Возвращаясь от этих эпизодическаго характера впечатлений о двух только что упомянутых епископах к первому периоду моих и А. Н. Хвостова служебных шагов по управлению министерством внутренних дел, я должен отметить наше участие в назначении А. Н. Наумова. В уходе А. В. Кривошеина я участия не принимал, так как силою всех сложившихся условий того времени было ясно, что если Кривошеин и оставался еще в составе кабинета Горемыкина после ухода кн. Щербатова и Самарина, то эта оттяжка только вопрос времени, ибо после разрыва Кривошеина с правыми группами государственною совета и Государственной Думы и некоторыми ушедшими из состава кабинета незадолго перед этим министрами, при его отношениях и взаимно к нему со стороны председателя совета министров И. Л. Горемыкина, боявшегося заместительства Кривошеина и учитывавшею все политические и общественные выступления Кривошеина, — в руках политических противнихов А. В. Кривошеина был очень крупный ход, это — видное участие Кривошеина в исходившей от некоторой группы (ушедшей впоследствии постепенно один за другим из кабинета) членов совета министров обращенной к государю пожелании о даровании стране прочных конституционных гарантий.
Зная особенности характера его величества, И. Л. Горемыкин, как это мне известно лично от кн. Андроникова, помогавшею ему своими письмами, считал момент благоприятным, чтобы использовать это политическое выступление против всей этой группы и в особенности против А. В. Кривошеина, и постепенно и умело подготовил свой удар последнему. Хотя долголетнее управление А. В. Кривошеиным министерством земледелия, его заслуги по землеустройству и его личные качества в свою пору и ценились государем, но в этот период времени в сердце государя уже была брошена искра недоверия к Кривошеину, и последний это сам видел и чувствовал. Кого проводил Горемыкин на место Кривошеина — не могу сказать, так как не помню, но знаю, что когда Кривошеин сам предупредил государя своей просьбой о сложении с него обязанностей по министерству, что облегчило государя, оставив хороший след на его воспоминаниях о Кривошеине, то Кривошеин лично выставил принятую государей кандидатуру помощника его по управлению ведомством, руководившего всем делом по снабжению продовольствием армий, тайн. сов. Глинки, которого ценил также и Горемыкин. Вмеете с тем, мне известно, что кн. Андроников предпринимал в то время свои шаги, до опубликования указа о Глинке, к тому, чтобы сойтись с Глинкой, и с этой целью посылал к Глинке своего ближайшею друга, чиновника министерства вн. дел Драгомирецкого, с которым, по словам последнего, Глинка был хорош, но Глинка отклонил это предложена и даже в несколько обидной форме.
Из этого я делаю вьюод, что Глинка мог быть кандидатом и Горемыкина, так как помню, что кн. Андроников после этого ездил жаловаться на Глинку к Горемыкину, заявил последнему в категорической форме о неприемлемости кандидатуры Глинки и помогая нам своими письмами Воейкову и гр. Фредериксу в проведении А. Н. Наумова. Когда еще за несколько дней до воспоследования указа об увольнении Кривошеина мы с Хвостовым узнали от кн. Андроникова об исходе борьбы Горемыкина с Кривошеиным, то, обсуждая этот вопрос с точки зрения того впечатления, какое этот уход сейчас же после Самарина произведет в общественном мнении, считали, что здесь надо дать что-нибудь более яркое, чем Глинка. Затем А. Н. Хвостов, скрывая от меня еще и в этот раз свои личные планы, выставил, кроме того, необходимость и в личных его интересах для совместной работы в борьбе с дороговизной, видеть в лице министра земледелия и государственных имуществ в составе кабинета, человека, который бы оказывая ему возможную поддержку, так как в это время у него из-за проектированной им на юге России сенаторской ревизии по каменноугольному кризису, проведенной им без согласия с только что назначенным Треповым и по настоянию его несостоявшейся, произошло охлаждение с Треповым, с которым впоследствии в своей программной деятельности сблизился А. Н. Наумов.
Я лично с А. В. Кривошеиным был знаком еще со времени моего служения в Самаре, когда принимал деятельное участие в землеустроительных начинаниях правительства, и мою работу А. В. Кривошеин в этой области ценил, а потом он ко мне хорошо относился и в первое время моей службы в Петрограде. Затем, когда А. В. Кривошеин отстал от правой группы, я, все время поддерживая связь с этой группой, был в числе лиц, осуждавших его за упомянутое мною выше политическое выступление, но личного участия в вопросе об уходе его, как я заявил выше, не принимая, был у него по назначении с официальным представлением, особых попыток к сближению не предпринимал. Но когда А. В. Кривошеин ушел, то через близкого к Кривошеину человека, писавшего имевший в свое время большое значение отчет по поездке Столыпина и Кривошеина по России с целью обозрения успехов по землеустроению крестьян, камергера Тхоржевского, от имени А. Н. Хвостова я просил А. В. Кривошеина остаться председателем комиссии по выпуску бесплатных и дешевых изданий для народа.
А. Н. Хвостову в его будущих планах, конечно, не улыбалось оставление А. В. Кривошеина на его посту, но никакой страстности он против Кривошеина не проявил и только разделял общую точку зрения правых на политическую роль Кривошеина того времени. Говорил ли А. Н. Хвостов про Кривошеина что-нибудь его величеству в первых своих свиданиях с государем — я не знаю, так как мне он об этом не передавал.
Обсуждая выбор кандидатов на этот пост, я остановил внимание А. Н. Хвостова на А. Н. Наумове. А. Н. Наумова я знал по своей службе в Самарской губернии, где он был губернским предводителей дворянства в течение нескольких последних лет, имел по жене крупное миллионное состояние, пользовался уважением во всех слоях населения губернии, был ценным земским работником, многое сделал для губернии и принимая в работах губернского правления[*] большое участие в ту пору, когда проводились, под моим руководителъством, три продовольственных кампании и когда в губернии широко проводилась землеустроительная реформа. По убеждениям Наумов был октябрист; пользовался большим и уважаемым именем не только в местных, но всероссийских дворянских кругах, был лично известен и всегда отмечаем августейшими особами при приемах по делам дворянства губернии и, как мне казалось, имел тяготение к более широкой сфере деятельности. Таким образом, это назначенье не только отвечало первой нашей задаче, но кроме того дополняло бы назначение Волжина по уходе Самарина, так как оно могло бы примирятъ дворянство с высокими сферами, а с другой стороны, свидетельствовало бы, что удаление Самарина, не преследовало разрыва связей с дворянством, в среде которого а ту пору уже ярко заметно было раздвоение. Но я знал и подчеркнул А. Н. Хвостову отношение Наумова к Распутину, и мы, поэтому, решили пока Наумова не посвящать в наше предположение, а узнать, насколько благоприятно будет встречена эта кандидатура.
Кн. Андроников, как тонкий человек, знающий высокие сферы, сразу оценил политическое значение этого назначения и дал нам слово и его сдержал (это я знаю) не говорить по этому делу даже с И. Л. Горемыкиным, интересы которого он до конца пребывания Горемыкина на посту председателя сильно охранял. Затем при свидании с А. А. Вырубовой мы с А. Н. Хвостовым ей подробно развили все эти причины, не скрывая и того, что А. Н. Наумов на сближение с Распутаным не пойдет, но вместе с тем и указали на его преданность августейшим особаго, которая его сдержит от всяких резких выступлений против Распутина; что же касается А. В. Кривошеина, то, зная о близком знакомстве с ним семьи и родных Вырубовой, А. Н. Хвостов только вскользь оттенил точку зрения правых на А. В. Кривошеина. А. А. Вырубова поняла все значение этого назначения и обещала доложить их величествам, и по всему видно было, что эта мысль ей понравилась. О Наумове она только слышала, но с ним не была знакома.
Когда потом в первое же свидание с Распутаным мы втроем заговорили, то он зерно уже был А. А. Вырубовой поставлен в курс, потому что ответил, что «его цари любят». Видеть Наумова Распутин не порывался. Кн. Андроников из моей характеристики Наумова тоже, видимо, понял, что его сближенье с А. Н. Наумовым не состоится, потому что он только просил меня в случае, если у него будет какое-нибудь дело в этом ведомстве, поддержать его просьбу у Наумова, что я ему обещал. Но у него за мое время и последующий период управления Наумова министерством никаких, видимо, дел к нему не было, так как ко мне с просьбами о поддержке он не обращался. Распутин же, без предупреждения нас, один раз сам обратился к А. Н. Наумову в общею приеме с какой-то незначительной просьбой (кажется, за лесничего своего округа), и когда я, узнав об этом от А. Н. Наумова, за тем спросил Распутина, какое он вынес впечатлеше от Наумова, то Распутин мне ответил, что обходительный, но «гордый». Зная потом уже более Распутина, я подумал, что ему захотелось посмотретъ на Наумова из каких-нибудь других целей, в роде той, какую он имел в виду при посещении А. Н. Хвостова в Нижнем-Новгороде, так как подобного рода посещения, как мне известно по его посещению Щегловитова, всегда в дальнейшем ходе событий что-нибудь собой знаменовали. Это было незадолго до ухода Горемыкина.
При этом разговоре о посещении Распутиным Наумова в министерстве я спросил Распутина, знал ли он Кривошеина; он мне ответил, что виделся с ним, но сейчас же разговор переменил на другую тему. В мое время в сводке филерных донесений, насколько я теперь припоминаю, об этом посещении не упоминалось.
Когда таким образом вопрос о Наумове был предрешен, то я, при свидании с ним, ему об этом сказал, как о возможной его кандидатура после ухода Кривошеина, и, как теперь помню свое чувство неловкости, когда Наумов выразил ужас от возможности прохождения через посредство Распутина; хотя я его и уверял, что у нас и мысли нет сводить его с Распутиным и что Распутин в его назначении не будет принимать участия, и что в это посвящена только Вырубова, но он, уходя, когда я его провожал, отклонил на этот раз свидание с А. Н. Хвостовым. При прощании я просил его подумать о той пользе, которую он может принести России, и поскольку его отказ, в случае предложения ему этого поста лично государем, будет тяжел в эту минуту.
По уходе Наумова я об этом разговоре передал А. Н. Хвостову. Затем из телефонных моих разговоров с А. Н. Наумовым я увидел, что мои упоминания о родине и государе заставили Наумова несколько поколебаться в своем первоначальном решении и что он остается в Петрограде, отложив на некоторое время свой отъезд. Тогда я передал об этом А. Н. Хвостову, высказав предположение, что в этом деле государю, если он пожелает остановить свой выбор на Наумове, придется проявить настойчивость, так как, если государем будет поручено Горемыкину вести переговоры с Наумовым, то, зная того и другого и отношения Наумова к Горемыкину, я уверенности в благоприятном исходе не имел. А, Н. Хвостов сумел и в данном случае заинтересовать государя всеми приведенными мною выше соображениями, и спустя некоторое время после этого назначение Наумова состоялось, при чем отношения Горемыкина к Наумову вылились в официальную форму, а прием, оказанный Наумову государем, был особо милостивым.
По назначении А. Н. Наумова, я несколько облегчил ему сношения с прессой, затем принял участие в налажении, при посредстве д. с. с. Ковалевского, о коем я уже ранее говорил, отношений министерства внутренних дел и местных его органов с ведомством министерства землеустройства и государственных имуществ и его уполномоченными, но к делам управления им министерством землеустройства и государственных имуществ никакого касательства не имел. Свидания наши были редки, мы обменивались только телефонными разговорами, хотя отношения не прерывались, и при уходе А. Н. Наумова, в виду его несогласий с Штюрмером, желавшим даже повредить А. Н. Наумову в хороших отношениях к последнему государя, я оказал ему небольшую услугу; затем мы даже не встречались. Отношений хороших у Наумова с Хвостовым не наладилось.
По тем же побуждениям политики внутреннего успокоения А. Н. Хвостову удалось, путем личного всеподданнейшего доклада, провести дело об улучшении материальной обстановки, в соответствии с положением вел, кн. Николая Николаевича, имени которого не мог слышать Распутин и против которого, под его воздействием, были вооружены не только А. А. Вырубова и государыня, но впоследствии и государь, о чем я в нескольких словах говорил раньше. В силу такого настроения двора, нам было предложено сообщить А. А. Вырубовой все сведения, которые будут получаться о великом князе, в особенности письменные сношения окружающих его высочество лиц.
Хорошо понимая, что если такое желание было высказано нам, то оно также, в проверочных или осведомительных целях, могло быть высказано и ген. Беляеву (так как Поливанову не верили, а к ген. Беляеву относились вполне благожелательно и А. А. Вырубова и Распутин), или, наконец, проверено через И. Л. Горемыкина, к которому в эту пору и Распутан, и А. А. Вырубова, и государыня, в виду неотложного внимания в эту пору кн. Андроникова к интересам Горемыкина, также относились доверчиво, и он был часто вызываем и во дворец, я не мог скрыть содержания писем этого периода; но я знал из источников, близких к двору великого князя и его семье, что великий князь еще задолго до этого, когда был верховным главнокомандующим, никогда не доверял почте, а посылал всегда с своей корреспонденцией особо доверенных лиц. Поэтому я даже в несколько демонстративных видах попросил к себе тайного советника Мардарьева, о коем я уже упоминал, и поручил ему по телеграфу срочно вызвать нашего агента, заведывавшего на Кавказе этим делом, одобрил представленный им план, увеличил агентурный кредит этому лицу и жалованье и улучшил его служебное положение. Его доклад подтвердил мне, что на Кавказе с первых дней приезда двора, а в последнее время в особенности, еще более подозрительно начали относиться к почте и к нему лично, стараясь расшифровать его роль.
Связав это обстоятельство с имеющимися[*] у меня сведениями и с заездом в Тифлис лечившегося на Кавказе ген. Джунковского, я успокоился. Письма окружавших великого князя лиц, бывшие у меня при докладах Вырубовой, по содержанию своему, которое я передал А. А. Вырубовой, а она записывала, ничего интересного не представляли, а после приезда полк. Балинского ко мне лично с упомянутым выше поручением великого князя и совершенно прекратилось (как, напр., переписка Орлова с женой). Балинский и товарищ министра финансов сенатор Кузьминский, которого уполномочил затем министр финансов, после моего доклада ему, выяснить все вопросы денежного свойства в этой области, помнят, конечно, мою роль в этом деле. А. Н. Хвостов к этому пожеланию великого князя отнесся с искренним сочувствием и со стороны государя при первоначальном докладе встретил благожелательное отношение; что же касается Распутина и указанных мною выше лиц, то только сознание необходимости, им хорошо понятное, не только заставило их с этим примириться, но и поддерживать его, отнюдь не скрывая последнего. Здесь мною руководили хорошие побуждения, вытекавшие из моего чувства уважения к великому князю с первых моих с ним свиданий, связанного с пожалованием им мне, при его отъезде в ставку, своего портрета и прерванные мною потому, что после моего сближения с Распутиным, о чем он, конечно, впоследствии не мог не узнать, мне стыдно было бы смотреть ему в глаза.
Но в этот период времени, когда я уже состоял в должности по министерству внутренних дел, я старался найти какой-нибудь предлог, чтобы иметь возможность, хоть в слабой степени, рассеять прочно засевшее под влиянием Распутана как у Вырубовой, так и при дворе, опасение великого князя, как претендента на корону.
Будучи летом и осенью на Кавказе для лечения, а затем в командировке по организациям великой княгини Марии Павловны, я как от чинов местной администрации на водах, так от графа. Граббе, наказного атамана Войска Донского, узнал о предстоящем разводе ген. Орлова, лечившегося осенью на Кавказе, и причинах такового, что, в связи с личностью кн. Орлова и его служебным положением на Кавказе, представляло в ту пору злободневный интерес. К этому же самому периоду относится также и выезд из Тифлиса великого князя в Киев для свидания с государем, при чем официальным мотивом вызова являлось желание обсудить совместный план осенней и зимней кампании. Моя служебная поездка как раз совпала с моментом выезда и приезда великого князя обратно на Кавказ, и поэтому, вращаясь среди местной администрации, я был свидетелем того, какое огромное значение на Кавказе придавали этому свиданию и тем опасениям о возможности оставления великим князем своего высокого поста, которое ясно проглядывало у всех лиц, занимавших близкое служебное к князю положение. Официальные встречи и приемы были отменены; великий князь не выходил из вагона и в Ростове принял только гр. Граббе, с которым был в дружеских отношениях; но оказанный государем великому князю прием в Киеве рассеял все эти опасения; великий князь, повидимому, был удовлетворен этим свиданием; все его проекты по поводу усиления, главным образом, состава войск на кавказском фронте, без чего он не имел возможности вести наступление, и о чем он настойчиво до того ходатайствовал, прошли, и великий князь назначил ряд встреч и объезды казачьего войска наместничества, где в торжественной обстановке передал приветствие государя. Воспользовавшись этим, я, по возвращении своем в Петроград, при первых своих свиданиях с А. А. Вырубовой, рассказывая ей о кн. Орлове и о причинах срочного выезда из Эссентуков, перешел к поездке великого князя и передал ей в соответствующих тонах о том хорошем впечатлении, которое произвело на великого князя свидание с государем, об объездах великого князя по казачеству, речах, которые он говорил войсковому кругу, и о том успокоении, какое внесло в среду местного населения возвращение великого князя на Кавказ. Имело ли это или нет свои хорошие последствия — я не знаю, так как мне неизвестно, что говорил прибывший затем в Петроград с Кавказа преосвященный Антоний.