Сентября 2-го (14-го), въ часъ пополудни, пройдя черезъ большой лѣсъ, мы увидали вдали возвышенность, и черезъ полчаса достигли ея. Передовые солдаты, уже взобравшіеся на холмъ, дѣлали знаки отставшимъ, крича имъ: «Москва! Москва!» Дѣйствительно впереди показался великій городъ; тамъ мы разсчитывали отдохнуть отъ утомительнаго похода, такъ какъ мы, императорская гвардія, сдѣлали болѣе 1,200 лье, нигдѣ не отдыхая.
Былъ прекрасный лѣтній день; солнце играло на куполахъ, колокольняхъ, раззолоченныхъ дворцахъ. Многія, видѣнныя мною столицы, Парижъ, Берлинъ, Варшава, Вѣна и Мадридъ, произвели на меня впечатлѣніе заурядное; здѣсь же другое дѣло: въ этомъ зрѣлищѣ, для меня, какъ и для всѣхъ другихъ, заключалось что-то магическое.
Въ эту минуту было забыто все—опасности, труды, усталость, лишенія, и думалось только объ удовольствіи вступить въ Москву, устроиться на удобныхъ квартирахъ на зиму и заняться побѣдами другого рода—таковъ ужъ характеръ французскаго воина: отъ сраженія къ любви, отъ любви къ сраженію.
Въ то время, какъ мы любовались городомъ, пришло распоряженіе одѣться въ парадную форму.
Въ этотъ день я былъ въ авангардѣ еще съ пятнадцатью товарищами и мнѣ поручили стеречь нѣсколькихъ офицеровъ, оставшихся въ плѣну послѣ большого Бородинскаго сраженія. Многіе изъ нихъ говорили по-французски. Между ними находился, между прочимъ, и православный попъ, вѣроятно полковой священникъ, также очень хорошо говорившій по-французски; онъ казался болѣе печальнымъ и озабоченнымъ, чѣмъ всѣ его товарищи по несчастію. Я замѣтилъ, какъ и многіе другіе, что когда мы взобрались на холмъ, всѣ плѣнные склонили головы и нѣсколько разъ набожно осѣнили себя крестнымъ знаменіемъ. Я подошелъ къ священнику и освѣдомился, что означаетъ эта манифестація. «Сударь, отвѣчалъ онъ — гора, на которой мы находимся, называется «Поклонной» и всякій добрый москвичъ, при видѣ святынь города, обязанъ перекреститься». Черезъ минуту мы уже спускались съ горы, а еще черезъ четверть часа пути очутились у воротъ города.
Императоръ уже находился тамъ со своимъ генеральнымъ штабомъ. Мы сдѣлали привалъ; тѣмъ временемъ я замѣтилъ, что подъ самымъ городомъ, по лѣвой рукѣ раскинулось обширное кладбище. Немного погодя, маршалъ Дюрокъ, незадолго передъ тѣмъ вступившій въ городъ, вернулся и представился императору вмѣстѣ съ нѣсколькими жителями, говорившими по-французски. Императоръ обратился къ нимъ съ вопросами; затѣмъ маршалъ доложилъ императору, что въ Кремлѣ собралось множество вооруженныхъ людей — большею частью преступниковъ, выпущенныхъ изъ тюремъ, и что они стрѣляютъ въ кавалерію Мюрата, составлявшую авангардъ. Несмотря на многократныя требованія, они отказывались отпереть ворота: «Всѣ эти негодяи — пьяны, добавилъ маршалъ — и не хотятъ слушать никакихъ резоновъ». — «Пусть же выбьютъ ворота пушками! отвѣчалъ императоръ, и выгонятъ оттуда все, что тамъ засѣло».
Такъ и сдѣлали; король Мюратъ взялъ на себя эту обязанность: два пушечныхъ выстрѣла—и весь сбродъ разсыпался по городу. Послѣ того король Мюратъ двинулся дальше по городу, преслѣдуя русскій арьергардъ.
Послышались раскаты всѣхъ барабановъ, затѣмъ раздалась команда: Garde à vous! То былъ сигналъ вступленія въ городъ. Въ половинѣ четвертаго по-полудни мы вступили колонной, тѣсно сплоченной по взводамъ. Авангардъ, въ составъ котораго входилъ и я, состоялъ изъ тридцати человѣкъ, командовалъ имъ Цезарисъ, поручикъ нашей роты.Только-что вступили мы въ предмѣстье, какъ увидали идущихъ на насъ тѣхъ самыхъ негодяевъ, которыхъ выгнали изъ Кремля: у всѣхъ были убійственныя рожи и вооружены они были ружьями, пиками, вилами. Едва перешли мы черезъ мостъ, отдѣлявшій предмѣстье отъ города, какъ изъ-подъ моста выскочилъ какой-то субъектъ и направился на встрѣчу войскамъ: онъ былъ въ овчинномъ полушубкѣ, стянутомъ ремнемъ, длинные сѣдые волосы развѣвались у него по плечамъ, густая бѣлая борода спускалась по поясъ. Онъ былъ вооруженъ вилой о трехъ зубьяхъ, точь въ точь, какъ рисуютъ Нептуна, вышедшаго изъ водъ.
Онъ гордо двинулся на тамбуръ-мажора, собираясь первый нанести ему ударъ; видя, что тотъ въ парадномъ мундирѣ, въ галунахъ, онъ вѣроятно принялъ его за генерала. Онъ нанесъ ему ударъ своей вилой, но тамбуръ-мажоръ успѣлъ уклониться и, вырвавъ у него смертоносное оружіе, взялъ его за плечи и спустилъ съ моста въ воду, откуда онъ только-что передъ тѣмъ вылѣзъ; онъ скрылся въ водѣ и уже не появлялся, его унесло теченіемъ: больше мы его и не видали.
Далѣе намъ встрѣтились и другіе русскіе, стрѣлявшіе въ насъ; но такъ какъ они никого не ранили, то у нихъ просто вырывали ружья, разбивали, а ихъ самихъ спроваживали, ударяя прикладами въ задъ. Часть оружія была взята ими изъ арсенала въ Кремлѣ; оттуда же были взяты ружья съ трутомъ вмѣсто кремней, трутъ кладутъ всегда, когда ружья новы и стоятъ въ козлахъ. Мы узнали, между прочимъ, что эти несчастные покушались убить одного офицера изъ генеральнаго штаба короля Мюрата.
Пройдя мостъ, мы продолжали путь по широкой прекрасной улицѣ. Насъ удивило, что не видно было ни души, даже ни одной женщины и некому было слушать нашу музыку, игравшую «Побѣда за нами!» Мы не знали, чему приписать такое полное безлюдье. Мы воображали, что жители, не смѣя показываться, смотрѣли на насъ сквозь щелки оконныхъ ставень. Кое-гдѣ попадались только лакеи въ ливреяхъ, да нѣсколько русскихъ солдатъ.
Послѣ перехода, длившагося около часу, мы очутились передъ первой оградой Кремля. Но насъ заставили круто повернуть налѣво и мы вступили въ улицу еще лучше и шире первой; она привела насъ на Губернаторскую площадь. Въ ту минуту, какъ остановилась колонна, мы увидали трехъ дамъ, выглядывавшихъ изъ окна нижняго этажа.
Я очутился на тротуарѣ, вблизи одной изъ этихъ дамъ; она подала мнѣ кусокъ хлѣба, чернаго, какъ уголь, и перемѣшаннаго съ мякиной. Я поблагодарилъ ее и въ свою очередь подалъ ей кусокъ бѣлаго хлѣба, полученный мной отъ тетки Дюбуа, маркитанки нашего полка. Дама покраснѣла, а я засмѣялся; тогда она, не знаю зачѣмъ, тронула меня за рукавъ и я продолжалъ путь.
Наконецъ пришли мы на Губернаторскую площадь; мы сомкнулись въ массу, противъ дворца Ростопчина, губернатора города, того самаго, который распорядился поджечь его. Намъ объявили, что весь нашъ полкъ назначенъ пикетомъ и что никто ни подъ какимъ видомъ не смѣетъ отлучаться. Но, несмотря на это, черезъ полчаса вся площадь была покрыта всякой всячиной, чего только душѣ угодно; тутъ были разныхъ сортовъ вина, водка, варенье, громадное количество сахарныхъ головъ, немного муки, но хлѣба не было. Солдаты входили въ дома на площади, чтобы потребовать ѣды и питья, но, не находя ни души, сами брали, что имъ было нужно. Вотъ почему накопилось столько добра.
Мы расположили нашъ постъ подъ главными воротами дворца, гдѣ направо находилась комната, довольно обширная для помѣщенія караула и нѣсколькихъ плѣнныхъ русскихъ офицеровъ, которыхъ привели къ намъ, найдя ихъ въ городѣ. Что касается первыхъ офицеровъ, приведенныхъ нами вплоть до Москвы, то мы всѣхъ ихъ, по приказанію начальства, оставили у входа въ городъ.
Дворецъ губернатора былъ довольно великъ и совершенно европейской конструкціи. Въ глубинѣ входа помѣщались справа двѣ прекраснѣйшихъ лѣстницы; онѣ сходятся въ бель-этажѣ, гдѣ имѣется большой залъ, съ овальнымъ столомъ посрединѣ; въ глубинѣ виситъ большая картина, изображающая русскаго императора Александра на конѣ. Позади дворца обширный дворъ, окруженный зданіями, предназначенными для прислуги.
Часъ спустя послѣ нашего прибытія начался пожаръ: на правой сторонѣ показался густой дымъ, потомъ взвился вихрь пламени; никто однако не зналъ, откуда это происходитъ. Вскорѣ намъ сообщили, что горитъ базаръ, кварталъ купцовъ. «Вѣроятно, объясняли нѣкоторые — это мародеры арміи по неосторожности заронили огонь, входя въ лавки за продовольствіемъ.»
Многіе, не участвовавшіе въ этой кампаніи, говорятъ, что пожаръ Москвы былъ погибелью арміи; что касается меня и многихъ другихъ, то я думаю, наоборотъ, что русскіе могли бы и не поджигать города, а просто увезти съ собой или побросать въ Москву-рѣку все продовольствіе, опустошить край на десять лье въ окружности—что было не трудно, такъ какъ часть края пустынна — и тогда намъ, по прошествіи двухъ недѣль, поневолѣ пришлось бы убраться.
Послѣ пожара все еще оставалось достаточно жилищъ, чтобы помѣстить всю армію, и даже если допустить, что всѣ жилища сгорѣли — и тогда остались бы подвалы.
Въ семь часовъ загорѣлось за губернаторскимъ домомъ: полковникъ сейчасъ же пришелъ къ намъ въ караулъ и приказалъ немедленно выслать патруль въ 15 человѣкъ; въ томъ числѣ былъ и я. Цезарисъ отправился съ нами, во главѣ патруля. Мы двинулись въ ту сторону, гдѣ горѣло, но едва сдѣлали мы шаговъ триста, какъ насъ салютовали ружейными выстрѣлами справа и слѣва. Въ первую минуту мы не придали этому значенія, все еще думая, что это пьяные солдаты арміи. Но пятьдесятъ шаговъ дальше изъ какого-то тупика опять раздаются выстрѣлы, направленные прямо въ насъ.
Въ ту же минуту возлѣ меня послышался крикъ и я убѣдился, что одинъ изъ солдатъ раненъ. Дѣйствительно, пуля попала ему въ ляжку, но рана была неопасна, такъ какъ не мѣшала ему идти. Рѣшено было тотчасъ же вернуться къ мѣсту стоянки полка; но едва успѣли мы повернуть, какъ еще два выстрѣла изъ того же закоулка заставили насъ измѣнить намѣреніе. Рѣшили поближе разсмотрѣть, въ чемъ дѣло. Мы подошли къ дому, откуда замѣтили выстрѣлы, выломали ворота и очутились лицомъ къ лицу съ девятью дюжими молодцами, вооруженными копьями и ружьями — они не пускали насъ войти.
Тотчасъ же завязался во дворѣ бой, довольно неравный, такъ какъ насъ было девятнадцать человѣкъ противъ девяти; но думая, что ихъ тамъ больше, мы первымъ дѣломъ уложили на мѣстѣ троихъ, первыхъ подвернувшихся намъ подъ руку. Въ одного капрала попалъ ударъ пикой между кожаной амуниціей и одеждой; не чувствуя себя раненымъ, онъ схватилъ пику своего противника, бывшаго несравненно сильнѣе, такъ какъ у капрала только одна рука была свободна, въ другой онъ принужденъ былъ держать ружье; поэтому онъ съ силой былъ отброшенъ къ двери подвала, не выпуская, однако, изъ руки древко пики. Въ эту же минуту русскій упалъ, сраженный двумя ударами штыкомъ. Офицеръ своей саблей отсѣкъ кисть руки у другого русскаго, чтобы заставить его выпустить пику, но такъ какъ тотъ все еще угрожалъ, то его живо усмирили пулей въ бокъ и отправили къ Плутону.
Тѣмъ временемъ я съ пятью солдатами держалъ остальныхъ четверыхъ, еще остававшихся у насъ противниковъ (трое улизнули) до того тѣсно прижатыми къ стѣнѣ, что они не въ состояніи были пустить въ дѣло своихъ пикъ: при малѣйшемъ движеніи мы могли проткнуть ихъ нашими штыками, скрещенными у ихъ груди, по которой они били себя кулаками, какъ бы для того, чтобы бравировать насъ. Надо прибавить, что эти несчастные были пьяны, — напившись водки, которую предоставили имъ вволю, такъ что они были точно бѣшеные. Наконецъ, чтобы покончить скорѣе, мы принуждены были поставить ихъ въ невозможность сражаться.
Мы поспѣшили осмотрѣть домъ; въ одной изъ комнатъ мы застали двоихъ изъ бѣжавшихъ людей: увидавъ насъ, они были такъ поражены, что не успѣли схватить свое оружіе, которое мы забрали себѣ; тѣмъ временемъ они спрыгнули съ балкона.
Такъ какъ мы отыскали всего двоихъ людей, а ружей было на лицо три, то мы стали искать третьяго и нашли его подъ кроватью; онъ вышелъ къ намъ, не заставляя себя просить и крича: «Боже! Боже!» Мы не сдѣлали ему никакого вреда, но удержали при себѣ, чтобы онъ могъ служить намъ проводникомъ. Онъ быль, какъ и другіе, отвратителенъ и безобразенъ, — каторжникъ, какъ и прочіе; на немъ былъ овчинный тулупъ, подпоясанный ремнемъ. Мы вышли изъ дома. На улицѣ мы увидали тѣхъ двухъ колодниковъ, что выскочили изъ окна: одинъ былъ мертвъ, разбивъ себѣ голову о мостовую; у другого были сломаны обѣ ноги.
Мы оставили ихъ, а сами расположились вернуться на Губернаторскую площадь. Но каково было наше изумленіе, когда мы увидали, что это невыполнимо, настолько распространился пожаръ: пламя справа и слѣва образовало сплошной сводъ, подъ которымъ намъ приходилось идти, а это было невозможно, при сильно дувшемъ вѣтрѣ и въ виду того, что нѣкоторыя крыши стали проваливаться. Мы принуждены были избрать иную дорогу и направиться въ ту сторону, откуда раздались другіе ружейные выстрѣлы; къ несчастью, мы не умѣли ничего втолковать нашему проводнику.
Пройдя шаговъ двѣсти, мы увидали по правую руку какую-то улицу; но прежде чѣмъ войти въ нее, мы, ради любопытства, пожелали осмотрѣть домъ, откуда раздавались ружейные выстрѣлы,—съ виду онъ показался намъ очень красивымъ. Мы пропустили впередъ нашего плѣннаго и сами шли за нимъ; но вдругъ раздались тревожные крики и выскочило нѣсколько человѣкъ съ зажженными факелами въ рукахъ; пройдя черезъ большой дворъ, мы убѣдились, что мѣсто, гдѣ мы находимся, не простой домъ, а великолѣпный дворецъ. Раньше чѣмъ войти въ него, мы оставили у воротъ двухъ часовыхъ, съ распоряженіемъ предупредить насъ въ случаѣ нападенія врасплохъ. У насъ были свѣчи, мы зажгли ихъ нѣсколько и вошли: отъ роду я не видывалъ жилища съ такой роскошной меблировкой, какъ то, что представилось нашимъ глазамъ; въ особенности поражала коллекція картинъ голландской и итальянской школы. Между прочими богатствами особенно привлекъ наше вниманіе большой сундукъ, наполненный оружіемъ замѣчательной красоты, которое мы и растащили. Я взялъ себѣ пару пистолетовъ въ оправѣ, украшенной жемчугомъ; да еще взялъ себѣ также снарядъ, употребляемый для испытанія силы пороха (пробная мортирка).
Уже около часу мы бродили по обширнымъ, роскошнымъ хоромамъ, въ стилѣ для насъ совершенно новомъ, какъ вдругъ раздался страшный взрывъ: онъ шелъ откуда-то снизу изъ-подъ того мѣста, гдѣ мы находились. Сотрясеніе было страшно сильное: мы думали, что будемъ погребены подъ развалинами дворца. Мы проворно спустились внизъ, со всякой осторожностью, но были поражены, не заставъ нашихъ двухъ солдатъ, поставленныхъ на часахъ у дверей. Довольно долго проискали мы ихъ, наконецъ, нашли на улицѣ: они сказали намъ, что въ моментъ взрыва они поскорѣе убѣжали, думая, что весь домъ обрушится на насъ. Передъ уходомъ мы хотѣли узнать причину напугавшей насъ катастрофы; оказывается, въ обширной столовой обрушился потолокъ, хрустальная люстра разлетѣлась въ дребезги и все это произошло отъ того, что нарочно были положены ядра въ большую изразцовую печь. Русскіе разсудили, что для того, чтобы истреблять насъ, всякое средство годится.
Пока мы были въ домѣ, размышляя о многихъ вещахъ, которыхъ еще не понимали, мы услыхали крики: «Горимъ! горимъ!» Это наши часовые замѣтили, что дворецъ загорѣлся. Дѣйствительно, изъ многихъ мѣстъ повалили клубы густого дыма, сперва чернаго, потомъ багроваго, и въ одинъ мигъ все зданіе очутилось въ огнѣ. По прошествіи четверти часа, крыша изъ крашенаго глянцовитаго толя рухнула съ страшнымъ трескомъ и увлекла за собой три четверти всего зданія.
Сдѣлавъ нѣсколько крюковъ,мы попали въ довольно широкую и длинную улицу, гдѣ направо и налѣво возвышались великолѣпные дворцы. Она должна была привести насъ въ ту сторону, откуда мы пришли, но каторжникъ, служившій намъ проводникомъ, ничего не могъ сообщить намъ; онъ былъ полезенъ намъ лишь на то, чтобы по временамъ тащить нашего раненаго: ему стало трудно идти. Во время нашего странствія мы встрѣчали проходившихъ мимо людей съ длинными бородами и зловѣщими лицами; при свѣтѣ факеловъ, которые они несли въ рукахъ, они казались еще страшнѣе; не подозрѣвая ихъ намѣреній, мы пропускали ихъ.
Дальше мы встрѣтили гвардейскихъ егерей и отъ нихъ узнали, что это сами русскіе поджигаютъ городъ и что встрѣченнымъ нами людямъ поручено выполнять этотъ замыселъ. Дѣйствительно, минуту спустя, мы увидали троихъ русскихъ, поджигавшихъ православную церковь. Замѣтивъ насъ, двое побросали свои факелы и убѣжали; мы подошли къ третьему—тотъ не бросилъ факела, а, напротивъ, старался привести въ исполненіе свое намѣреніе; но ударъ прикладомъ въ затылокъ сломилъ его упрямство. Въ ту же минуту мы встрѣтили патруль егерей, заблудившихся точно также, какъ и мы. Командовавшій ими сержантъ разсказалъ мнѣ, что они видѣли каторжниковъ, поджигавшихъ нѣсколько домовъ, и что одному изъ нихъ онъ принужденъ былъ отсѣчь кисть руки саблей, чтобы заставить его бросить факелъ, но когда факелъ выпалъ у него изъ правой руки, онъ поднялъ его лѣвой, съ намѣреніемъ продолжать поджоги; они принуждены были убить его.
Немного дальше мы услыхали голоса женщинъ, звавшихъ на помощь по-французски; мы вошли въ домъ, откуда слышались крики, думая, что это маркитантки арміи въ дракѣ съ русскими. Войдя, мы увидали разбросанные въ безпорядкѣ разнообразные костюмы, показавшіеся намъ очень богатыми, и навстрѣчу намъ вышли двѣ дамы, взволнованныя и растрепанныя. При нихъ былъ мальчикъ лѣтъ 12—15; онѣ умоляли насъ, оказать имъ покровительство противъ солдатъ русской полиціи, которые хотѣли поджечь ихъ жилище, не давъ имъ времени унести свои пожитки, между коими была одежда Цезаря, шлемъ Брута, латы Іоанны д’Аркъ; дамы объяснили намъ, что онѣ актрисы, что мужья ихъ поневолѣ должны были уйти въ походъ вмѣстѣ съ русскими. Мы воспрепятствовали пока поджогу дома, забравъ съ собой русскихъ полицейскихъ; ихъ было четверо; мы увели ихъ къ своему полку, все еще стоявшему на Губернаторской площади; прибыли мы туда съ немалыми затрудненіями, не раньше двухъ часовъ ночи и со стороны противоположной той, откуда вышли.
Полковникъ узнавъ о нашемъ возвращеніи, явился къ намъ, чтобы выразить свое неудовольствіе и допросить насъ, гдѣ это мы пропадали съ 7-ми часовъ вчерашняго дня. Но когда онъ увидалъ нашихъ плѣнниковъ и нашего раненаго товарища и когда мы разсказали ему про испытанныя нами опасности, онъ объявилъ, что радъ нашему возвращенію и что мы доставили ему сильное безпокойство.
Бросивъ взглядъ на площадь, гдѣ расположился на бивуакахъ нашъ полкъ, мнѣ представилось, что я вижу передъ собой сборище разноплеменныхъ народовъ міра,—наши солдаты были одѣты, кто калмыкомъ, кто казакомъ, кто татариномъ, персіаниномъ или туркомъ, а другіе щеголяли въ богатыхъ мѣхахъ. Нѣкоторые нарядились въ придворные костюмы во французскомъ вкусѣ, со шпагами при бедрѣ, съ блестящими, какъ алмазы, стальными рукоятками. Вдобавокъ, вся площадь была усѣяна лакомствами, какихъ только душѣ угодно—винами, ликерами, въ большомъ количествѣ; былъ небольшой запасъ свѣжаго мяса, много окороковъ и крупной рыбы, немного муки, — а хлѣба не было.
На другой день послѣ нашего прибытія, 3 (15-го) сентября, въ 9 часовъ утра, полкъ покинулъ Губернаторскую площадь, чтобы перенестись въ окрестности Кремля, гдѣ помѣстился императоръ, а такъ какъ еще не прошло двадцати-четырехъ часовъ моего дежурства, то я съ 15-тью товарищами былъ оставленъ во дворцѣ губернатора.
Около десяти часовъ я увидалъ генерала, подъѣхавшаго верхомъ; кажется, это былъ генералъ Пернетти: онъ привелъ съ собой человѣка, еще молодого, въ овчинномъ тулупѣ, подпоясанномъ краснымъ шерстянымъ кушакомъ. Генералъ спросилъ меня, не я ли начальникъ поста, и на мой утвердительный отвѣтъ сказалъ: «Хорошо, заберите этого человѣка и убейте его штыками,—я засталъ его съ факеломъ въ рукахъ поджигающимъ дворецъ, гдѣ я квартирую.»
Я тотчасъ же отрядилъ четырехъ солдатъ для выполненія приказа генерала. Но французскій солдатъ мало склоненъ къ подобнымъ хладнокровнымъ экзекуціямъ: удары, которые они наносили ему, не проникали сквозь овчину; мы вѣроятно пощадили бы его жизнь, еслибъ не генералъ, который, желая удостовѣриться, исполнятъ-ли его приказаніе, не уѣзжалъ до тѣхъ поръ, пока несчастный не упалъ замертво, сраженный выстрѣломъ, который одинъ солдатъ нанесъ ему въ бокъ, чтобы не заставлять его страдать отъ штыковъ. Мы такъ и оставили его на площади.
Вскорѣ явился другой субъектъ, житель Москвы, французъ по происхожденію, парижанинъ, выдававшій себя за владѣльца бань. Онъ пришелъ просить у насъ защиты, такъ какъ его домъ собираются поджечь. Я далъ ему четырехъ солдатъ, но они вскорѣ вернулись говоря, что уже поздно — обширное зданіе бань все объято пламенемъ.Нѣсколько часовъ спустя послѣ нашей злополучной экзекуціи солдаты поста пришли доложить имъ, что какая-то женщина, проходившая по площади, бросилась на безжизненное тѣло несчастнаго молодого человѣка. Я пошелъ посмотрѣть; она старалась дать понять намъ, что это ея мужъ или родственникъ. Она сидѣла на землѣ, держа на колѣняхъ голову убитаго, проводила рукой по его лицу, по временамъ цѣловала его, но не проливая ни одной слезы. Наконецъ, утомившись смотрѣть на сцену, раздиравшую мнѣ душу, я заставилъ ее войти въ караульню; я подалъ ей рюмку водки, которую она выпила съ удовольствіемъ; за этой рюмкой послѣдовала вторая, третья и еще другія, — сколько бы ей ни предлагали. Она старалась объяснить намъ, что не уйдетъ отсюда три дня, дожидаясь, пока мертвый не воскреснетъ; очевидно, она думала, какъ все русское простонародье, что по прошествіи трехъ дней покойникъ является своимъ близкимъ; въ концѣ-концовъ она заснула на диванѣ.
Въ пять часовъ наша рота вернулась на площадь; она снова была отряжена пикетомъ, такъ что моя надежда отдохнуть не осуществилась—я опять былъ назначенъ въ дежурство на сутки. Остальная часть полка, точно также, какъ часть гвардіи, были заняты тушеніемъ пожаровъ, приближавшихся къ Кремлю; временно удалось остановить распространеніе огня, но вслѣдъ затѣмъ онъ опять вспыхнулъ сильнѣе прежняго.
Послѣ того какъ рота вернулась на площадь капитанъ разослалъ патрули въ разные кварталы: между прочимъ, одинъ былъ отправленъ въ кварталъ бань, но онъ тотчасъ же вернулся и командовавшій имъ капралъ разсказалъ намъ, что въ ту минуту, какъ они подходили, крыша бань обрушилась съ страшнымъ трескомъ, и искры, разлетѣвшіяся кругомъ, подожгли другія зданія во многихъ мѣстахъ.
Весь вечеръ и всю ночь наши патрули только и дѣлали, что приводили намъ русскихъ солдатъ, которыхъ находили въ разныхъ частяхъ города—пожаръ заставлялъ ихъ вылѣзать изъ своихъ сокровенныхъ убѣжищъ. Между ними было два офицера, одинъ изъ арміи, другой изъ ополченія; первый безпрекословно позволилъ себя обезоружить, т.-е. отдалъ свою саблю безъ возраженій и попросилъ только, чтобы ему оставили золотую медальку, висѣвшую у него на груди; но второй, человѣкъ совсѣмъ еще молодой и имѣвшій на себѣ кромѣ сабли поясъ съ патронами, ни за что не соглашался дать себя обезоружить, и такъ какъ онъ очень хорошо говорилъ по-французски, то объяснилъ намъ, въ видѣ довода, что принадлежитъ къ ополченію; но въ концѣ-концовъ мы убѣдили его повиноваться.
Въ полночь опять вспыхнулъ пожаръ по близости отъ Кремля; удалось ограничить его распространеніе. Но въ 3 часа утра, онъ возобновился съ новой силой и уже не прекращался.
Въ эту ночь, съ 3-го (15-го) на 4-е (16-е), мнѣ пришла охота, и еще двоимъ моимъ товарищамъ, пройтись по городу и посѣтить Кремль, о которомъ мы такъ много наслушались. И вотъ мы отправились; для освѣщенія пути намъ не понадобилось факеловъ, но собираясь посѣтить жилища и подвалы русскихъ бояръ, мы захватили себѣ въ провожатые каждый по человѣку изъ роты, снабженныхъ свѣчами.
Мои товарищи уже немного знали дорогу, такъ какъ ходили по ней два раза, но кругомъ все ежеминутно мѣнялось вслѣдствіе обрушившихся зданій, и мы скоро заблудились. Пробродивъ нѣсколько времени безъ всякаго толка, смотря по тому, какъ позволялъ намъ огонь, мы къ счастью встрѣтили еврея, который рвалъ на себѣ волосы и бороду, глядя, какъ горѣла его синагога, гдѣ онъ состоялъ раввиномъ. Онъ говорилъ по-нѣмецки и могъ повѣдать намъ свое горе: оказывается, онъ и его соплеменники сложили въ синагогу все, что у нихъ было самаго драгоцѣннаго, и вотъ теперь все погибло. Мы пытались утѣшить сына Израиля, взяли его за руку и велѣли вести насъ въ Кремль.
Не могу безъ смѣха вспомнить, что еврей, среди такой-то суматохи, сталъ спрашивать насъ, не имѣемъ-ли мы что продать или вымѣнять. Я полагаю, онъ задавалъ намъ эти вопросы просто по привычкѣ—развѣ въ подобный моментъ мыслима была какая-нибудь торговля? Пройдя по нѣсколькимъ кварталамъ, въ большинствѣ объятымъ пламенемъ, и замѣтивъ много прекрасныхъ улицъ, еще не тронутыхъ, мы прибыли на маленькую площадь, слегка возвышенную, неподалеку отъ Москвы-рѣки, и оттуда еврей указалъ намъ на башни Кремля, ясно виднѣвшіяся, какъ среди бѣла дня, при свѣтѣ окрестныхъ пожаровъ; на минуту мы остановились въ кварталѣ, чтобы осмотрѣть подвалъ, откуда выходило нѣсколько улановъ гвардіи. Мы забрали оттуда вина, сахару и много варенья; все это мы нагрузили на еврея, состоявшаго подъ нашимъ покровительствомъ. Уже разсвѣло, когда мы прибыли къ первой оградѣ Кремля; мы прошли подъ воротами изъ сѣраго камня, увѣнчанными маленькой колокольней съ колоколомъ въ честь св. Николая; подъ воротами, въ углубленіи, находилось изображеніе этого святого въ богатыхъ ризахъ, и, проходя мимо, каждый русскій набожно кланялся ему, даже каторжники — то былъ святой, покровитель Россіи.
Очутившись за первой оградой, мы повернули вправо и, пройдя вдоль улицы, гдѣ намъ очень трудно было пробираться изъ-за суматохи, царившей тамъ вслѣдствіе пожаровъ, вспыхнувшихъ въ разныхъ домахъ, занятыхъ маркитантками гвардіи, мы не безъ усилій добрались до стѣны, увѣнчанной высокими башнями. Мѣстами на верхушкахъ башенъ виднѣлись большіе золоченые орлы. Пройдя еще подъ одни ворота, мы очутились на площади, противъ самаго дворца. Со вчерашняго дня тамъ поселился императоръ; ночь со 2-го (14-го) на 3-го (15-е) сентября онъ провелъ въ предмѣстьѣ.
По прибытіи въ Кремль мы застали тамъ товарищей изъ 1-го полка егерей, которые были назначены пикетомъ, и они пригласили насъ завтракать. Насъ угостили хорошимъ мясомъ, чего давно съ нами не бывало, и превосходными винами. Еврей, котораго мы все держали при себѣ, принужденъ былъ, несмотря на свое отвращеніе, ѣсть съ нами и отвѣдать ветчины. Правда, егеря, у которыхъ оказалось много слитковъ серебра изъ казначейства, обѣщались ему купить у него что-нибудь: этихъ слитковъ, величиной съ кирпичъ и такой же формы, было много.
Около полудни мы все еще сидѣли за столомъ съ нашими друзьями, прислонившись спинами къ исполинскимъ пушкамъ, стоявшимъ по обѣ стороны оружейной палаты, насупротивъ отъ дворца, какъ вдругъ раздался крикъ: «къ оружію!» Загорѣлось въ Кремлѣ. Не прошло минуты, какъ горящія головни полетѣли во дворъ, гдѣ находились артиллерійскія части гвардіи; тутъ же лежало большое количество пакли, оставленной русскими, и часть ея уже загорѣлась. Опасеніе взрыва вызвало нѣкоторую суматоху, въ особенности въ виду присутствія тамъ императора, и его, такъ сказать, насильно заставили покинуть Кремль.
Тѣмъ временемъ мы распрощались съ нашими друзьями и отправились къ своему полку. Нашему проводнику мы объяснили, гдѣ стоитъ полкъ, и онъ заставилъ насъ взять такое направленіе, которое, по его словамъ, будетъ короче. Но не было возможности идти этой дорогой: пламя мѣшало намъ подвигаться. Пришлось выждать, чтобы очистился проходъ—въ эту минуту вокругъ Кремля все пылало, и силой вѣтра, неистово дувшаго съ нѣкоторыхъ поръ, намъ кидало въ ноги горящія головни; пришлось пріютиться въ подвалѣ, гдѣ уже засѣло много людей. Тамъ мы оставались довольно долго, и когда оттуда вышли, то повстрѣчали полки гвардіи, идущіе на стоянку въ загородный Петровскій дворецъ, куда уже перенесъ свое пребываніе императоръ. Одинъ только батальонъ, первый 2-го полка, остался въ Кремлѣ: онъ охранялъ дворецъ отъ поджога, и 6 (18-го) сентября поутру императоръ снова туда вернулся. Я забылъ разсказать, что принцъ Невшательскій, желая взглянуть на пожаръ, свирѣпствовавшій вокругъ Кремля, поднялся вмѣстѣ съ однимъ офицеромъ на одну изъ террасъ дворца, но ихъ обоихъ чуть не снесло оттуда порывомъ вѣтра.
Вѣтеръ и пламя продолжали бушевать, но одинъ проходъ оставался свободнымъ, тотъ, откуда прошелъ императоръ. Мы пошли за нимъ слѣдомъ, и черезъ минуту очутились на берегу Москвы-рѣки. Мы держались вдоль набережной до тѣхъ поръ, пока не увидѣли улицу, не такъ сильно объятую пламенемъ, или же другую, уже совершенно погорѣвшую, такъ какъ по той улицѣ, гдѣ только-что прошелъ императоръ, многіе дома обрушились послѣ его прохожденія и мѣшали намъ туда проникнуть.
Наконецъ мы очутились въ кварталѣ, совершенно обращенномъ въ пепелъ, и нашъ еврей старался узнать въ немъ улицу, которая должна была привести насъ на Губернаторскую площадь; но ему очень трудно было отыскать какіе-либо слѣды.
Въ этомъ новомъ направленіи, какое мы приняли, Кремль остался у насъ по лѣвую руку. Пока мы шли, вѣтеръ гналъ на насъ горячій пепелъ, залѣплявшій намъ глаза; мы углублялись въ улицы, не встрѣчая никакихъ приключеній, только слегка обжигали себѣ ноги, — приходилось ступать на листы, упавшіе съ крышъ, и на горячую золу, засыпавшую всѣ улицы.
Мы уже прошли порядочное разстояніе, какъ вдругъ увидали по правую руку совершенно оголенное пространство: то былъ еврейскій кварталъ; маленькіе домишки, выстроенные изъ дерева, сгорѣли до тла: при такомъ зрѣлищѣ нашъ проводникъ пронзительно закричалъ и упалъ безъ чувствъ. Мы поспѣшили освободить его отъ ноши, вынули бутылку съ водкой, заставили его проглотить нѣсколько капель и плеснули ему въ лицо той же водкой. Онъ открылъ глаза. Мы стали спрашивать, что съ нимъ такое? Онъ объяснилъ намъ, что его домъ сдѣлался жертвой пламени и что, вѣроятно, его семейство все погибло. Съ этими словами онъ снова лишился чувствъ, такъ что намъ поневолѣ пришлось оставить его, хотя мы не знали, какъ выпутаться изъ такого лабиринта. Надо было однако на что-нибудь рѣшиться: мы навьючили нашу ношу на одного изъ солдатъ и продолжали путь; но, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, принуждены были остановиться, встрѣтивъ препятствія на пути.
Чтобы добраться до другой, нетронутой улицы, надо было пройти разстояніе шаговъ въ триста; мы не рѣшались пройти этого разстоянія, опасаясь горячей золы, которая могла ослѣпить насъ. Пока мы совѣщались, одинъ изъ моихъ пріятелей предложилъ пробѣжать это разстояніе бѣгомъ. Я совѣтовалъ подождать еще, остальные раздѣляли мое мнѣніе. Но тотъ, который внесъ первое предложеніе, видя, что мы въ нерѣшимости и, не давъ намъ времени одуматься, крикнулъ:
— Кто меня любитъ, тотъ за мной!
И бросился бѣжать. Трое изъ насъ пустились за нимъ слѣдомъ, а я остался съ тѣмъ солдатомъ, что несъ нашу поклажу, все еще состоявшую изъ трехъ бутылокъ вина, пяти бутылокъ водки и варенья.
Не успѣли они сдѣлать и тридцати шаговъ, какъ исчезли съ нашихъ глазъ: первый упалъ врастяжку; слѣдовавшій за нимъ кое-какъ помогъ ему встать. Остальные двое закрыли себѣ лица руками и такимъ образомъ избѣгли опасности быть ослѣпленными, какъ первый, который ничего не видѣлъ—они попали въ вихрь горячей золы. Первый, лишившись зрѣнія, кричалъ и ругался напропалую, другіе принуждены были поддерживать его, но не могли ни привести его назадъ, ни сами вернуться туда, гдѣ находился я и солдатъ съ ношей. Я тоже не рѣшался пойти къ нимъ, такъ какъ проходъ становился съ каждой минутой все опаснѣе. Болѣе часу пришлось мнѣ ждать, прежде чѣмъ я могъ присоединиться къ товарищамъ. Тѣмъ временемъ тотъ, что почти ослѣпъ, для того, чтобы промыть себѣ глаза, принужденъ былъ смочить платокъ уриной, пока не удалось промыть глаза виномъ, которое было со мной, а покуда я съ солдатомъ, оставшимся при мнѣ, осушили одну изъ бутылокъ.
Сойдясь опять, мы убѣдились, что дальше нѣтъ никакой возможности подвигаться, не подвергаясь опасности. И вотъ мы рѣшили вернуться назадъ, но передъ тѣмъ какъ повернуть, мы вздумали взять каждый по большому листу желѣза, покрыть ими себѣ головы, придерживая ихъ съ той стороны, откуда летѣла зола и головни; согнувъ листъ въ видѣ щита, каждый изъ насъ приложилъ его къ лѣвому плечу, держа обѣими руками, чтобы защитить голову и лѣвый бокъ. Прижавшись тѣсно другъ къ другу и принимая всѣ предосторожности, чтобы не быть раздавленными, мы двинулись въ путь. Впереди шелъ одинъ солдатъ, потомъ я, держа за руку почти ослѣпшаго товарища, а остальные слѣдовали сзади. Наконецъ, мы съ трудомъ перешли черезъ опасное мѣсто, хотя нѣсколько разъ рисковали быть сбитыми съ ногъ.Мы очутились въ новой улицѣ, гдѣ застали нѣсколько еврейскихъ семействъ. Они казались удивленными при видѣ насъ: вѣроятно, они еще не видывали французовъ въ этомъ кварталѣ.
Мы подошли къ одному еврею и постарались ему втолковать, чтобы насъ проводили на Губернаторскую площадь. Вызвался одинъ отецъ съ сыномъ и такъ какъ въ этомъ огненномъ лабиринтѣ путь мѣстами заграждался развалинами обрушившихся или горящихъ домовъ, то лишь послѣ многихъ обходовъ, затрудненій и неоднократныхъ остановокъ для отдыха мы вернулись въ 11 часовъ вечера на то мѣсто, откуда вышли наканунѣ.
Съ тѣхъ поръ, какъ мы прибыли въ Москву, я собственно еще ни разу не отдыхалъ; зато теперь я улегся на прекрасныхъ мѣхахъ, принесенныхъ нашими солдатами во множествѣ, и проспалъ до семи часовъ утра.
Рота еще не была освобождена отъ дежурства въ виду того, что всѣ полки, фузелеры и даже молодая гвардія, состоявшіе въ распоряженіи маршала Мортье, назначеннаго губернаторомъ города, были заняты за послѣдніе 36 часовъ тушеніемъ пожаровъ,—потушатъ огонь съ одной стороны, а онъ вспыхиваетъ съ другой. Однако все-таки удалось спасти достаточно жилищъ, даже сверхъ того, что нужно было для расквартированія войскъ; но это стоило не мало труда—Ростопчинъ приказалъ увезти всѣ пожарныя трубы. Немногія оставшіяся трубы оказались негодными къ употребленію.
4 (16-го) числа былъ отданъ приказъ разстрѣливать всѣхъ тѣхъ, кто будетъ уличенъ въ поджогахъ. Этотъ приказъ начали немедленно приводитъ въ исполненіе. Неподалеку отъ Губернаторской площади находилась другая небольшая площадь, гдѣ было разстрѣляно нѣсколько поджигателей и потомъ повѣшено на деревьяхъ; это мѣсто навсегда сохранило прозвище: «площади повѣшенныхъ».
Въ самый день нашего вступленія императоръ отдалъ маршалу Мортье распоряженіе запретить разграбленіе города. Этотъ приказъ былъ сообщенъ въ каждомъ полку, но когда узнали, что сами русскіе поджигаютъ городъ, то уже не было возможности болѣе удерживать нашего солдата: всякій тащилъ, что ему требовалось, и даже то, чего ему вовсе не было нужно.
Въ ночь на 5 (17-е) число капитанъ разрѣшилъ мнѣ взять десятерыхъ солдатъ, вооруженныхъ саблями, и отправиться на добыванье продовольствія. Еще двадцать человѣкъ онъ отрядилъ въ другую сторону, потому, что мародерство или разграбленіе—какъ угодно—были разрѣшены, но приказано было производить какъ можно меньше безпорядка. И вотъ я отправился въ третью ночную экспедицію.
Мы прошли по большой улицѣ, прилегавшей къ площади, гдѣ мы стояли. Хотя тамъ два раза производились поджоги, но удавалось ограничить распространеніе огня и въ концѣ-концовъ посчастливилось эту улицу отстоять совсѣмъ. Поэтому тамъ поселились многіе изъ высшихъ офицеровъ и чиновниковъ арміи. Мы проходили еще по нѣсколькимъ другимъ улицамъ, гдѣ отъ домовъ оставались только пустыя мѣста, намѣченныя желѣзными листами съ крышъ; вѣтеръ предыдущихъ дней развѣялъ самый пепелъ съ пожарищъ.
Наконецъ мы добрались до квартала, гдѣ все было еще цѣло; между прочимъ, мы увидали нѣсколько экипажей, но безъ лошадей. Кругомъ царила глубокая тишина. Мы осмотрѣли экипажи и ничего въ нихъ не нашли. Но едва успѣли мы отойти, какъ раздался позади яростный крикъ и повторился вслѣдъ затѣмъ еще въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Мы стали прислушиваться, но болѣе уже ничего не слышали. Тогда мы рѣшились зайти въ два дома: въ одинъ—я съ пятерыми солдатами, а въ другой—капралъ съ остальными пятью. Мы зажгли фонари, принесенные съ собой, и съ саблями въ рукахъ собрались войти въ дома, надѣясь найти тамъ что-нибудь для себя полезное.
Домъ, куда я хотѣлъ войти, былъ запертъ и ворота забиты желѣзными болтами. Это сильно меня раздосадовало, намъ не хотѣлось нашумѣть, выбивая ворота. Но замѣтивъ, что открытъ подвалъ, выходившій на улицу, двое людей спустились туда. Тамъ находилась лѣстница, сообщавшаяся съ внутренностью дома, и нашимъ людямъ ничего не стоило отпереть намъ ворота. Мы вошли и очутились въ бакалейной лавкѣ; все было въ цѣлости, только въ одной комнатѣ—въ столовой, замѣчался нѣкоторый безпорядокъ. На столѣ виднѣлись остатки варенаго мяса, на сундукѣ лежало нѣсколько мѣшковъ съ крупной мѣдной монетой; можетъ быть, ими пренебрегли или просто не могли забрать ихъ съ собой.
Осмотрѣвъ весь домъ, мы расположились унести провизію,—тамъ оказалось большое количество муки, масла, сахару, кофе, а также большая бочка, полная яицъ, уложенныхъ слоями на овсяной соломѣ. Пока мы выбирали предметы продовольствія, не торгуясь, считая себя въ правѣ захватить все, разъ это добро оставлено владѣльцами и съ минуты на минуту можетъ сдѣлаться добычей огня, капралъ, вошедшій въ домъ съ другой стороны, прислалъ мнѣ сказать, что это домъ каретника, гдѣ находится до тридцати маленькихъ элегантныхъ экипажей, называемыхъ дрожками. Онъ также велѣлъ сообщить мнѣ, что въ одной изъ комнатъ нѣсколько русскихъ солдатъ лежатъ на соломенныхъ тюфякахъ и что, удивленные появленіемъ французовъ, они бросились на колѣни, скрестивъ руки на груди, моля о пощадѣ; наши, увидавъ, что они ранены, оказали имъ помощь и подали воды; сами они были не въ силахъ принести себѣ напиться, такъ тяжки были ихъ раны; по той же причинѣ они лишены были возможности вредить намъ.
Я тотчасъ же отправился къ каретнику выбрать два хорошенькихъ экипажика, очень удобныхъ, чтобы сложить туда всѣ запасы, какіе мы найдемъ, и съ большей легкостью перевезти ихъ на мѣсто стоянки. Я увидалъ и раненыхъ: между ними находилось пять канонировъ гвардіи съ раздробленными ногами. Всѣхъ ихъ было семнадцать человѣкъ, многіе были азіаты,—ихъ легко было отличить по манерѣ кланяться.
Выѣзжая изъ дому со своими экипажами, я увидалъ троихъ какихъ-то людей, вооруженныхъ одинъ пикой, другой — саблей; третій съ зажженнымъ факеломъ собирался поджечь домъ бакалейщика, причемъ оставленные тамъ мною люди этого не подозрѣвали, усердно занятые выборомъ и упаковкой съѣстныхъ припасовъ, найденныхъ въ лавкѣ. Увидавъ это, мы пронзительно вскрикнули, чтобы испугать троихъ негодяевъ, но, къ нашему удивленію, ни одинъ не двинулся съ мѣста; они спокойно смотрѣли, какъ мы подходили, и тотъ, что былъ вооруженъ пикой, всталъ въ горделивую позу съ намѣреніемъ защищаться. Но подойти намъ было довольно трудно; съ нами не было сабель. Капралъ подоспѣлъ, однако, съ двумя пистолетами, найденными въ комнатѣ у раненыхъ. Онъ далъ мнѣ одинъ изъ пистолетовъ, а другимъ собирался уложить человѣка съ пикой. Но я покуда остановилъ его, избѣгая поднимать шумъ, изъ опасенія, чтобы намъ не пришлось навязать себѣ на шею еще большее число противниковъ.
Тогда одинъ бретонецъ изъ числа нашихъ людей схватилъ небольшое дышло отъ экипажа и, вертя его въ рукѣ, какъ тросточку, пошелъ на противника; тотъ, не умѣя сражаться такимъ способомъ, скоро свалился съ перешибленными ногами. Падая, онъ испустилъ пронзительный крикъ; расходившійся бретонецъ не далъ ему времени вскрикнуть еще разъ и нанесъ ему въ голову ударъ до того сильный, что пушечное ядро не могло бы оказать большаго дѣйствія. То же самое онъ собирался сдѣлать съ двумя другими, но мы остановили его. Человѣкъ, державшій въ рукахъ зажженный факелъ, ни за что не хотѣлъ его выпускать: онъ побѣжалъ со своей горѣвшей головней во внутрь дома, двое нашихъ людей бросились за нимъ. Потребовалось не меньше двухъ ударовъ саблей, чтобы вразумить его. Что касается третьяго поджигателя, то онъ покорился охотно и немедленно былъ впряженъ въ нагруженную повозку, вмѣстѣ съ другимъ русскимъ, схваченнымъ на улицѣ.
Наконецъ мы собрались въ путь. Въ наши два экипажа было свалено все, что только нашлось въ лавкѣ: на первый, самый нагруженный, куда мы запрягли двоихъ русскихъ, мы взвалили бочку съ яйцами, а чтобы наши кони не вздумали убѣжать, мы предусмотрительно прикрутили ихъ поперекъ тѣла крѣпкой веревкой и двойными узлами; второй экипажъ принуждены были везти четверо нашихъ людей, пока не найдется упряжи такой же, какъ первая.
Но въ самый моментъ отъѣзда мы вдругъ увидѣли, что огонь охватилъ домъ каретника. Мысль, что несчастные раненые должны погибнуть въ мучительныхъ страданіяхъ, заставила насъ остановиться и поспѣшить къ нимъ на помощь. Немедленно мы отправились туда, оставивъ всего троихъ людей стеречь экипажи. Мы перетащили бѣдныхъ раненыхъ въ сарай, стоявшій отдѣльно отъ главнаго зданія. Вотъ все, что мы могли для нихъ сдѣлать. Исполнивъ это дѣло человѣколюбія, мы какъ можно скорѣе уѣхали, чтобы намъ не помѣшалъ на пути пожаръ, ибо огонь занялся во многихъ мѣстахъ и какъ разъ въ той сторонѣ, куда мы должны были направиться.
Не успѣли мы сдѣлать и двадцати-пяти шаговъ, какъ несчастные раненые, которыхъ мы только-что перетащили на новое мѣсто, завопили благимъ матомъ. Опять пришлось остановиться и узнать, въ чемъ дѣло. Капралъ отправился съ четырьмя людьми. Оказывается, загорѣлась солома, сваленная кучами во дворѣ; огонь уже добирался до того мѣста, гдѣ лежали несчастные. Капралъ со своими людьми сдѣлалъ все возможное, чтобы предохранить ихъ, но, по всей вѣроятности, они такъ и погибли.
Мы двинулись дальше и, боясь, чтобы насъ не застигъ огонь, погоняли свою упряжь ударами саблей пляшмя; однако пожара такъ и не избѣгли. Очутившись въ кварталѣ Губернаторской площади, мы увидали, что главная улица, гдѣ размѣстились многіе изъ начальствующихъ офицеровъ арміи, вся объята пламенемъ. Это былъ третій поджогъ въ этой улицѣ, но уже послѣдній.
Когда мы очутились у входа въ улицу, мы замѣтили, что подожжено было въ нѣсколькихъ мѣстахъ на извѣстномъ разстояніи, и что если пуститься бѣгомъ, то можно было миновать мѣста, гдѣ свирѣпствовалъ огонь. Первые дома улицы не горѣли. Приблизившись къ горѣвшимъ зданіямъ, мы остановились, чтобы убѣдиться, можно-ли пройти. Уже многія зданія рухнули; тѣ, подъ которыми или мимо которыхъ намъ надо было пройти, также грозили обрушиться на насъ и поглотить насъ въ пламени. Между тѣмъ, долго оставаться въ этомъ положеніи не было возможности, такъ какъ тѣ дома, которые мы уже миновали, въ концѣ улицы, также занялись.
Такимъ образомъ, мы были захвачены огнемъ не только впереди и позади, но справа и слѣва, и въ одну минуту всюду кругомъ образовался огненный сводъ, сквозь который мы должны были пробираться. Рѣшено было провезти экипажи впередъ. Намъ хотѣлось экипажъ, запряженный русскими, пустить первымъ, но несмотря на удары саблей плашмя, наша упряжь заупрямилась. Тогда другой экипажъ, запряженный нашими солдатами, выѣхалъ впередъ и наиудачнѣйшимъ образомъ проскочилъ сквозь самое опасное мѣсто. Увидавъ это, мы еще пуще стали колотить по плечамъ нашихъ плѣнныхъ, а тѣ, боясь, не было бы хуже, ринулись впередъ съ криками «ура!» и быстро промчались, слегка опаливъ себя и подвергаясь большой опасности, такъ какъ на дорогѣ валялись разные предметы меблировки, выброшенные изъ домовъ.
Вслѣдъ за проѣхавшимъ первымъ экипажемъ, мы сами бѣгомъ пробѣжали опасное разстояніе и очутились на мѣстѣ, гдѣ зданія образовали четыре угла и откуда шли четыре большихъ широкихъ улицы, сплошь объятыхъ пламенемъ. И хотя въ ту пору лилъ дождь, но пожаръ продолжался своимъ чередомъ; все новые и новые дома и даже цѣлыя улицы исчезали въ дыму и въ развалинахъ.
Однако надо было подвигаться впередъ и какъ можно скорѣе достигнуть мѣста стоянки нашего полка, но мы съ прискорбіемъ убѣдились, что это вещь невыполнимая, и что надо было ждать, покуда вся улица обратится въ пепелъ, чтобы имѣть свободный проходъ. Рѣшено было вернуться назадъ, что мы тотчасъ же и сдѣлали. Добравшись до опаснаго мѣста, черезъ которое мы только-что передъ тѣмъ прошли, русскіе, на этотъ разъ изъ боязни побоевъ, не колеблясь пустились впередъ, но не успѣли они сдѣлать половины пути, чтобы достигнуть безопаснаго мѣста, и въ ту минуту, когда мы собирались слѣдовать за ними въ опасномъ переходѣ, какъ раздался страшнѣйшій шумъ: затрещали своды, пылающія стропила и желѣзныя крыши обрушились прямо на экипажъ. Въ одинъ мигъ все было уничтожено, не исключая и возницъ; мы не пробовали даже и разыскивать ихъ но очень сожалѣли о своихъ запасахъ, въ особенности о яйцахъ.
Невозможно описать то критическое положеніе, въ какомъ мы очутились. Мы были блокированы огнемъ и не имѣли никакихъ средствъ къ отступленію. Къ счастью для насъ, на перекресткѣ было пространство, достаточно просторное, чтобы мы могли тамъ стоять въ защитѣ отъ пламени и ждать, пока одна изъ улицъ совершенно выгоритъ и освободится проходъ.
Дожидаясь удобной минуты, чтобы выскользнуть, мы замѣтили, что въ домѣ на углу одной изъ горѣвшихъ улицъ, помѣщалась лавка итальянскаго кондитера, и хотя намъ угрожала опасность быть изжаренными живьемъ, но мы сообразили, чго недурно было бы, если возможно, спасти нѣсколько банокъ тѣхъ вкусныхъ вещей, какія тамъ должны находиться. Двери были заперты, только во второмъ этажѣ одно окно оставалось отвореннымъ. Тутъ же нашлась подставная лѣстница, но она была черезчуръ коротка. Ее взгромоздили на бочку, стоявшую у дома; тогда лѣстница оказалась достаточно длинной, чтобы наши солдаты могли влѣзть по ней и проникнуть въ домъ.
Часть его была уже охвачена пламенемъ, но ничто ихъ не останавливало. Они отперли двери и убѣдились, къ величайшему нашему удивленію и удовольствію, что въ лавкѣ ничего не было убрано. Мы нашли тамъ разнаго сорта засахаренные фрукты, ликеры, большое количество сахару; но что особенно обрадовало и удивило насъ—это найденные три мѣшка съ мукой. Наше удивленіе удвоилось, когда намъ попались банки съ горчицей, снабженныя ярлыками: «Улица Сентъ-Андре-дезъ-Аръ, № 13, Парижъ».
Мы поспѣшили опустошить всю лавку и сдѣлали складъ изъ всѣхъ запасовъ посреди перекрестка, пока не явится возможность перевезти все это на мѣсто стоянки нашей роты.
Такъ какъ дождь продолжалъ лить, то мы соорудили себѣ родъ шалаша изъ дверей дома и расположились на бивуакахъ; такъ мы прождали больше четырехъ часовъ, пока не освободился проходъ.
Тѣмъ временемъ мы пекли оладьи съ вареньемъ, и когда получилась возможность уйти, мы забрали съ собой на плечахъ все, что только можно было унести. Другой свой экипажъ и мѣшки съ мукой мы оставили пока подъ охраною пятерыхъ людей, съ тѣмъ чтобы потомъ прійдти за ними.
Что касается экипажа, то не было возможности воспользовоться имъ—середина улицы была завалена множествомъ прекрасной мебели, поломанной и полуобгорѣвшей, фортепіанами, разбитыми хрустальными люстрами и бездной другихъ роскошнѣйшихъ предметовъ.
Наконецъ, пройдя по «площади повѣшенныхъ», мы прибыли въ 10 ч. утра на мѣсто стоянки нашей роты, а вышли мы оттуда наканунѣ, въ 10 ч. вечера. Тотчасъ по прибытіи, мы, не теряя времени, послали забрать оставленное нами добро. Отправилось десять человѣкъ; вернулись они часъ спустя каждый съ грузомъ и, несмотря на встрѣченныя препятствія, привезли съ собой оставленный нами экипажъ. Они разсказали намъ, что имъ пришлось расчищать то мѣсто, гдѣ былъ раздавленъ первый экипажъ, вмѣстѣ съ русскими плѣнными везшими его, и что всѣ они оказались обгорѣлыми, обугленными, скорченными.
Въ тотъ же день, 6-го (18-го) сентября, мы были освобождены отъ караула на площади и отправились на отведенныя намъ квартиры, неподалеку отъ первой ограды Кремля, на прекрасной улицѣ, большая часть которой спаслась отъ пожаровъ. Для нашей роты отведена была обширная кофейня; въ одной изъ залъ помѣщались два бильярда, а для насъ, унтеръ-офицеровъ, назначенъ былъ домъ одного боярина, прилегавшій къ кофейнѣ. Наши солдаты разобрали бильярды на части, чтобы было просторнѣе; изъ сукна нѣкоторые пошили себѣ шинели.
Въ подвалахъ дома, отведеннаго подъ роту, мы нашли много вина, ямайскаго рому, а также цѣлый погребъ, полный бочекъ съ превосходнымъ пивомъ, покрытымъ слоемъ льда, чтобы оно сохранялось прохладнымъ. У нашего же боярина нашлось пятнадцать большихъ ящиковъ съ шипучимъ шампанскимъ и испанскимъ виномъ.
Въ тотъ же день наши солдаты отыскали большую лавку съ сахаромъ и мы сдѣлали большой запасъ его, послужившій намъ для приготовленія пунша за все время нашего пребыванія въ Москвѣ; мы занимались этимъ аккуратно каждый день, и это было для насъ большимъ развлеченіемъ. Каждый вечеръ, въ большой серебряной мискѣ, которую русскій бояринъ забылъ увезти съ собой и въ которой помѣщалось не меньше 6-ти бутылокъ, мы раза три-четыре принимались варить пуншъ; прибавьте къ этому прекрасную коллекцію трубокъ, изъ которыхъ мы курили чудесный табакъ.
На слѣдующій день 7-го (19-го) сентября намъ былъ произведенъ смотръ самимъ императоромъ въ Кремлѣ, напротивъ дворца. Въ тотъ же день, вечеромъ, я снова былъ командированъ въ составъ отряда, состоявшаго изъ фюзелеровъ, егерей и гренадеровъ и изъ эскадрона польскихъ улановъ — всего на всего 200 человѣкъ; намъ поручено было охранять отъ поджога лѣтній дворецъ императрицы, лежащій на одной изъ окраинъ Москвы. Этимъ отрядомъ командовалъ, если не ошибаюсь, генералъ Келлерманъ.
Выступили мы въ восемь часовъ вечера, а прибыли туда въ половинѣ десятаго. Мы увидѣли обширное зданіе, показавшееся мнѣ не меньше Тюльерійскаго дворца, но выстроенное изъ дерева и только покрытое штукатуркой, что дѣлало его похожимъ на мраморное. Тотчасъ же поставили часовыхъ снаружи и установили постъ напротивъ дворца, гдѣ помѣщалась большая гауптвахта. Для пущей безопасности разослали патрули. Мнѣ поручили съ нѣсколькими солдатами осмотрѣть внутренность зданія, чтобы удостовѣриться, не спрятанъ-ли тамъ кто-нибудь. Это порученіе доставило мнѣ случай обойти это обширное зданіе, меблированное со всей роскошью, со всѣмъ блескомъ, какіе могли доставить Европа и Азія. Казалось, ничего не пожалѣли, чтобы разукрасить его, а между тѣмъ въ какой-нибудь часъ времени оно было совершенно истреблено; не прошло и четверти часа послѣ того, какъ приняты были мѣры для устраненія поджога, какъ дворецъ все-таки былъ подожженъ спереди, сзади, справа, слѣва, и притомъ такъ, что не видно было, кто поджигалъ. Огонь показался сразу въ 12—15 мѣстахъ. Видно было, какъ онъ вылеталъ изъ оконъ чердаковъ.
Немедленно генералъ потребовалъ саперовъ, чтобы постараться изолировать огонь, но это оказалось невозможнымъ: у насъ не было ни пожарныхъ трубъ, ни даже воды. Минуту спустя, мы увидали выходящихъ изъ подъ большихъ лѣстницъ и преспокойно удаляющихся какихъ-то людей, у которыхъ еще были въ рукахъ горящіе факелы. За ними бросились и задержали ихъ.
Это они и подожгли дворецъ; ихъ оказалось двадцать-одинъ человѣкъ. Еще одиннадцать было схвачено съ другой стороны, но, очевидно, они не были во дворцѣ. Да на нихъ ничего и не было найдено такого, что доказывало бы ихъ участіе въ новомъ поджогѣ; тѣмъ не менѣе, большинство ихъ были признаны каторжниками.
Все, что мы могли сдѣлать, это—спасти нѣсколько картинъ и драгоцѣнныхъ вещей; между прочимъ, императорскія одежды и регаліи, какъ, напримѣръ, бархатныя мантіи, отороченныя горностаевымъ мѣхомъ, и еще много другихъ предметовъ, которые потомъ пришлось оставить.
Полчаса послѣ того, какъ вспыхнулъ пожаръ, поднялся неистовый вѣтеръ и черезъ десять минутъ мы очутились блокированными со всѣхъ сторонъ огнемъ, не имѣя возможности ни идти впередъ, ни повернуть назадъ. Нѣсколько человѣкъ были ранены пылающими бревнами, которыя вѣтеръ гналъ со страшнѣйшимъ шумомъ. Намъ удалось выбраться изъ этого ада только въ два часа ночи, и къ тому времени пламя охватило пространство около полу-лье; весь кварталъ былъ деревянный и заключалъ въ себѣ необыкновенно изящныя постройки.
Мы пустились въ путь, чтобы вернуться къ Кремлю мы вели съ собой нашихъ плѣнныхъ, ихъ было тридцать-два человѣка, и такъ какъ мнѣ поручена была полицейская охрана ночью, то на моей же обязанности былъ аріергардъ и эскортированіе плѣнныхъ; мнѣ данъ былъ приказъ пронзать штыками всякаго, кто попытается бѣжать или не согласится слѣдовать за нами.
По крайней мѣрѣ двѣ трети этихъ несчастныхъ были каторжники, всѣ съ отчаянными лицами; остальные были мѣщане средняго класса и русскіе полицейскіе, которыхъ легко было узнать по ихъ мундирамъ.
По дорогѣ я замѣтилъ въ числѣ плѣнныхъ человѣка, одѣтаго довольно опрятно въ зеленую шинель и плакавшаго, какъ ребенокъ, повторяя ежеминутно на чистомъ французскомъ языкѣ: «Боже мой, во время пожара я потерялъ жену и сына!» Я замѣтилъ, что онъ больше жалѣетъ о сынѣ, чѣмъ о женѣ. Я спросилъ его, кто онъ такой? Онъ отвѣчалъ, что онъ швейцарецъ, изъ окрестностей Цюриха, и 17 лѣтъ состоитъ преподавателемъ нѣмецкаго и французскаго языковъ въ Москвѣ. Потомъ онъ опять принялся плакать и горевать, твердя: «Милый сынъ мой, бѣдняжка!»
Я сжалился надъ несчастнымъ, сталъ утѣшать его, говоря, что можетъ быть онъ найдетъ пропавшихъ, и зная, что ему суждено умереть вмѣстѣ съ остальными, я рѣшился спасти его. Возлѣ него шли два человѣка, крѣпко державшихся за руки—одинъ старый, другой молодой; я спросилъ у швейцарца, кто они такіе? Онъ отвѣчалъ, что это отецъ съ сыномъ, оба портные. «Этотъ отецъ счастливѣе меня, добавилъ учитель—онъ не разлученъ съ сыномъ—они могутъ умереть вмѣстѣ!» Онъ зналъ, какая его ожидаетъ участь, такъ какъ понимая по-французски, слышалъ приказъ, касавшійся плѣнныхъ.
Разговаривая со мной, онъ вдругъ остановился и сталъ растерянно озираться. Я спросилъ, что съ нимъ, но онъ не отвѣчалъ. Вслѣдъ затѣмъ изъ груди его вылетѣлъ тяжелый вздохъ; онъ опять принялся плакать, приговаривая, что ищетъ того мѣста, гдѣ помѣщалась его квартира—что это именно тутъ: онъ узнаетъ большую печь, еще уцѣлѣвшую. Надо прибавить, что кругомъ было свѣтло какъ днемъ, не только въ самомъ городѣ, но и на далекомъ разстояніи отъ него.
Въ эту минуту голова колонны, имѣя впереди отрядъ польскихъ улановъ, остановилась и не могла двигаться дальше, такъ какъ узкая улица была вся загромождена обвалившимися зданіями. Я воспользовался моментомъ, чтобы удовлетворить желанію несчастнаго попытаться розыскать трупы сына и жены въ развалинахъ его жилья. Я предложилъ сопровождать его; мы свернули въ сторону на пожарище его дома: сперва мы не увидали ничего, что могло бы подтвердить его догадку, и уже я началъ обнадеживать его, что авось его близкіе спаслись. Какъ вдругъ у входа въ подвалъ я увидалъ что-то черное, безформенное, скорченное. Я подошелъ, и убѣдился, что это трупъ; только сразу невозможно было разобрать—мужчина это или женщина; я и не успѣлъ этого сдѣлать; человѣкъ, заинтересованный въ этомъ дѣлѣ и стоявшій возлѣ меня какъ безумный, страшно вскрикнулъ и упалъ на-земь. При помощи солдата мы подняли его. Придя въ себя, онъ въ отчаяніи сталъ бѣгать по пожарищу, звать своего сына по имени и наконецъ бросился въ подвалъ, гдѣ, я слышалъ, онъ упалъ, какъ безжизненная масса.
Я не нашелъ возможности слѣдовать за нимъ и поспѣшилъ присоединиться къ отряду, предаваясь грустнымъ размышленіямъ насчетъ всего случившагося. Одинъ изъ моихъ товарищей спросилъ меня, куда я дѣвалъ человѣка, такъ хорошо говорившаго по-французски; я разсказалъ ему о трагической сценѣ, разыгравшейся на моихъ глазахъ, и такъ какъ мы все еще стояли на мѣстѣ, то я предложилъ ему взглянуть на пожарище. Мы подошли къ дверямъ подвала; оттуда раздавались стоны. Мой товарищъ предложилъ мнѣ спуститься внизъ, чтобы оказать ему помощь, но я зналъ, что извлечь его изъ этого погреба значитъ обречь на вѣрную смерть—всѣхъ плѣнныхъ предполагалось разстрѣлять—поэтому замѣтилъ, что было бы большой неосторожностью отважиться идти безъ свѣту въ такое темное мѣсто.
Къ счастью раздалась команда: «къ оружію!»—это призывали насъ продолжать путь. Только-что собрались мы идти дальше, какъ услыхали шаги. Судите о моемъ удивленіи, когда я увидѣлъ возлѣ себя моего несчастнаго знакомца; онъ былъ похожъ на призракъ и тащилъ на рукахъ мѣха, въ которыхъ, по его словамъ, онъ хотѣлъ похоронить свою жену и своего сына—послѣдняго онъ нашелъ въ погребѣ мертвымъ, но не обгорѣвшимъ. Трупъ, лежавшій у дверей, принадлежалъ его женѣ; я посовѣтовалъ ему спуститься въ подвалъ и спрятаться до нашего ухода, и затѣмъ уже онъ можетъ исполнить свой печальный долгъ. Не знаю, понялъ-ли онъ меня, но мы ушли.
Добрались мы до Кремля въ пять часовъ утра и всѣхъ плѣнныхъ заключили въ надежное мѣсто; но предварительно я позаботился отдѣлить обоихъ портныхъ, отца съ сыномъ, съ особымъ разсчетомъ; какъ видно будетъ дальше, они оказались очень полезны намъ за все время нашего пребыванія въ Москвѣ.
8-го (20-го) числа пожаръ немного затихъ; маршалъ Мортье, губернаторъ города, съ генераломъ Мильо, назначеннымъ плацъ-комендантомъ, дѣятельно занялись организаціей полицейскаго надзора. Выбрали для этой цѣли итальянцевъ, нѣмцевъ и французовъ, обитателей Москвы, которые спрятались, уклонившись отъ строгихъ мѣропріятій Ростопчина, до нашего прихода насильно заставлявшаго жителей покидать городъ.
Въ полдень, выглянувъ въ окно квартиры, я увидалъ, какъ разстрѣливали каторжника; онъ не захотѣлъ встать на колѣни и принялъ смерть мужественно, колотя себя въ грудь, какъ бы въ видѣ вызова намъ. Нѣсколько часовъ спустя, та же участь постигла приведенныхъ нами плѣнниковъ.
Остатокъ дня я провелъ довольно спокойно, то-есть до семи часовъ, когда майоръ Делэтръ приказалъ мнѣ отправиться подъ арестъ за то, что я, по его словамъ, позволилъ бѣжать тремъ плѣннымъ, порученнымъ моей охранѣ. Я старался оправдаться, какъ могъ, однако отправился въ назначенное мнѣ мѣсто. Тамъ я засталъ еще другихъ унтеръ-офицеровъ. Поразмысливъ обо всемъ, я былъ радъ, что спасъ жизнь троимъ плѣннымъ, будучи убѣжденъ въ ихъ невинности.
Комната, гдѣ я находился, сообщалась съ длинной узкой галереей—въ родѣ коридора, служившаго сообщеніемъ съ другимъ корпусомъ зданія, часть котораго сгорѣла, такъ что никто туда не ходилъ. Я замѣтилъ, что уцѣлѣвшая часть еще не была изслѣдована. Отъ нечего дѣлать и ради любопытства я пошелъ бродить по галереѣ. Когда я дошелъ до конца ея, мнѣ показалось, что я слышу голоса въ комнатѣ, куда дверь была заперта. Прислушавшись, я уловилъ звукъ непонятнаго мнѣ языка. Желая знать, что тамъ такое, я постучался. Мнѣ не отвѣчали—и послѣ моего стука водворилось глубочайшее молчаніе. Тогда, заглянувъ въ щелку, я увидалъ какого-то человѣка, лежавшаго на диванѣ; двѣ женщины стояли возлѣ и повидимому уговаривали его замолчать; я понималъ немного по-польски, а польскій языкъ имѣетъ много общаго съ русскимъ; я постучался еще разъ и потребовалъ воды — отвѣта не послѣдовало. Но на второе требованіе, которое я сопровождалъ толчкомъ ноги въ дверь, мнѣ наконецъ отперли.
Я вошелъ; обѣ женщины, увидавъ меня, убѣжали въ сосѣднюю комнату. Я началъ съ того, что затворилъ за собой дверь; субъектъ, лежавшій на диванѣ, не трогался съ мѣста; я узналъ въ немъ тотчасъ же каторжника съ самымъ гнуснымъ, отвратительнымъ лицомъ, такимъ же грязнымъ, какъ его борода и весь его нарядъ, состоявшій изъ овчиннаго тулупа, подпоясаннаго ремнемъ. Онъ имѣлъ при себѣ пику и два факела для поджоговъ, а также два пистолета за поясомъ; предметы эти я первымъ дѣломъ отобралъ у него. Затѣмъ, однимъ изъ факеловъ, толщиною въ руку, я ударилъ его въ бокъ, что заставило его открыть глаза. Увидавъ меня, человѣкъ сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто собирался броситься на меня, но упалъ въ растяжку. Я поднесъ къ его лицу дуло одного изъ отобранныхъ мною пистолетовъ; онъ опять тупо уставился на меня, хотѣлъ подняться, но снова упалъ. Наконецъ кое-какъ ему удалось встать на ноги. Видя, что онъ пьянъ, я взялъ его подъ руку и, выведя изъ комнаты, повелъ въ конецъ галереи, раздѣлявшей флигеля, и когда онъ очутился на краю лѣстницы, совершенно прямой, я толкнулъ его; онъ покатился внизъ, какъ боченокъ, и почти ударился въ дверь полицейскаго караула, находившагося напротивъ лѣстницы. Люди стащили его въ каморку, предназначенную для заточенія всѣхъ подобныхъ ему личностей, которыхъ арестовывали ежеминутно; больше я о немъ не слыхалъ.
Послѣ этой экспедиціи я вернулся въ комнату, заперся и, осмотрѣвшись кругомъ, нѣтъ-ли чего-нибудь такого, что могло бы повредить мнѣ, я отворилъ дверь во вторую комнату: тамъ обѣ Дульцинеи сидѣли на диванѣ. Увидавъ меня, онѣ, казалось, совсѣмъ не удивились и заговорили обѣ разомъ, но я ничего не понялъ. Мнѣ хотѣлось узнать, нѣтъ-ли у нихъ чего-нибудь съѣстного. Онѣ прекрасно поняли меня и подали огурцовъ, луку, большой кусокъ соленой рыбы, немного пива, но безъ хлѣба. Немного погодя, та, что была, помоложе, принесла мнѣ бутылку какого-то напитка, который она называла «козалки»; отвѣдавъ его, я убѣдился, что это просто данцигская можжевеловая водка, и въ какіе-нибудь полчаса мы осушили всю бутылку; я замѣтилъ, что обѣ мои москвички насчетъ выпивки способны перещеголять меня. Я остался еще немного съ сестрами—онѣ дали мнѣ понять, что онѣ сестры, потомъ вернулся въ свою комнату.
Войдя, я засталъ у себя унтеръ-офицера Роша, пришедшаго навѣстить меня и давно уже поджидавшаго меня. Онъ спросилъ, гдѣ я пропадалъ, и когда я разсказалъ ему о своемъ приключеніи, онъ пересталъ удивляться моему отсутствію, но очень обрадовался, потому что, по его словамъ, никого нельзя было найти для стирки бѣлья. Теперь случай посылалъ намъ двухъ московскихъ дамъ, которыя вѣроятно сочтутъ за честь стирать и чинить бѣлье французскихъ военныхъ. Въ десять часовъ, когда всѣ улеглись спать, не желая, чтобы знали, что съ нами женщины, унтеръ-офицеръ съ сержантомъ отправились за нашими красавицами. Сперва онѣ немножко поломались, не зная куда ихъ поведутъ; но давъ понять, что онѣ желаютъ, чтобы я самъ проводилъ ихъ, онѣ пошли за нами довольно охотно и смѣясь. Въ нашемъ распоряженіи оказалась лишняя каморка; тамъ мы помѣстили ихъ, обставивъ комнату всѣмъ, что нашли красиваго и изящнаго изъ пожитковъ, оставленныхъ московскими дамами, такъ что изъ грубыхъ бабъ, какими онѣ были въ дѣйствительности, онѣ сразу превратились въ какихъ-то баронесъ, которымъ однако поручено было стирать и чинить наше бѣлье.
На другой день утромъ, 9-го (21 -го) числа, я услыхалъ сильный ружейный залпъ; это опять разстрѣляли нѣсколько каторжниковъ и полицейскихъ, уличенныхъ въ поджогахъ Воспитательнаго дома и госпиталя, гдѣ лежали наши раненые; черезъ нѣсколько минутъ прибѣжалъ фельдфебель объявить мнѣ, что я свободенъ.
Вернувшись на свою квартиру, я засталъ нашихъ портныхъ, тѣхъ самыхъ, что я спасъ, уже за работой; они кроили большіе плащи изъ сукна съ бильярдовъ, стоявшихъ въ большой залѣ кофейни, гдѣ расположилась наша рота. Я заглянулъ въ комнату, куда помѣстили нашихъ женщинъ; онѣ были заняты стиркой и исполняли свою обязанность довольно неумѣло. И немудрено—онѣ были наряжены въ шелковыя платья баронесъ! Но приходилось терпѣть и такихъ прачекъ, за неимѣніемъ лучшихъ. Остатокъ дня былъ посвященъ устройству нашей квартиры и заготовкѣ провизіи, потому что мы собирались долго остаться въ городѣ. У насъ было запасено на зиму 7 большихъ ящиковъ шипучаго шампанскаго, много испанскаго вина и портвейна, кромѣ того пятьсотъ бутылокъ рому, и слишкомъ сотня большихъ головъ сахару—и все это на шестерыхъ унтеръ-офицеровъ, двухъ женщинъ и одного повара!
Говядину случалось ѣсть рѣдко; въ этотъ вечеръ мы добыли корову; не знаю, откуда она явилась, но вѣроятно изъ такого мѣста, откуда не дозволено было брать ее; мы закололи ее ночью, чтобы никто не видалъ.
Ветчины было у насъ вдоволь: мы отыскали цѣлый складъ окороковъ; прибавьте къ этому соленой рыбы въ изобиліи, нѣсколько мѣшковъ муки, двѣ большихъ бочки сала, которое мы приняли за масло. Не было недостатка и въ пивѣ. Вотъ каковы были пока наши запасы на случай, еслибъ намъ пришлось зимовать въ Москвѣ.
Вечеромъ, въ 10 часовъ, намъ приказано было сдѣлать перекличку; оказалось, что не хватаетъ 18-ти человѣкъ. Остальные люди роты спокойно спали въ бильярдной залѣ, растянувшись на богатыхъ собольихъ мѣхахъ, на шкурахъ львовъ, лисицъ и медвѣдей. У многихъ головы были закутаны въ богатыя шали въ видѣ чалмы, и въ этомъ нарядѣ они походили больше на султановъ, чѣмъ на гренадеровъ гвардіи; имъ не хватало только гурій.
Я затянулъ перекличку до 11 часовъ, изъ-за товарищей, чтобы не отмѣтить ихъ отсутствующими; дѣйствительно, они вернулись немного погодя, сгибаясь подъ тяжестью своихъ ношъ. Въ числѣ замѣчательныхъ вещей, принесенныхъ ими, было нѣсколько серебряныхъ подносовъ съ выпуклыми рисунками и много слитковъ того же металла, въ формѣ кирпичей. Остальная добыча состояла изъ мѣховъ, индѣйскихъ шалей, шелковыхъ матерій, затканныхъ золотомъ и серебромъ. Они попросили у меня разрѣшенія сходить еще раза два за виномъ и вареньемъ, оставленными ими въ одномъ подвалѣ; я позволилъ и далъ имъ въ провожатые капрала. Надо замѣтить, что со всѣхъ вещей, спасенныхъ отъ пожаровъ, мы, унтеръ-офицеры, всегда взимали въ свою пользу по крайней мѣрѣ двадцать процентовъ.
10-го (22-го) числа весь день былъ посвященъ отдыху, умноженію нашихъ запасовъ: мы пѣли, курили, пили и гуляли. Въ тотъ же день я посѣтилъ одного итальянца, торговца эстампами; онъ жилъ въ нашемъ кварталѣ и домъ его уцѣлѣлъ отъ пожара.
11-го (23-го) утромъ одинъ каторжникъ былъ разстрѣлянъ во дворѣ кофейни. Въ тотъ же день послѣдовалъ приказъ готовиться къ императорскому смотру на другое утро.
12-го (24-го) сентября, въ восемь часовъ утра, мы двинулись въ Кремль. Когда мы туда прибыли, тамъ уже собралось для той же цѣли нѣсколько полковъ арміи; въ этотъ день послѣдовало много повышеній по службѣ и выдано было много орденовъ. Дѣйствительно, получившіе награды на этомъ смотру оказали большія услуги отечеству и не разъ проливали кровь свою на полѣ брани.
Я воспользовался случаемъ, чтобы подробно осмотрѣть достопримѣчательности Кремля. Пока нѣсколько полковъ были заняты на смотру, я посѣтилъ соборъ св. архангела Михаила, усыпальницу русскихъ царей. Въ эту самую церковь, въ первые дни по прибытіи нашемъ въ Москву, забрались солдаты гвардіи 1-го егерскаго полка, поставленные пикетомъ въ Кремлѣ, думая найти тамъ несмѣтныя сокровища, но, обойдя обширные склепы, никакихъ сокровищъ не нашли, а видѣли только каменные гробы, накрытые бархатными покровами съ надписями на серебряныхъ дощечкахъ. Тамъ они застали также нѣсколько городскихъ жителей, пріютившихся подъ покровительство мертвецовь, надѣясь найти здѣсь безопасность. Между ними находилась молодая красивая дѣвушка, принадлежавшая къ одной изъ самыхъ знатныхъ семей Москвы; она имѣла безуміе привязаться къ одному высшему офицеру арміи и еще большее безуміе послѣдовать за нимъ въ это убѣжище. Какъ и многіе другіе, она погибла отъ холода, голода и нужды.
Неподалеку оттуда, напротивъ дворца, помѣщается арсеналъ, гдѣ по обѣ стороны отъ входа стояли гигантскія пушки; немного далѣе вправо возвышается соборъ съ девятью куполами и колокольней, крытыми позолоченной мѣдью. На самой высокой колокольнѣ виднѣлся крестъ Ивана Великаго, господствовавшій надъ всѣмъ; онъ имѣлъ тридцать футовъ вышины, былъ сдѣланъ изъ дерева, окованнаго массивными серебряными вызолоченными полосами; нѣсколько цѣпей, также золоченыхъ, поддерживали его со всѣхъ сторонъ.
Нѣсколько дней спустя рабочая команда, плотники и другіе были отряжены снять этотъ крестъ для перевезенія его въ Парижъ, въ видѣ трофея. Но когда его стали снимать, онъ покачнулся, увлекаемый собственной тяжестью, и, падая, чуть не убилъ и не потянулъ за собой людей, державшихъ его за цѣпи; то же самое случилось и съ большими орлами на верхушкахъ высокихъ башенъ вокругъ ограды Кремля.
Въ полдень смотръ окончился; уходя, мы прошли мимо ниши, гдѣ стоитъ изображеніе св. Николая. Тамъ мы увидали множество молящихся русскихъ крѣпостныхъ людей; они клали земные поклоны и крестились передъ великимъ угодникомъ; по всей вѣроятности, они молили его защитить ихъ противъ насъ.
13-го (25-го) числа мы съ нѣсколькими пріятелями отправились дѣлать обходъ по развалинамъ города. Забирались мы и въ такіе кварталы, которыхъ прежде не видали: всюду можно было встрѣтить среди развалинъ русскихъ крестьянъ и женщинъ, грязныхъ и отвратительныхъ; еврейки и другія женщины вперемежку съ солдатами арміи шарили по подваламъ, отыскивая разныя спрятанныя вещи, уцѣлѣвшія отъ пожара. Кромѣ вина и сахару, котораго находили въ изобиліи, онѣ нагружались шалями, кашемирами, великолѣпнѣйшими сибирскими мѣхами, матеріями, затканными серебромъ и золотомъ, а другія тащили серебряныя блюда и разныя драгоцѣнности. Зачастую жиды съ ихъ женами и дочерьми входили въ сдѣлки съ нашими солдатами, вымѣнивая у нихъ разные предметы, которые другіе солдаты арміи у нихъ тотчасъ же опять отнимали.
Въ тотъ день вечеромъ подожгли русскую церковь, лежавшую насупротивъ нашей квартиры и прилегавшую къ дворцу, гдѣ помѣстился маршалъ Мортье. Несмотря на помощь, оказанную нашими солдатами, не удалось потушить огня. Храмъ, уцѣлѣвшій и нетронутый до тѣхъ поръ, въ короткое время превратился въ груду пепла. Случай этотъ былъ тѣмъ болѣе прискорбенъ, что много несчастныхъ пріютились тамъ вмѣстѣ со скудными, оставшимися у нихъ пожитками и за послѣдніе дни тамъ даже совершалось богослуженіе.
14-го (26-го) числа я былъ дежурнымъ при экипажахъ императора, помѣщенныхъ въ сараяхъ, находящихся на одной изъ окраинъ города, напротивъ большой казармы, уцѣлѣвшей отъ огня, и гдѣ расквартирована была часть перваго корпуса арміи. Чтобы добраться до своего поста, мнѣ надо было пройти болѣе мили черезъ погорѣлую мѣстность, лежавшую на лѣвомъ берегу Москвы-рѣки, гдѣ лишь кое-гдѣ торчали колокольни церквей; остальное все было обращено въ пепелъ. На правомъ берегу еще виднѣлось нѣсколько красивыхъ уединенныхъ дачъ; часть ихъ также сгорѣла.
Возлѣ того мѣста, гдѣ я расположилъ свой постъ, находился одинъ домъ, уцѣлѣвшій отъ пожара. Изъ любопытства я пошелъ посмотрѣть его. Случайно я встрѣтилъ тамъ человѣка, прекрасно говорившаго по-французски; онъ объяснилъ мнѣ, что онъ изъ Страсбурга и что на бѣду свою попалъ въ Москву за нѣсколько дней до нашего прибытія. Оказывается, онъ занимался торговлей шампанскимъ и рейнскимъ виномъ и въ силу несчастныхъ обстоятельствъ потерпѣлъ милліонные убытки, отчасти потому, что ему задолжали, частью же вслѣдствіе сгорѣвшаго товара, а также и благодаря тому, что мы выпили много вина и пьемъ его ежедневно. У него не осталось ни куска хлѣба. Я предложилъ ему прійти ко мнѣ поѣсть рисоваго супа и онъ принялъ мое приглашеніе съ благодарностью.
Въ ожиданіи мира, который считали близкимъ, императоръ приказывалъ принимать мѣры къ устройству нашей жизни въ Москвѣ, какъ будто мы собирались зимовать тамъ. Начали съ госпиталей для раненыхъ арміи; съ русскими ранеными обходились наравнѣ съ нашими.
Позаботились также о томъ, чтобы по возможности сосредоточить въ одинъ центръ всѣ предметы продовольствія, разсѣянные въ различныхъ частяхъ города. Нѣсколько храмовъ, уцѣлѣвшихъ отъ пожара, были открыты и въ нихъ начали совершать богослуженіе. Неподалеку отъ нашей квартиры, въ той же улицѣ находилась церковь для католиковъ, и въ ней служилъ священникъ изъ французскихъ эмигрантовъ. Церковь была во имя св. Людовика. Удалось даже возобновить театръ и меня увѣряли, что тамъ давались представленія французскими и итальянскими актерами. Играли тамъ или нѣтъ, въ этомъ я не увѣренъ, но знаю, что актерамъ было уплачено жалованье за шесть мѣсяцевъ, нарочно, чтобы убѣдить русскихъ, что мы расположились провести зиму въ Москвѣ.
15-го(27-го) числа, вернувшись съ караула при экипажахъ, я былъ пріятно удивленъ, заставъ двухъ моихъ земляковъ, которые пришли провѣдать меня. То были Фламанъ, родомъ изъ Перувельца, служившій въ драгунахъ гвардіи, и Меле, драгунъ того же полка; послѣдній былъ родомъ изъ Конде. Они попали удачно, потому что въ этотъ день мы были расположены повеселиться. И вотъ мы пригласили драгуновъ отобѣдать и провести съ нами вечеръ.
Предпринимая различныя экспедиціи для мародерства, наши солдаты приносили съ собой много костюмовъ, мужскихъ и женскихъ, принадлежавшихъ разнымъ національностямъ, даже французскіе костюмы въ стилѣ Людовика XVI—всѣ эти одежды отличались необыкновенной роскошью. Вечеромъ, пообѣдавъ, мы предложили задать балъ и для этого всѣмъ намъ одѣться въ костюмы, имѣвшіеся въ нашемъ распоряженіи. Я забылъ разсказать, что тотчасъ по приходѣ Фламанъ сообщилъ намъ грустную новость. Онъ разсказалъ о несчастіи, постигшемъ храбраго полковника Мартода, командира драгунскаго полка, гдѣ служили Фламанъ и Меле. Отправившись на развѣдки, 13-го (25-го) сентября въ окрестности Москвы съ двумя-стами драгуновъ, они попали въ засаду; на нихъ напали три тысячи непріятеля съ кавалеріей и артиллеріей. Въ стычкѣ полковникъ Мартодъ былъ смертельно раненъ, такъ же какъ еще одинъ капитанъ и одинъ майоръ и всѣ были захвачены въ плѣнъ послѣ отчаяннаго сопротивленія. На другой день полковникъ велѣлъ потребовать свои вещи, а еще день спустя мы узнали о его смерти.
Возвращаюсь къ нашему балу: это былъ настоящій карнавалъ—всѣ мы были переодѣты.
Начали съ того, что переодѣли нашихъ русскихъ женщинъ во французскихъ дамъ, т.-е. въ маркизъ, а такъ какъ онѣ не умѣли взяться за дѣло, то Фламану и мнѣ было поручено руководить ихъ туалетомъ. Наши два русскихъ портныхъ нарядились въ китайцевъ; я переодѣлся въ костюмъ русскаго боярина, Фламанъ превратился въ маркиза; словомъ, всѣ очутились въ разныхъ костюмахъ; даже наша маркитантка, тетка Дюбуа, зашедшая къ намъ въ эту минуту, нарядилась въ богатый національный костюмъ русской боярыни. У насъ не было париковъ для нашихъ маркизъ, и цирюльникъ роты причесалъ ихъ. Вмѣсто помады онъ намазалъ имъ волосы саломъ, а вмѣсто пудры—насыпалъ муки; словомъ, прифрантили ихъ, какъ нельзя лучше. Когда все было готово, начались танцы. Я забылъ сказать, что все это время мы пили вволю пуншъ, который заботливо приготовлялъ намъ старый драгунъ Меле, и наши маркизы, такъ же какъ и маркитантка, хотя прекрасно выносили спиртные напитки, но порядкомъ-таки захмелѣли благодаря большимъ стаканамъ пунша, который онѣ то и дѣло потягивали съ наслажденіемъ.
По части музыки у насъ была флейта фельдфебеля; ей въ тактъ акомпанировалъ барабанщикъ роты. Но только-что заиграла музыка и тетка Дюбуа пустилась выдѣлывать па визави съ фурьеромъ роты, какъ наши маркизы, которымъ, вѣроятно, пришлась по вкусу наша дикая музыка, принялись скакать, какъ ошалѣлыя: вправо, влѣво, махая руками, дрыгая ногами, то и дѣло шлепаясь на полъ и опять вскакивая. Точно бѣсъ въ нихъ вселился. Насъ бы это не удивило, будь онѣ одѣты въ простое русское платье, но видѣть французскихъ маркизъ, обыкновенно такихъ чопорныхъ, скачущими какъ полоумныя—такое зрѣлище заставляло насъ покатываться со смѣху, такъ-что музыкантъ не въ силахъ былъ продолжать играть на флейтѣ; но барабанъ подоспѣвалъ ему на помощь, жарилъ во всю. Наши маркизы еще пуще запрыгали, пока не повалились, какъ снопы, отъ усталости. Мы подняли ихъ, аплодировали имъ, и снова принялись пить и плясать до четырехъ часовъ утра.
Тетка Дюбуа, какъ истая маркитантка, знавшая цѣну богатой одеждѣ, надѣтой на ней — она была изъ золотой и серебряной парчи — ушла не сказавшись. На улицѣ сержантъ полицейской стражи, увидавъ въ такой ранній часъ чужую даму и принявъ ее за добычу, подошелъ и хотѣлъ схватить ее, чтобы увести къ себѣ. Но тетка Дюбуа, женщина замужняя, да и вдобавокъ хватившая пуншу, отвѣсила ему такую здоровенную пощечину, что онъ свалился на-земь. На его крики: «A la garde!» караульные схватились за оружіе, а такъ какъ мы еще не успѣли улечься, то отправились ей на выручку. Но сержантъ такъ расходился, что намъ стоило большого труда убѣдить его, что онъ напрасно задиралъ такую женщину, какъ тетка Дюбуа.
10-е (28-е) и 17-е (29-е) были опять посвящены заготовкѣ продовольствія; для этого мы предпринимали рекогносцировки днемъ, а ночью, чтобы не встрѣчать конкурренціи, отправлялись за тѣмъ добромъ, какое раньше намѣтили.
18-го (3 0-го) сентября у насъ происходилъ инспекторскій смотръ на улицѣ, противъ нашихъ квартиръ. По окончаніи смотра, полковнику вздумалось показать инспектору помѣщенія полка. Когда дошла очередь до нашей роты, полковникъ приказалъ сопровождать себя капитану, дежурнымъ офицеру и сержанту; майоръ Рустанъ, знавшій квартиры, шелъ впереди и отворялъ комнаты, гдѣ помѣщалась рота. Почти все осмотрѣвъ, полковникъ спросилъ: «А унтеръ-офицеры, хорошо имъ?»—«Отлично», отвѣчаетъ майоръ Рустанъ и принимается отворять двери въ наши комнаты. Къ несчастью, мы не вынули ключа изъ дверей въ каморку, гдѣ жили наши Дульцинеи—каморку, которую мы всегда выдавали за шкафъ. Майоръ отворяетъ дверь и видитъ нашихъ пташекъ. Не говоря ни слова, онъ запираетъ дверь и кладетъ ключъ въ карманъ.
Выйдя на улицу и увидавъ меня издали, онъ показалъ мнѣ ключъ и, смѣясь, подошелъ ко мнѣ:—«Ага! сказалъ онъ—у васъ водится дичь въ клѣткѣ, а вы, какъ эгоисты, и не думаете дѣлиться съ друзьями? Откуда вы раздобыли этихъ бабъ? Женщинъ что-то нигдѣ не видать!» Тогда я разсказалъ, какъ и гдѣ я ихъ нашелъ, и что онѣ служатъ намъ для стирки нашего бѣлья. «Въ такомъ случаѣ, обратился онъ къ фельдфебелю и ко мнѣ—вы будете такъ любезны одолжить ихъ намъ на нѣсколько дней, чтобы выстирать наше бѣлье, которое очень загрязнилось; надѣюсь, что вы, какъ добрые товарищи, не откажите намъ». Въ тотъ же вечеръ онъ увелъ ихъ; по всей вѣроятности, онѣ перестирали все офицерское бѣлье, потому что вернулись только черезъ недѣлю.
19-го сентября (1-го октября) сильный отрядъ полка былъ командированъ для фуражировки въ нѣсколькихъ лье отъ Москвы, въ одинъ большой замокъ, выстроенный изъ дерева. Но поживиться тамъ было нечѣмъ. Возъ сѣна—вотъ и вся наша добыча. На возвратномъ пути мы встрѣтили русскую кавалерію, гарцовавшую вокругъ насъ, не осмѣливаясь, однако, серьезно нападать. Правда, мы шли такимъ образомъ, что они могли видѣть, что преимущество окажется не на ихъ сторонѣ,—хотя они были несравненно многочисленнѣе насъ, но мы уже выбили изъ строя нѣсколькихъ ихъ всадниковъ. Они отстали отъ насъ только на разстояніи ¼ лье отъ Москвы.
20-го сентября (2-го октября) мы узнали, что императоръ отдалъ приказаніе вооружить Кремль; тридцать пушекъ и гаубицъ разнаго калибра предполагалось установить на всѣхъ башняхъ стѣны, образующей ограду Кремля.
21-го сентября (3-го октября) рабочія команды изъ каждаго полка гвардіи были отряжены копать землю и переносить матеріалъ, получившійся отъ старыхъ стѣнъ, которыя саперы сносили вокругъ Кремля, и фундаментовъ, взрываемыхъ порохомъ.
22-го сентября (4-го октября) я въ свою очередь сопровождалъ рабочую команду нашей роты. На другое утро одинъ инженерный полковникъ былъ убитъ рядомъ со мной кирпичемъ, упавшимъ ему на голову при взрывѣ. Въ тотъ же день я видѣлъ около одной церкви нѣсколько труповъ съ руками и ногами, объѣденными, вѣроятно, волками и собаками; собаки бродили по городу цѣлыми стаями.
Въ дни, свободные отъ дежурства, мы пили, курили, занимались веселыми разговорами, бесѣдовали о Франціи, о томъ разстояніи, которое насъ отъ нея отдѣляетъ, и о возможности удалиться еще больше. Вечеромъ мы допускали въ свою компанію нашихъ двухъ московскихъ женщинъ, или, вѣрнѣе, нашихъ маркизъ—со времени бала у нихъ не было другой клички, и онѣ всѣстѣ съ нами распивали пуншъ съ ямайскимъ ромомъ.
Остальное время нашего пребыванія въ городѣ прошло въ смотрахъ и парадахъ, до тѣхъ поръ, пока гонецъ не доложилъ императору, въ ту минуту, когда онъ производилъ смотръ нѣсколькимъ полкамъ, что русскіе нарушили перемиріе и атаковали врасплохъ кавалерію Мюрата.
По окончаніи смотра былъ отданъ приказъ къ выступленію; въ одну минуту вся армія пришла въ движеніе, но часть полка только вечеромъ узнала о распоряженіи готовиться къ походу на другой же день.
