Рукопись, найденная в бутылке (По; Энгельгардт)/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поиску
[104]
Рукопись, найденная въ бутылкѣ.
Qui n'a plus qu'un moment à vivre
N'a plus rien à dissimuler.
Quinault — Atys.

О моей родинѣ и семьѣ не стоитъ распространяться. Людская несправедливость и круговоротъ времени принудили меня разстаться съ первой и прекратить сношенія со второй. Наслѣдственное состояніе дало мнѣ возможность получитъ исключительное [105]образованіе, а созерцательный складъ ума помогъ систематизировать знанія, пріобрѣтенныя прилежнымъ изученіемъ. Больше всего я увлекался произведеніями германскихъ философовъ; не потому, что восхищался ихъ краснорѣчивымъ безуміемъ, нѣтъ, мнѣ доставляло большое удовольствіе подмѣчать и разоблачать ихъ слабыя стороны, въ чемъ помогала мнѣ привычка къ строгому критическому мышленію. Мой геній часто упрекали въ сухости; недостатокъ воображенія ставили мнѣ въ упрекъ; и я всегда славился Пирроновскимъ складомъ ума. Дѣйствительно, крайнее пристрастіе къ точнымъ наукамъ заставляло меня впадать въ ошибку, весьма обычную въ этомъ возрастѣ: я подразумѣваю склонность подводить подъ принципы точныхъ наукъ всевозможныя явленія, даже рѣшительно неподводимыя. Вообще, я менѣе чѣмъ кто-либо способенъ былъ промѣнять строгія данныя истины на ignes fatui суевѣрія. Я распространяюсь объ этомъ, потому что разсказъ мой покажется иному скорѣе грезой разстроеннаго воображенія, чѣмъ отчетомъ о дѣйствительномъ происшествіи съ человѣкомъ, для котораго грезы воображенія всегда были мертвой буквой или ничѣмъ.

Проведя нѣсколько лѣтъ въ путешествіяхъ, я отправился въ 18… году изъ порта Батавія, на богатомъ, и населенномъ островѣ Явѣ, къ Зундскому Архипелагу. Я ѣхалъ въ качествѣ пассажира, побуждаемый какою-то болѣзненной непосѣдливостью, которая давно уже преслѣдовала меня.

Нашъ корабль былъ прекрасное судно въ четыреста тоннъ, съ мѣдными скрѣпами, выстроенный въ Бомбеѣ изъ Малабарскаго тэковаго дерева. Онъ везъ грузъ хлопка и масла съ Лакедивскихъ острововъ, — сверхъ того, запасъ кокосоваго охлопья, кокосовыхъ орѣховъ и нѣсколько ящиковъ опіума. Вслѣдствіе небрежной нагрузки, корабль былъ очень валокъ.

Мы тихонько ползли подъ вѣтромъ вдоль береговъ Явы, и въ теченіе многихъ, многихъ дней ничто не нарушало монотонности путешествія, кромѣ мелкихъ суденышекъ, попадавшихся на встрѣчу. Однажды вечеромъ, стоя у гакаборта, я замѣтилъ на NW странное, одинокое облако. Оно бросилось мнѣ въ глаза своимъ страннымъ цвѣтомъ; къ тому же, это было первое облако, замѣченное нами послѣ отплытія изъ Батавіи. Я внимательно наблюдалъ за нимъ до солнечнаго заката, когда оно охватило значительную часть горизонта, съ запада на востокъ, въ видѣ узкой гряды, напоминавшей низкій морской берегъ. Вскорѣ вниманіе мое было привлечено необычайно краснымъ цвѣтомъ луны. Море также измѣнилось и стало удивительно прозрачнымъ. Я совершенно ясно различалъ дно, хотя лотъ показывалъ глубину въ пятнадцать фатомовъ. Воздухъ былъ невыносимо душенъ и поднимался спиральными [106]струями, какъ отъ раскаленнаго желѣза. Съ наступленіемъ ночи вѣтеръ упалъ, и наступило глубокое, абсолютное затишье. Пламя свѣчи, стоявшей на кормѣ, даже не шевелилось, волосокъ, зажатый между большимъ и указательнымъ пальцами, висѣлъ неподвижно. Какъ бы то ни было, капитанъ сказалъ, что не замѣчаетъ никакихъ признаковъ опасности, и, такъ какъ теченіе относило насъ къ берегу, велѣлъ убрать паруса и спустить якорь. Онъ не счелъ нужнымъ поставить вахтенныхъ, и матросы, большею частью малайцы, безпечно растянулись на палубѣ, а я спустился въ каюту не безъ дурныхъ предчувствій. Дѣйствительно, все пророчило штормъ. Я сообщилъ о своихъ опасеніяхъ капитану, но онъ не обратилъ вниманія на мои слова, даже не удостоилъ меня отвѣтомъ. Безпокойство не дозволило мнѣ уснуть и около полуночи я снова пошелъ на палубу, но не успѣлъ поставить ногу на верхнюю ступеньку лѣстницы, какъ раздался громкій, жужжащій гулъ, подобный шуму мельничнаго колеса и корабль заходилъ ходенемъ. Еще мгновеніе — и чудовищный валъ швырнулъ насъ на бокъ, окативъ всю палубу, отъ кормы до носа.

Бѣшеная сила урагана спасла корабль отъ потопленія. Онъ на половину погрузился въ воду, но, потерявъ всѣ мачты, которыя снесло за бортъ, тяжело вынырнулъ, зашатался подъ напоромъ вѣтра и, наконецъ, выпрямился.

Какимъ чудомъ я избѣжалъ гибели, рѣшительно не понимаю. Я былъ совершенно оглушенъ, а когда очнулся, оказался стиснутымъ между ахтеръ-штевнемъ и рулемъ. Съ трудомъ поднявшись на ноги, я дико оглядѣлся, и въ первую минуту мнѣ показалось, что мы попали въ сферу прибоя: такъ бѣшено крутились громадные валы. Немного погодя я услышалъ голосъ стараго шведа, который сѣлъ на корабль въ моментъ отплытія изъ Батавіи. Я отозвался, крикнувъ изо всѣхъ силъ, и онъ кое-какъ пробрался ко мнѣ. Вскорѣ мы убѣдились, что, кромѣ насъ двоихъ, никто не пережилъ катастрофы. Всѣхъ, находившихся на палубѣ, смыло волной; капитанъ и его помощники, безъ сомнѣнія, тоже погибли, такъ какъ каюты были полны воды. Вдвоемъ мы не могли справиться съ судномъ, тѣмъ болѣе, что были парализованы ожиданіемъ гибели. Канатъ, безъ сомнѣнія, лопнулъ, какъ нитка при первомъ натискѣ урагана, иначе корабль разбился бы моментально. Мы неслись въ море съ ужасающей быстротою; волны то и дѣло заливала палубу. Кормовая часть сильно пострадала, да и все судно расшаталось, но, къ великой нашей радости, помпы оказались неповрежденными. Ураганъ ослабѣлъ, утративъ бѣшеную силу перваго натиска, и мы не особенно опасались вѣтра, но съ ужасомъ ожидали его полнаго прекращенія, такъ какъ были увѣрены, что расшатавшееся судно [107]не вынесетъ мертвой зыби. Повидимому, однако, этимъ онасеніямъ суждено было скоро оправдаться. Пять дней и пять ночей, въ теченіе которыхъ мы поддерживали свое существованіе нѣсколькими горстями тростниковаго сахара, который намъ съ великимъ трудомъ удадось добыть на бакѣ, пять дней и пять ночей судно неслось съ невѣроятною быстротою, подгоняемое вѣтромъ, который хотя и утратилъ свою первоначальную силу, но все-таки былъ сильнѣе всякаго урагана, какой мнѣ когда-либо случалось испытать. Въ первые четыре дня онъ дулъ почти все время на югъ или юго-западъ, и очевидно гналъ насъ вдоль береговъ Новой Голландіи. На пятый день холодъ усилился до крайности, хотя вѣтеръ перемѣнился. Солнце казалось тусклымъ, мѣдно-желтымъ пятномъ и поднялось надъ горизонтомъ всего на нѣсколько градусовъ, почти не давая свѣта. Облаковъ не было замѣтно, тѣмъ не менѣе вѣтеръ дулъ, съ порывистымъ бѣшенствомъ. Около полудня (по нашему приблизительному разсчету) вниманіе наше снова привлечено было солнцемъ. Собственно говоря, оно вовсе не свѣтило, а имѣло видъ тусклой красноватой массы безъ всякаго блеска, точно всѣ лучи его были поляризованы. Передъ самымъ закатомъ его центральная часть разомъ исчезла точно погашенная какой-то сверхъестественной силой. Только матовый, серебряный обручъ опустился въ бездонный океанъ.

Мы тщетно дожидались наступленія шестаго дня, — онъ не наступилъ ни для меня, ни для шведа. Мы оставались въ непроглядной тьмѣ, такъ что не могли различить ничего за двадцать шаговъ отъ корабля. Вѣчная ночь окружала насъ, не смягчаемая даже фосфорическимъ блескомъ моря, къ которому мы привыкли подъ тропиками. Мы замѣтили также, что хотя буря свирѣпствовала съ неослабѣвающей яростью, волны уже не пѣнились и потеряли характеръ прибоя. Насъ поглотила зловѣщая ночь, непроглядная тьма, удушливая, черная пустыня! Мало по малу суевѣрный ужасъ закрался въ душу старика шведа, да и я погрузился въ безмолвное уныніе. Мы предоставили корабль на волю судьбы, сознавая, что наши усилія все равно ни къ чему не приведутъ, и пріютившись у остатка бизань-мачты, угрюмо всматривались въ океанъ. Мы не могли слѣдить за временемъ или опредѣлить, гдѣ находимся. Очевидно, насъ занесло далѣе къ югу, чѣмъ удавалось проникнуть кому-либо изъ прежнихъ мореплавателей. Мы удивлялись только, что не встрѣчаемъ ледяной преграды. Между тѣмъ каждая минута грозила намъ гибелью, колоссальные валы поднимались со всѣхъ сторонъ. Я въ жизнь свою не видалъ такого волненія. Истинное чудо, что мы уцѣлѣли до сихъ поръ. Мой спутникъ приписывалъ это незначительности груза и старался ободрить меня, напоминая о прочности нашего корабля, но я чувствовалъ полную безнадежность [108]какой-либо надежды, и угрюмо готовился къ смерти, ожидая ея съ минуты на минуту, такъ какъ чѣмъ дальше подвигался корабль, тѣмъ яростнѣе бушевала зловѣщая, черная пучина. То мы задыхались отъ недостатка воздуха, поднявшись выше птичьяго полета, то съ головокружительной быстротой слетали въ водяную бездну, гдѣ воздухъ отзывался болотной сыростью и ни единый звукъ не нарушалъ дремоты кракеновъ.

Мы находились на днѣ такой бездны, когда громкое восклицаніе моего товарища раздалось среди ночной темноты: — Смотри! Смотри! — крикнулъ онъ мнѣ въ ухо, — Боже Всемогущій! Смотри! Смотри! — Тутъ я замѣтилъ странный, тусклый, красноватый свѣтъ, озарившій чуть брезжущимъ блескомъ нашу палубу. Слѣдя за нимъ глазами, я поднялъ голову и увидалъ зрѣлище, оледенившее кровь въ моихъ жилахъ. На страшной высотѣ, прямо надъ нами, на гребнѣ колоссальнаго вала, возвышался гигантскій, тысячи въ четыре тоннъ, корабль. Хотя высота волны разъ во сто превосходила его высоту, онъ все-таки казался больше любого линейнаго корабля. Его громадный корпусъ былъ густого чернаго цвѣта, безъ всякой рѣзьбы или украшеній. Въ открытые люки высовывался рядъ мѣдныхъ пушекъ, блестящія дула которыхъ отражали свѣтъ безчисленныхъ фонарей, развѣшанныхъ по снастямъ. Но всего болѣе поразило насъ ужасомъ и удивленіемъ то обстоятельство, что онъ шелъ на всѣхъ парусахъ въ этомъ водоворотѣ бѣшеныхъ валовъ, подъ напоромъ неукротимаго урагана. Въ тотъ моментъ, когда мы замѣтили его, онъ медленно поднимался изъ мрачной зловѣщей бездны. Съ минуту онъ простоялъ на гребнѣ, точно любуясь собственнымъ великолѣпіемъ, потомъ задрожалъ, пошатнулся и — рухнулъ внизъ.

Въ эту минуту какое-то удивительное спокойствіе овладѣло моей душой. Я отползъ какъ можно дальше на корму и безстрашно ожидалъ паденія, которое должно было потопить насъ. Нашъ корабль уже пересталъ бороться и погрузился носомъ въ море. Низринувшаяся громада ударилась въ эту часть, уже находившуюся подъ водой, причемъ корму, разумѣется, вскинуло кверху, а меня швырнуло на снасти чужого корабля.

Вѣроятно, меня не замѣтили въ суматохѣ. Я безъ труда пробрался къ главному люку, который оказался не запертымъ, и спрятался въ трюмъ. Почему я сдѣлалъ это, — самъ не знаю. Неизъяснимое чувство страха при видѣ этихъ странныхъ мореплавателей, вѣроятно, было тому причиной. Я не рѣшался довѣриться такимъ страннымъ, сомнительнымъ, необычайнымъ людямъ.

Не успѣлъ я спрятаться, какъ послышались чьи-то шаги. Какой-то человѣкъ прошелъ мимо моего убѣжища невѣрной и слабой [109]походкой. Я не могъ разглядѣть его лица, но общій видъ его указывалъ на преклонный возрастъ или недугъ. Колѣни его дрожали, и все тѣло сгорбилосъ подъ бременемъ лѣтъ. Онъ что-то бормоталъ себѣ подъ носъ слабымъ прерывающимся голосомъ, на непонятномъ миѣ языкѣ, копаясь въ углу въ грудѣ какихъ-то странныхъ инструментовъ и старыхъ морскихъ картъ. Манеры его представляли удивительную смѣсь раздражительности второго дѣтства и торжественнаго достоинства. Наконецъ, онъ ушелъ на палубу и я не видалъ его болѣе.

* * *

Чувство, которому нѣтъ названія, овладѣло моей душой, — ощущеніе, которое не подается анализу, не находитъ аналогіи въ опытѣ прошлыхъ лѣтъ и врядъ-ли найдетъ разгадку въ будущемъ. Это послѣднее обстоятельство особенно непріятно человѣку съ моимъ складомъ ума. Я никогда — самъ знаю, что никогда — не найду удовлетворительнаго объясненія моимъ теперешнимъ идеямъ. Но удивнтельно-ли, что эти идеи не поддаются опредѣленію, разъ онѣ возникли изъ такихъ новыхъ источниковъ. Новое чувство, новая составная часть прибавились къ моей душѣ.

* * *

Много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ я вступилъ на палубу этого корабля и лучи моей судьбы, кажется, сосредоточились въ одномъ фокусѣ. Непонятные люди! Погруженные въ размышленія, сущность которыхъ я не могу угадать, они не замѣчаютъ моего присутствія. Прятаться мнѣ нѣтъ смысла, потому что они не хотятъ меня видѣть. Сейчасъ я прошелъ мимо помощника, а незадолго передъ тѣмъ явился въ каюту капитана и взялъ тамъ письменныя принадлежности, чтобы составить эти записки. Время отъ времени я буду продолжать ихъ. Неизвѣстно, конечно, удастся-ли мнѣ передать ихъ міру, но я, по крайней мѣрѣ, сдѣлаю попытку. Въ послѣднюю минуту я положу рукопись въ бутылку, и брошу ее въ море.

* * *

Еще происшествіе, доставившее мнѣ новую пищу для размышленій. Неужели такія явленія дѣло слѣпой судьбы? Я вышелъ па палубу и, не привлекая ничьего вниманія, бросился на груду старыхъ парусовъ. Размышляя о своей необычайной судьбѣ, я машинально водилъ дегтярной кистью по краямъ аккуратно сложеннаго лиселя, лежавшаго подлѣ меня на боченкѣ. Лисель упалъ на палубу, развернулся, и я увидѣлъ, что изъ моихъ случайныхъ мазковъ составилось слово открытіе. [110] 

Я познакомился съ устройствомъ корабля. Это хорошо вооруженное, но повидимому не военное судно. Его оснастка, корпусъ, вся экипировка говорятъ противъ этого предположенія. Вообще, я вижу ясно, чѣмъ оно не можетъ быть, но что оно есть, невозможно понять. Не знаю почему, но при видѣ его странной формы, оригинальной оснасти, огромныхъ размѣровъ и богатаго запаса парусовъ, простого, безъ всякихъ украшеній, носа и устарѣлой конструкціи кормы, мнѣ мерещится что-то знакомое, что-то напоминающее о старинныхъ хроникахъ и давно минувшихъ вѣкахъ.

* * *

Разсматривалъ бревна корабля. Онъ выстроенъ изъ незнакомаго мнѣ матеріала. Дерево какое-то особенное, на первый взглядъ совсѣмъ не подходящее для постройки судна. Меня поражаетъ его пористость — независимо отъ ветхости и червоточины, обычной въ этихъ моряхъ. Быть можетъ, слова мои покажутся слишкомъ курьезными, но это дерево напоминаетъ испанскій дубъ, растянутый какими-то сверхъестественными средствами.

Перечитывая эти строки, я припомнилъ замѣчаніе одного стараго, опытнаго голландскаго моряка.

— Это вѣрно, — говаривалъ онъ, когда кто-нибудь выражалъ сомнѣніе въ его правдивости, — такъ же вѣрно, какъ то, что есть море, гдѣ корабль ростетъ, точно человѣческое тѣло.

* * *

Часъ тому назадъ я смѣшался съ толпой матросовъ. Они не обратили на меня ня малѣйшаго вниманія и, повидимому, вовсе не замѣчали моего присутствія, хотя я стоялъ посреди толпы. Какъ и тоть человѣкъ, котораго я увидѣлъ въ первый разъ, всѣ они обнаруживали признаки глубокой старости. Ихъ колѣни тряслись, плечи сгорбились, кожа висѣла складками, разбитые старческіе, голоса шамкали едва слышно, глаза слезились, сѣдые волосы развѣвались по вѣтру. Вокругъ нихъ по всей палубѣ были разбросаны математическіе инструменты самой странной, устарѣлой конструкціи.

* * *

Упомянувъ выше о лиселѣ, я замѣтилъ, что онъ былъ свернутъ. Съ тѣхъ поръ корабль продолжаетъ свой страшный бѣгъ къ югу, при кормовомъ вѣтрѣ, распустивъ всѣ паруса отъ клотовъ до унтеръ-лиселей, среди адскаго волненія, какого не снилось ни единому смертному. Я спустился въ каюту, такъ какъ не могъ [111]стоять на палубѣ, хотя экипажъ судна, повидимому, не испытываетъ никакихъ затрудненій. Мнѣ кажется чудомъ изъ чудесъ, что нашъ громадный корабль не былъ поглощенъ волнами. Видно намъ суждено было оставаться на порогѣ вѣчности, но не переходить за него. Среди чудовищныхъ волнъ, въ тысячу разъ превосходившихъ самое страшное волненіе, какое мнѣ когда-либо случалось видѣть, мы скользили какъ чайка, и грозные валы вздымались, точно демоны, изъ пучины водъ, угрожая разрушеніемъ, но не смѣя исполнитъ свою угрозу. Въ объясненіе этого я могу указать лишь одну естественную причину. Надо полагать, что корабль нашъ движется подъ вліяніемъ какого-нибудь сильнаго теченія.

* * *

Я видѣлъ капитана лицомъ къ лицу, въ его собственной каютѣ, но, какъ я и ожидалъ, онъ не обратилъ на меня ни малѣйшаго вниманія. Случайный наблюдатель не замѣтилъ бы въ немъ ничего особеннаго, чуждаго человѣческой природѣ, тѣмъ не менѣе я смотрѣлъ на него съ смѣшаннымъ чувствомъ удивленія, почтенія и страха. Онъ приблизительно одного со мною роста: то есть около пяти футовъ и восьми дюймовъ. Сложенъ хорошо, пропорціонально, не слишкомъ дюжъ, не слишкомъ хилъ. Но странное выраженіе лица — поразительная, рѣзкая, бьющая въ глаза печать страшной, глубокой старости — возбуждаетъ во мнѣ чувство неизъяснимое… Лобъ сго не слишкомъ изборожденъ морщинами, но кажется, будто надъ нимъ отяготѣли миріады лѣтъ. Его сѣдые волосы — лѣтопись прошлаго, сѣрые глаза — сивиллины книги будущаго. Каюта завалена странными фоліантами съ желѣзными застежками, попорченными инструментами, старинными, давно забытыми картами. Онъ сидѣлъ, подперевъ голову руками и съ безпокойствомъ перечитывалъ какую-то бумагу, повидимому, оффиціальную: я замѣтилъ на ней королевскую печать. Онъ что-то ворчалъ себѣ подъ носъ, какъ первый морякъ, котораго я видѣлъ, что-то неразборчивое, брюзгливое, на незнакомомъ мнѣ языкѣ; и хотя я сидѣлъ съ нимъ бокъ о бокъ, его голосъ слышался мнѣ точно издали.

* * *

Корабль и все, что на немъ находится запечатлѣны духомъ старости. Люди бродятъ по палубѣ, точно тѣни минувшихъ вѣковъ; въ ихъ глазахъ отражается нетерпѣніе и безпокойство, и когда они попадаются мнѣ на встрѣчу, озаренные фантастическимъ свѣтомъ фонарей, мной овладѣваетъ чувство, котораго я никогда не испытывалъ, хотя всю жизнь занимался древностями, хотя блуждалъ [112]въ тѣни развалинъ Бальбека, Тадмора, Персеполиса, пока душа моя сама не превратилась въ развалину.

* * *

Глядя вокругъ себя, я стыжусь своихъ прежнихъ опасеній. Если я дрожалъ отъ страха, когда ураганъ сорвалъ насъ съ якоря, то что же долженъ бы былъ чувствовать теперь, среди этого адскаго разгула волнъ и вѣтра, о которомъ не дадутъ никакого понятія слова «смерчъ» и «торнадо». Вокругъ насъ непроглядная черная ночь, хаосъ темныхъ, безъ пѣны, валовъ, и только на разстояніи мили по обѣ стороны корабля неясно обрисовываются въ зловѣщей тьмѣ громады льдовъ, — точно стѣны вселенной.

* * *

Какъ я и думалъ, корабль увлеченъ теченіемъ, если только можно примѣнить это названіе къ потоку, который мчится съ ревомъ и визгомъ, сокрушая встрѣчные льды, по направленію къ югу, съ головокружительной быстротой водопада.

* * *

Невозможно передать мой ужасъ, однако, стремленіе проникнуть тайны этихъ зловѣщихъ областей вытѣсняетъ даже отчаяніе и примиряетъ меня съ самой ужасной смертью. Очевидно, мы лицомъ къ лицу съ великимъ открытіемъ, съ тайной, разоблаченіе которой будетъ гибелью. Быть можетъ, этотъ потокъ влечетъ насъ къ южному полюсу. Надо сознаться, что въ пользу этого предположенія, при всей его кажущейся нелѣпости, говоритъ многое.

* * *

Экипажъ безпокойно расхаживаетъ по палубѣ; но я читаю на лицахъ скорѣе выраженіе надежды, чѣмъ апатіи и отчаянія.

Вѣтеръ, какъ и прежде, въ корму, и такъ какъ всѣ паруса распущены, то по временамъ корабль буквально взлетаетъ надъ водою! О, ужасъ изъ ужасовъ! ледъ разступается направо и налѣво, мы бѣшено мчимся громадными концентрическими кругами вдоль окраины чудовищнаго амфитеатра, стѣны котораго теряются во тьмѣ. Круги быстро съужаются — мы захвачены водоворотомъ — и среди рева, свиста, визга океана и бури корабль сотрясается и — о, Боже! — идетъ ко дну!


Примѣчаніе. «Рукопись, найденная въ бутылкѣ», напечатана въ 1881 г., и только много лѣтъ спустя я познакомился съ картами Меркаторъ, на которыхъ океанъ впадаетъ четырьмя потоками въ полярную (сѣверную) пучину, гдѣ исчезаетъ въ нѣдрахъ земли. Самый полюсъ изображенъ въ видѣ черной скалы, поднимающейся на громадную высоту.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.