Поэзия (Карамзин)

Поэзия
автор Николай Михайлович Карамзин (1766—1826)

Источник: Карамзин Н.М. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1966. С. 58–63. (Библиотека поэта; Второе издание).

Поэзия^{[комм. 1]}

Die Lieder der göttlichen Harfenspieler
schallen mit Macht, wie beseelend.Klopsto<c>k^{[комм. 2]}

(сочинена в 1787 г.)
Едва был создан мир огромный, велелепный,
Явился человек, прекраснейшая тварь,
Предмет любви творца, любовию рожденный;
Явился — весь сей мир приветствует его,
В восторге и любви, единою улыбкой.
Узрев собор красот и чувствуя себя,
Сей гордый мира царь почувствовал и бога^{[комм. 3]},

Причину бытия — толь живо ощутил
Величие творца, его премудрость, благость,
Что сердце у него в гимн нежный излилось,
Стремясь лететь к отцу... Поэзия святая!
Се ты в устах его, в источнике своем,
В высокой простоте! Поэзия святая!
Благословляю я рождение твое!

Когда ты, человек, в невинности сердечной,
Как роза цвел в раю, Поэзия тебе
Утехою была. Ты пел свое блаженство,
Ты пел творца его. Сам бог тебе внимал,
Внимал, благословлял твои святые гимны:
Гармония была душою гимнов сих —
И часто ангелы в небесных мелодиях,
На лирах золотых, хвалили песнь твою.

Ты пал, о человек! Поэзия упала^{[комм. 4]};
Но дщерь небес еще сияла лепотой,
Когда несчастный, вдруг раскаяся в грехе,
Молитвы воспевал — сидя на бережку
Журчащего ручья и слезы проливая,
В унынии, в тоске тебя воспоминал,
Тебя, эдемский сад! Почасту мудрый старец,
Среди сынов своих, внимающих ему,
Согласно, важно пел таинственные песни

И юных научал преданиям отцов.
Бывало иногда, что ангел ниспускался
На землю, как эфир, и смертных наставлял
В Поэзии святой, небесною рукою
Настроив лиры им —

Живее чувства выражались,
Звучнее песни раздавались,
Быстрее мчалися к творцу.

Столетия текли и в вечность погружались —
Поэзия всегда отрадою была
Невинных, чистых душ. Число их уменьшалось;
Но гимн царю царей вовек не умолкал —
И в самый страшный день, когда пылало небо
И бурные моря кипели на земли,
Среди пучин и бездн, с невиннейшим семейством
(Когда погибло всё) Поэзия спаслась.^{[комм. 5]}
Святый язык небес нередко унижался,
И смертные, забыв великого отца,
Хвалили вещество, бездушные планеты!
Но был избранный род, который в чистоте
Поэзию хранил и ею просвещался.
Так славный, мудрый бард^{[комм. 6]}, древнейший из певцов,
Со всею красотой священной сей науки
Воспел, как мир истек из воли божества.
Так оный муж святый, в грядущее проникший^{[комм. 7]},
Пел миру часть его. Так царственный поэт,
Родившись пастухом^{[комм. 8]}, но в духе просвещенный,
Играл хвалы творцу и песнию своей
Народы восхищал. Так в храме Соломона
Гремела богу песнь!^{[комм. 9]}

Во всех, во всех странах Поэзия святая
Наставницей людей, их счастием была;
Везде она сердца любовью согревала.
Мудрец, Натуру знав, познав ее творца
И слыша глас его и в громах и в зефирах,
В лесах и на водах, на арфе подражал
Аккордам божества, и глас сего поэта
Всегда был божий глас!

Орфей, фракийский муж, которого вся древность
Едва не богом чтит, Поэзией смягчил
Сердца лесных людей, воздвигнул богу храмы
И диких научил всесильному служить.
Он пел им красоту Натуры, мирозданья;
Он пел им тот закон, который в естестве
Разумным оком зрим; он пел им человека,
Достоинство его и важный сан; он пел,

И звери дикие сбегались,
И птицы стаями слетались
Внимать гармонии его;
И реки с шумом устремлялись,
И ветры быстро обращались
Туда, где мчался глас его.

Омир^{[комм. 10]} в стихах своих описывал героев —
И пылкий юный грек, вникая в песнь его,
В восторге восклицал: я буду Ахиллесом!
Я кровь свою пролью, за Грецию умру!
Дивиться ли теперь геройству Александра?
Омира он читал, Омира он любил. —
Софокл и Эврипид учили на театре,
Как душу возвышать и полубогом быть.
Бион и Теокрит^{[комм. 11]} и Мосхос^{[комм. 12]} воспевали
Приятность сельских сцен, и слушатели их
Пленялись красотой Природы без искусства,
Приятностью села. Когда Омир поет,
Всяк воин, всяк герой; внимая Теокриту,
Оружие кладут — герой теперь пастух!
Поэзии сердца, все чувства — всё подвластно.

Как Сириус блестит светлее прочих звезд,
Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский^{[комм. 13]}
Сиял в тебе, о Рим! среди твоих певцов.
Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира;^{[комм. 14]}
Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит^{[комм. 15]}
Еще не умирал или воскрес в сем барде.
Овидий воспевал начало всех вещей^{[комм. 16]},
Златый блаженный век, серебряный и медный,
Железный, наконец, несчастный, страшный век,
Когда гиганты, род надменный и безумный,
Собрав громады гор, хотели вознестись
К престолу божества; но тот, кто громом правит,
Погреб их в сих горах.^[1]

Британия есть мать поэтов величайших.
Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын^{[комм. 17]},
Оплакивал друзей, героев, в битве падших,
И тени их к себе из гроба вызывал.
Как шум морских валов, носяся по пустыням
Далеко от брегов, уныние в сердцах
Внимающих родит, — так песни Оссиана,
Нежнейшую тоску вливая в томный дух,
Настраивают нас к печальным представленьям;
Но скорбь сия мила и сладостна душе.
Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!
Шекспир, Натуры друг!^{[комм. 18]} Кто лучше твоего
Познал сердца людей? Чья кисть с таким искусством
Живописала их? Во глубине души
Нашел ты ключ ко всем великим тайнам рока
И светом своего бессмертного ума,
Как солнцем, озарил пути ночные в жизни!
«Все башни, коих верх^{[комм. 19]} скрывается от глаз
В тумане облаков; огромные чертоги
И всякий гордый храм исчезнут, как мечта, -
В течение веков и места их не сыщем», —
Но ты, великий муж, пребудешь незабвен!^[2]

Мильтон, высокий дух, в гремящих страшных песнях^{[комм. 20]}
Описывает нам бунт, гибель Сатаны;
Он душу веселит, когда поет Адама,
Живущего в раю; но голос ниспустив,
Вдруг слезы из очей ручьями извлекает,
Когда поет его, подпадшего греху.

О Йонг^{[комм. 21]}, несчастных друг, несчастных утешитель!
Ты бальзам в сердце льешь, сушишь источник слез,
И, с смертию дружа, дружишь ты нас и с жизнью!

Природу возлюбив, Природу рассмотрев
И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,
Нам Томсон^{[комм. 22]} возгласил Природы красоту,
Приятности времен. Натуры сын любезный,
О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!
Ты выучил меня Природой наслаждаться
И в мрачности лесов хвалить творца ее!

Альпийский Теокрит^{[комм. 23]}, сладчайший песнопевец!
Еще друзья твои в печали слезы льют —
Еще зеленый мох не виден на могиле,
Скрывающей твой прах! В восторге пел ты нам
Невинность, простоту, пастушеские нравы
И нежные сердца свирелью восхищал.
Сию слезу мою, текущую толь быстро,
Я в жертву приношу тебе, Астреин друг!
Сердечную слезу, и вздох, и песнь поэта,
Любившего тебя, прими, благослови,
О дух, блаженный дух, здесь в Геснере блиставший!^[3]

Несяся на крылах превыспренних орлов,
Которые певцов божественныя славы
Мчат в вышние миры, да тему почерпнут
Для гимна своего, певец избранный Клопшток
Вознесся выше всех, и там, на небесах,
Был тайнам научен, и той великой тайне,
Как бог стал человек. Потом воспел он нам
Начало и конец Мессииных страданий^{[комм. 24]},
Спасение людей. Он богом вдохновен —
Кто сердцем всем еще привязан к плоти, к миру,
Того язык немей, и песней толь святых
Не оскверняй хвалой; но вы, святые мужи,
В которых уже глас земных страстей умолк,
В которых мрака нет! вы чувствуете цену
Того, что Клопшток пел, и можете одни,
Во глубине сердец, хвалить сего поэта!
Так старец, отходя в блаженнейшую жизнь,
В восторге произнес: о Клопшток несравненный!^[4]
Еще великий муж собою красит мир —
Еще великий дух земли сей не оставил.
Но нет! он в небесах уже давно живет —
Здесь тень мы зрим сего священного поэта.
О россы! век грядет, в который и у вас
Поэзия начнет сиять, как солнце в полдень.
Исчезла нощи мгла — уже Авроры свет
В **** блестит, и скоро все народы
На север притекут светильник возжигать,
Как в баснях Прометей тек к огненному Фебу,
Чтоб хладный, темный мир согреть и осветить.

Доколе мир стоит, доколе человеки
Жить будут на земле, дотоле дщерь небес,
Поэзия, для душ чистейших благом будет.
Доколе я дышу, дотоле буду петь,
Поэзию хвалить и ею утешаться.
Когда ж умру, засну и снова пробужусь, —

Тогда, в восторгах погружаясь,
И вечно, вечно наслаждаясь,
Я буду гимны петь творцу,
Тебе, мой бог, господь всесильный,
Тебе, любви источник дивный,
Узрев там всё лицем к лицу!

1787

---

Примечания

1. Сочинитель говорит только о тех поэтах, которые наиболеетрогали и занимали его душу в то время, как сия пиеса была сочиняема.
2. Сам Шекспир сказал:

   The cloud cap'd towers, the gorgeous palaces,
   The solemn temples, the great globe itselfe,
   Yea, all which it inherits, shall dissolve,
   And, like the baseless fabric of a vision,
   Leave not a wreck behind.

   Какая священная меланхолия вдохнула в него сии стихи?

3. Сии стихи прибавлены после.
4. Я читал об этом в одном немецком журнале.

Примечания издателя

1. «Детское чтение», 1789, ч. 17, с. 200 (отрывок); «Московский журнал», 1792, ч. 7. Печ. по «Московскому журналу», 1803, ч. 7, с. 263. В собр. соч. не включалось. Исключение этого программного стихотворения из собраний сочинений, видимо, обусловлено резкостью его историко-литературной позиции, в частности недвусмысленно отрицательным отношением ко всей предшествующей русской поэзии. Помета: «сочинена в 1787 г.» могла иметь тактический характер: она противоречит многим местам стихотворения, явно перекликающимся с «Письмами русского путешественника». Сам Карамзин, желая сгладить противоречие между датой и содержанием, снабдил одно из мест стихотворения примечанием: «Сии стихи прибавлены после». Все же отвергнуть безоговорочно прямое указание Карамзина на дату создания не представляется возможным. Видимо, наиболее обоснованной будет дата 1787–1791, поскольку можно предположить, что имелся ранний вариант стихотворения, обработанный поэтом после возвращения из-за границы в 1791 г.
2. Песни божественных арфистов звучат как одухотворенные. Клопшток. — Ред.
3. Чувствуя себя, Сей гордый мира царь почувствовал и бога и т. д. Карамзин излагает популярные в философии конца XVIII в. сенсуалистические представления о связи бытия и ощущения. Кондильяк, внимательным читателем которого был Карамзин, доказывал, что оживленная статуя получает чувство своего «я», жизни, только будучи наделена ощущениями. Аналогичные мысли развивал Лафатер в письме Карамзину: «Чувство бытия, сознание своего «я», душа существует только чрез посредство предметов, которые вне нас, и явлений, как будто прикасающихся к нам» («Переписка Карамзина с Лафатером», СПб., 1893, с. 22–24) <См. публикацию в составе «Писем русского путешественника», ЛП. — В.Л.>. Подобные же идеи развивал и А. М. Кутузов
4. Ты пал, о человек! Поэзия упала и т. д. Представление о высшей мудрости, которой обладал человек до грехопадения и приближение к которой — вся цель последующего знания, заимствовано Карамзиным у масонов, однако с существенным отличием, сближающим Карамзина с будущим поколением романтиков: вместо идеи небесного происхождения мудрости — здесь мысль о божественной природе поэзии.
5. С невиннейшим семейством (Когда погибло всё) Поэзия спаслась. Имеется в виду библейская легенда о спасении Ноя во время всемирного потопа.
6. Так славный, мудрый бард и т. д. — пророк Моисей, которому приписывалось авторство «Пятикнижия», включающего и рассказ о творении мира (книга Бытия).
7. Так оный муж святый, в грядущее проникший — автор библейской книги «Екклезиаст».
8. Так царственный поэт, Родившись пастухом — библейский царь и пророк Давид.
9. В храме Соломона Гремела богу песнь! В 1786–1787 гг. Карамзин задумал и, видимо, начал сочинение о Соломоне по-немецки. С «твоей пиэсой о Соломоне не осмеливайся показываться в публику», — писал ему А. А. Петров. (Письма А. А. Петрова к Карамзину неоднократно печатались в отрывках или по дефектным копиям. Здесь и далее цитируем по подлинникам в архиве ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, Тургеневский архив.) <См. публикацию в составе «Писем русского путешественника», ЛП. — В.Л.>
10. Омир — Гомер.
11. Бион, Теокрит (Феокрит),
12. Мосхос (Мосх) — древнегреческие поэты-идиллики (IV—III в. до н. э.).
13. Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский — римский поэт Вергилий (I в. до н. э.) был родом из Мантуи.
14. Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира. Имеется в виду «Энеида».
15. Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит и т. д. Речь идет о «Георгиках» и «Буколиках» Вергилия.
16. Овидий воспевал начало всех вещей. Овидий (I в. до н. э.) — римский поэт. Имеется в виду его поэма |«Метаморфозы».
17. Фингалов мрачный сын — Оссиан, полулегендарный бард (III в. н. э.). В середине XVIII в. шотландский литератор Д. Макферсон издал «Сочинения Оссиана, сына Фингала», быстро завоевавшие общеевропейскую известность. Н. М. Карамзин был в эти годы страстным поклонником поэзии Оссиана. В предисловии к переводу из Оссиана он писал: «В чем состоит достоинство Оссиановых песней? ... Глубокая меланхолия, иногда нежная, но всегда трогательная, разлиянная во всех его творениях, приводит читателя в некоторое уныние; но душа наша любит предаваться унынию сего рода...» («Московский журнал», 1791, ч. 2, с. 117).
18. Шекспир, Натуры друг! Интерес к Шекспиру проявился у Карамзина очень рано, свидетельствуя о самостоятельности его вкусов уже в середине 1780-х годов, т. к. в литературном окружении писателя (у А. М. Кутузова) гораздо ярче обнаруживался интерес к Мильтону и Юнгу. В письмах А. А. Петрова к Карамзину имя Шекспира встречается постоянно. 20 мая 1787 г. он иронически пишет, что «обе типографии (Новикова и Типографической компании. — примичание Ю. Лотмана) заняты печатанием Российского Шакеспира». На самом деле Карамзин в это время еще только собирался приступить к переводу, и книга вышла из печати в этом же году, но позже (Юлий Цезарь, Трагедия Виллиама Шекспира, М., 1787). По письмам Петрова можно судить и о направлении карамзинского интереса к Шекспиру. А. А. Петров писал Карамзину в 1785 г.: «Ты пишешь о переводах, о собственных сочинениях, о Шакеспире, о трагических характерах, о несправедливой Волтеровой критике» (ИРЛИ). В рецензии 1791 г. на постановку «Сида» (подражание трагедии Корнеля) в Московском театре Карамзин писал: «Французские трагедии можно уподобить хорошему регулярному саду, где много прекрасных аллей, прекрасной зелени, прекрасных цветников, прекрасных беседок; с приятностью ходим мы по сему саду и хвалим его; только всё чего-то ищем и не находим, и душа наша холодною остается; выходим и всё забываем. Напротив того, Шекспировы произведения уподоблю я произведениям Натуры, которые прельщают нас в самой своей нерегулярности; которые с неописанною силою действуют на душу нашу и оставляют в ней незагладимое впечатление» («Московский журнал», 1791, ч. 3, с. 95). В «Письмах русского путешественника» Карамзин, подробно характеризуя творчество Шекспира, поставил его выше всех английских поэтов: «У англичан один Шекспир!»
19. Все башни, коих верх и т. д. — цитата из «Бури» Шекспира. В «Письмах русского путешественника» Карамзин дал другой перевод:

    Колоссы гордые, веков произведенье,
    И храмы славные, и самый шар земной,
    Со всем, что есть на нем, исчезнет как творенье
    Воздушныя мечты, развалин за собой
    В пространствах не оставив!

    То, что Карамзин включил в текст стихи Шекспира, на которые он обратил внимание в бытность в Лондоне, заставляет предположить, что стихотворение, по крайней мере, дорабатывалось в 1791 г.

20. Мильтон ... в гремящих страшных песнях. Имеется в виду «Потерянный и возвращенный рай», очень высоко ценимый в кружке Новикова — Кутузова.
21. Йонг — Юнг (1684–1765), поэт английского предромантизма.
22. Томсон (1700–1748) — английский поэт, автор поэмы «Времена года».
23. Альпийский Теокрит — Геснер (1730–1780), швейцарский писатель, автор поэм «Идиллия», «Смерть Авеля». Высоко ценился в московском масонском кружке. Имя его многократно упоминается в сочинениях Карамзина.
24. Начало и конец Мессииных страданий. Имеется в виду поэма Клопштока «Мессиада».