Я ничуть не удивляюсь, что необычайное происшествіе съ мистеромъ Вальдемаромъ надѣлало столько шума. Было бы чудомъ, если бъ этого не случилось — особливо при данныхъ обстоятельствахъ. Не смотря на желаніе всѣхъ заинтересованныхъ лицъ скрыть это дѣло отъ публики, по крайней мѣрѣ на время, до болѣе обстоятельнаго изслѣдованія, — не смотря на всѣ наши старанія въ этомъ смыслѣ, искаженные или преувеличенные слухи о немъ распространились и послужили источникомъ разныхъ нелѣпостей, а въ тоже время естественно возбудили недовѣріе.
Это обстоятельство заставляетъ меня сообщить факты, насколько они извѣстны мнѣ самому. Вотъ они вкратцѣ:
Въ послѣдніе три года я много занимался месмеризмомъ, а мѣсяцевъ девять тому назадъ мнѣ совершенно внезапно пришло въ голову, что въ массѣ опытовъ, производившихся до сихъ поръ, есть поразительное и непонятное упущеніе: до сихъ поръ никто не былъ месмеризованъ in articulo mortis. Интересно было бы узнать, во-первыхъ, доступенъ-ли такой паціентъ месмерическому вліянію; во-вторыхъ, если доступенъ, то усиливается-ли оно или ослаблается при данныхъ условіяхъ; въ третьихъ, до какой степени и какъ долго разрушительная дѣятельность смерти можетъ быть задержана месмерическимъ состояніемъ? Можно бы было выяснить и различные другіе вопросы, но вышеперечисленные особенно интересовали меня; главнымъ образомъ послѣдній, въ виду его важнаго значенія.
Раздумывая, гдѣ бы найти подходящаго паціента, я вспомнилъ о своемъ пріятелѣ, мистерѣ Вадьдемарѣ, извѣстномъ составителѣ «Bibliotheca Forensica» и переводчикѣ (подъ псевдонимомъ Иссахара Маркса) «Валленштейна» и «Гаргантуа». М-ръ Вальдемаръ, проживавшій съ 1839 г. главнымъ образомъ въ Гарлемѣ, въ штатѣ Нью-Іоркъ, замѣчателенъ (точнѣе, былъ замѣчателенъ) своей крайней худобой, — ноги у него не толще чѣмъ у Джона Рандольфа. Другая замѣчательная особенность его наружности — совершенно сѣдые, бѣлые усы, представлявшіе рѣзкій контрастъ съ черными какъ смоль волосами, такъ что многіе воображали, что онъ носитъ парикъ.
Крайняя нервность дѣлала его весьма подходящимъ субъектомъ для месмерическихъ опытовъ. Раза два или три я усыплялъ его безъ всякихъ затрудненій, но совершенно разочаровался въ результатахъ. Воля его никогда не подчинялась вполнѣ моему контролю; а въ отношеніи ясновидѣнія опыты оказались совершенно неудачными. Я приписывалъ эти неудачи его разстроенному здоровью. За нѣсколько мѣсяцевъ до нашего знакомства врачи опредѣлили у него чахотку. Впрочемъ, онъ совершенно спокойно говорилъ о близкой кончинѣ, какъ о неизбѣжномъ событіи, котораго нельзя отклонить и о которомъ не стоитъ горевать.
Когда вышеупомянутая идея пришла мнѣ въ голову, я естественно вспомнилъ о Вальдемарѣ. Я слишкомъ хорошо зналъ его философскіе взгляды, чтобы опасаться какихъ либо предразсудковъ съ его стороны; а родственниковъ у него не было, по крайней мѣрѣ, въ Америкѣ. Итакъ, я рѣшился поговорить съ нимъ вполнѣ откровенно. Къ удивленію, онъ отнесся къ моему плану съ большимъ сочувствіемъ и интересомъ. Я говорю, къ удивленію, такъ какъ хотя онъ всегда охотно соглашался на мои эксперименты, но никогда не обнаруживалъ интереса къ нимъ. Болѣзнь его была такого рода, что позволяла точно опредѣлить день кончины. Итакъ, мы рѣшили, что онъ пришлетъ за мною за сутки до того момента, когда, по опредѣленію врачей, должна будетъ послѣдовать смерть.
Спустя около семи мѣсяцевъ, я получилъ отъ самого мистера Вальдемара слѣдующую записку:
«Дорогой П.
«Теперь вы можете явиться. Д. и Ф. говорятъ, что я умру самое позднее завтра, къ полночи; и я думаю, что они довольно точно опредѣлили моментъ моей смерти.
Я получилъ эту записку черезъ полчаса послѣ того, какъ она была написана, а четверть часа спустя уже находился въ комнатѣ умирающаго. Я не видалъ его дней десять и былъ пораженъ страшной перемѣной, происшедшей въ такой короткій промежутокъ времени. Лицо его было свинцоваго цвѣта; глаза утратили всякій блескъ; худоба дошла до того, что скуловыя кости высовывались сквозь кожу. Мокрота душила его. Пульсъ былъ почти не замѣтенъ. Тѣмъ не менѣе, онъ сохранилъ въ замѣчательной степени какъ умственныя способности, такъ и физическую силу. Онъ говорилъ ясно, принималъ лекарство безъ посторонней помощи, и, въ моментъ моего прихода, отмѣчалъ что-то въ запиской книжкѣ. Онъ полулежалъ на кровати, опираясь на груду подушекъ. Докторъ Д. и докторъ Ф., находились при больномъ.
Пожавъ Валъдемару руку, я отозвалъ этихъ господъ къ сторонкѣ и подробно разспросилъ ихъ о состояніи больного. Лѣвое легкое уже восемнадцать мѣсяцевъ находилось въ состояніи полнаго окостенѣнія и совсѣмъ перестало функціонировать; верхняя часть праваго тоже почти или вполнѣ окостенѣла, а нижняя представляла сплошную массу гніющихъ туберкулъ. Въ одномъ мѣстѣ она приросла къ ребрамъ; можно было констатировать также значительныя прободенія. Эти измѣненія въ правомъ легкомъ произошли сравнительно недавно. Окостенѣніе подвигалось впередъ съ замѣчательною быстротою; мѣсяцъ тому назадъ ни малѣйшихъ признаковъ его не было замѣтно; а сростаніе съ ребрами произошло въ теченіе послѣднихъ трехъ дней. Независимо отъ чахотки паціентъ обнаруживалъ признаки аневризма аорты, но точный діагнозъ въ этожъ отношеніи нельзя было поставить вслѣдствіе процесса окостенѣнія. По мнѣнію обоихъ врачей, мистеръ Вальдемаръ долженъ бытъ умереть завтра (въ воскресенье) въ полночь. Теперь же у насъ была суббота, семь часовъ вечера.
Оставляя больного, чтобы поговорить со мной, врачи простились съ нимъ, такъ какъ не разсчитывали вернуться. Я, однаво, убѣдилъ ихъ зайти завтра въ десять часовъ вечера.
Когда они ушли, я заговорилъ съ мистеромъ Вальдемаромъ о его близкой кончинѣ и о предполагаемомъ опытѣ. Онъ по прежнему соглашался на опытъ, даже принималъ его близко къ сердцу и уговаривалъ меня начать немедленно. При немъ находились сидѣлка и служитель, но я затруднялся начинать подобный опытъ, не имѣя подъ рукою болѣе надежныхъ свидѣтелей. Итакъ, я рѣшилъ подождать, и приступилъ къ опыту только на другой день, въ восемь часовъ вечера, когда къ больному зашелъ одинъ мой знакомый студентъ-медикъ, мистеръ Л—ль. Я хотѣлъ было дождаться врачей, но настоятельныя просьбы мистера Вальдемара и собственное убѣжденіе, что времени терять нечего, заставили меня рѣшиться.
Мистеръ Л—ль былъ такъ любезенъ, что согласился вести протоколъ опыта, — его замѣтки я и публикую теперь, мѣстами дословно, мѣстами въ сокращенномъ изложеніи.
Было безъ пяти минутъ восемь, когда я взялъ паціента за руку и попросилъ его заявить мистеру Л—лю, какъ можно яснѣе, желаетъ-ли онъ (мистеръ Вальдемаръ) подвергнуться месмерическому опыту въ своемъ теперешнемъ состояніи?
Онъ отвѣчалъ слабымъ, но совершенно явственнымъ голосомъ: «Да, я желаю подвергнуться месмеризаціи — и тотчасъ прибавилъ, — боюсь, что вы запоздаете съ опытомъ».
Между тѣмъ я началъ пассы, тѣ именно, которые въ прежнихъ моихъ опытахъ всегда дѣйствовали на него. Боковое движеніе руки вдоль его лба подѣйствовало сразу, но только въ первый моментъ: никакихъ дальнѣйшихъ результатовъ не получилось, хотя я напрягалъ всѣ свои силы. Въ десять часовъ явились доктора Д. и Ф. Я объяснилъ имъ въ немногихъ словахъ свой планъ, и такъ какъ они ничего не имѣли противъ, говоря, что больной уже кончается, — продолжалъ пассы, перемѣнивъ боковое движеніе руки на вертикальное, сверху внизъ, и уставившись въ правый глазъ больного.
Пульсъ его былъ теперь совсѣмъ незамѣтенъ, дыханіе хриплое, съ промежутками въ полминуты.
Это состояніе оставалось почти неизмѣннымъ въ теченіе четверти часа. Затѣмъ глубокій вздохъ вырвался изъ груди умирающаго, хрипы прекратились, но дыханіе еще было замѣтно, съ такими же промежутками. Конечности паціента похолодѣли какъ ледъ.
Было безъ пяти минутъ одиннадцать, когда я замѣтилъ несомнѣнные признаки месмерическаго вліянія. Стеклянный взглядъ смѣнился особеннымъ выраженіемъ внутренняго созерцанія, которое я замѣчалъ только у сомнамбуловъ и насчетъ котораго невозможно ошибиться. Нѣсколько быстрыхъ боковыхъ пассовъ вызвали дрожаніе вѣкъ, какъ у засыпающаго, — спустя минуту глаза совсѣмъ закрылись. Я, однако, не удовлетворился тѣмъ, но продолжалъ свои манипуляціи, напрягая всѣ силы, пока не закоченѣли члены больного, которымъ я придалъ положеніе, казавшееся мнѣ самымъ удобнымъ. Ноги были вытянуты во всю длину, руки уложены вдоль тѣла, на нѣкоторомъ разстояніи отъ него; голова немного приподнята.
Когда я кончилъ, была уже полночь. Я попросилъ врачей освидѣтельствовать Вальдемара. Они объявили, что больной находится въ замѣчательно глубокомъ месмерическомъ трансѣ. Любопытство ихъ было возбуждено. Докторъ Д. рѣшилъ остаться при больномъ на всю ночь, докторъ Ф. ушелъ, но обѣщалъ зайти рано утромъ.
Мы оставили Вальдемара въ покоѣ до трехъ часовъ утра, когда я подошелъ къ нему, и убѣдился, что состояніе больного ничуть не измѣнилось съ ухода доктора Ф. Онъ лежалъ въ той же позѣ; пульсъ былъ незамѣтенъ; дыханіе очень слабое, его можно было замѣтить только прикладывая зеркало къ губамъ, члены окоченѣвшіе, холодные, какъ мраморъ. Но смерть, очевидно, еще не наступила.
Подойдя къ больному, я попытался заставить его правую руку двигаться по разнымъ направленіямъ вслѣдъ за моей рукой. Я и раньше пробовалъ этотъ опытъ, но всегда безуспѣшно, а теперь и подавно не разсчитывалъ на успѣхъ. Но къ крайнему моему удивленію рука больного исполняла вслѣдъ за моей цѣлый рядъ движеній, правда, медленно, но послушно. Тогда я рѣшился заговорить съ паціентомъ.
— Мистеръ Вальдемаръ, — спросилъ я, — вы спите? Онъ не отвѣчалъ, но я замѣтилъ, что губы его задрожали, и повторилъ вопросъ нѣсколько разъ. Послѣ третьяго раза легкая дрожь пробѣжала по его тѣлу, вѣки приподнялись такъ, что можно было разглядѣть бѣлую линію глазного яблока, губы тихонько зашевелились и произнесли чуть слышнымъ шепотомъ:
— Да, теперь заснулъ. Не будите меня! оставьте умереть въ этомъ состояніи.
Я пощупалъ конечности, онѣ, какъ и раньше, казались окоченѣвшими. Правая рука по прежнему слѣдовала за движеніями моей руки. Я снова спросилъ:
— Вы все еще чувствуете боль въ груди, мистеръ Вальдемаръ?
На этотъ разъ отвѣтъ послѣдовалъ немедленно, но еще болѣе слабымъ голосомъ:
— Никакой боли, — я умираю.
Я не хотѣлъ больше тревожить его, и оставилъ въ покоѣ до прихода доктора Ф., который явился на разсвѣтѣ, и былъ очень удивленъ, заставъ паціента еще въ живыхъ. Пощупавъ ему пульсъ и приложивъ къ губамъ зеркало, онъ попросилъ меня предложить, больному какой-нибудь вопросъ. Я послушался и спросилъ:
— Мистеръ Вальдемаръ, вы все еще спите?
Какъ и раньше, прошло нѣсколько минутъ пока умирающій отвѣтилъ. Казалось, онъ собирался съ силами. Только, корда я повторилъ вопросъ въ четвертый разъ, послѣдовалъ почти неслышный отвѣтъ:
— Все еще сплю — умираю.
Врачи находили нужнымъ — вѣрнѣе желали — оставить Вальдемара въ этомъ состояніи, повидимому, спокойномъ, до самой смерти, которая должна была наступить черезъ нѣсколько минута. Я, однако, рѣшился поговорить съ нимъ еще, и повторилъ прежній вопросъ.
Пока я говорилъ, состояніе больного рѣзко измѣнилось. Вѣки медленно приподнялись, глаза закатились, кожа приняла мертвенный видъ, побѣлѣвъ какъ бумага; характерныя чахоточныя пятна, рѣзко выдѣлявшіяся на щекахъ, внезапно погасли. Я употребляю это выраженіе, потому что они исчезли мгновенно, — какъ гаснетъ свѣчка, если на нее дунуть. Въ тоже время верхняя губа приподнялась надъ зубами, нижняя отвисла и ротъ широко открылся, обнаруживъ распухшій, почернѣвшій языкъ. Кажется, намъ не привыкать было къ покойникамъ, тѣмъ не менѣе, при видѣ этого отвратительнаго и ужаснаго зрѣлища всѣ бросились прочь отъ кровати.
Теперь я достигъ такого пункта въ моемъ разсказѣ, который, чувствую, возбудитъ недовѣріе читателя. Но мнѣ остается только спокойно продолжать:
Тѣло мистера Вальдемара не обнаруживало ни малѣйшихъ признаковъ жизни; и мы уже хотѣли поручить его попеченіямъ сидѣлки и служителя, какъ вдругъ замѣтили, что языкъ покойника дрожитъ. Это продолжалось съ минуту. Затѣмъ изъ разинутыхъ, неподвижныхъ челюстей раздался голосъ… но всякая попытка описать его была бы безуміемъ. Есть два-три эпитета, которые подходятъ сюда отчасти: голосъ былъ хриплый, глухой, разбитый, — но въ цѣломъ этотъ ужасный звукъ не поддается описанію по той простой причинѣ, что ухо человѣческое еще никогда не слыхало подобныхъ звуковъ. Были, однако, въ немъ двѣ особенности, которыя я считалъ и считаю наиболѣе характерными, такъ какъ онѣ могутъ дать нѣкоторое понятіе о его нездѣшнемъ характерѣ. Во-первыхъ, онъ достигалъ нашихъ — по крайней мѣрѣ, моихъ — ушей точно издали или изъ какой-нибудь глубокой подземной пещеры. Во-вторыхъ (не знаю, понятно-ли будетъ это сравненіе), онъ дѣйствовалъ на мой слухъ, какъ прикосновеніе какого-нибудь студенистаго липкаго тѣла на кожу.
Я употребляю выраженіе «звукъ» и «голосъ». Я хочу сказать этимъ, что звукъ былъ ясно — даже удйвительно отчетливо — членораздѣльный. Мистеръ Вальдемаръ говорилъ, — очевидно, отвѣчая на вопросъ, который я только-что предложилъ ему. Если припомнитъ читатель, я спрашивалъ, спитъ-ли онъ еще, онъ же отвѣтилъ:
— Да… нѣтъ… я спалъ… а теперь… теперь… я умеръ.
Никто изъ присутствующихъ даже не пытался преодолѣть чувство невыразимаго, пронизывающаго ужаса, овладѣвшее нами при этихъ словахъ. Мистеръ Л—ль (студентъ) лишился чувствъ. Служитель и сидѣлка бросились вонъ изъ комнаты.
Свои ощущенія я и передавать не пытаюсь. Битый часъ мы возились — молча, безъ единаго слова — стараясь привести въ чувства мистера Л—ля. Когда онъ опомнился, мы снова обратились къ мистеру Вальдемару.
Тѣло оставалось въ совершенно такомъ видѣ, какъ я его описывалъ, съ той разницей, что зеркало не обнаруживало признаковъ дыханія. Попытка пустить кровь изъ руки осталась безуспѣшной. Отмѣчу также, что она не повиновалась болѣе моей волѣ. Я тщетно старался заставить ее слѣдовать за движеніями моей руки. Единственнымъ признакомъ месмерическаго вліянія было дрожаніе языка, замѣчавшееся всякій разъ, когда я обращался къ мистеру Вальдемару съ вопросомъ. Повидимому, онъ пытался, но не былъ въ силахъ отвѣтить. Вопросы, предлагаемые другими лицами, повидимому, не производили на него никакого впечатлѣнія, хотя я пытался поставить каждаго изъ присутствующихъ въ месмерическое отношеніе съ нимъ. Теперь, кажется, я сообщилъ все, что можно было сказать въ эту минуту о состояніи Вальдемара. Мы достали новую прислугу (такъ какъ старая ни за что не хотѣла вернуться) и въ десять часовъ я ушелъ вмѣстѣ съ врачами и мистеромъ Л—лемъ.
Послѣ обѣда мы вернулись къ паціенту. Онъ оставался все въ томъ же положеніи. Мы стали обсуждать, стоитъ-ли будить его, но скоро согласились, что это совершенно лишнее. Ясно было, что смерть (или то, что обыкновенно называютъ смертью) остановлена месмерическимъ процессомъ. Разбудивъ мастера Вальдемара, мы только вызвали бы мгновенное, или, по крайней мѣрѣ, быстрое разрушеніе его тѣла.
Съ этого дня до прошлой недѣли — въ теченіе семи мѣсяцевъ, — мы ежедневно навѣщали мистера Вальдемара, иногда въ сопровожденіи другихъ врачей или просто знакомыхъ. Всс это время состояніе паціента оставалось точно такимъ, какъ я описалъ его. Прислуга постоянно находилась при немъ.
Въ пятницу на прошлой недѣлѣ мы рѣшились, наконецъ, разбудить его, — по крайней мѣрѣ, сдѣлать попытку въ этомъ направленіи. Вотъ эта-то злополучная (быть можетъ) попытка подала поводъ къ такимъ преувеличеннымъ толкамъ, къ такому, смѣю выразиться, стихійному возбужденію толпы.
Для пробужденія мистера Вальдемара я прибѣгнулъ къ обыкновеннымъ пассамъ. Сначала они оставались недѣйствительными. Первымъ признакомъ оживленія было опусканіе радужной оболочки. Замѣчу, что это пониженіе зрачка сопровождалось обильнымъ выдѣленіемъ отвратительнаго зловоннаго гноя (изъ подъ вѣкъ).
Мнѣ посовѣтовали испытать силу месмерическаго вліянія надъ рукой паціента, какъ я дѣлалъ раньше. Однако, попытка не удалась. Тогда докторъ Ф. попросилъ меня предложить паціенту вопросъ. Я послушался и спросилъ:
— Мистеръ Вальдемаръ, какъ вы себя чувствуете? не нужно-ли вамъ чего?
На мгновеніе чахоточныя пятна снова выступили на щекахъ, языкъ дрогнулъ и высунулся изо рта (хотя челюсти и губы оставались по прежнему неподвижными) и тотъ же ужасный голосъ прохрипѣлъ:
— Ради Бога!.., скорѣе!.. скорѣе!.. усыпите меня… или… скорѣе!.. разбудите!.. скорѣе!.. говорю вамъ, что я умеръ!
Потрясенный, я не зналъ, что дѣлать. Въ первую минуту хотѣлъ снова усыпить его, но, потерпѣвъ неудачу, принялся снова будить. Это удалось — по крайней мѣрѣ, я сейчасъ увидѣлъ, что успѣхъ будетъ полный, и увѣренъ, что всѣ присутствующіе съ минуты на минуту ожидали пробужденія.
Но могла-ли хоть одна живая душа предвидѣть то, что случилось?
Пока я торопливо производилъ пассы, а восклицанія «умеръ! умеръ!» буквально срывались съ языка страдальца, — все его тѣло, на моихъ глазахъ, въ какую-нибудь минуту съежилось — расползлось, — буквально истлѣло подъ моими руками. На постели, передъ глазами всѣхъ присутствующихъ, оказалась отвратительная, полужидкая, гнойная масса.
