ПЕПА.[править]
Эрнста Альгренъ.[править]
Когда снѣгъ стаетъ и стебельки копытника пробиваются по склонамъ овраговъ, смущая сельскихъ хозяевъ и радуя тѣхъ, кто видитъ въ нихъ лишь вѣстниковъ весны, — тогда изъ теплыхъ странъ прилетаютъ огромныя стаи грачей и, опускаясь надъ рощей или кладбищемъ, розыскиваютъ свои старыя жилища въ густыхъ верхушкахъ деревьевъ. Это царство грачей, которое держится здѣсь со временъ отцовъ и дѣдовъ, невольно внушаетъ къ себѣ уваженіе. При малѣйшей тревогѣ всѣ обитатели дружно взлетаютъ вверхъ, носятся въ воздухѣ кругами и подымаютъ общій крикъ и карканье. Издали эти рѣзкіе, пронзительные звуки производятъ впечатлѣніе почти воплей и проклятій.
Чтобы задержать ростъ этой черной толпы, ежегодно устраивается охота на грачей, когда птенцы ихъ подростутъ. Тяжелое это время для несчастныхъ птицъ. Сердце сжимается при вопляхъ, которые подымаютъ старики, глядя, какъ птенцы ихъ падаютъ подъ смертоносными выстрѣлами, или летая надъ какимъ нибудь несчастнымъ раненымъ, который жалобно пищитъ и трепещетъ крыльями. Нѣсколько вечеровъ подъ рядъ послѣ кровопролитія, при заходѣ солнца, вся стая кружится съ жалобными криками надъ опустѣвшимъ жилищемъ. У грачей сильно развито чувство родства и память.
Это случилось какъ разъ на слѣдующій день послѣ такой охоты. Маленькій почтарь Андерсъ бѣжалъ босикомъ въ припрыжку по холму поросшему кустарникомъ, направляясь въ барскую усадьбу. Это былъ загорѣлый, свѣтловолосый, некрасивый мальчуганъ, въ грязной, поношенной холщевой парѣ, съ необыкновенно живыми, быстрыми свѣтлоголубыми глазами.
— Кар, кар, — услыхалъ онъ вдругъ, пробѣгая мимо куста боярышника. Андерсъ оглянулся. На землѣ сидѣлъ молодой грачъ. Летать онъ не могъ и былъ повидимому голоденъ: онъ раскрывалъ клювъ и трепеталъ крыльями. Однимъ движеніемъ руки грачъ былъ пойманъ, несмотря на громкіе протесты всей колоніи. Раны у него не оказалось. По всей вѣроятности онъ просто изъ любопытства забрался на край гнѣзда и по неосторожности свалился на землю во время всеобщей суматохи. Но какъ бы то ни было, почтарь поймалъ его и взялъ съ собой, не обращая вниманія на его страшный пискъ и отчаянные крики всей родни.
У воротъ усадьбы Андерсъ положилъ свое сокровище на землю, а самъ побѣжалъ съ сумочкой во дворъ. Вернувшись назадъ, онъ сразу отыскалъ свою добычу и очень легко поймалъ грача опять: грачи ходятъ очень плохо и совсѣмъ не робки. Счастливый, какъ король, шелъ Андерсъ домой съ непокрытой головой, потому что въ шапкѣ былъ спрятанъ грачъ.
Мать не очень то обрадовалась нежданному гостю, но все-таки позволила оставить его, а это для Андерса было самое главное. Онъ подрѣзалъ грачу хвостъ большими ножницами; такимъ образомъ у него не было руля, и онъ не могъ летать. Ночлегъ былъ ему устроенъ на нижней полкѣ стараго качающагося углового шкапа, гдѣ онъ долженъ былъ довольствоваться обществомъ деревянныхъ башмаковъ и оббитой бутылки, въ которой было что-то вродѣ сапожной мази. Воздуха было совершенно достаточно, потому что у двери сохранилась только одна петля, на которой она висѣла такъ косо, что оставалось отверстіе вершка въ два.
Андерсъ рѣшилъ назвать своего питомца Пепой по имени умершаго брата.
Пепа выросъ и сталъ очень умнымъ грачемъ. Аппетитъ у него былъ безподобный. Большіе куски такъ и проскальзывали въ его широкую розовую глотку, при чемъ онъ, какъ истый обжора, испускалъ гортанные звуки восторга и усердно трепыхалъ крыльями. Но когда инстинкты его дремали, онъ подолгу могъ сидѣть спокойно, такой забавный, разсматривая все своими большими, умными темносиними глазами.
Когда отецъ возращался домой пьяный, градомъ сыпля проклятія и расточая во всѣ стороны удары, и всѣ забивались въ испугѣ по угламъ Пепа тоже со всѣхъ ногъ улепетывалъ отъ него съ такимъ безпомощнымъ и потѣшнымъ видомъ, точно боялся, какъ бы ему не наступили на короткій хвостъ. По деревенскому обычаю семья ложилась рано. Когда всѣ начинали готовиться ко сну, Пепа забирался въ свой шкафъ, прижимался къ стѣнѣ и засыпалъ сномъ праведника — такимъ тихимъ и крѣпкимъ. Онъ былъ товарищемъ игръ Андерса его забавой, питомцемъ и другомъ. И если про кого-нибудь изъ жителей Сконіи[1] можно было сказать, что онъ умѣетъ любить по настоящему, такъ это про Андерса.
Такъ прошло лѣто, счастливое лѣто для Андерса. Онъ былъ внѣ себя отъ восторга, когда кто-то сказалъ ему, что грачи могутъ доживать до глубокой старости, и онъ радовался, что его Пепѣ предстоитъ еще долгая жизнь.
Однажды вечеромъ, когда вся семья была въ сборѣ, кромѣ отца, который еще не вернулся изъ усадьбы, самъ баринъ зашелъ въ избу распорядиться насчетъ работъ на слѣдующій день. Андерсъ сидѣлъ на лежанкѣ и стругалъ палочки. Пепа стоялъ передъ нимъ посреди комнаты, сложивъ свои блестящія черныя крылья и умно поглядывалъ своими большими глазами. Никто не крикнулъ ему и не согналъ его, поэтому онъ думалъ, что имѣетъ полное право остаться на мѣстѣ.
Вдругъ баринъ замѣтилъ его.
— Вотъ это такъ! Мало вамъ, что у васъ полна изба мальчишекъ, еще звѣринецъ хотите здѣсь устроить? — крикнулъ онъ, и не успѣлъ никто и оглянуться, какъ баринъ ударилъ Пепу палкой по черной головѣ. — И знать этого не хочу! Лучше откормите вмѣсто него курицу! — прибавилъ онъ, уходя, и съ такой силой захлопнулъ за собой дверь, что щеколда зазвенѣла.
Пепа сидѣлъ на полу, съ полузакрытыми глазами, втянувъ голову въ плечи. Время отъ времени онъ открывалъ свой длинный сѣрый клювъ, точно для того, чтобы зѣвнуть. Андерсъ, блѣдный и испуганный, смотрѣлъ на него.
--Мама, Пепа умираетъ! — воскликнулъ онъ.
— Что же теперь подѣлаешь, — недовольно проворчала мать.
— Онъ умираетъ! умираетъ! — снова воскликнулъ Андерсъ, но на этотъ разъ уже въ дикомъ отчаяніи, потому что Пепа закрылъ глаза и закачался.
— Ну, что жъ, умираетъ. Чего ты кричишь? — прервала его мать съ раздраженіемъ.
Андерсъ ничего не отвѣтилъ. Молча подошелъ онъ къ Пепѣ и поднялъ его. Маленькая черная головка безсильно упала на его загорѣлую руку. Да, Пепа умеръ.
Бѣдный Андерсъ! Это было его первое тяжелое горе, и ему казалось, что сердце его не выдержитъ и разорвется. Онъ вынесъ Пепу въ сѣни и осторожно положилъ его за дверью, а самъ бросился бѣжать черезъ маленькій огородъ по скошенному полю. Когда онъ убѣжалъ далеко, далеко отъ людей, онъ бросился ничкомъ въ поросшую травой канаву, сдавилъ лицо руками, прижался къ землѣ и испускалъ долгіе глухіе стоны, точно отъ сильной физической боли.
Когда совсѣмъ стемнѣло и стихло, и только меланхолическое мычаніе коровъ доносилось издали, Андерсъ всталъ и пошелъ домой. Онъ не произнесъ больше ни разу имени Пепы и похоронилъ его на другой день тихо, не проронивъ ни слезинки. Слезы и рыданія онъ оставилъ въ канавѣ, точно спряталъ ихъ тамъ отъ всѣхъ, затаивъ горечь и чувство мести глубоко въ своемъ сердцѣ.
Прежній почтарь Андерсъ давно уже выросъ. Съ своимъ пытливымъ, стремящимся впередъ умомъ, онъ много боролся съ жизнью, чтобы выбраться изъ сумерекъ невѣжества. Каждое зерно знанія стоило ему труда и напряженія. Но онъ выдержалъ, спокойный, терпѣливый, неутомимый — и теперь онъ человѣкъ.
Его звучный, сдержанный голосъ можно слышать иногда, хотя и рѣдко, во Второй Палатѣ[2]. Только когда онъ выступаетъ съ рѣчью за бѣдныхъ и угнетенныхъ; каждая нота его голоса дрожитъ скрытымъ волненіемъ. Но онъ умѣетъ владѣть собой.