Слѣдя кругомъ вседневныя кончины,
Страшусь терять бѣгущій мимо часъ:
Отжившій міръ въ безмолвіи погасъ,
А будущій не вызванъ изъ пучины —
Межъ двухъ ночей мы царствуемъ одни,
Мы, въ полосѣ движенія и свѣта,
Всесильные, пока насъ грѣютъ дни,
Пока для насъ не грянулъ часъ запрета…
И страшно мнѣ за нашъ отвѣтный постъ,[1]
Гдѣ генію возможенъ смѣлый ростъ,
Гдѣ только разъ мы можемъ быть полезны —
И жутко мнѣ надъ краемъ бездны!
Но демонъ есть: онъ весь — лукавый смѣхъ;
Онъ говоритъ, спокойный за успѣхъ:
— «Какъ даръ судьбы, великое — случайно,
И генія вѣнчаютъ не за трудъ,
Неправеденъ потомства громкій судъ,
И ты, пигмей, сойдешь со сцены тайно.
Порывъ души заносчивый умѣрь,
Войди въ тотъ рай, куда открыта дверь:
Подъ этимъ солнцемъ, видимымъ и яснымъ,
Въ живомъ теплѣ, которымъ дышишь ты,
Владѣй любовью свѣжей красоты —
Цвѣтущимъ тѣломъ, гибкимъ и атласнымъ…
Объѣхавъ міръ, насыть кристаллъ очей
Эфектами закатовъ и восходовъ,
Величьемъ горъ и вольностью морей,
И пестрой вереницею народовъ…
Порой забавься вымысломъ чужимъ
За книгою, на сценѣ, въ галереѣ,
Не предаваясь пагубной затѣѣ
Свой умъ и чувство жертвовать другимъ…
Къ земнымъ дарамъ питай въ себѣ охоту:
Люби вино, и шелкъ, и позолоту.
Здоровый сонъ, живую новость дня,
И шумъ толпы, и поздній свѣтъ огня…
Свой вѣкъ продливъ разумнымъ воздержаньемъ,
Ты отпадешь, какъ полновѣсный плодъ,
Не сморщенный до срока увяданьемъ,
Не сорванный разгуломъ непогодъ».
Но, слушая тѣ здравые совѣты,
Задумчиво внимаетъ имъ пигмей:
Претятъ ему доступные предметы,
Манитъ его туманный міръ идей.
Тревожимый упрекомъ потаеннымъ,
Въ невыгодной заботѣ о другихъ —
Идетъ онъ мимо прелестей земныхъ
Съ лицомъ худымъ и гнѣвомъ убѣжденнымъ!
И созданный въ подобіе звѣрямъ,
Въ оковахъ плоти спутанный, какъ сѣтью,
Онъ, не стремясь къ благому долголѣтью,
Идетъ на смерть, служа своимъ мечтамъ…
И если міръ цвѣтущій и прелестный
На полный мракъ имъ гордо обмѣненъ,
Зато во всей могучей поднебесной
Нѣтъ ничего прекраснѣе, чѣмъ онъ!
Нѣтъ ничего священнѣе для взора,
Какъ бѣлые, сухіе черепа
Работниковъ, сошедшихъ безъ укора —
Молись ихъ памяти, толпа!
