Слово 1, о началахъ.[править]
Знаю, что на непрочной ладьѣ пускаюсь въ дальнее плаваніе, или на малыхъ крыльяхъ уношусь къ звѣздному небу — я, въ которомъ родилась мыслъ открыть Божество, или опредѣленія великаго Бога, и ключъ для всего; тогда какъ и небеснымъ умамъ не достаетъ силъ возблагоговѣть предъ Богомъ, сколько дóлжно. Впрочемъ, поелику Божеству часто бываетъ пріятенъ даръ не столько полной, сколько угодной Ему, хотя и скудной, руки, то смѣло изреку слово. Но кто злочестивъ, бѣги прочь! Мое слово простирается или къ очищеннымъ, или къ трудящимся надъ очищеніемъ себя. Оскверненные же? Какъ звѣри, прикасавшіеся къ горѣ, когда съ вершины ея возсіялъ Христосъ, и писалъ на скрижаляхъ Моисея законъ (Исх. 19, 13), немедленно были побиваемы отторгавшимися камнями; такъ будетъ и съ ними. Такъ слово отъ нашего лика гонитъ злыхъ, которые имѣютъ богоборное сердце.
А я положу на страницы предисловіемъ какъ-бы то же, что древле богомудрые мужи — Моисей и Исаія (говорю это знающимъ), когда одинъ давалъ новописанный законъ, а другой напоминалъ о законѣ нарушенномъ, чтобы привести въ трепетъ жестокосердный народъ, представили во свидѣтельство слова. Вонми небо и да слышитъ земля глаголы мои (Втор. 32, 1; Ис. 1, 2)! Духъ Божій! Ты возбуди во мнѣ умъ и языкъ, содѣлай ихъ громозвучно трубою истины, чтобы усладились всѣ, прилѣпившіеся сердцемъ ко всецѣлому Божеству! Единъ есть Богъ безначальный, безвиновный, неограниченный ни чѣмъ или прежде бывшимъ, или послѣ имѣющимъ быть, и въ прошедшемъ и въ будущемъ объемлющій вѣчность, безпредѣльный, благаго, великаго, Единороднаго Сына великій Отецъ, Который въ рожденіи Сына не потерпѣлъ ничего свойственнаго тѣлу, потому что Онъ — Умъ. Единъ есть Богъ иный, но не иный по Божеству, — сіе Слово онаго Бога, живая печать Отчая, единый Сынъ Безначальнаго, и Единственный Единственнаго, во всемъ равный Отцу (кромѣ того, что одинъ всецѣло пребываетъ Родителемъ, а другой — Сыномъ), Міроположникъ и Правитель, сила и мысль Отца.
Единъ Духъ — Богъ отъ благаго Бога. Да погибнетъ всякій, кого не отпечатлѣлъ такъ Духъ, чтобы являлъ Его Божество, у кого или въ глубинѣ сердца есть зло, или языкъ нечистъ, — эти люди полусвѣтлые, завистливые, эти самоученые мудрецы, — этотъ источникъ загражденный (Прит. 25, 27), свѣтильникъ сокрытый въ темной пазухѣ (Лук. 11, 33)!
Слово 2, о Сынѣ.[править]
Прежде всего прославимъ Сына, чтя кровь — очищеніе нашихъ немощей. Ибо, по причинѣ возставшаго на Бога, зломудреннаго, самоубійственнаго языка, нужно, чтобы и смертный помогъ небеснымъ.
Ничего не было прежде великаго Отца; потому что Онъ все имѣетъ въ Себѣ. И Его знаетъ неотлучный отъ Отца — Отцемъ рожденный, безлѣтный Сынъ, великаго Бога Слово, Образъ Первообраза, Естество равное Родителю. Ибо слава Отца — великій Сынъ. А какъ явился онъ отъ Отца — знаетъ единый Отецъ и Явившійся отъ Отца; потому что никто не былъ близъ Божества.
Впрочемъ то несомнѣнно извѣстно и всякому человѣку и мнѣ, что Божеству нельзя приписывать моего рожденія, то-есть теченія, безславнаго сѣченія. Если я дѣлаюсь родителемъ не безъ страданія, потому что составленъ изъ частей, то не слѣдуетъ изъ сего, чтобы подлежалъ страданію, кто вовсе несложенъ и безтѣлесенъ. Ибо что удивительнаго, если у тѣхъ, которые далеки между собою по естеству, и рожденія инаковы? Если время старѣе меня; то оно не прежде Слова, у Котораго Родитель безлѣтенъ.
Какъ Отецъ ничего не оставляетъ для умопредставленія выше безначальнаго Божества; такъ и Сынъ Отчій имѣетъ началомъ безлѣтнаго Отца, подобно тому какъ начало свѣта есть великій и прекраснѣйшій кругъ солнечный. Впрочемъ всякое подобіе ниже великаго Бога, и опасно, чтобы, поставивъ нѣчто между присносущнымъ Отцемъ и присносущнымъ Сыномъ, не отторгнуть намъ Царя-Сына отъ Царя-Отца. Ибо предполагать, что время, или хотѣніе, прежде Бога, по моему мнѣнію, значитъ разсѣкать Божество. Родитель великъ какъ Богъ, какъ родитель. Но если для Отца всего выше не имѣть никакой причины досточтимаго Божества; то и достопокланяемому Рожденію великаго Отца не менѣе высоко имѣть такое начало. Не отсѣкай Бога отъ Бога; потому что не знаешь такого сына, который бы далеко отстоялъ отъ Отца.
А слова: не рожденный и рожденіе отъ Отца не равнозначительны слову: Божество. Иначе кто произвелъ сіи два рода Божества? Въ отношеніи къ Богу оба они не входятъ въ понятіе сущности; естество же, по моему разумѣнію, неразсѣкаемо. Если Слову принадлежитъ рожденіе; то Отецъ, будучи безплотенъ, не пріемлетъ ничего свойственнаго плоти (человѣческій умъ никогда не дойдетъ до такого нечестія, чтобы помыслить сіе); и ты имѣешь Сына-Бога, достойную славу Родителя.
Если же ты, суемудрый, желая возвеличить Божество великаго Отца, и напрасно вселяя въ сердце пустый страхъ, отринулъ рожденіе, и Христа низводишь въ рядъ тварей; то оскорбилъ ты Божество обоихъ. Отецъ лишенъ у тебя Сына, и Христосъ не Богъ, если только Онъ сотворенъ. Ибо все, чего когда-либо не было, принадлежитъ къ тварямъ; а Рожденное по важнымъ причинамъ пребываетъ, и всегда будетъ, равнымъ Богу. Какое же основаніе тому, что ты, наилучшій, чрезъ Христовы страданія, въ послѣдствіи, когда преселишься отселѣ, станешь богомъ, а Христосъ подобнымъ тебѣ рабомъ, вмѣсто Божеской чести припишется Ему только превосходство между рабами?
Если, какъ ковачъ, намѣреваясь сдѣлать колесницу, готовитъ молотъ, такъ и великій Богъ въ послѣдствіи времени создалъ полезное орудіе, чтобы первородною рукою пріобрѣсть меня; то тварь во многихъ отношеніяхъ будетъ превосходнѣе небеснаго Христа, если только Слово для твари, а не тварь для Христа. Но кто же бы сталъ утверждать сіе? Если же Онъ принялъ плоть, чтобы помочь твоимъ немощамъ; а ты за сіе приводишь въ мѣру преславное Божество: то погрѣшилъ Милосердствовавшій о тебѣ. А для меня тѣмъ болѣе Онъ чуденъ, что и Божества не умалилъ, и меня спасъ, какъ врачъ, приникнувъ на мои зловонные струпы.
Онъ былъ смертенъ, но Богъ; родъ Давидовъ, но Адамовъ Создатель; плотоносецъ, но безтѣлесенъ; по матери — Дѣвѣ описанъ, но неизмѣримъ. Ясли вмѣстили Его, но звѣзда вела къ Нему волхвовъ, и принесшіе дары пришли и преклонили предъ Нимъ колѣна. Какъ человѣкъ, былъ Онъ въ бореніи, но, какъ неодолимый, въ троекратной борьбѣ препобѣдилъ искусителя. Вкушалъ Онъ пищу, но напиталъ тысячи, и воду претворялъ въ вино. Крестился; но очистилъ грѣхи; но Духъ громогласно провозгласилъ Его Сыномъ Безначальнаго. Какъ смертный погружался Онъ въ сонъ, и какъ Богъ укрощалъ море. Утомлялся Онъ въ пути; но у изнемогшихъ укрѣплялъ силы и колѣна. Молился; но Кто же внялъ умиленнымъ мольбамъ погибающихъ? Онъ былъ Жертва, но и Архіерей; Жрецъ, но и Богъ; принесъ въ даръ Богу кровь, но очистилъ весь міръ; вознесенъ на крестъ, но ко кресту пригвоздилъ грѣхъ. Къ чему же перечислять все подробно? Онъ приложился къ мертвецамъ, но возбужденъ изъ мертвыхъ, а прежде Самъ воскрешалъ мертвецовъ. Если одно показывало нищету смертнаго; то другое — богатство Безплотнаго. По крайней мѣрѣ ты, видя въ Немъ свойственное смертнымъ, не безчести Божества. Оно содѣлало славнымъ и перстный образъ, который изъ любви къ тебѣ образовалъ нетлѣнный Сынъ.
Слово 3, о Святомъ Духѣ.[править]
Что медлишь, душа моя? Воспой и славу Духа; не отдѣляй въ словѣ Того, Кто не исключенъ по естеству. Съ трепетомъ чтимъ великаго Духа: Онъ мой Богъ, Имъ позналъ я Бога, Онъ самъ есть Богъ, и меня въ той жизни творитъ богомъ. Онъ всемогущъ; Онъ раздаятель даровъ, предметъ пѣснопѣній чистаго лика небесныхъ и земныхъ; Онъ Жизнеподатель, сѣдитъ на превознесенномъ престолѣ, исходитъ отъ Отца. Онъ Божія сила, Самовластитель. Онъ не Сынъ (потому что единъ есть благій Сынъ единаго Всеблагаго), но Онъ и не внѣ невидимаго Божества, а равночестенъ.
Кто же хочетъ Божество Небеснаго Духа найти на страницахъ богодухновоннаго закона; тотъ увидитъ многія частыя и вмѣстѣ сходящіеся стези, если только пожелаетъ видѣть, если сколько-нибудь сердцемъ привлекъ чистаго Духа, и умъ у него острозрителенъ. А если кто потребуетъ открытыхъ словъ вселюбезнаго Божества; то пусть знаетъ, что неблагоразумно его требованіе. Ибо доколѣ большей части смертныхъ не было явлено Божество Христово, не надлежало возлагать невѣроятнаго бремени на сердца до крайности немощныя. Не для начинающихъ благовременно совершеннѣйшее слово. Кто станетъ слабымъ еще глазамъ показывать полный блескъ огня, или насыщать ихъ непомѣрнымъ свѣтомъ? Лучше постепенно пріучать ихъ къ яркому блеску, чтобы не повредить и самыхъ источниковъ сладостнаго свѣта. Такъ и слово, открывъ прежде всецѣлое Божество Царя-Отца, стало озарять свѣтомъ великую славу Христову, являемую немногимъ разумнымъ изъ людей, а потомъ, яснѣе открывъ Божество Сына, осіяло намъ и Божество свѣтозарнаго Духа. И для тѣхъ проливало оно малый свѣтъ, большую же часть предоставило намъ, которымъ потомъ обильно и въ огненныхъ языкахъ раздѣленъ Духъ, показавшій явные признаки Своего Божества, когда Спаситель вознесся отъ земли. Знаю же, что Богъ естъ огнь для злыхъ и свѣтъ для добрыхъ.
Такъ доказалъ я тебѣ Божество Духа. Если же ты приходишь въ удивленіе, частію слыша о Сынѣ и не Сынѣ единаго Божества, а частію убѣжденный противоположными, удобоизвращаемыми мѣстами Писанія; то и здѣсь Самъ Богъ снизойдетъ и подастъ мнѣ слово.
Отъ одного первозданнаго произошли жена и Сиѳъ, и половина и порожденіе четы по законамъ брака, и нерожденная и рожденный, хотя тотъ и другая равно человѣкъ. Помня сіе, и ты не уничижай Божества, не предпочитай Одного, унижая Другаго. Одно есть естество неизмѣримое, несозданное, безлѣтное, благое, свободное и равночестное. Единъ есть Богъ въ трехъ Озареніяхъ, управляющій міромъ. Ими и я возбуждаюсь въ новой жизни, когда, погребая смерть въ купели, возвращаюсь ко свѣту. Ибо Троичное Божество даровало мнѣ силу возсіять свѣтоноснымъ. Нѣтъ, не обману тебя, любитель очищенія. Если бы я, омытый Божествомъ, сталъ разсѣкать свѣтлое Божество; то лучше бы... но боюсь докончить недоброе слово. Я входилъ въ купель въ надеждѣ сподобиться Божія дара. Если всего меня очистилъ Богъ; то весь Онъ для меня досточтимъ. Но неравный Божій даръ да получитъ тотъ злочестивый смертный, который самъ разсѣкаетъ свое Божество!
Если въ Божіемъ словѣ и у богоносныхъ мужей слышишь или о Сынѣ, или о благомъ Духѣ, будто бы Они имѣютъ второе мѣсто по Богѣ Отцѣ; то совѣтую тебѣ здѣсь, въ словахъ глубокой мудрости, находить тотъ смыслъ, что она не Божество разсѣкаетъ, но восходитъ къ единому безначальному корню, дабы ты видѣлъ единство державы, а не разность досточтимости.
Изъ Единицы Троица, и изъ Троицы опять Единица — Здѣсь не то же, что ключевая жила, ключъ и большая рѣка, и между тѣмъ единый токъ, въ трехъ видахъ стремящійся по землѣ; не то же, что свѣща изъ пылающаго костра, опять въ него влагаемая; не то же, что слово, исходящее изъ ума и въ немъ пребывающее; не то же, что отблескъ колеблющихся и освѣщенныхъ солнцемъ водъ, мелькающій на стѣнѣ, ни на одно мгновеніе не останавливающійся, но прежде приближенія удаляющійся и прежде удаленія приближающійся; не то же, — потому что естество Божіе не есть что-либо непостоянное или текучее, или опять сливающееся; напротивъ того Богу свойственна неизмѣнность.
А ты, мудрствуя такъ, приноси въ серддѣ чистую жертву. Въ трехъ Свѣтахъ одно естество неподвижно. Единица не безчисленна; потому что покоится въ трехъ Добротахъ. Троица не въ разной мѣрѣ досточтима; потому что естество неразсѣкаемо. Въ Божествѣ Единица, но тречисленны Тѣ, Которымъ принадлежитъ Божество. Каждый есть единый Богъ, если именуешь одного. И опять, единъ Богъ безначальный, изъ Котораго богатство Божества, когда слово упоминаетъ о Трехъ. Въ первомъ случаѣ проповѣдуется смертнымъ досточтимость Трехъ Свѣтовъ; во второмъ мы славимъ пресвѣтлое единодержавіе, и не восхищаемся многоначальнымъ соборомъ боговъ. Ибо, по моему разсужденію, многоначаліе есть то же, что и совершенное безначаліе, находящееся во взаимной борьбѣ. А борьба предполагаетъ раздоръ; а раздоръ быстро ведетъ къ разрушенію. Посему многоначаліе да будетъ у меня, какъ можно, дальше отъ Божества!
Тремя богами можно было бы назвать тѣхъ, которыхъ раздѣляли бы между собою время, или мысль, или державу, или хотѣніе — такъ что каждый никогда бы не былъ тождественъ съ прочими, но всегда находился съ ними въ борьбѣ. Но у моей Троицы одна сила, одна мысль, одна слава, одна держава; а чрезъ сіе не нарушается и единичностъ, которой великая слава въ единой гармоніи Божества.
Сіе только свѣту, который во мнѣ, открыло Троичное сіяніе изъ-за воскрилій завѣсы внутрь Божія храма, за которыми сокрыто царственное естество Божіе. А если нѣчто большее открыто Ангельскимъ ликамъ; то еще гораздо болѣе вѣдомо Самой Троицѣ.
Слово 4, о мірѣ.[править]
Воспоемъ и твореніе великаго Бога, опровергнувъ ложныя мнѣнія.
Единъ Богъ; а что представляли эллинскіе мудрецы о матеріи и формѣ, будто онѣ собезначальны, то ни на чемъ не основанная баснь. Какъ всѣ сіи почтенныя формы, сдѣланныя у нихъ богами, не существовали отъ начала, но получили бытіе по волѣ великаго Бога; такъ видѣлъ ли кто когда-нибудь матерію безъ формы? Или кто нашелъ форму безъ матеріи, хотя и очень много трудился въ сокровенныхъ изгибахъ ума? А я не находилъ ни тѣла безцвѣтнаго, ни безтѣлеснаго цвѣта. Кто отдѣлялъ другъ отъ друга то, чего не отдѣлила природа, но свела во едино? Но отдѣлимъ форму отъ матеріи. Разсуди же: если бы онѣ были вовсе несоединимы, то какъ бы сошлись вмѣстѣ, или какъ бы образовался міръ, когда онѣ совершенно отдѣльны? А если соединяемы; то какъ соединились? Кто кромѣ Бога слилъ ихъ между собою? Но если Богъ — соединитель; то Его же признай и Творцемъ всего. И горшечникъ на своемъ колесѣ даетъ форму глинѣ, и плавильщикъ золота — золоту, и каменотесецъ — камнямъ. Уступи же, любитель безначалія, уступи Богу нѣчто большее нашего смысла; и это большее пусть будетъ матерія съ движущимися формами. Помыслилъ много художный родитель всяческихъ — Божій Умъ, и произошла матерія, облеченная въ формы; потому что Онъ не походитъ на живописца, въ которомъ видимый передъ очами образъ возбудилъ нѣчто подобное сему образу, чего не могъ бы начертать одинъ умъ. И ты, злая тьма манихейская, не была отъ начала равнопрестольною высочайшему Свѣту! Если былъ Богъ, то не было тмы; потому что зло не могло спорить о равенствѣ съ Богомъ. Если была тьма; то ты не даешь мѣста Богу: Ему неприлично быть въ согласіи съ тьмою. Если же представишь ихъ въ борьбѣ; преодолѣетъ сильнѣйшее. А если скажешь, что они равносильны; кто третій приводитъ ихъ въ единство своею мудростію, и прекращаетъ борьбу? И то весьма удивительно, что, возбудивъ ужасную вражду, тотчасъ забываешъ о сей борьбѣ и представляешь враждующихъ согласными. Я состою изъ души и тѣла. И душа есть струя безконечнаго свѣта — Божества; а тѣло производишь ты отъ темнаго начала. И столь далекихъ между собою ты сводишь во едино. Если я составляю одну общую природу; то вражда мною прекращена. А если жестокая вражда во мнѣ непримирима; то я не составляю одной природы, сопряженной изъ души и тѣла. Ибо не враждебныя, но дружественныя начала даютъ общее произведеніе. Такой мракъ облежитъ твое сердце! А по моему ученію, единъ есть Богъ безначальный, ни съ кѣмъ не борящійся, единъ благій Свѣтъ, сила высокошественныхъ умовъ, простыхъ и сопряженныхъ, небесныхъ и земныхъ; а тьма привзошла впослѣдствіи, и есть не какая-либо удобоописуемая самостоятельная природа, но нашъ собственно грѣхъ. Грѣхъ же есть нарушеніе заповѣди, подобно какъ ночь есть захожденіе солнца, немощная старость — минованіе юности, и ужасная зима — слѣдствіе удаленія солнечнаго вверхъ.
Первѣйшій изъ небесныхъ свѣтовъ, по гордости своей утративъ свѣтъ и славу, преслѣдуетъ всегдашнею ненавистію человѣческій родъ. Отъ него и первый человѣкъ вкусилъ убійственнаго грѣха и смерти, которая по его ухищренію возгнѣла во мнѣ пламень. Такова природа высоко родившагося зла, которому онъ отцемъ! Ржа — пагуба твердому желѣзу; а я — самоубійца насадилъ въ себѣ пагубу — грѣхъ, по своему умышленію послѣдовавъ коварнымъ внушеніямъ завистника.
Если же и тогда былъ ты, міръ, близокъ къ славѣ безначальлой Троицы; то почему поставили тебя въ такой дали христоносные Свѣты, свѣдущіе въ Божественномъ; и почему весьма немногое число лѣтъ считается послѣ того, какъ водрузило тебя великое Божіе Слово? Но если водруженъ ты впослѣдствіи; то спрашиваю: поелику Богу нельзя приписать недѣятельности и несовершенства; то чѣмъ занята была Божія мысль прежде, нежели Всевышній, царствуя въ пустотѣ вѣковъ, создалъ вселенную и украсилъ формами? — Она созерцала вожделѣнную свѣтлость Своея доброты, равную и равно совершенную свѣтозарность трисіяннаго Божества, какъ извѣстно сіе единому Божеству, и кому открылъ то Богъ. Мірородный Умъ разсматривалъ также въ великихъ Своихъ умопредставленіяхъ Имъ же составленные образы міра, который произведенъ впослѣдствіи, но для Бога и тогда былъ настоящимъ. У Бога все предъ очами, и что будетъ и что было, и что есть теперь. Для меня такой раздѣлъ положенъ временемъ, что одно впереди, другое позади; а для Бога все сливается въ одно, и все держится въ мышцахъ великаго Божества. Посему внемлите, что изобрѣлъ мой умъ.
Все породилъ въ себѣ Умъ, а рожденіе во-внѣ совершилось впослѣдствіи благовременно, когда открыло великое Божіе Слово. Онъ восхотѣлъ создать умныя природы, небесную и земную — сіи проницаемыя свѣтомъ зерцала перваго Свѣта, чтобъ одна, сіяя горѣ, пребывала великою свѣтоносною служительницею Царя, другая же имѣла славу здѣсь. Онъ источаетъ имъ Божество умовъ, чтобы царствовать въ большемъ числѣ небесныхъ умовъ, и для большаго числа быть блаженнотворнымъ свѣтомъ. Ибо таково свойство Царя моего, — сообщать блаженство. Но чтобы тварь, приближаясь къ Богу, не пожелала равной съ Богомъ славы и не погналась за свѣтомъ и славой, тогда какъ всего лучше соблюдать мѣру, а чрезмѣрность всего хуже; высокое Слово, благопромышляя о будущихъ тваряхъ, отдалило какъ отъ Троицы все окружающее престолъ Свѣта, такъ отъ Ангельскихъ ликовъ смертную природу. Впрочемъ не очень много отдалило. Оно служебную Ангельскую природу, а гораздо болѣе нашу природу; потому что мы произошли изъ персти, соединенной съ Божествомъ: природа же простая совершеннѣе.
Изъ міровъ одинъ сотворенъ прежде. Это — иное небо, обитель богоносцевъ, созерцаемая единымъ умомъ, пресвѣтлая; въ нее вступитъ впослѣдствіи человѣкъ Божій, когда, очистивъ умъ и плоть, совершится богомъ. А другой — тлѣнный міръ созданъ для смертныхъ, когда надлежало устроиться и лѣпотѣ свѣтилъ, проповѣдающихъ о Богѣ красотою и величіемъ, и царственному чертогу для Образа Божія. Но первый и послѣдній міръ созданы Словомъ великаго Бога.
Слово 5, о Промыслѣ.[править]
Такъ водруженъ широко основанный міръ великимъ безконечнымъ Умомъ, Который все носитъ въ Себѣ и Самъ превыше всего. Но что за помыслъ объять необъятное? Богъ, какъ скоро устроилъ міръ, съ перваго же мгновенія, по великимъ и непреложнымъ законамъ, движетъ и водитъ его, какъ кубарь, ходящій кругами подъ ударомъ. Ибо не самослучайно естество сего обширнаго и прекраснаго міра, которому нельзя и вообразить чего-либо подобнаго, и въ продолженіе толикаго времени предоставленъ онъ не самослучайнымъ законамъ. Видалъ ли кто домъ, или корабль, или быструю колесницу, или щитъ и шлемъ, которые бы не были сдѣланы руками? Міръ не простоялъ бы столько времени, если бы въ немъ было безначаліе. И ликъ пѣвцевъ разстроится, если никто имъ не правитъ. Вселенной же не свойственно имѣть иного Правителя, кромѣ Того, Кто устроилъ ее. Ты, который представляешь звѣзды вождями нашего рожденія, нашей жизни и цѣлаго міра, скажи: какое еще иное небо прострешь надъ самыми звѣздами, и надъ нимъ поставишь ли еще новое и новое, чтобы было кому водить водящихъ? Подъ одною звѣздою родится одинъ царь и много другихъ людей, изъ которыхъ иный добръ, а другой худъ, одинъ витія, другой купецъ, третій бродяга, иного же высокій престолъ дѣлаетъ надменнымъ. Для многихъ, родившихся подъ разными звѣздами, равная участь и на морѣ, и на войнѣ. Кого связывали звѣзды, тѣхъ не связалъ между собою одинакій конецъ. А другихъ, хотя раздѣлили звѣзды, одинакая соединила кончина. Если для каждаго есть своя какая-то первая необходимость; то сіе чистая баснь. А если и надъ нею господствуетъ еще общая сильнѣйшая, и есть звѣзды противныя звѣздамъ; то кто же смѣшалъ ихъ? Ибо кто сочеталъ, тотъ, если захочетъ, и расторгнетъ союзъ. А если совершилъ сіе Богъ; то какъ же стало первымъ то, что замѣнило у тебя моего Бога, если и самаго Бога не подчинишь своимъ звѣздамъ? Если же нѣтъ господствующаго, то какъ будетъ стоять міръ? — Я не вижу этой возможности, — хотя бы кто и желалъ такими разсужденіями изгнать Бога. Ибо необходимо надобно кому-нибудь управлятъ, или Богу, или звѣздамъ.
А я знаю слѣдующее: Богъ управляетъ вселенною. Божіе Слово и здѣсь и тамъ распредѣляетъ все, чему положено въ Его совѣтѣ быть на небесе и на землѣ; и однимъ тварямъ даны навсегда непреложно постоянная стройность и теченіе, а другимъ удѣлена жизнь измѣняющая и принимающая многіе виды. О нихъ иное явилъ намъ Богъ, а иное блюдетъ въ таинницахъ Своей премудрости, чѣмъ хочетъ обличить пустое тщеславіе смертнаго; одно поставилъ Онъ здѣсь, а другое явится въ послѣдніе дни. И земледѣлецъ пожинаетъ все зрѣлое; такъ и Христосъ, наилучшій судія моей жизни.
Таково мое слово; оно независимо отъ звѣздъ и идетъ своимъ путемъ. Говори ты мнѣ о своихъ гороскопахъ, о мелкихъ частяхъ зодіакальнаго круга и о мѣрахъ пути; разоряй у меня законы жизни — страхъ злочестивыхъ и надежду добрыхъ, борющуюся до конца! Если все даетъ звѣздный кругъ; то и я влекусь его же вращеніемъ. И самое хотѣніе производится во мнѣ тѣмъ же кругомъ; нѣтъ у меня никакой силы воли или ума, которыя бы вели меня къ добру; но и къ этому влечетъ меня небо.
Не упоминай мнѣ о великой славѣ Христовой, звѣздѣ благовѣстницѣ, которая съ востока путеводила волхвовъ въ тотъ городъ, гдѣ возсіялъ Христосъ — безлѣтный сынъ смертнаго рода! Она не изъ числа тѣхъ, истолкователями которыхъ астрологи, но необыкновенная и не являвшаяся прежде сего, а замѣченная въ еврейскихъ книгахъ. Изъ нихъ предузнавъ о звѣздѣ, посвятившіе жизнь звѣздословію халдеи, когда съ удивленіемъ отличили ее отъ множества наблюдаемыхъ ими звѣздъ, и примѣтили, что съ новымъ сіяніемъ несется она съ востока по воздуху въ еврейскую землю; заключили о рожденіи Царя. И въ то именно время, какъ, вмѣстѣ съ небожителями, поклонились Царю астрологи, отпало у нихъ попеченіе о своемъ искусствѣ.
Но пусть текутъ своимъ путемъ, какой указалъ имъ Царь-Христосъ, сіи огнистыя, вѣчнодвижущіяся, несовратимыя съ своихъ путей звѣзды, какъ неподвижныя, такъ и блуждающія, описывающія, какъ говорятъ, одни и тѣ же круги; и мы оставимъ безъ изслѣдованія, возможна ли природа огня, поддерживаемая безъ питанія, или есть нѣкоторое, такъ называемое, пятое тѣло. Что же касается до насъ, пойдемъ своимъ путемъ. Ибо мы, хотя узники земные, однако же поспѣшаемъ къ разумному и небесному естеству.
Слово 6. Объ умныхъ сущностяхъ.[править]
Какъ солнечный лучъ изъ безоблачнаго неба, встрѣтившись съ видимыми еще отражающими его облаками, изъ которыхъ идетъ дождь, распростираетъ многоцвѣтную радугу, и весь окружающій эѳиръ блещетъ непрерывными и постепенно слабѣющими кругами: такъ и природа свѣтовъ поддерживается въ бытіи тѣмъ, что высочайшій Свѣтъ лучами Своими непрестанно осіяваетъ умы низшіе. И источникъ свѣтовъ — Свѣтъ неименуемъ, непостижимъ, убѣгаетъ отъ быстроты приближающагося къ Нему ума, всегда упреждаетъ всякую мысль, чтобы мы въ желаніяхъ своихъ простирались непрестанно къ новой высотѣ. А свѣты вторичные послѣ Троицы, имѣющей царственную славу, суть свѣтозарные, невидимые Ангелы. Они свободно ходятъ окрестъ великаго престола; потому что суть умы быстродвижные, пламень и божественные духи, скоро переносящіеся по воздуху. Они усердно служатъ высокимъ велѣніямъ. Они просты, духовны, проникнуты свѣтомъ, не отъ плотей ведутъ начало (потому что всякая плоть едва огустѣетъ, какъ уже и разрушается), и не входятъ въ плоти, но пребываютъ, какими созданы. Желалъ бы я сказать, что они вовсе неодолимы зломъ, но удержу слишкомъ борзо несущагося коня, стянувъ браздами ума. Изъ нихъ одни предстоятъ великому Богу, другіе своимъ содѣйствіемъ поддерживаютъ цѣлый міръ; и каждому дано особое начальство отъ Царя, имѣть подъ надзоромъ людей, города и цѣлые народы, и даже распоряжать словесными жертвами земнородныхъ.
Но на что рѣшишься, духъ мой? Въ трепетъ приходитъ умъ, приступая къ небеснымъ красотамъ; стало передо мною темное облако, и недоумѣваю, простирать ли впередъ или остановить мнѣ слово. Вотъ путникъ пришелъ къ крутоберегой рѣкѣ и хочетъ ее перейдти: но вдругъ поколебалась мысль; онъ медлитъ своей переправой, долго борется въ сердцѣ, стоя на берегу; то необходимостью вложена въ него смѣлость, то страхъ связалъ рѣшимость; не разъ заносилъ онъ ногу свою въ воду, и не разъ отступалъ назадъ; однако же послѣ всей борьбы нужда побѣдила страхъ. Такъ и я, приближаясь къ невидимому Божеству, съ одной стороны о тѣхъ, которые предстоятъ чистому Всецарю и преисполнены свѣтомъ, боюсь сказать, что и они доступны грѣху, дабы чрезъ сіе и многимъ не проложить пути къ пороку; а съ другой стороны опасаюсь изобразить въ пѣсни моей неизмѣняемую доброту, такъ какъ вижу и совратившагося князя злобы. Ибо Благому несвойственно было насаждать въ насъ злое свойство, и въ тѣхъ, кого любитъ, возбуждать мятежъ и ненависть. Нельзя также предположить, чтобы зло равномощно было добру имѣло особенную природу, или впослѣдствіи происшедшую, или безначальную, какъ Самъ Царь. Но когда недоумѣвалъ я о семъ, вложилъ мнѣ Богъ слѣдующую мысль.
Первое чистое естество Божества всегда неизмѣнно, и никогда не бываегъ вмѣсто единаго многимъ. Ибо есть ли что-нибудь совершеннѣе Божества, во что могло бы Оно уклониться? А множественность есть уклоненіе существа отъ себя самаго. Второе мѣсто занимаютъ великіе служители высочайшаго Свѣта, столько же близкіе къ первообразной Добротѣ, сколько эѳиръ къ солнцу. А въ третьихъ слѣдуемъ мы — воздухъ. И одно Божіе естество совершенно неизмѣнно; ангельское же естество неудобопреклонно ко грѣху; а мы, третій родъ, удобокреклонны, и чѣмъ дальше отъ Бога, тѣмъ ближе ко грѣху.
Посему-то самый первый свѣтоносецъ, превознесшись высоко, когда, отличенный преимущественною славой, возмечталъ о царственной чести великаго Бога, — погубилъ свою свѣтозарность, съ безчестіемъ ниспалъ сюда, и захотѣвъ быть богомъ, весь сталъ тмою. Хотя и легокъ онъ по природѣ, однако же низринулся до низкой земли. Съ тѣхъ поръ преслѣдуетъ отъ ненавистію тѣхъ, которые водятся благоразуміемъ, и раздраженный своею утратою преграждаетъ всѣмъ небесный путь, не хочетъ, чтобы Божія тварь приближалась къ Божеству, отъ Котораго онъ отпалъ, но пожелалъ, чтобы и люди участвовали съ нимъ въ грѣхѣ и омраченіи. И сей завистникъ изринулъ изъ рая вожделѣвшихъ имѣть равную Божіей славу.
Такъ онъ за превозношеніе низринутъ съ своего небеснаго круга; но ниспалъ не одинъ. И поелику погубила его дерзость; то увлекъ въ паденіе многихъ, именно всѣхъ, кого научилъ грѣху, какъ злоумышленникъ, склонившій къ измѣнѣ царское воинство, увлекъ — изъ зависти къ богомудрому сонму Царюющаго въ горнихъ и изъ желанія царствовать надъ многими злыми. Съ тѣхъ поръ явились во множествѣ надземныя злобы, демоны, послѣдователи злаго царя — человѣкоубійцы, немощные, темные, зловѣщіе призраки ночи, лжецы, дерзкіе, наставники въ грѣхахъ, бродяги, винопійцы, смѣхолюбцы, смѣхотворы, прорицатели, двурѣчивые, любители ссоръ, кровопійцы, преисподніе, скрывающіеся, безстыдные, учители волшебства. Они, приходя, манятъ къ себѣ, и ненавидятъ тѣхъ, кто имъ отдается. Они вмѣстѣ и ночь и свѣтъ, чтобы уловлять то явно, то обманомъ. Таково это воинство, таковъ и вождь!
Но Христосъ не истребилъ его единымъ движеніемъ воли, которымъ создалъ цѣлый міръ, и которымъ могъ бы погубить и его, если бы захотѣлъ; потому что трудно укрыться отъ разгнѣваннаго Бога. Однако же не оставилъ онъ свободнымъ врага моего, но попустилъ ему быть въ одно время среди добрыхъ и злыхъ, и воздвигъ между ними жестокую взаимную брань, чтобы какъ врагъ подвергался и здѣсь ужасному позору, сражаясь съ тѣми, которые немощнѣе его, такъ подвизающіеся въ добродѣтели всегда имѣли славу свою, очищаясь въ жизни, какъ золото въ горнилѣ. Впослѣдствіи же, можетъ быть и скоро, когда вещество сгоритъ и наступитъ огненное воздаяніе, понесетъ наказаніе сей неукротимый, много напередъ смиренный въ мучимыхъ служителяхъ своихъ. Ибо такова казнь породившему зло!
Сему научилъ меня Духъ о свѣтозарности ангельской, какъ первой, такъ и послѣдней. Но и здѣсь она нашла мѣру. И эта мѣра — Богъ. Поколику приближается кто къ Царю, потолику дѣлается онъ свѣтомъ, а съ просвѣтленіемъ пріобрѣтаетъ и славу.
Слово 7. О душѣ.[править]
Душа есть Божіе дыханіе, и будучи небесною, она терпитъ смѣшеніе съ перстнымъ. Это свѣтъ, заключенный въ пещерѣ, однакожъ божественный и неугасимый. Ибо образу великаго Бога неприлично разрушиться безславно, какъ разрушаются пресмыкающіяся и неразумныя животныя, — хотя грѣхъ и усиливался содѣлать его смертнымъ. Душа не естество истребительнаго огня; потому что пожирающему несвойственно одушевлять пожираемое. Она не естество воздуха, то выдыхаемаго, то вдыхаемаго, и никогда не остающагося въ покоѣ. Она не кровавый токъ, пробѣгающій въ тѣлѣ, даже не гармонія составныхъ частей тѣла, приводимыхъ въ единство — потому что не одно и то же естество плоти и безсмертной формы. Да и какое преимущество имѣли бы добродѣтельные предъ самыми порочными, если раствореніе стихій сдѣлало ихъ или добрыми, или худыми? Почему и у безсловесныхъ нѣтъ разумной природы, такъ какъ и у безсловесныхъ есть гармонія формы и смертной плоти? По сему ученію, тотъ и лучшій, въ комъ есть благоустройство стихій. Но такъ разсуждали въ томъ предположеніи, что одушевляющимъ дóлжно признать то, съ удаленіемъ чего и душа оставляетъ тѣло. Почему же не назовешь одушевляющимъ и пищу, безъ которой вовсе невозможно житъ смертному; такъ какъ одно питаніе укрѣпляетъ?
Знаю и другое ученіе, котораго никакъ не приму; потому что у меня не какая-нибудь общая, всѣмъ раздѣленная и по воздуху блуждающая душа. Въ противномъ случаѣ, всѣ бы и вдыхали и выдыхали одинаковую душу, и всѣ тѣ, которые живутъ на свѣтѣ, испустивъ духъ, пребывали бы въ другихъ живущихъ: потому что и естество воздуха въ разныя времена бываетъ разлито въ разныхъ вещахъ. А если душа есть нѣчто пребывающее; что она имѣла сама въ себѣ, и что составляло мой зародышъ — также живое существо въ утробѣ раждающей, если меня[1] привлекла она извнѣ? И если предположишь, что раждающая есть мать многихъ дѣтей; то долженъ вмѣнить ей въ честь то, что она издержала большее число душъ.
И то не умныхъ людей ученіе, а пустая книжная забава, будто бы душа постоянно мѣняетъ разныя тѣла, каждое сообразно прежней жизни, доброй или худой, въ награжденіе за добродѣтели, или въ нѣкоторое наказаніе за грѣхи, они то облачаютъ, то разоблачаютъ неприличную душу, какъ человѣка въ одежды; напрасно утруждая себя, вертя колесо злочестиваго Иксіона, заставляютъ ее быть то звѣремъ, то растеніемъ, то человѣкомъ, то птицею, то змѣею, то псомъ, то рыбою, а иногда тѣмъ и другимъ по два раза, если такъ оборотится колесо. Гдѣ же этому конецъ? А я никогда не видывалъ мудраго звѣря, имѣющаго даръ слова, или говорящаго тёрна. Ворóна всегда болтлива; безгласная рыба всегда плаваетъ въ соленой влагѣ. Если же, какъ говорятъ и сами изобрѣтатели сего пустого ученія, будетъ душѣ еще послѣднее воздаяніе, то она потерпитъ наказаніе или безъ плоти, — я сіе весьма удивительно, — или съ плотію, — тогда которую изъ многихъ предашь огню? Всего же непонятнѣе, какимъ образомъ послѣ того, какъ ты соединялъ меня съ многими тѣлами, и эта связь сдѣлала меня знающимъ многое, одно только избѣгло отъ моего ума, а именно: какую кожу носилъ я напередъ, какую потомъ, и во сколькихъ умиралъ; потому что мой узоналагатель не столько богатъ былъ душами, сколько — мѣшками. Или, и это было слѣдствіемъ долговременнаго скитанія, что я впалъ въ забвеніе прежней жизни? Теперь выслушай наше превосходнѣйшее ученіе о душѣ. А мы постараемся усладить нѣсколько пѣснь, начавъ ее такъ:
Было время, когда высокое Слово Ума, слѣдуя великому Уму Отца, водрузило несуществовавшій дотолѣ міръ. Оно рекло, и совершилось все, что было Ему угодно. Но когда все это — земля, небо и море, составило міръ, нуженъ сталъ зритель Премудрости — матери всего, и благоговѣйный царь земный. Тогда Слово рекло: «пространное небо населяютъ уже чистые присноживущіе служители, непорочные умы, добрые Ангелы, пѣснословцы, неумолчно воспѣвающіе Мою славу. Но земля украшается одними неразумными животными. Потому угодно Мнѣ создать такой родъ тварей, въ которомъ бы заключалось то и другое, родъ тварей, среднихъ между смертными и безсмертными, разумнаго человѣка, который бы увесилился Моими дѣлами, былъ мудрымъ таинникомъ небеснаго, великимъ владыкою земли, новымъ Ангеломъ изъ персти, пѣснопѣвцемъ Моего могущества и Моего ума». Такъ рекло Слово, и, взявъ часть новосозданной земли, безсмертными руками составило мой образъ и удѣлило ему Своей жизни; потому что послало въ него духъ, который есть струя невидимаго Божества. Такъ изъ персти и дыханія созданъ человѣкъ — образъ Безсмертнаго; потому что въ обоихъ царствуетъ естество ума. Посему, какъ земля, привязанъ я къ здѣшней жизни, какъ частица Божественнаго, ношу на груди любовь къ жизни будущей.
Такъ сопряженъ былъ первородный человѣкъ; а въ послѣдствіи тѣло берется отъ плотей, душа же примѣшивается недовѣдомымъ образомъ, привходя со-внѣ въ перстный составъ, какъ знаетъ сіе Соединившій, Который и въ началѣ вдохнулъ ее и сопрягъ образъ Свой съ землею. А иный, пришедши на помощь моей пѣсни, смѣло и слѣдуя многимъ, присовокупитъ и слѣдующее разсужденіе. Какъ тѣло, первоначально растворенное въ насъ изъ персти, содѣлалось впослѣдствіи потокомъ человѣческихъ тѣлъ, и отъ первозданнаго корня не прекращается, въ одномъ человѣкѣ заключая другихъ: такъ и душа, вдохнутая Богомъ, съ сего времени сопривходитъ въ образуемый составъ человѣка, раждаяся вновь, изъ первоначальнаго сѣмени удѣляемая многимъ, и въ смертныхъ членахъ всегда сохраняя постоянный образъ. Посему-то душа получаетъ въ удѣлъ умное господство. Но какъ въ тонкихь трубахъ и сильное дыханіе, даже весьма искуснаго человѣка, производитъ звуки слабые и нестройные, и когда даны ему въ руки трубы широкаго размѣра, тогда изливаютъ онѣ совершеннѣйшій звукъ; такъ и душа, оказывающаяся безсильною въ немощномъ составѣ, проявляется въ составѣ укрѣпившемся, и обнаруживаетъ тогда весь умъ.
Но поелику нетлѣнный Сынъ создалъ Своего человѣка съ тѣмъ, чтобы онъ пріобрѣлъ новую славу и, измѣнивъ въ себѣ земное въ послѣдніе дни, какъ богъ, шествовалъ отсюда къ Богу; то и не предоставилъ его собственной свободѣ, и не связалъ его совершенно, но вложивъ законъ въ его природу, и напечатлѣвъ въ сердцѣ добрыя склонности, поставилъ среди вѣчно-цвѣтущаго рая, хотя въ такомъ равновѣсіи между добромъ и зломъ, что онъ могъ по собственному выбору склонитъся къ тому или другому, однако же чистымъ отъ грѣха и чуждымъ всякой двуличности. А рай, по моему разсужденію, есть небесная жизнь. Въ немъ-то поставилъ Богъ человѣка, чтобы онъ былъ неослабнымъ дѣлателемъ Божіихъ словесъ. Запретилъ же ему употребленіе одного растенія, которое было совершеннѣе другихъ, заключая въ себѣ силу къ полному различенію добра и зла. Ибо совершенное хорошо для преуспѣвшихъ, а не для начинающихъ. Послѣднимъ оно столько же обременительно, сколько совершенная пища младенцу.
Но когда, по ухищренію завистливаго человѣкоубійцы, внявъ убѣдительности женскаго слова, человѣкъ вкусилъ преждевременно сладкаго плода, и облекся въ кожаныя ризы — тяжелую плоть, и сталъ трупоносцемъ, потому что смертію Христосъ положилъ предѣлы грѣху; тогда исшелъ онъ изъ рая на землю, изъ которой былъ взятъ, и получилъ въ удѣлъ многотрудную жизнь; а къ драгоцѣнному растенію приставилъ Богъ хранителемъ Свою пламенѣющую ревность, чтобы какой Адамъ, подобно прежнему, не взошелъ внутрь преждевременно, и прежде нежели бѣжалъ пожирающей снѣди сладкаго древа, находясь еще во злѣ, не приблизился къ древу жизни. Какъ увлеченный бурными волнами мореходецъ отнесенъ назадъ, и потомъ, или отдавъ парусъ на волю легчайшему вѣянію, или съ трудомъ на веслахъ, пускается снова въ плаваніе, такъ и мы, далеко отплывшіе отъ великаго Бога, опять не безъ труда совершаемъ вожделѣнное плаваніе. И этотъ новонасажденный грѣхъ къ злочастнымъ людямъ перешелъ отъ прародителя; отсюда прозябъ колосъ.
Слово 8. О завѣтахъ и о пришествіи Христовомъ.[править]
Теперь вникни въ значеніе двоякаго залсона, обнародованнаго подъ именемъ ветхаго и подъ именемъ новаго, и даннаго сперва евреямъ, потому что они первые познали царствующаго въ горнихъ Бога, а потомъ и всѣмъ концамъ земли. Ибо Богъ всевѣдецъ управляетъ человѣкомъ, изрекая ему повелѣнія не противорѣчащія, какъ дѣлаетъ какой-нибудь несвѣдущій умъ, и не измѣняющіяся, что ставится въ вину даже смертнымъ. Таково мое понятіе о помощи возлюбившаго насъ Бога. Злобный врагъ, послѣ того, какъ извергъ изъ рая перваго Адама, обольстивъ его вредоноснымъ плодомъ человѣкоубійственнаго древа, подобно тому, какъ поражаютъ оружіемъ воинство, въ которомъ убитъ предводитель, старался и въ дѣтяхъ Адамовыхъ насадитъ зло и смерть. Онъ съ злохитреннымъ умышленіемъ, отвлекши человѣка отъ небеснаго Бога, обратилъ его взоры на звѣздное небо, сіяющее свѣтозарными красотами, и на изображенія людей умершихъ, какія соорудила любовь, и ввела въ славу баснь, сперва принятая съ вѣрою незложелательными друзьями, потомъ никѣмъ не уличенная во лжи, съ теченіемъ же лѣтъ непрестанно пріобрѣтавшая новую силу. И священный еврейскій родъ погубилъ умъ, не покорялся пророкамъ, которые жаловалисъ, умоляли и непрестанно угрожали гнѣвомъ Царя, а въ прежнія времена даже убивалъ ихъ. Самые цари не имѣли страха Божія, но большею частію оказались злонравными; и при нихъ не вовсе были оставлены рощи, высоты горъ и кровавыя жертвы демонамъ. За сіе евреи навлекли на себя ревнивый гнѣвъ великаго Бога, и погибли; а вмѣсто ихъ вступилъ на путь я, чтобы, возбудивъ въ нихъ соревнованіе, заставить и ихъ возвратиться къ благочестивой вѣрѣ во Христа, послѣ поздняго раскаянія, когда насытятся скорбію о предпочтеніи имъ нововведеннаго народа, заступившаго ихъ мѣсто.
Но сіе будетъ впослѣдствіи. Поелику же евреи презрѣли законъ; то родъ человѣческій удостоенъ, наконецъ, слѣдующей чести, по мановенію безсмертнаго Отца и дѣйствіемъ Сына. Христосъ, когда увидѣлъ, что душепагубный грѣхъ истребилъ въ человѣческомъ тѣлѣ все, что было вложено небеснаго, и хитрый змій царствуетъ надъ людьми, тогда, для возвращенія Себѣ Своего достоянія, не другихъ помощниковъ послалъ противъ болѣзни (потому что въ великихъ страданіяхъ слабое врачевство недостаточно), но Самъ истощивъ славу, какую имѣлъ, какъ безматерній Сынъ безсмертнаго Бога Отца, явился безъ отца необычайнымъ для меня сыномъ, даже не необычайнымъ, потому что произошелъ отъ меня, и Безсмертный, ставъ смертнымъ, пришелъ чрезъ Матерь-Дѣву, чтобы цѣлому спасти цѣлаго человѣка. И поелику чрезъ преступное вкушеніе палъ цѣлый Адамъ; то, по человѣческимъ и вмѣстѣ не человѣческимъ законамъ, воплотившись въ честной утробѣ жены, не познавшей брака (о, чудо невѣроятное для немощнѣйшихъ!), пришелъ Богъ и вмѣстѣ смертный, сочетавшій во едино два естества — одно сокровенное и другое видимое для людей, и изъ которыхъ одно было Богъ, а другое родилось для насъ въ послѣдокъ дней. Въ двухъ естествахъ единый есть Богъ — мой Царь и Христосъ; потому что соединенъ съ Божествомъ и изъ Божества сталъ человѣкъ, чтобы, явившись среди земнородныхъ другимъ, новымъ Адамомъ, уврачевать прежняго Адама. Но Онъ явился, закрывшись отвсюду завѣсою, потому что иначе невозможно было бы приблизиться къ моимъ немощамъ, и притомъ нужно было, чтобы змій, почитающій себя мудрымъ, приступивъ къ Адаму, сверхъ чаянія встрѣтилъ Бога, и о крѣпость Его сокрушилъ свою злобу, какъ шумное море сокрушается о твердый утесъ. Когда же явился Христосъ; при Его рожденіи поколебались земля и небо. Небесный ликъ возгласилъ пѣснопѣнія, а звѣзда съ востока указывала путь волхвамъ — служителямъ новорожденнаго Царя, приносяшимъ Ему дары.
Таково мое слово о новомъ рожденіи Христовомъ! Здѣсь нѣтъ ничего позорнаго; потому что позоренъ одинъ грѣхъ. А во Христѣ не имѣетъ мѣста позорное; потому что Его<refr>То-есть человѣчество Іисуса Христа.</ref> создало Слово, а не отъ человѣческаго сѣмени сталъ Онъ человѣкомъ. Но изъ плоти Пречистой неневѣстной Матери, которую предварительно очистилъ Духъ, исшелъ самосозданный человѣкъ; принялъ же очищеніе ради меня. Ибо и все законное исполнилъ, какъ думаю, для того, чтобы воздать Закону и награду, какъ воспитателю, и погребальную честь, какъ отмѣняемому.
Но когда явился Предреченный пресвѣтлымъ свѣтильникомъ великаго Свѣта, предтечею въ рожденіи, предтечею и въ словѣ, вопіющимъ среди пустыни, что Христосъ мой есть Богъ; тогда сталъ Онъ посредникомъ двухъ народовъ, одного дальняго, другого ближняго (потому что былъ общимъ для нихъ краеугольнымъ камнемъ), и даровалъ смертнымъ двоякое очищеніе — одно вѣчнаго Духа, и имъ очистилъ во мнѣ прежнее поврежденіе, рождаемое отъ плоти, — другое — нашея крови (ибо своею называю ту кровь, которую истощилъ Христосъ Богъ мой), искупленіе первородныхъ немощей и избавленіе міра.
Если бы я былъ не человѣкъ измѣняемый, а не преодолимый; то была бы нужна мнѣ только заповѣдь великаго Бога, и она бы меня украшала, спасала и вела къ высокой славѣ. Но теперь не богомъ создалъ меня Богъ, а поставилъ въ равновѣсіи удобопреклоннымъ туда и сюда; потому и поддерживаетъ меня многими опорами, изъ которыхъ одною служитъ для людей благодатъ омовенія. Какъ нѣкогда еврейскія дѣти спасались отъ погубленія Христовою кровію, и очищали праги дверей, между тѣмъ какъ въ одну ночь погибли всѣ первородные Египта; такъ и это для меня есть печать избавляющаго насъ отъ золъ Бога, и для младенцевъ только печать, а для возрастныхъ врачевство и совершеннѣйшая божественная печать Христа Свѣтодавца, чтобы, спасшись изъ глубины скорбей и облегчивъ нѣсколько выю отъ бремени, обратилъ я стопы свои къ жизни. Ибо и путникъ, отдохнувъ отъ утомленія, воздвигаетъ укрѣпленныя въ силахъ колѣна. Какъ общее всѣхъ достояніе — воздухъ, земля, широкое небо и все, что влечетъ за собою кругъ годовыхъ временъ, такъ общимъ достояніемъ человѣковъ содѣлалась и спасительная купель.
Слово 9. О человѣческой добродѣтели[2].[править]
Люблю я добродѣтель; однакожъ это не научило меня тому, что такое добродѣтель, и откуда она прійдетъ ко мнѣ, который такъ много люблю ее. А неудовлетворенное желаніе мучитъ. Если Добродѣтель есть чистый потокъ, не смѣшанный съ водами, которыя стекаютъ со всякаго мѣста и отъ снѣговъ и отъ дождей; то спрашиваю: кто находилъ ее на землѣ? Ибо всякій, или имѣлъ въ себѣ сердечную нечистоту, или принялъ ее въ себя, — между тѣмъ какъ влачитъ тяжелое тѣло и со-внѣ возмущается врагомъ нашея жизни, который омрачаетъ и очерняетъ насъ бездною. Да и несвойственно было бы мнѣ, который самъ не иное что, какъ отвердѣвшій токъ, и непрестанно влекусь потокомъ жизни, — быть чѣмъ-то нетекучимъ. Если же добродѣтелъ не совершенно сребристый потокъ, но пріемлетъ въ себя и худшее, и есть нестройная смѣсь; то скажи: какъ же она добродѣтель? По крайней мѣрѣ у меня не мало трудится надъ этимъ быстрый умъ. Снѣгъ по природѣ холоденъ и бѣлъ, а огонь — красноватъ и теплъ. И они несоединимы между собою; а соединяемые насильно, скорѣе разрушаются, нежели входятъ въ соединеніе. Какъ же къ добродѣтели привзошло гнусное, унижающее во мнѣ образъ Божій; какъ къ образу великаго Бога прикоснулся злорадный грѣхъ, если я дѣйствительно богъ, и не напрасно хвалюсь тѣмъ, что составляю Твое достояніе, Боже? Слышу о прекрасной рѣкѣ Алфеѣ, что она протекаетъ чрезъ горькое море, а сладкія воды ея (къ удивленію!) не терпятъ вреда въ продолженіе сего теченія. Но какъ для воздуха порча — туманъ, и для тѣлесныхъ членовъ — болѣзнь; такъ для добродѣтели — наша грѣховная ночь.
Часто заносилъ я ногу, чтобы шествовать къ небу, но тяжкія и снѣдающія сердце заботы низлагали меня на землю. Не рѣдко также озарялъ меня пречистый свѣтъ Божества; но вдругъ становилось предо мною облако, закрывало великое сіяніе и сокрушало духъ мой тѣмъ, что свѣтъ убѣгалъ отъ приближавшагося къ нему. Что значитъ эта несообщимость? Или смертному написанъ такой законъ, чтобы я всегда томился желаніемъ? Или это къ моей же пользѣ, чтобы мнѣ съ трудомъ пріобрѣтать, и съ трудомъ сохранять? Ибо то и прочно, надъ чѣмъ работалъ умъ. Какъ хитрый звѣрь закрываетъ одни слѣды другими; такъ часто врагъ затмевалъ во мнѣ способность различать доброе и злое, чтобы этою хитростію ввести въ заблужденіе ловца добродѣтели. Одно предписываетъ мнѣ плоть, другое — заповѣдь; одно — Богъ, другое — завистникъ; одно — время, другое — вѣчность. А я дѣлаю, что ненавижу, услаждаюсь зломъ, и внутренно горькимъ, злораднымъ смѣхомъ смѣюсь ужасной участи: для меня и гибель пріятна. То я низокъ, то опять превыспренъ. Сегодня отвращаюсь презорства, а на утро самъ презритель. Какъ мѣняются времена, такъ мѣняюсь и я, подобно полипу, принимаю на себя цвѣтъ камней. Горячія проливаю слезы; но не выплаканъ съ ними грѣхъ. Хотя изсякъ ихъ потокъ; однако же новыми преступленіями приготовляю въ себѣ другой; а средства врачеванія мною отринуты. По плоти я дѣвственникъ; но не знаю ясно, дѣвственникъ ли и въ сердцѣ. Стыдъ потупляетъ глаза, а умъ безстыдно подъемлетъ ихъ вверхъ. Зорокъ я на чужіе грѣхи, и близорукъ для своихъ. На словахъ я небесенъ, а сердцемъ прилпнулъ къ землѣ. Спокоенъ я и тихъ; но едва подуетъ хотя легкій вѣтръ, вздымаюсь бурными волнами, и волненіе не прекратится, пока не наступитъ тишина; а тогда не очень удивительно утихнуть и гнѣву.
Не рѣдко и того, кто шелъ добрымъ путемъ съ благими надеждами, и простирался уже выше посредственной добродѣтели, вдругъ низвергалъ съ высоты губительный врагъ; и какъ будто восходилъ онъ по песку, который подъ нетвердой ногою катится назадъ. Снова простираюсь вверхъ, и снова возвращаюсь назадъ съ бóльшимъ прежняго срамомъ. Всегда я въ пути, всегда въ великомъ страхѣ; и едва лишь сдѣлаю нѣсколько шаговъ впередъ, тотчасъ слѣдуетъ паденіе. Долга моя жизнь, а не хотѣлось бы разстаться съ жизнію. Желаю уврачеванія; но уврачеваніе отъ меня далеко; потому что съ продолженіемъ дней собираю я больше грѣховъ. Посему-то въ нашемъ родѣ да будетъ непреложно извѣстною слѣдующая истина:
Первое, чистое естество — Троица, а потомъ ангельская природа; въ-третьихъ же — я человѣкъ, поставленный въ равновѣсіи между жизнію и болѣзненною смертію, я, которому предназначена величественная цѣль, но достигаемая съ трудомъ, если только, хотя нѣсколько, отверста мною дверь грѣховной жизни; ибо такой подвигъ предназначенъ Богомъ моему уму. И тотъ изъ насъ совершеннѣйшій, кто среди многихъ золъ носитъ въ себѣ немногіе кумиры грѣха, кто, при помощи великаго Бога, храня въ сердцѣ пламенную любовь къ добродѣтели, поспѣшаетъ на высоту, а грѣхъ гонитъ отъ себя прочь, подобно тому, какъ токъ рѣки, влившейся въ другую быструю и мутную и неукротимую рѣку, хотя и смѣшивается съ нею, однако же превосходствомъ своей чистоты закрываетъ грязный ея токъ. Такова добродѣтель существа сложнаго; большее же совершенство предоставлено существамъ небеснымъ. А ежели кто еще на землѣ увидѣлъ Бога, или, восхитивъ отселѣ на небо тяжелую плоть, востекъ къ Царю; то сіе — Божій даръ. Смертнымъ же да будетъ положена мѣра! Но вотъ вложу тебѣ въ мысль и о томъ слово, какъ взойдти на верхъ великой добродѣтели, которая одна — Чистому чистая жертва. Не думаю, что сіе возможно здѣсь. Ибо здѣсь многослойный туманъ лежитъ на глазахъ. Вожделѣнно и то, если и вмѣстѣ съ сею жизнію оставлю многоплачевные грѣхи. Добродѣтель — не даръ только великаго Бога, почтившаго Свой образъ; потому что нужно и твое стремленіе. Она не произведеніе твоего только сердца; потому что потребна превосходнѣйшая сила. Хотя и очень остро мое зрѣніе, однако же видитъ зримые предметы не само собою и не безъ великаго свѣтила, которое освѣщаетъ мои глаза и само видимо для глазъ. И къ преуспѣянію моему нужны двѣ доли отъ великаго Бога, именно: первая и послѣдняя, а также одна доля и отъ меня. Богъ сотворилъ меня воспріимчивымъ къ добру, Богъ подаетъ мнѣ и силу, а въ серединѣ я — текущій на поприщѣ. Я не очень легокъ на ногу, но не безъ надежды на награду напрягаю свои мышцы въ бѣгу; потому что Христосъ — мое дыханіе, моя сила, мое чудное богатство. Онъ содѣлываетъ меня и зоркимъ, и доброшественнымъ. А безъ Него всѣ мы — смертныя игралища суеты, живые мертвецы, смердящіе грѣхами. Ты не видывалъ, чтобы птица летала, гдѣ нѣтъ воздуха, чтобы делфинъ плавалъ, гдѣ нѣтъ воды; такъ и человѣкъ безъ Христа не заноситъ вверхъ ноги.
Не думай о себѣ слишкомъ высоко, и не полагайся на свой умъ, хотя ты и очень велемудръ. Если и видишъ кого ниже себя; не превозносись, какъ всѣхъ превзошедшій и находящійся близко къ цѣли. Тотъ не достигъ еще цѣли, кто не увидѣлъ предѣла своего пути. Много надобно имѣть страха, но не должно приходить и въ излишнюю робость. Высота низлагаетъ на землю, надежда возноситъ къ небу; а на великую гордыню гнѣвается Богъ. За иное можешь взяться руками, иного касайся только надеждой; а отъ иного вовсе откажись. И то признакъ цѣломудрія — знать мѣру своей жизни. Равно для тебя худо — и отложить благую надежду, и возъимѣть слишкомъ смѣлую мысль, что не трудно быть совершеннымъ. Въ томъ и другомъ случаѣ твой умъ стоитъ на худой дорогѣ. Всегда старайся, чтобы стрѣла твоя попадала въ самую цѣль, смотри, чтобы не залетѣть тебѣ далѣе заповѣди великаго Христа, остерегайся и не вполнѣ исполнить заповѣдь; въ обоихъ случаяхъ цѣль достигнута. И излишество бываетъ часто безполезно, когда, желая новой славы, напрягаемъ стрѣлу сверхъ мѣры.
Если будешь много о себѣ думать; то напомню тебѣ, откуда пришелъ ты въ жизнь, чѣмъ былъ прежде, чѣмъ — когда лежалъ въ матерной утробѣ, и чѣмъ будешь впослѣдствіи, а именно: прахомъ и снѣдію червей; потому что принесешь съ собою къ мертвецамъ не болѣе, какъ и самый немощный. А если будешь низко о себѣ думать; то напомню тебѣ, что ты Христова тварь, Христово дыханіе, Христова честная часть, а потому вмѣстѣ небесный и земный, приснопамятное твореніе — созданный богъ, чрезъ Христовы страданія шествующій въ нетлѣнную славу. Посему не угождай плоти, чтобы не полюбить до излишества настоящую жизнь. Но старайся сооружать прекраснѣйшій храмъ; потому что человѣкъ есть храмъ великаго Бога. И тотъ сооружаетъ себя въ сей храмъ, кто отрѣшается отъ земли и непрестанно шествуетъ къ небу. И сей-то храмъ совѣтую тебѣ охранять такъ, чтобы онъ благоухалъ отъ всѣхъ твоихъ дѣлъ и словъ, чтобы всегда пребывалъ въ немъ Богъ, чтобы онъ всегда былъ совершенъ, и притомъ существенно, а не наружно. Не раскрашенный, разноцвѣтный и блещущій поддѣльными красотами корабль веди по морскому хребту, но крѣпко сколоченный гвоздями, удобный для плаванія, искусно оснащенный руками художника и быстро движущійся по водамъ.
Пусть всякій простирается впередъ, всѣ же да держатся Бога; кто мудръ, кто силенъ, кто богатъ или бѣденъ, всѣ да емлются за сію необманчивую опору! Здѣсь должно привязатъ челнъ свой всякому, особливо же мнѣ, который сижу на высокомъ престолѣ, и посредствомъ жертвъ возвожу людей къ небу, — мнѣ, которому, если въ омраченномъ сердцѣ обезчещу Христа, въ такой же мѣрѣ угрожаетъ скорбь, въ какой предлежитъ добрая слава, если приближаюсь къ Божеству. Ибо какъ по Божіимъ мѣрамъ отмѣривается мѣра нашей жизни; такъ по мѣрамъ жизни отмѣривается и Божія мѣра.
Такъ разсуждая, и здѣсь безбѣдно совершишь поприще жизни, и послѣ въ тотъ день, когда разрѣшится сія примрачная жизнь, въ добромъ сопровожденіи самого Бога, преселишься отсюда.
Слово 10. О человѣческой природѣ[3].[править]
Вчера, сокрушенный своими скорбями, сидѣлъ я одинъ вдали отъ людей, въ тѣнистой рощѣ, и снѣдался сердцемъ. Въ страданіяхъ люблю я такое врачевство, и охотно бесѣдую наединѣ съ своимъ сердцемъ. Вѣтерки жужжали и, вмѣстѣ съ поющими птицами, съ древесныхъ вѣтвей ниспосылали добрый сонъ даже и слишкомъ изнемогшему духомъ. А на деревахъ, любимцы солнца, сладкозвучные кузнечики изъ музыкальныхъ гортаней оглашали весь лѣсъ своимъ щебетаньемъ. Неподалеку была прохладная вода, и тихо струясь по увлаженной ею рощѣ, омывала мои ноги. Но мною такъ же сильно, какъ и прежде, владѣла скорбь. Ничто окружающее не развлекало меня; потому что мысль, когда обременена горестями, нигдѣ не хочетъ встрѣтить утѣшенія. И я, увлекаемый круженіемъ парящаго ума, видѣлъ въ себѣ такую борьбу противоположныхъ помысловъ. Кто я былъ? Кто я теперь? И чѣмъ буду? — Ни я не знаю сего, ни тотъ, кто обильнѣе меня мудростію. Какъ покрытый облакомъ, блуждаю туда и сюда; даже и во снѣ не вижу, чего бы желалъ, потому что и низокъ, и погрязъ въ заблужденіяхъ всякій, на комъ лежитъ темное облако дебелой плоти. Развѣ тотъ премудрѣе меня, кто больше другихъ обольщенъ лживостію собственнаго сердца, готоваго дать отвѣтъ на все?
Я существую. Скажи: что это значитъ? Иная часть меня самого уже прошла, иное я теперь, а инымъ буду, если только буду. Я не что-либо непремѣнное, но токъ мутной рѣки, который непрестанно притекаетъ и на минуту не стоитъ на мѣстѣ. Чѣмъ же изъ этого[4] назовешь меня? Что наиболѣе, по твоему, составляетъ мое я? — Объясни мнѣ сіе; и смотри, чтобы теперь этотъ самый я, который стою передъ тобою, не ушелъ отъ тебя. Никогда не перейдешь въ другай разъ по тому же току рѣки, по которому переходилъ ты прежде. Никогда не увидишь человѣка такимъ же, какимъ видѣлъ ты его прежде.
Сперва заключался я въ тѣлѣ отца, потомъ приняла меня матерь, но какъ нѣчто общее обоимъ; а потомъ сталъ я какая-то сомнительная плоть, что-то не похожее на человѣка, срамное, не имѣющее вида, не обладающее ни словомъ ни разумомъ; и матерняя утроба служила мнѣ гробомъ. И вотъ мы отъ гроба до гроба живемъ для тлѣнія! Ибо въ этой жизни, которую прохожу, вижу одну трату лѣтъ, которая мнѣ приноситъ гибельную старость. А если тамъ, какъ говоритъ Писаніе, приметъ меня вѣчная и нетлѣнная жизнь; то скажи: настоящая жизнь, вопреки обыкновенному твоему мнѣнію, не есть ли смерть, а смерть не будетъ ли для тебя жизнію?
Еще не родился я въ жизнь. Для чего же крушусь при видѣ бѣдствій, какъ нѣчто приведенное въ свой составъ? Это одно и непреложно для существъ однодневныхъ; это одно для меня сродно, непоколебимо, не старѣется, послѣ того, какъ, вышедъ изъ нѣдръ матери, пролилъ я первую слезу, прежде нежели коснулся жизни, оплакавъ всѣ тѣ бѣдствія, съ которыми долженъ встрѣтиться. Говорятъ, что есть страна, подобная древнему Криту, въ которой нѣтъ дикихъ звѣрей, и также есть страна, гдѣ неизвѣстны хладные снѣги. Но изъ смертвыхъ никто еще не хвалился тѣмъ, что онъ, не испытавъ тяжелыхъ бѣдствій жизни, преселился отселѣ. Безсиліе, нищета, рожденіе, смерть, вражда, злые люди — эти звѣри моря и суши, всѣ скорби — вотъ жизнь! И какъ много я видѣлъ напастей, и напастей ни чѣмъ не услажденныхъ; такъ не видалъ ни одного блага, которое бы совершенно изъято было отъ скорби, съ тѣхъ поръ, какъ пагубное вкушеніе и зависть противника заклеймили меня горькою опалой.
Къ тебѣ обращаюсь, плоть, къ тебѣ, столько неисцѣльной, къ тебѣ — льстивому моему врагу и противнику, никогда не прекращающему нападеній. Ты злобно ласкающійся звѣрь, ты (что всего страннѣе) охлаждающій огонь. И великое было бы чудо, если бы на послѣдокъ и ты сдѣлалась когда-нибудь ко мнѣ благорасположенною!
И ты, душа моя (пусть и тебѣ оказано будетъ приличное слово), кто, откуда и что такое? Кто сдѣлалъ тебя трупоносицею, кто твердыми узами привязалъ къ жизни, кто заставилъ непрестанно тяготѣть къ землѣ? Какъ ты — духъ смѣсилась съ дебелостію, ты — умъ сопряглась съ плотію, ты — легкая сложилась съ тяготою? Ибо все это противоположно и противоборствуетъ одно другому. Если ты вступила въ жизнь, будучи посѣяна вмѣстѣ съ плотію, то сколько пагубно для меня такое сопряженіе! Я образъ Божій, и родился сыномъ срама, со стыдомъ долженъ матерью своего достоинства наименовать похотѣніе; потому что началомъ моего прозябанія было истекшее сѣмя, и оно сотлѣло, потомъ стало человѣкомъ, и вскорѣ будетъ не человѣкомъ, но прахомъ, — таковы послѣднія мои надежды! А если ты, душа моя, что-нибудь небесное, то желательно знать, откуда ведешь начало? И если ты Божіе дыханіе и Божій жребій, какъ сама думаешь, то отложи неправду, и тогда повѣрю тебѣ; потому что въ чистомъ несвойственно быть и малой сквернѣ. Тма — не доля солнца, и свѣтлый духъ никогда не былъ порожденіемъ духа лукаваго. Какъ же ты возмущаешься столько отъ прираженій губительнаго веліара, хотя и сопряжена съ небеснымъ духомъ? Если и при такой помощи клонишься ты къ землѣ; то, увы! увы! сколь многомощенъ твой губительный грѣхъ! А если ты во мнѣ не отъ Бога, то какая твоя природа? Какъ страшно, не надмеваюсь ли напрасно славой!
Божіе созданіе, рай, эдемъ, слава, надежда, заповѣдь, дождь — истребитель міра, дождь — огнь съ небеси, а потомъ Законъ — писанное врачевство, а потомъ Христосъ, соединившій Свой образъ съ нашимъ, чтобы и моимъ страданіямъ подалъ помощь страждущій Богъ, и содѣлалъ меня богомъ черезъ свое человѣчество... Но мое сердце ничѣмъ не приводится въ чувство. Въ самоубійственномъ изступленіи, подобно вепрямъ, напираемъ мы на мечъ. Какое же благо жизни? — Божій свѣтъ. Но и его преграждаетъ мнѣ завистливая и ужасная тма. Ни въ чемъ не имѣю преимущества, если только не преимуществуютъ предо мною злые. О, если бы при большихъ трудахъ имѣть мнѣ равную съ ними долю! Я поверженъ въ изнеможеніе, пораженъ Божіимъ страхомъ, сокрушенъ дневными и ночными заботами, Этотъ высоковыйный и поползновенный гонитъ меня сзади, наступилъ на меня пятою. Говори ты мнѣ о всѣхъ страхованіяхъ, о мрачномъ тартарѣ, о пламенѣющихъ бичахъ, о демонахъ — истязателяхъ нашихъ душъ: — для злыхъ все это баснь! Для нихъ всего лучше то, что подъ ногами. Ихъ ни мало не приводитъ въ разумъ угрожающее мученіе. Лучше было бы беззаконникамъ остаться въ послѣдствіи ненаказанными, нежели мнѣ нынѣ сокрушаться о бѣдствіяхъ грѣха.
Но что говорить о людяхъ? Къ чему такъ подробно описывать скорби нашего рода? Все имѣетъ свои горести. И земля не непоколебима; и ее приводитъ въ содроганіе вѣтръ. Времена года стремительно уступаютъ мѣсто одно другому. Ночь гонитъ день, буря помрачаетъ воздухъ; солнце затмѣваетъ красоту звѣздъ, а облако — красоту солнца. Луна возраждается вновь. Звѣздное небо видимо только въ половину. И ты, денница, былъ нѣкогда въ ангельскихъ ликахъ, а теперь, ненавистный, со стыдомъ спалъ съ неба! Умилосердись надо мною царственная, досточтимая Троица! и Ты не вовсе избѣгла отъ языка безразсудныхъ однодневныхъ тварей! Сперва Отецъ, потомъ великій Сынъ, а потомъ Духъ великаго Бога были предметомъ хулы!
Къ чему приведешь ты меня, зломудренный языкъ? Гдѣ прекратятся мои заботы? Остановись. Все ниже Бога. Покорствуй Слову. Не напрасно (возобновлю опять пѣснь) сотворилъ меня Богъ. Отъ нашего малодушія такая мысль. Теперь мракъ, а потомъ дастся разумъ, и все уразумѣешь, когда будешь или созерцать Бога, или горѣть въ огнѣ. Какъ скоро воспѣлъ мнѣ сіе любезный умъ, утолилась моя скорбь. Поздно пришелъ я домой изъ тѣнистой рощи, и иногда смѣюсь надъ разсуждающими иначе, а иногда, если умъ въ борьбѣ съ самимъ собою, томлю скорбію сердце.
Слово 11. О малоцѣнности внѣшняго человѣка и о суетѣ настоящаго[5].[править]
Кто я былъ? Кто я теперь? И чѣмъ буду по прошествіи недолгаго времени? Куда приведешь и гдѣ поставишь, Безсмертный, великую тварь, ежели есть великое между тварями? А по моему мнѣнію, мы ничего не значащія однодневныя твари и напрасно поднимаемъ высоко брови, ежели въ насъ то одно и есть, что видятъ люди, и ничего не имѣемъ мы, кромѣ гибнущей жизни.
Телецъ, едва оставилъ нѣдра раждающей, уже и скачетъ, и крѣпко сжимаетъ сладкіе сосцы, а на третьемъ году носитъ ярмо, влачитъ тяжелую колесницу и могучую выю влагаетъ въ крѣпкій навыйникъ. Пестровидный олень, едва изъ матерней утробы, и тотчасъ твердо становится на ноги подлѣ своей матери, бѣжиггъ отъ кровожадныхъ псовъ и отъ быстраго коня, скрывается въ чащахъ густого лѣса. Медвѣди, порода губительныхъ вепрей, львы, равный въ скорости вѣтру тигръ и рыси, лишь въ первый разъ завидятъ желѣзо, тотчасъ у нихъ ощетинилась шерсть, и съ яростію бросаются они на сильныхъ звѣролововъ. Недавно еще покрытый перьями птенецъ, едва оперился, и высоко надъ гнѣздомъ кружится по просторному воздуху. Золотая пчела оставила только пещеру, и вотъ строитъ себѣ противоположную обитель, и домъ наполняетъ сладкимъ плодомъ; а все это — трудъ одной весны. У всѣхъ у нихъ готовая пища, всѣмъ пиръ даетъ земля. Не разсѣкаютъ они яраго моря не пашуть земли; нѣтъ у нихъ хранилищъ, нѣтъ виночерпцевъ. И быстролетную птицу питаютъ крылья, а звѣрей дебри. Если и трудятся, то у нихъ небольшая однодневная работа. А огромный левъ, какъ слыхалъ я, растерзавъ звѣря, имъ умерщвленнаго, гнушается остатками своего пира. Притомъ сказываютъ, что онъ, поперемѣнно въ одинъ день вкушаетъ пищу, а въ другой однимъ питіемъ прохлаждаетъ жадную гортань, чтобы пріучить къ воздержности чрево. Такъ жизнь ихъ не обременена трудами. Подъ камнемъ или вѣтвями всегда готовый у нихъ домъ. Они здоровы, сильны, красивы. Когда же смиритъ болѣзнь, безпечально испускаютъ послѣднее дыханіе, не сопровождаютъ другъ друга плачевными пѣснями, и друзья не рвутъ на себѣ волосъ. Скажу еще болѣе: они безтрепетно теряютъ жизнь; и звѣрь, умирая, не боится никакого зла.
Посмотри же на жалкій человѣческій родъ; тогда и самъ скажешь съ стихотворцемъ[6]: «нѣтъ ничего немощнѣе человѣка». Я плодъ истекшаго сѣмени; съ болѣзнями родила меня матерь, и вскормленъ я съ великими и тяжкими трудами. Сперва матерь носила меня въ объятіяхъ — сладостный трудъ! а потомъ не безъ болѣзненныхъ воплей сошелъ я на землю; потомъ сталъ ходить по землѣ, какъ четвероногій, пока не поднялся на колеблющіяся ступни, поддерживаемый чужими руками. Со временемъ въ намекахъ нѣмотствующаго голоса проблеснулъ мой умъ. А потомъ уже подъ руководствомъ другихъ я выплакалъ себѣ слово. Въ двадцать лѣтъ собрался я съ силами, но прежде сего, какъ подвизавшійся на поприщѣ, встрѣтилъ много пораженій. Иное остается при мнѣ, другое для меня погибло, а надъ инымъ (да будетъ извѣстно тебѣ, душа моя!) будешь еще трудиться, проходя жизнь — это стремленіе во всемъ тебѣ противное, этотъ дикій потокъ, это волнующееся море, то здѣсь, то тамъ вскипающее отъ непрестанныхъ порывовъ вѣтра. Часто обуреваюсь собственнымъ своимъ безразсудствомъ; а оное навелъ на меня противникъ нашей жизни — демонъ.
Если вѣрно уставишь вѣсы и взвѣсишь все, что въ жизни пріятнаго, и что прискорбнаго, то одна чаша, до верха нагруженная зломъ, пойдетъ къ землѣ, а другая, напротивъ, съ благами жизни, побѣжитъ вверхъ. Война, море, воздѣлываніе земли, трудъ, разбойники, пріобрѣтеніе имущества, описи имѣній, сборщики податей, ходатаи по дѣламъ, записи, судьи, неправдивый начальникъ — все это еще дѣтскія игрушки въ многотрудной жизни. Посмотри и на пріятность жизни: пресыщеніе, обремененіе, пѣніе, смѣхи, гробъ, всегда наполненный сотлѣвшими мертвецами; брачные дары, бракъ, бракъ вторый, если расторгся прежній, прелюбодѣи, поимка прелюбодѣевъ; дѣти — тревожная скорбь; красота — невѣрная приманка; безобразіе — невинное зло; заботы о добрыхъ дѣтяхъ, печаль о худыхъ; богатство и нищета — сугубое зло, презорство, гордость — все это какъ шаръ, летающій изъ рукъ въ руки у молодыхъ людей.
Итакъ, смотря на сіе, снѣдаюсь сердцемъ, если почитаютъ лучшимъ то, въ чемъ больше зла, нежели добра. Не плачешь ли, слыша, сколько было скорбей у жившихъ до насъ? Впрочемъ, не знаю, будешь ли ты при этомъ плакать, или смѣяться. Мудрецы древности находили для себя приличнымъ и то и другое; и у одного изъ нихъ извлекало слезы, а въ другомъ возбуждало смѣхъ, что Трояне и Ахеи, другъ на друга бросаясь, бились и взаимно себя истребляли за прелюбодѣйную жену; что брань была у Куретовъ и у браннолюбивыхъ Этолянъ за свиную голову и за щетину молодого кабана; что Эаковы сыны, при всей великой славѣ, умерли, одинъ среди враговъ отъ неистовой руки, а другой отъ женолюбія; что именитъ былъ Амфитріоновъ сынъ, но и этотъ всеразящій погибъ отъ ядоносной одежды. Не избѣжали злой участи и Киры и Крезы, а равно и наши, какъ будто вчерашніе только, цари. И тебя, почитавшійся сыномъ змія, неудержимая сила — Александръ, погубило вино, когда обошелъ ты цѣлую землю! Какое преимущество между согнившими? Тотъ же прахъ, тѣ же кости — и ирой Атридъ и нищій Иръ, царь Константинъ и мой служитель; и кто злострадалъ, и кто благоденствовалъ, у всѣхъ нѣтъ ничего, кромѣ гроба.
Такова здѣшняя участь; но что же въ другой жизни? Кто скажетъ, что приноситъ неправеднымъ послѣдній день? Тамъ клокочущій пламень, ужасная тма, удалившимся отъ свѣта, червь, всегдашнее памятованіе нашихъ грѣховъ. Лучше бы тебѣ, грѣшникъ, не вступать во врата жизни, и если вступилъ, всему разрушиться наравнѣ со звѣрями, чѣмъ послѣ того, какъ терпишь здѣсь столъко скорбей, понести еще наказаніе, которое тяжелѣе всего претерпѣваемаго тобою въ здѣшней жизни! Гдѣ великая слава моего прародителя? — Погублена снѣдію. Гдѣ премудрый Соломонъ? — Покоренъ женами. Гдѣ этотъ Іуда, сопричисленный къ двѣнадцати? — За малую корысть объятъ тмою.
Молю Тебя, Царь мой Христосъ: подай, Блаженный, Твоему служителю немедленное исцѣленіе отъ золъ, преселивъ его отселѣ! Для людей одно только благо, и благо прочное, — это небесныя надежды. Ими дышу я нѣсколько; а къ прочимъ благамъ чувствую великое отвращеніе. И я готовъ предоставить существамъ однодневнымъ все то, что влачится по землѣ, отечество и чужую сторону, престолы и сопряженныя съ ними почести, близкихъ, чужихъ, благочестивыхъ, порочныхъ, откровенныхъ, скрытныхъ, смотрящихъ не завистливымъ окомъ, снѣдаемыхъ внутренно самоубійственнымъ грѣхомъ. Другимъ уступаю пріятности жизни; а самъ охотно ихъ избѣгну.
О какъ продолжительною сдѣлали жизнь эту бѣдствія! — Долго ли мнѣ сидѣть у гноища? Какъ будто всѣ блага нашей жизни заключены въ одномъ утѣшеніи — изо дня въ день то принимать въ себя, то извергать отмѣренное. Не многимъ пользуется гортань; а все прочее переходитъ въ стокъ нечистотъ. Еще зима, еще лѣто; то весна, то осень поперемѣнно; дни и ночи — двойные призраки жизни; небо, воздухъ, море — во всемъ этомъ, и что неподвижно, и что вращается, ничего для меня нѣтъ новаго, всѣмъ я пресыщенъ. Другую даруй мнѣ жизнь и другой міръ, для котораго охотно понесу всѣ тяжести трудовъ. Лучше бы мнѣ умереть, когда заключилъ Ты меня въ матернюю утробу; ибо какъ скоро началъ я жизнь, моимъ удѣломъ стали тма и слезы.
Что это за жизнь? — Воспрянувъ изъ гроба, иду къ другому гробу, и возставъ изъ могилы, буду погребенъ въ нещадномъ огнѣ. Да и это время, пока дышу, есть быстрый потокъ бѣгущей рѣки, въ которой непрестанно одно уходитъ, другое приходитъ, и ничего нѣтъ постояннаго. Здѣсь все одинъ прахъ, который закидываетъ мнѣ глаза, и я дальше и дальше отпадаю отъ Божія свѣта, ощупью, по стѣнѣ, хватаясь за то и другое, брожу внѣ великой жизни. Отважусь на одно правдивое слово: человѣкъ есть Божія игра, подобная одной изъ тѣхъ, какія видимъ въ городахъ. Сверху надѣта личина, которую сдѣлали руки; когда же она снята, каменѣю отъ стыда, явившись вдругъ инымъ. Такова вся жизнь жалкихъ смертныхъ. У нихъ на сердцѣ лежитъ мечтательная надежда, но тѣшатся ею недолго.
А я, который емлюсь за Христа, никогда не отрѣшусь отъ Него, пока связанъ узами сей перстной жизни. Во мнѣ двоякая природа. Тѣло сотворено изъ земли, потому и преклонно къ свойственной ей персти. А душа есть Божіе дыханіе, и всегда, желаетъ имѣть лучшую участь пренебесныхъ. Какъ потокъ течетъ изъ источника по ровному мѣсту, а пламенѣющій огонь знаетъ одинъ неизмѣнный путь — возноситься вверхъ: такъ и человѣкъ великъ; онъ даже Ангелъ, когда, подобно змѣѣ, совлекши съ себя пестровидную старость, восходитъ отселѣ. Торжествуйте іереи, я умеръ! И вы, злые сосѣди, не прійдете уже отъ меня въ трепетъ, какъ прежде! Вы сами себѣ заграждаете великое милосердіе присноживущаго Царя. А я, оставивъ все, имѣю одно — крестъ, свѣтлый, столпъ моей жизни. Когда же я буду восхищенъ отселѣ, и коснусь пренебесныхъ жертвъ, къ которымъ не приближается скрытное зло — зависть; тогда (если позволено сказать) и за завистливыхъ буду беззавистно молиться.
[7] Кто я? Откуда пришелъ въ жизнь? И послѣ того, какъ земля приметъ меня въ свои нѣдра, какимъ явлюсь изъ возставшаго праха? Гдѣ поставитъ меня великій Богъ? И, исхитивъ отселѣ, введетъ ли въ покойную пристань? Много путей многобѣдственной жизни, и на каждомъ встрѣчаются свои скорби; нѣтъ добра для людей, къ которому бы не примѣшивалось зло; и хорошо еще, если бы горести не составляли большей мѣры! Богатство невѣрно; престолъ — киченіе сновидца; быть въ подчиненіи тягостно; бѣдность — узы; красота — кратковременый блескъ молніи; молодость — временное воскипѣніе; сѣдина — скорбный закатъ жизни; слова летучи; слава — воздухъ; благородство — старая кровь; сила — достояніе и дикаго вепря; пресыщеніе нагло; супружество — иго; многочадіе — необходимая забота; безчадіе — болѣзнь; народныя собранія — училище пороковъ; недѣятельность разслабляетъ; художества приличны пресмыкающимся по землѣ; чужій хлѣбъ горекъ; воздѣлывать землю трудно; большая часть мореплавателей погибли; отечество — собственная яма; чужая сторона — укоризна. Смертнымъ все трудно; все здѣшнее — смѣхъ, пухъ, тѣнь, призракъ, роса, дуновеніе, перо, паръ, сонъ, волна, потокъ, слѣдъ корабля, вѣтеръ, прахъ, кругъ, вѣчно кружащійся, возобновляющій все подобное прежнему, и неподвижный и вертящійся, и разрушающійся и непремѣнный — во временахъ года, дняхъ, ночахъ, трудахъ, смертяхъ, заботахъ, забавахъ, болѣзняхъ, паденіяхъ, успѣхахъ.
И это дѣло Твоей премудрости, Родитель и Слово, что все непостоянно, чтобы мы сохраняли въ себѣ любовь къ постоянному! Все обтекъ я на крылахъ ума — и древнее, и новое; и ничего нѣтъ немощнѣе смертныхъ. Одно только прекрасно и прочно для человѣка: взявъ крестъ, преселяться отселѣ. Прекрасны слезы и воздыханія, умъ, питающійся божественными надеждами, и озареніе пренебесной Троицы, вступающей въ общеніе съ очищенными. Прекрасны отрѣшеніе отъ неразумной персти, нерастлѣніе образа, пріятаго нами отъ Бога. Прекрасно жить жизнію чуждой жизни, и, одинъ міръ промѣнявъ на другій, терпѣливо переносить всѣ горести.
Слово 12, блаженства и опредѣленія духовной жизни[8].[править]
Блаженъ, кто ведетъ пустынную жизнь, не имѣетъ общенія съ привязанными къ землѣ, но обожилъ свой умъ.
Блаженъ, кто, въ общеніи со многими, не развлекается многимъ, но преселилъ къ Богу всецѣлое сердце.
Блаженъ, кто, вмѣсто всѣхъ стяжаній, пріобрѣлъ Христа, у кого одно стяжаніе — крестъ, который и несетъ онъ высоко.
Блаженъ, кто господинъ своихъ чистыхъ отъ неправды стяжаній, и подаетъ нуждающимся божескую руку.
Блаженна жизнь счастливыхъ дѣвственниковъ, которые, отрясши плоть, близки къ чистому Божеству.
Блаженъ, кто, уступивъ немногое законамъ брака, приноситъ въ даръ Христу большую часть любви.
Блаженъ, кто, воспріявъ на себя власть надъ народомъ, чистыми и великими жертвами примиряетъ Христа съ земнородными.
Блаженъ, кто, принадлежа къ стаду, занимаетъ мѣсто между пасомыми, какъ совершеннѣйшая овца Христова.
Блаженъ, кто, въ высокихъ пареніяхъ очищеннаго ума, видитъ свѣтозарность небесныхъ свѣтовъ.
Блаженъ, кто многотрудными руками чтитъ царя, и для многихъ служитъ закономъ жизни.
Всѣ они наполняютъ собою небесныя точила — эти влагалища для плода нашихъ душъ, хотя каждая добродѣтель ведетъ въ особое мѣсто; потому что много обителей для многихъ родовъ жизни.
Блаженъ, кто показалъ великій духъ, обнищавшій страстями, кто проводитъ здѣшнюю жизнь въ слезахъ, кто всегда алчетъ небесной снѣди, кто чрезъ кротость дѣлаетъ себя наслѣдникомъ великихъ обѣтованій, кто своею сострадательностію привлекаетъ къ себѣ великое Божіе милосердіе, кто другъ мира и чистъ сердцемъ, кто терпитъ великія скорби ради Христа — великой славы, и самъ идетъ во срѣтеніе великой славѣ.
Иди, какою хочешь изъ этихъ, стезею. Если пойдешь всѣми; это всего лучше. Если пойдешь немногими, — вторый тебѣ вѣнецъ А если пойдешь и одною, но превосходно; — и то пріятно. Всѣмъ уготованы обители по достоинству — и совершеннѣйшимъ и менѣе совершеннымъ.
И Раавъ неблагочинную вела жизнь, но и ту содѣлала славною черезъ свое превосходное страннолюбіе. Мытарь за одно — за смиренномудріе получилъ преимущество предъ фарисеемъ, который много превозносился. Лучше дѣвственная жизнь; подлинно лучше! — но если она предана міру и земному, то хуже супружества. Высока жизнь цѣломудренныхъ нестяжателей, привитающихъ въ горахъ; но гордость и ихъ низлагала неоднократно; потому что они, не измѣряя своей добродѣтели другими совершеннѣйшими образцами, иногда въ сердцѣ своемъ именуютъ высотою, что не высоко, а не рѣдко, при пламенѣющемъ умѣ, ноги, какъ горячіе кони, несутъ ихъ далѣе цѣли. Посему, или на легкихъ крылахъ несись все выше и выше, или, оставаясь внизу, совершай безопасное теченіе, не страшась, что какая-нибудь тяжесть преклонитъ крылья твои къ землѣ, и ты, вознесшись, падешь жалкимъ паденіемъ.
Малый корабль, скрѣпленный частыми гвоздями, поднимаетъ больше груза, нежели большой корабль, худо связанный. Тѣсный путь устроенъ къ Божіимъ вратамъ; но многія стези выводятъ на одну дорогу. Пусть одни идутъ тою, а другіе — другою стезею, какую кому указываетъ природа, только бы всякій вступилъ на тѣсный путь. Не всѣмъ равно пріятна одна снѣдь; и христіанамъ приличенъ не одинъ образъ жизни.
Для всѣхъ превосходны слезы, бдѣнія и труды. Для всѣхъ хорошо обуздывать ярость безпокойныхъ страстей, преодолѣватъ невоздержность, подкланяться подъ державную руку Христову и трепетать грядущаго дня[9]. Если же идешь совершенно горнимъ путемъ; ты уже не смертный, но, по Григоріеву слову, одинъ изъ небожителей.
[10] Поклялся я самимъ Словомъ, Которое для меня есть высочайшій Богъ, Начало отъ Начала — отъ безсмертнаго Отца, Образъ Первообраза, естество, равное Отчему, Богъ, пришедшій съ небесъ и вступившій въ человѣческую жизнь, — поклялся я, ни умомъ, замыслившимъ вражду, не унижать великій Умъ, ни чуждымъ словомъ — Слово. А если бы, послѣдовавъ внушеніямъ богоборныхъ временъ, сталъ я разсѣкать Божество пресвѣтлой Троицы; если бы мой умъ обольстился высокимъ престоломъ, или подалъ я руку искательству другихъ; если бы предпочелъ я Богу смертнаго помощника, привязавъ корабль свой къ хрупкому камню; если бы въ счастіи возгордился я сердцемъ, или опять, встрѣтившись съ напастями, унылъ духомъ; если бы сталъ я судить судъ, уклонившись сколько-нибудь отъ закона; если бы человѣческой гордости отдалъ я предпочтеніе предъ преподобными, если бы, видя, какъ злые наслаждаются тишиною, а добрые разбиваются объ утесы, уклонился я отъ праваго пути; если бы зависть изсушила мое сердце, если бы посмѣялся я паденію другихъ, хотя и не святыхъ, какъ будто бы самъ стою неподвижною ногою; если бы отъ умножившейся желчи палъ мой умъ; если бы языкъ побѣжалъ безъ узды, и похотливое око увлекло за собою сердце; если бы возненавидѣлъ я кого напрасно; если бы коварно или явно сталъ я мстить своему врагу; если бы отпустилъ я отъ себя нищаго съ пустыми руками, или съ сердцемъ, жаждущимъ небеснаго слова: то Христосъ да будетъ милосердъ къ другому, а не ко мнѣ; мои же труды, до самой сѣдины, да развиваетъ вѣтеръ! Такими законами связалъ я жизнь свою. А если въ желаемомъ досгигну конца; то по Твоей благодати, Нетлѣнный!
- ↑ Душу.
- ↑ Какъ сіе, такъ и слѣдующія стихотворенія причисляются къ таинственнымъ Никитою Давидомъ. Настоящее стихотвореніе у Билля есть 58-е и надписывается — ἐις ἑαυτόν.
- ↑ У Биллія стихотв. 13.
- ↑ Изъ того, чѣмъ я былъ, есмь и буду.
- ↑ Биллія стихотвореніе 14-е: О малоцѣнности внѣшняго человѣка.
- ↑ Гомеръ, въ Одиссеѣ 18, 130.
- ↑ У Биллія начинается отселѣ стихотвореніе 15, подъ заглавіемъ: О путяхъ жизни.
- ↑ У Биллія стихотвореніе 16-е.
- ↑ Суда по всеобщемъ воскресеніи.
- ↑ У Биллія начинается здѣсь стихотвореніе 17-е, подъ заглавіемъ: клятвы или клятвенные обѣты. Впрочемъ, самъ Биллій въ толкованіи своемъ замѣчаетъ, что стихотвореніе сіе въ рукописи соединено съ предыдущимъ.
