Герасим (в мире Георгий Иванович) Добросердов, епископ Астраханский; сын причетника, родился 26 октября 1809 г. в селе Бельске Балаганского округа Иркутской губернии. Он окончил курс местной семинарии, где от ректора получил свою фамилию за то, что не выдал прибившего его товарища, и потом был учителем Иркутского духовного училища, а 12 апреля 1836 г. был рукоположен во священника к Иркутской Преображенской церкви. После смерти троих детей и жены († 3 января 1841 г.) Добросердов, поручив родственникам единственного оставшегося в живых сына, поступил в С.‑Петербургскую Духовную Академию. Постриженный в монашество 1 марта 1845 г. с именем Герасима, он в том же году окончил курс вторым магистром. Прослужив год учителем Тверской семинарии, он 21 августа 1846 г. получил назначение на должность инспектора новой Кавказской (Ставропольской) семинарии с возведением с сан игумена. В 1849 г. Герасим был назначен ректором Кавказской семинарии с возведением в сан архимандрита, в 1850 г. — ректором Симбирской, в 1855 г. — Харьковской и в 1860 г. — Калужской. В Калуге губернатор Арцимович с Герасимом безуспешно пытались обратить Шамиля в христианство. 26 января 1863 г. Герасим был назначен епископом Старорусским, викарием Новгородской епархии и рукоположен 10 марта. 13 января 1864 г. он был назначен викарием С.‑Петербургским с титулом сначала Ревельского, а с 1865 г. Ладожского. 26 января 1866 г. Герасим получил самостоятельную кафедру в Самаре, а 8 декабря 1877 г. был переведен в Астрахань, где и умер 24 июня 1880 г. Он был погребен в Астраханском кафедральном соборе. На низших степенях иерархии Герасим считался «дельным человеком и отличным ректором»; впрочем, такой даровитый, хотя и не церковно-настроенный воспитанник Калужской семинарии, как проф. А. И. Чупров, («Вестник Европы», 1912 г., № 6), в высшей степени резко отзывается о личности Герасима и об его «адской феруле». В Самаре, где протекла почти вся его архиерейская деятельность, он устроил епархиальное женское училище, учредил воскресные школы при семинарии и некоторых церквах, завел воскресные собеседования с сектантами; в Астрахани он основал эмеритальную кассу для духовенства. Но Герасим замечателен не этими обычными архиерейскими предприятиями, а тем, что он был архиереем-монахом в полном смысле этого слова, на высоте епископской кафедры сохранившим вкус к пустынножительству и во второй половине XIX века верившим в возможность осуществления аскетических идеалов древней Фиваиды. Религиозное чувство, доходившее до экзальтации, было сильно в Герасиме с раннего детства. В семинарии он мечтал о пустынном жительстве в пещере и одно время юродствовал, так что был помещен в Дом призрения убогих. Он постоянно ощущал живую связь с сверхчувственным миром, видел непосредственное вмешательство в его жизнь высших сил. В двадцатилетнем возрасте он имел «непреодолимое желание видеть Господа чувственно» и в один майский день 1832 г. он услышал «гул и шум грозы отдаленной, страшные перекаты грома и звуки труб, ясно выражающих слова: се Господь грядет со славою». «В течение жизни моей, — говорил Герасим при наречении его во епископа, — неоднократно уже, хотя и не всегда вразумительно, слышался мне глас Божий». При въезде в С.‑Петербург «в легкой дремоте ему казалось, что Спаситель благословил его»; при поступлении в Академию ему казалось, что «ангелы, парящие над Академией, благословляют его перемещение». Герасим обладал чуткой нравственной организацией, не чуждой в значительной степени сентиментальности. Слог его дневников приближается к слогу если не Карамзина, то, во всяком случае, к слогу старых сентиментальных писателей вроде, например, кн. Шаликова. С тихой грустью он смотрел «на мирный кров своего младенчества, на луг, на котором он, чуждый заботам и печали, любовался бабочками и пас на душистой траве божиих коровок»; с умилением он молился «под куполом неба, при горящей лампаде солнца». К матери он питал самую нежную любовь; после ее смерти отец был «более всего земного любим его сердцем». В браке он видел «соединение двух родственных душ». «Сердце, — писал он о браке, — предчувствует найти в нем родную часть свою, отнятую Тобой, Отец премилосердный, при сотворении». Но и среди радостей тоска щемила сердце только что вступившего в брак Добросердова. «Сердце вещее, — писал он в марте 1836 г., — летающее на крыльях предчувствия. Неужели из этого чертога радостей, в коем я наслаждаюсь блаженством теперь неземным, ты низведешь меня в бездну ужасов и мрака? Зачем ты и в часы веселия и отрады грозишь горестями безотрадными?.. К чему же эти тени черные, эти образы мрачные вьются около меня, как стая вранов кровожадных около трупа?» Смерть близких людей тяжело отзывалась на чувствительном Герасиме. На могиле матери он плакал «горько, неутешно, пять раз отходил и опять возвращался». «Погас светильник моей радости, — писал он после смерти жены, — мой друг ангел кротости улетел на небеса. Спали оковы златые и канули в бездну. Куда я теперь одинокий? Могила друга сделалась теперь алтарем для молитвы и стезей, приводящей к небу». Но несчастия не приводили в отчаяние его верующей души, и он молился, чтобы «удары злополучия выбили зерно чистое из класа души». Герасим высоко ценил всякое подвижничество. С ранней юности его руководителями были старцы-монахи. Не только архимандрит Макарий Глухарев, Моисей Оптинский или Киевский схимонах Парфений, но и разные «блаженные» Андрей Ильич или Антоний Алексеевич возбуждали в нем уважение, граничившее с восхищением; он всласть беседовал с ними, переписывался, посвящал им некрологи и надгробные слова. Имевший «благолепный вид строгого подвижника, взиравший всегда в землю», Герасим производил впечатление человека, «мудрствующего горняя, не земная», и особенно привлекал к себе сердца благочестивых и чувствительных женщин. Не только монашествующие «агницы Христовы», но и «многие мирские знатные и незнатные боголюбивые жены прибегали к нему за словом жизни». И действительно, трудно было найти лучшего духовного руководителя для мистически настроенных женских натур, чем Герасим. На наивные и боязливые вопросы этих «великих» и «окаянных грешниц» он отвечал серьезно и просто, умел «наставить, утешить, пожурить, вразумить, успокоить». «С отверстым, исполненным участия сердцем» он шел навстречу немощам своих духовных дочерей, и это делало его незаменимым духовником для монахинь. «В первый раз в жизни, — писала одна монахиня о первой исповеди Герасима, — исповедались мы, можно сказать, чистосердечно и с великим умилением. Богоносный авва наш сострадал нам вполне и, святоотечески оплакивая грехи наши, показывал сердечные язвы во всем омерзительном виде». Сам видавший видения и слыхавший гласы, Герасим вполне понимал своих духовных дочерей, видел вместе с ними «действие вражие» там, где другой увидел бы лишь бред расстроенного воображения, умел разобраться и помочь им в мучивших их «искушениях» и «страхованиях». Чудилось, например, монахине, что кто-то у нее в келье хохочет, говорит «полно ханжить» или хочет схватить ее, Герасим тотчас указывал испытанные средства для борьбы с «врагом». Ссылаясь на пример «хорошо известного ему человека», т. е., конечно, на свой собственный, он советовал, «ощутив присутствие врага, вступить с ним в беседу, вопрошая коварного, чего он хочет и не за подвижника ли почитает» искушаемого, а затем, доказав недостоинство избранной им жертвы, заклинать врага словами: «прочь, скверный, прочь, иди же, отступи». Герасим на основании опыта утверждал, что «такая беседа не по душе приходится нечистому, и он нередко бежит без оглядки». Эта деятельность Герасима, как руководителя «боголюбивых жен», встречала двоякую оценку. Враги его «имя его пронесли, яко зло, и всеми злословиями старались затмить благолепную светлость доброты его и кротости». Благочестивый, чистый сердцем архиерей — схимник Иеремия очень любил Герасима, и они вместе без худых помыслов насаждали женское монашество в новой Кавказской епархии. Но преемнику Иеремии, ограниченному, корыстолюбивому и окруженному родственницами Иоанникию, уже «почему-то не нравилось попечение отца архимандрита о вверенных руководству его инокинях». Симбирский же архиерей Феодотий, человек «с правилами и убеждениями легкими», причинил Герасиму «великие скорби» и публично обзывал его «фарисеем» и другими, по выражению Герасима, «сладчайшими для сердца грехолюбивого именами». Но «боголюбивые жены» прославляли своего «богоносного авву» как святого и чудотворца. Когда он входил в темный алтарь, его поклонницам казалось, что «алтарь освещался какой-то особенной световой материей»; когда он выходил на клирос, им казалось, что «как бы молниеносный свет озарял это место». Отчужденность Герасима от жизни и стремление к мало осуществимому в наше время аскетическому идеалу невыгодно отзывались на его деятельности как епархиального начальника. Из Самары постоянно поступали в Петербург жалобы на духовное начальство, и в синодских сферах составилось убеждение, что Герасим «круто обращается со своим духовенством». «Обличительная записка» одного «окончившего жизнь самозадавлением» Самарского священника вызвала в мае 1877 г. ревизию Самарской епархии и возникли слухи об удалении на покой Герасима. Ревизору — Симбирскому епископу Феоктисту «удалось тяжесть наветов на Преосвященного разложить между членами и секретарем консистории», и Герасим только был удален в другую епархию. Замечательно, что, по отзыву Феоктиста, Герасим «обнаруживал» во время ревизии «твердую уверенность в правильности и безвинности своих действий и распоряжений и относительно увольнения на покой даже не делал намека, напротив, выражал надежду на получение награды». Кончина Герасима подтвердила его благочестивую настроенность: он умер в сознании, произнося свою любимую молитву: «Упование мое — Отец, прибежище мое — Сын, покров мой — Дух Святый».
«Списки Архиереев», 378; Родосский Алексей, «Биографический Словарь студентов первых XXVIII курсов С.‑Петербурской Дух. Академии», 101—102; Благонравов M., «Архиерей Астраханской епархии», 148—161 (с портретом Герасима); Здравомыслов К., «Иерархи Новгородской епархии», 226—228; «Жизнеописание Епископа Герасима, составленное монахиней Евсевией», 1—116; Савва, Архиеп. Тверской, «Хроника моей жизни», 109, 586, 659; «Вопросы монахини Евпраксии и ответ на оные архимандрита, ныне епископа, Герасима»; «Письма к духовной дочери Александре Ефимовне фон Руммель», М., 1883 г. — Письма его печатались в «Душеполезном Чтении» за 1882, 1883, 1887, 1888 и 1889 гг., а «Выдержки из дневника одного вдового священника» в «Астраханских Епарх. Ведомостях» за 1879 и 1880 гг., там же 1880 г., № 9 была помещена его речь при наречении во епископа. Мелкие, специально богословские и духовно-биографические статьи Герасима см. в «Словаре» Родосского.