РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
ПРЕДИСЛОВИЕ
Драма «Ромео и Джульетта» была впервые напечатана в 1597 году. Комментаторы, однако же, предполагают, что драма эта написана была гораздо ранее, именно около 1593 года. Переиздана была она, однако же, не ранее, как через два года после первого выхода в свет — то-есть в 1599 году.
Драма эта есть лучшее из произведений Шекспира в тот второй период его обширной литературной деятельности, о значении которого мы уже говорили в предисловии к «Сну в Иванову Ночь». Все лучшие свойства Шекспирова таланта, насколько они успели выработаться в этот светлый и прекрасный период жизни великого драматурга, нашли себе полнейшее выражение в «Ромео и Джульетте», которая, без сомнения, может быть названа если не лучшею из драм Шекспира, зато уж, конечно, самым пластическим и изящным из всех его произведений. Источником для «Ромео и Джульетты», наравне с большею частью драм того же периода, послужила одна из итальянских новелл, которые под конец XVI века пользовались такою популярностью во всей средней и западной Европе и с которыми Шекспир был так хорошо знаком в переделках на английский язык. Впрочем, критики и комментаторы Шекспира не согласны относительно того, чьею именно новеллою воспользовался он при создании основного сюжета этой привлекательнейшей из своих драм; одни говорят, что он заимствовал его из сборника новелл Луиджи-да-Порто; другие — между ними сам Дунлоп в своей «Истории Вымысла» — утверждают, что он заимствовал важнейшие черты драматического сюжета из 32-ой новеллы Мазуччио, которая действительно представляет много сходного, в подробностях, с разбираемой нами драмой.
Но более всего близка к Шекспировской драме новелла, которую находим в сборнике Банделло, под следующим заглавием: «Смерть двух несчастнейших любовников». Хотя Шекспир воспользовался этою новеллою не прямо, а ознакомился с нею уже не в переделке Артура Брука, изданной им в 1562 году под заглавием «Romeus and Juliet», в которой изложил ту же новеллу на английском языке рифмованным александрийским стихом. Тем не менее, мы приведём здесь большое извлечение из первоначального источника, потому что Брук в нём ничего, кроме внешней формы, не изменил, и самая новелла в том виде, в каком рассказал её Банделло, уже заключает в себе все те драматические элементы, какие встречаем мы в произведении Шекспира.
"В правление фамилии де-ла-Ска̀ла, в Вероне славились своею значительностью и богатствами два старинных веронских дома: Капулетти и Монтекки. Издавна уже непримиримая вражда разделяла оба дома и выражалась беспрестанно на улицах Вероны кровавыми схватками, которые почти всегда оканчивались тем, что несколько человек, с той и с другой стороны, оставались на месте. Бартоломео Ска̀ла, в то время правивший Вероной, после долгих и тщетных усилий, успел, наконец, вынудить враждующие партии к тому, чтобы они, если не хотят мириться, по крайней мере, не вынуждали мирных граждан проливать кровь из-за своей частной вражды. Действительно, на некоторое время вражда обоих домов хоть и не прекратилась, но как-будто затихла.
"Спустя несколько времени, случилось однажды, что Антонио Капулетти, глава всего рода Капулеттов, давал на святках великолепный бал и маскарад, на который, по городскому обычаю, мог явиться всякий, кому бы ни вздумалось, из жителей Вероны. На этот бал собралась большая часть всей городской молодёжи, а в числе других явился и Ромео Монтекки, который, по общему приговору, считался лучшим из всех юношей в Вероне, как по уму, так и по красоте, и по любезности своей.
"Ромео уже целые два года сряду был страстно влюблён в одну веронскую красавицу, за которою, однако же, он совершенно напрасно ухаживал. Ни его постоянные преследования, ни его вздохи, ни его письма — ничто не обращало на него внимания гордой красавицы, которая постоянно выказывала себя совершенно равнодушной в отношении к нему и показывала вид, будто вовсе не примечает его страсти. Это равнодушие и невнимание со стороны любимой женщины до того убивали несчастного Ромео, что он стал худеть, тосковать и наверно бы захирел окончательно, если бы наконец, один из его друзей не доказал ему весьма положительно, что его ухаживанье за женщиною, которая его не любит, не может ни к чему хорошему привести, что тосковать по ней вовсе не стоит, а напротив того, следует употреблять всевозможные усилия, чтобы позабыть о ней вовсе, и для этого необходимо искать всевозможных развлечений. И вот, по совету своего друга, Ромео, стал выезжать в свет и, наконец, явился даже, замаскированный, на бал в дом Капулетти. Пробыв несколько времени на бале, где хоть и не очень были ему рады, однако же, показывали вид, будто его не замечают, Ромео, не участвуя в танцах, сел в угол, снял маску и стал рассматривать всех красавиц, которые проходили во время танцев мимо него и также любовались необыкновенною красотою его открытого лица, немало дивясь тому, что Ромео решился прийти в дом заклятого врага всего рода Монтекки. Вдруг попалось на глаза юноше прелестнейшее женское личико, которое, к удивлению его, было ему вовсе неизвестно. Личико это так ему приглянулось с первого же взгляда, что он не мог от него оторваться: ему казалось, что он никогда и нигде ещё не видывал девушки милее и прекраснее это молодой незнакомки. И чем более следил за нею Ромео глазами, тем более убеждался, что он уже её любит и любит так пламенно, что одна смерть может вырвать у него эту новую страсть из сердца.
"Девица эта, называвшаяся Юлией и понравившаяся Ромео, была дочерью Капулетти, хозяйкою дома и праздника. Она также не знала Ромео, но ей казалось, что он на бале был лучше всех молодых людей, и она также не спускала глаз с Ромео — и их немой разговор им обоим проливал в сердце несказанное блаженство. Когда, в конце бала, Юлия, танцевавшая с Меркуцио, большим остряком и весельчаком, очутилась случайно рядом с Ромео, также принявшим участие в танце, то разговор между ними тотчас же завязался из-за самого ничтожного повода, и они успели друг другу выказать в немногих словах всё, что наполняло их сердца, хотя, по-видимому, в словах их ничего, кроме обыкновенных любезностей, не заключалось.
"По окончании бала, Ромео долго следил за всеми девицами и старался узнать, кто эта прекрасная незнакомка — и как же он был опечален, когда ему сообщили, что она дочь Капулетти! Но он чувствовал, что как ни трудно, как ни опасно казалось ему достижение цели, однако ж, рана в его сердце была уже неизлечима!
"С своей стороны и Юлии очень хотелось узнать имя прекрасного молодого человека, который произвёл на неё столь сильное впечатление, а потому она, подозвав к себе старую женщину, которая уже давно жила в их доме и была в детстве её нянькою, подошла с нею к окну и, указывая поочерёдно то на того, то на другого, спрашивала: «кто этот молодой человек со шпагой в руках? или — вон тот, у которого плащ накинут на правом плече? или этот, который так размахивает руками?» И добрая женщина, которая знала почти всех молодых людей в городе, очень охотно сообщила ей их имена, прибавляя к этим сведениям свои замечания. «А как зовут вон того, что снял маску и несёт её в руках?» спросила, наконец, Юлия. «Его зовут Ромео Монтекки», отвечала её собеседница: «и все считают его красивейшим и лучшим из всех молодых людей в Вероне.»
"И эта весть глубоко опечалила Юлию; но потом ей пришла в голову весьма утешительная мысль: «может быть» — подумала она — «нам предназначила судьба взаимною любовью подавить непримиримую вражду наших родителей?»
"С того вечера Ромео, позабыв о своей прежней любви, жил только мыслью о Юлии, и всё придумывал, как бы ему повидаться с нею наедине и объяснить ей свои чувства.
Каждый раз, как он проходил мимо её окон и она стояла у окошка, они обменивались такими глубоко-любящими взглядами, что Ромео постоянно ощущал непреодолимое желание бродить под окнами дома Капулетти — и бродил под ними день и ночь. Надо ещё заметить, что окна комнаты Юлии выходили в узенькую и пустую улицу, по которой, вообще, и ходили, и ездили очень мало, и против самых тех окон находилась по той улице полуразвалившаяся лачуга. Ромео очень часто останавливался в тени этой лачуги и оттуда смотрел на окно Юлии. И случилось однажды ночью, что, выглянув из своего окошка, она как раз заметила Ромео, который старался укрыться за углом лачуги и оттуда смотрел на неё. И она его спросила, что он делает в таком глухом месте такою позднею порою и как он не боится того, что здесь его заметят и убьют? Ромео отвечал ей на это:
"— Синьора, мне очень хорошо известно, что если бы ваши родные меня здесь встретили в такую позднюю пору, то конечно бы убили; но я стал бы защищаться от них, насколько мне велит долг чести и насколько бы позволили мои слабые силы. Но уж если мне суждено умереть от моей любви, то я желал бы лучше умереть вблизи от вас и на ваших глазах, чем вдалеке. Ваша честь при этом нисколько бы не пострадала, хотя и знаю, что если бы вы меня так любили, как я вас люблю, то могли бы сделать меня счастливейшим из смертных.
"— Что же вам угодно, чтобы я сделала? Спросила Юлия.
"— Я бы желал, чтобы вы меня любили, как я сам вас люблю, и чтобы вы меня впустили в вашу комнату, где бы я свободнее мог излить пред вами всё то, что наполняет мою душу!
"На это Юлия отвечала ему несколько обиженным и взволнованным голосом:
"— Ромео, вы знаете свою любовь, а я свою, и понимаю, что люблю вас даже более, чем прилично моей чести; но я должна сказать вперёд вам, что если вы думаете не о браке, то как мне ни тяжело будет жить без вас, я всё же никогда не соглашусь на то, что может запятнать мою честь; если же вы хотите на мне женится, то я готова идти за вами, куда вам угодно, и вполне вам повиноваться.
"Ромео, вне себя от восторга, отвечал ей, что он на всё, из любви к ней, готов, и она изъявила желание, чтобы их повенчал её духовник, монах Лоренцо, с которым и Ромео был также очень хорошо знаком. Этот монах, принадлежавший к ордену миноритов, был магистром богословия, большим философом и обладал не только значительным искусством и опытностью в делах светских, но и глубокими сведениями в науках, а, между прочим, в химии и магии. Он умел и народу угождать и со всею веронскою знатью был в теснейших связях, так что большая часть её постоянно избирала его своим духовным отцом. С удивительным искусством умел он поддерживать связи с родом Монтекки, и с родом Капулетти и у тех, и у других пользовался большим уважением.
"Когда Ромео — которого отец Лоренцо знал с детства и очень любил — объявил ему о своём намерении женится на Юлии и об её желании венчаться у отца Лоренцо, монах согласился приняться за это дело не только потому, что, вообще, ни в чём не мог отказать Ромео, но и потому также, что чрез посредство этого тайного союза предполагал примирить враждующие роды веронской знати, а через это попасть в особенную милость к герцогу Бартоломео де-ла-Ска̀ла.
За этим рассказ новеллы продолжается совершенно в том же самом порядке, в котором и действие шекспировской драмы, с тою только разницею, что итальянский новеллист, конечно, не всегда так скромен в описании любовных сцен, как Шекспир, и гораздо более последнего вдаётся во множество совершенно ненужных рассуждений, речей и мелочных подробностей, впрочем весьма отчётливо передающих нам картину современной жизни небольшого итальянского города. Свадьба совершается в келье отца Лоренцо, Ромео и Юлия видятся до свадьбы только раз и то через толстую решётку окна; но за то в ночь после свадьбы Ромео, в сопровождении своего верного слуги Пьетро, отправляется к саду Капулетти, перебирается посредством верёвочной лестницы в сад, где уже ожидает его Юлия и её нянька. Таких свиданий описывает Банделло несколько. Затем Ромео нечаянно убивает в уличной схватке родственника Капулетти Теобальда и, подвергнувшись изгнанию, вынужден удалиться в Мантую. Перед отъездом туда он ещё раз видится с Юлией и прощается с ней очень трогательно. Юлия долго не хочет отпустить его одного и упрашивает взять её с собой, переодетую в мужское платье. Тоже самое желание повторяет она несколько раз и отцу Лоренцо, после того как, томясь тоскою по Ромео, спешит с ним свидеться, во что бы то ни стало. Наконец, родные вынуждают её согласиться на брак с графом Парисом — и отец Лоренцо предлагает своё опасное средство, на которое Юлия соглашается. У Банделло превосходно и с большим знанием женского сердца описано самое принятие могущественного средства, при чём Юлии представляется вся картина её погребения и, особенно, те ужасы, которые будут окружать её в старинной родовой гробнице, среди полуистлевших костей и рядом с трупом Теобальдо, который ещё не успел предаться полному тлению. За тем следует у Банделло главная катастрофа: между тем как мнимо умершую Юлию хоронят, отец Лоренцо посылает нарочного к Ромео с подробным и утешительным извещением о том, как ему следует поступать, чтобы поскорее увидеться с любимой супругой; но Ромео узнаёт обо всём прежде времени, верит слухам, которые действительно должны ему казаться правдоподобными, тем более, что их приносит ему его верный Пьетро, растерявшийся не менее, чем и сам Ромео. В неописанном горе и отчаянии, Ромео, отправив вперёд Пьетро для разных предварительных распоряжений, покупает себе яду и едет в Верону с твёрдым намерением лечь в ту же гробницу, в которую положена его дорогая супруга. Переодетый в немецкое платье, он является в Верону, пишет своё завещание, которое передаёт верному Пьетро, а потом отправляется на кладбище, где, при помощи лома, взламывает каменный бок гробницы, ложится рядом с Юлией и, оплакав её в самых трогательных словах, выпивает склянку яду. После того, он отдаёт последние приказания Пьетро, немому и ещё более онемевшему от страха свидетелю этой сцены и в последний раз целует Юлию. Юлия, на которую принятою ею усыпительное уже не действует более, просыпается именно в эту минуту и ещё застаёт Ромео в живых. Ромео успевает ещё объяснить ей, что именно привело его в гробницу и указывает ей на свою смерть, как на последнее доказательство любви к ней. Между тем как он падает замертво, является отец Лоренцо с другим монахом добывать Юлию из гробницы — и застаёт неожиданно ужасную сцену. Ему приходится ещё услышать несколько прощальных слов из уст Ромео, который при нём испускает последнее дыхание. Напрасно отец Лоренцо старается после его смерти утешить Юлию: она прощается со всеми, ложится рядом с Ромео и вскоре также умирает. В эту именно минуту входит в гробницу полицейский дозор, захватывает Пьетро вместе с монахами и вся грустная история любви Ромео и Юлии доходит до герцога Бартоломео де-ла-Ска̀ла, который и велит похоронить несчастных супругов в одной гробнице, не разлучая их и за дверями гроба.
Предание о несчастных супругах ещё продолжает жить и доселе в памяти жителей Вероны; они не только утверждают, что смерть Ромео и Юлии относится к 1303 году, но даже показывают развалины их гробницы, о которой так поэтически упоминает Байрон в одном из своих писем к Томасу Муру.
Из вышеприведённого сокращения новеллы Банделло видно, как нельзя лучше, что именно внесено было в драматический сюжет самим Шекспиром и как были им поняты характеры Ромео и Юлии, довольно бледные в новелле. С первого взгляда, при сравнении новеллы с драмой, почти нельзя заметить того, что прибавлено, изменено Шекспиром, потому что всё, прибавленное и изменённое им в основном содержании новеллы, создано им в том же самом духе, в каком сложилась вся новелла и составляет не более, как дальнейшее развитие её сюжета, которое было возможно в таком грандиозном виде только при Шекспировом могуществе таланта и глубоком знании человеческого сердца. Заметнее всего изменил Шекспир конец новеллы, который он вероятно, нашёл уж чересчур переполненным эффектами и длиннейшими речами людей умирающих или готовящихся умереть чрез несколько минут. Кроме того, он вставил от себя только две сцены, о которых нет никакого упоминания в новелле, но которыми он весьма много способствовал разъяснению характеров Ромео и Юлии: одна из них происходит в доме Капулетти, когда кормилица сообщает Юлии о смерти Теобальдо; другая — в келье отца Лоренцо, когда Ромео сокрушается, узнав о том, что он изгнан из Вероны. Обе сцены поставил Шекспир рядом с главной катастрофой, ускоряющей развязку драмы. Кроме этих двух важных добавлений, Шекспир совершенно изменил характер монаха Лоренцо, который, правда, в новелле очерчен гораздо ближе к итальянской действительности, а в драме представлен несколько идеально, но, несмотря на это, весьма хорошо оттеняет своим строгим спокойно-стоическим характером те страсти и бури, которые так широко бушуют около него; он почти так же необходим для всей драмы, как группа приятелей и товарищей Ромео, созданная самим Шекспиром, необходима для того, чтобы оттенить характер Ромео. И действительно, система противоположения, которой, как мы уже много раз видели, Шекспир постоянно держится в обработке своих драматических характеров, здесь ещё более, чем во всех других драмах, удивительно удачно была применена Шекспиром для того, чтоб, с одной стороны, выставить Ромео первым и лучшим среди веронской молодёжи, с другой стороны, ещё ярче и резче обрисовать шумную и беспокойную жизнь итальянского города, противопоставив ей спокойствие и тишину уединённой кельи старца, который смотрит на жизнь издали, как на пиршество безумных, с твёрдостью и хладнокровием, достойным истинного философа. Гервинус очень справедливо замечает в своём разборе «Ромео и Джульетты» что отец Лоренцо заменяет в драме Шекспира хор древней греческой трагедии, потому что каждое сколько-нибудь важное в драматическом отношении событие находит себе постоянные отзывы в отце Лоренцо.
Два главные характера драмы принадлежат к числу лучших драматических созданий Шекспира, даже и по мнению тех критиков, которые не преувеличивают, подобно романтической школе, значения и достоинства самой пьесы в кругу остальных произведений Шекспира. Нигде с такою полною последовательностью и ясностью не представил нам великий драматург целого ряда высоко-драматических моментов; нигде в его произведениях каждый из отдельных драматических моментов не связан так тесно со всеми остальными, не является таким непременным, неизбежным следствием предыдущего, не стоит в такой живой связи с главною мыслью, отчётливо проведённой чрез всю драму. Но главная мысль находит себе одинаково-сильное выражение и в характере Джульетты, и в характере , которые достигают высшей степени блаженства, потом страдают и, наконец, гибнут только потому, что вся нравственная жизнь их сосредоточивалась в одном чувстве страстной любви, которая делала их и слепыми, и глухими ко всему остальному. И в самом деле, чем глубже всматриваешься в характеры обоих несчастных супругов, тем более становится ясно, что они погибли не от обстоятельств, которые окружали их более или менее преодолимыми препятствиями: причины их гибели заключались уже в самом могуществе их страсти, которая совершенно подчинила их своей власти, помрачала их разум и ослабляла их волю. И в каждом слове, в каждом шаге Ромео и Джульетты Шекспир умел указать нам на эти задатки гибели, которые таятся в самом характере их взаимной любви, и в то же время, выставляя нам и Ромео, и Джульетту одарёнными от природы далеко не ничтожным запасом характера и воли, представил нам изумительно-величественный образ всеобъемлющей, всемогущей и бесконечно-продолжающейся любви.
Нечего и говорить о том, что вся остальная обстановка драмы вполне соответствует мастерски созданным характерам двух главных героев. Из множества лиц второстепенных, кроме отца Лоренцо, товарищей Ромео, Тибальда и Париса, особенно выступают характеры старого Капулетти, отца Джульетты, и кормилицы. И в том, и в другом поражает более всего не то, что они верны природе, не то, что они представляют живых людей (Шекспир не знает отвлечённых созданий фантазии), а то, что оба эти характера более всех других являются верными почве, верными условиям жизни, в которые Шекспир поставил всю свою драму. Точно также верен итальянской средневековой действительности и весь фон — мрачный, рембрантовский фон — той же картины, среди которой такими светлыми, блестящими, почти сияющими являются чистые и прекрасные образы двух несчастных супругов.