел?

Климович. — Приходилось.

Соколов. — Приходилось выслушивать мнение ее?

Климович. — Великая княгиня прямо мне не говорила, точку на i не ставила, но я совершенно определенно чувствовал крайне отрицательное ее, должен сказать скорбное, отношение, к тому явлению, которое называется «распутинщиной». Ведь она очень кроткая.

Соколов. — За вашу деятельность московского градоначальника были там домогательства со стороны союза русского народа по отношению к градоначальнику, вмешивались ли патриотические организации в деятельность градоначальника: представляли ли они свои донесения, требовали ли арестов?

Климович. — Простите, какие организации?

Соколов. — Союз русского народа.

Климович. — Нет. Вскоре, после моего вступления, явилась ко мне депутация с известным Орловым во главе. Поднесла хлеб-соль и этим дело ограничилось. Они рады приветствовать каждого нового градоначальника. Какого-либо ко мне обращения не было. Вот единственно там был какой-то Кедров или Кельцов^[*], который приходил несколько раз просить денег.

Соколов. — А таких указаний, что тех или иных лиц надо арестовать, что они являются революционерами, они не делали?

Климович. — Нет. В 1905 и 1906 г.г. это было. Ведь я начальником был в последнее время — с 1915 г.

Соколов. — В 1906 году вы где были? Вы были градоначальником в Москве?

Климович. — В 1906 году, я был начальником охранного отделения, а потом помощником градоначальника.

Соколов. — Меня интересуют ваши сведения за пребывание ваше в должности начальника охранного отделения в 1906—1907 году. Убийство Иоллоса было как раз в этот период?

Климович. — В 1906 году.

Соколов. — Что вы раскрыли по поводу этого убийства, кем оно было учинено?

Климович. — По поводу убийства Иоллоса я ничего не мог раскрыть, он был убит около 15 марта, а с 24 марта я уже не был начальником московского охранного отделения.

Соколов. — Об участии в этом убийстве союза русского народа или других подобных организаций вы ничего не знаете?

Климович. — Я должен сказать, что я об этом ничего не знаю. Я предполагал — и это предположение мое об участии этих правых организаций, — оно явилось пост-фактум в этом деле; я думаю, что это не без них, конечно, обошлось. Но таких реальных данных, которые могли бы служить доказательством их участия, я не имею. Я должен сказать, что в убийстве Иоллоса мне наиболее правдоподобной представляется та версия, в которой это убийство было изложено в газетах в 1907 году Бурцевым. Другой версии у меня нет. Убийство это представляется мне фееричным, уродливым: ведь выходит, что Иоллоса убил революционер по подстрекательству члена союза русского народа Казиницына^[*]. Говоря откровенно, додуматься до такой комбинации, если бы мне не подсказали, я не мог бы. Об участии союза русского народа в этом убийстве мне стало известно после смерти Казиницына. Для меня это был один из толчков, который меня решительно оттолкнул от правых организаций, заставил избегать общения с ними. До этого случая, должен сказать, что представители правых организаций у меня бывали, они на мой взгляд представлялись более ограниченными, чем кто-либо, потому что в мании своего бессмысленного сыска требовали прямо того или другого действия, по их указаниям, и отнимали у меня много сил и времени. Чаще других приходил ко мне Н. Н. Ознобишин^[*]. Толковал все про династический переворот — это был его конек. Сколько мне нужно было сил, чтобы его убедить в том, что он говорит чепуху. Приходили ко мне люди и говорили, что там-то скрыты бомбы, оружие, это было во время вооруженного восстания: никогда почти сведения эти не подтверждались. С другой стороны, когда я отказывал им в обыске, они страшно обижались. Когда я жаловался на это тяжелое положение градоначальнику, в этот год, он мне дал жизненный практический совет: «А вы не слушайте их, но и не отталкивайте, потому что, должен сказать, правые организации в 1906 году были не те, что в 1908 году, они представляли собою известную идейность, а потом они выродились в чисто коммерческие предприятия».

Соколов. — Когда они были недовольны, что вы им отказываете в том или другом обыске или практических мерах, они не высказывали угроз, что им придется прибегнуть к самосуду, к убийству тех лиц из общественных организаций, которых вы по их донесениям не арестовывали?

Климович. — Этого они мне прямо, категорически не говорили, но чувствовать это можно было. Это объясняется тем, что деятельность правых организаций — это было в феврале 1906 года, когда я в первый раз в жизни попал в Москву, — деятельность этих правых организаций выразилась в организации дружин для борьбы с выступлениями левых партий.

Председатель. — Для борьбы с кем?

Климович. — С выступлениями революционеров в 1905 году. Я этих дружин уже не застал. Они расплылись, когда я приехал. Но меня просил тот же Ознобишин помочь воссозданию этой организации. Я отнесся категорически определенно-отрицательно и сказал: «Если будут какие-нибудь организации, хотя бы с целью поддержания порядка, оказания помощи властям, то я знаю одно, что ружье заряженное, особенно когда находится в руках незрелых, юных, всегда стреляет само и, если они создадут эту организацию, я буду поставлен в необходимость с ними расправляться жестоким образом. Поэтому прошу меня избавить от этого». После этого он был со мною осторожнее.

Соколов. — Возвращаюсь к деятельности Андроникова. Вам известна была связь его с великим князем Александром Михайловичем?

Климович. — Я видел его один раз, по поводу сбора на воздушный флот, я знал, что он большой плут и шантажист. Но, слава богу, судьба меня от него избавила, и я с ним не сталкивался.

Соколов. — В поле вашего наблюдения не было общества возрождения русского флота?

Климович. — Нет, я сталкивался уже после того, как Александр Михайлович принял на себя устройство сбора в пользу воздушного флота.

Соколов. — А о деятельности неких Архипова и Баранова и Соколовского вы ничего не знаете?

Климович. — Нет.

Соколов. — Ваша служебная деятельность началась в городе Вильно?

Климович. — Нет, я был сначала в Житомире в корпусе жандармов. В полку я был в Люблине, потом перешел в Житомир… Потом я был в Вильно в 1904 году начальником охранного отделения и 7 месяцев полициймейстером.

Соколов. — Вы не были знакомы там с Комиссаровым?

Климович. — С Комиссаровым я воспитывался.

Соколов. — Вы не встретились с ним в Вильно в 1904 году?

Климович. — Нет, не встретился.

Соколов. — Ваша служебная деятельность не перекрещивалась с деятельностью Комиссарова?

Климович. — Она совпадала. Он был одно время помощником московского охранного отделения, когда я был заведующим особого отдела департамента полиции.

Соколов. — А в Вильно вы с ним не сталкивались?

Климович. — Нет.

Соколов. — Приблизительно в этих годах Комиссаров был капитаном артиллерии в Вильно?

Климович. — Он был в мортирном полку и приехал спросить меня о правилах поступления в корпус жандармов.

Соколов. — Вам известно, что прежде, чем явиться к вам, он принадлежал к военной революционной организации офицерской? По деятельности начальника охранного отделения, вам не приходилось это установить?

Климович. — Нет.

Председатель. — Мне хочется спросить вас относительно Абросимова. Вы относились положительно к его деятельности, но в вашем рассказе было какое-то «но». Что же вам в деятельности его не нравилось?

Климович. — Я себе позволю обобщить сказанное раньше относительно провокации вообще. Я должен сказать, что я не отрицаю наличность провокации, как несчастный случай, в смысле ошибок тех или других офицеров корпуса жандармов, ставших жертвой этой провокации. Я только скажу, что департамент полиции, это центральное учреждение, всеми силами и я, ваш обвиняемый в данную минуту, всеми силами и фибрами души, сколько было возможно, употребляли все силы, чтобы этого не было. Что касается Абросимова, я обращал внимание начальника охранного отделения, что он излишне резвый в своей деятельности, что он идет на лезвее, вот-вот может сорваться. Начальник мне ответил: «В этом отношении, я ему уже сделал указания и буду его удерживать».

Смиттен. — За время вашей службы, возникало против вас обвинение в неправильных по службе действиях?

Климович. — Нет, никогда.

Смиттен. — В форме расследования начальником или в форме судебных дел, против вас направленных?

Климович. — Может быть, мои действия когда-нибудь и проверялись начальством, но за всю свою служебную деятельность ни одного замечания, выговора или административного взыскания я не получал.

Председатель. — Относительно организации воейковской, вы мельком упомянули, а потом вы отошли от нее…

Климович. — У него своя дворцовая охрана, она содержалась также на средства департамента полиции, входила в бюджет пятимиллионного фонда.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, что вы знаете о деятельности Спиридовича?

Климович. — Его деятельность протекала вне моего круга, ибо он принадлежал к дворцовой охране. Лично я не высоко расценивал его. Он был начальником охранного отделения в Казани^[*] 12 лет тому назад, был там ранен, прострелен и после этого был в департаменте полиции некоторое время. У меня никакого соприкосновения с его работой не было.

Председатель. — Вы его плохо оценивали в каком отношении?

Климович. — Как большого карьериста, стремящегося к созданию чего-либо не для пользы дела, а для личного блага.

Председатель. — Где вы были, когда здесь был процесс о приготовлении к цареубийству, в котором фигурировала фамилия Спиридовича?

Климович. — Я не помню.

Председатель. — Это дело о лейтенанте флота Никитенко и почтовом чиновнике Наумове.

Климович. — Фамилия эта мне известна, но я процесса не помню. Во всяком случае это дело такое крупное, что оно меня коснулось бы, если бы я был здесь, но очевидно меня здесь не было. Когда я был директором департамента полиции, то деятельность петроградского охранного отделения протекала совершенно автономно.

Председатель. — Где вы были, когда Герасимов был начальником охранного отделения?

Климович. — Сначала в Вильно, Москве и, наконец, заведывающим особым отделом в департаменте полиции. И в это время для нас составляло, для меня и для директора департамента полиции Трусевича, некоторый кошмар то, что мы не могли добиться сведений от петроградского охранного отделения. Оно считало себя автономным, имея непосредственный доклад министру внутренних дел.

Председатель. — А когда министром стал Столыпин?

Климович. — Столыпин совершенно игнорировал нас. Департамент полиции был обречен с одной стороны на невозможность внести корректив в свою деятельность, а потом этот мощный аппарат, петроградский департамент полиции, для своей собственной информации, был лишен возможности получать сведения от охранного отделения, ибо Герасимов ничего не сообщал.

Председатель. — В каких отношениях был Герасимов со Спиридовичем?

Климович. — Вероятно в безразличных, не могу сказать, я не знаю. Во всяком случае не в плохих, в приличных, ни в особенно теплых, ни в холодных.

Председатель. — Ведь они служили одновременно: Герасимов начальником охранного отделения, а Спиридович начальником дворцовой охраны.

Климович. — Герасимов представлял такую мощную фигуру в то время, что Спиридович с ним считался.

Иванов. — Я просил бы опять возвратиться снова к вопросу, который я поднял. Вы вступили в должность непосредственно за Белецким и тут, столкнувшись с положением финансовым, с кредитами, пришли к заключению, что дело пришло в расстройство. Очевидно вы просматривали денежные дела; не производило ли впечатление на вас, что там были произведены неправильные расходы?

Климович. — Рассматривать подробно не приходилось; мне не была поручена критика действий моих предшественников. Но, конечно, ознакомиться с этим я должен был. Я не был непосредственно после Белецкого; я был после Молова. Белецкий был ведь товарищем министра. Был сначала Молов^[*], затем Кафафов исполнял эту должность и, наконец, я. Мне Хвостов сказал, что он не будет назначать товарища министра, ибо государь сказал, что он не желает, чтобы было всесильное политическое министерство, что поэтому он и оставляет департамент полиции в своем ведении и меня приглашает в качестве директора департамента полиции. Но так как мне нужно было дать право присутствовать в комиссии Государственной Думы, Государственного Совета и Совета Министров, то мне были даны права товарища министра с этой целью. Когда Штюрмер вступил, тогда он нашел^[*] возможным и нужным пригласить директора департамента полиции в товарищи министра и хотя юридически от меня это право не было отнято, но фактически из расписки^[*] и из кредитного дела я был исключен. Я был директором на правах товарища министра фактически недолгое время: недели три, может быть месяц. Я должен сказать, что, когда мне пришлось доложить о финансовой части департамента полиции, то он начал^[*] с таких слов: «Если мы пойдем так, то у нас не хватит 600.000 рублей для того, чтобы свести бюджет». Я спросил: «Почему?…»

Председатель. — Хотя это было в начале года, в марте месяце?

Климович. — Да, но уже видно было… Два месяца, если помножить на шесть, давали дефицит в 600.000 рублей. — Я спросил: «Почему?» — Да, — говорит, — причины есть разумные: во-первых, у нас есть заграничные агенты, — там, где мы платили франк, платим рубль; потом около ста человек служащих департамента полиции, привлеченных на военную службу, приходится их заменять и оплачивать из этого кредита; наконец, расходы на некоторые предметы тоже возросли чуть ли не втрое, карандаш стоил 5 коп., теперь — 10 коп., машинки, разные другие предметы…» Из всего этого и составился дефицит. Он состоит в следующем: 150.000 рублей содержания всевозможным членам Совета Министров, сверхштатным чинам, потом была широкая выдача на разные расходы, на расходы «известные» по ордерам товарищей министров, «разные» без указаний на что. Я на это сказал так: «Вперед расходов без указания на что — не будет, выдача денег на разные секретные нужды по возможности будет сокращена». В сущности все это и было сокращено и, в конце концов, я добился того, что, когда я оставлял департамент полиции, то дефицит образовался не в 600.000 рублей, несмотря на то, что дороговизна возросла, а только в 400.000 рублей: 200.000 рублей удалось сохранить.

Председатель. — При вас был издан так называемый Кафафовский циркуляр?

Климович. — Нет… Кажется нет. Да, я помню, в начале моего поступления был запрос о нем: так что несколько раньше.

Председатель. — Как обстоял вопрос об освобождении от воинской повинности агентов охраны? Этот вопрос не возбуждался в недрах департамента полиции?

Климович. — По существу, он возбуждался. Был такой циркуляр; он был когда-то похищен, из-за него я и имел укор.

Председатель. — Какой циркуляр?

Климович. — Собственно не циркуляр, а письмо, касающееся вопроса об освобождении агентов от воинской повинности.

Председатель. — Письмо ваше кому?

Климович. — На имя начальника жандармского управления, дабы он сообщил имена и фамилии агентов, для освобождения от воинской повинности. Этот вопрос находился в стадии обсуждения и было послано отбойное письмо, что подобного распоряжения не будет. Переговорил вскользь с военными властями, конечно, всех освобождать нечего, но некоторых, может быть, было бы желательно. Военные власти, однако, отнеслись как-то сухо к этому. Мы решили не воевать из-за этого и этот вопрос отменить.

---

Примечания

1. Фамилия не застенографирована.