......Въ началѣ 1808 года отданы были мы съ братомъ Петромъ въ I-й кадетскій корпусъ. Предварительно были мы представлены на смотръ къ цесаревичу в. к. Константину Павловичу, жившему въ Мраморномъ дворцѣ.
Когда привезли насъ въ корпусъ, насъ отвели въ лазаретъ, гдѣ насъ раздѣли, осмотрѣли наше тѣлосложеніе, а потомъ привили оспу. Поступили мы въ 5-ю камеру малолѣтнаго отдѣленія, которою завѣдывала мадамъ Альбедиль[1], женщина пожилыхъ лѣтъ, высокаго роста, худая, черноволосая, косая и къ довершенію пресердитая. При камерѣ были двѣ няньки, первая половина малолѣтныхъ принадлежала Ивановнѣ, вторая же — Акулинѣ; у этой послѣдней находились и мы. Трудно было сначала привыкать къ казенной пищѣ и казенному бѣлью. По утрамъ вмѣсто чая намъ давали овсяный супъ и полубѣлую булку. За обѣдомъ кормили нас плохо: дадутъ тарелку супу, кусокъ жесткой говядины и пирогъ съ кашей, или со пшеномъ, или говядиной. По праздникам давали пирожное — хворосты. Послѣ классовъ во время рекреацій, мы играли въ большой залѣ, гдѣ въ 4 часа становили насъ по камерамъ, и вмѣсто вечерняго чая давали по полубѣлой булкѣ и по стакану воды; ужинъ состоялъ изъ тарелки супа и гречневой каши съ масломъ. Мы носили на головахъ шапки-венгерки съ кисточкою изъ разноцвѣтныхъ суконъ. Сколько разъ бывало за ужиномъ, когда давали кашу, выложишь ее въ венгерку и унесешь съ собою въ камеру, спрячешь подъ подушку и поутру лакомишься этою кашею, вынимая ее пригоршней. Иной разъ за ужиномъ давали намъ пряженцы. Это просто былъ ломоть бѣлаго хлѣба, обжареннаго въ маслѣ.
По вечерамъ и по утрамъ Акулина поила насъ чаемъ, который присылала ей матушка, и конечно при этомъ дарила ее деньгами, потому что Акулина насъ особенно отличала. Я былъ мальчикъ бойкій, смышленый, но шалунъ. Поступилъ я прямо въ 3-й классъ, и — дебютировалъ тѣмъ, что когда учитель Житковъ подошедши ко мнѣ спросилъ: «какъ твоя фамилія?» это фамильярное слово тебя такъ меня озадачило, что и я его спросилъ: «а тебя какъ зовутъ?» Не помню только какъ, но я былъ за это наказанъ. Въ первый же годъ пребыванія моего въ корпусѣ, выдержавъ отлично экзаменъ, я получилъ въ подарокъ книгу; при переходѣ во 2-й классъ, я получилъ двѣ книги, при переходѣ же въ первый классъ — три. Подарки эти раздавались торжественно.
Всѣ малолѣтные шести камеръ приводились въ рекреаціонный залъ, гдѣ былъ поставленъ большой столъ покрытый краснымъ сукномъ, обложеннымъ золотымъ галуномъ, и на углахъ этого покрывала висѣли золотыя кисти. На столѣ были разложены подарки, состоявшіе изъ книгъ, бумаги и карандашей; книги были связаны по три, по двѣ, пунцовыми лентами. Раздавалъ ихъ директоръ корпуса, генералъ-лейтенантъ Клингеръ; инспекторъ же классовъ, полковникъ Перскій, вызывалъ удостоенныхъ къ подаркамъ. Въ этотъ день и обѣдъ былъ праздничный, то-есть съ пирожнымъ. Генералъ Клингеръ былъ роста высокаго, сѣдой, съ нависшими, густыми бѣлыми бровями; лицо его было безцвѣтное, взглядъ суровый, угрюмый, и вообще вся личность его вселяла страхъ. Никогда не говорилъ онъ ни съ кѣмъ изъ кадетъ; когда посѣщалъ онъ малолѣтное отдѣленіе, то молча обходилъ классы[2]. Инспекторъ же классовъ, полковникъ Михаилъ Степановичъ Перскій, былъ напротивъ чрезвычайно ласковъ, внимателенъ къ воспитанникамъ, говорилъ съ ними; однимъ словомъ, какъ директора не жаловали вообще въ корпусѣ, такъ любили всѣ инспектора. Личность и вся фигура генерала Клингера напоминала прусскаго короля Фридриха Второго. Михаилъ Степановичъ Перскій былъ флигель-адъютантомъ и носилъ финляндскій мундиръ, шляпу же носилъ всегда по формѣ.
Кадеты малолѣтнаго отдѣленія носили темнозеленые длиннополые сюртуки съ краснымъ воротникомъ, брюки такого же цвѣта, галстуховъ не было, и воротникъ отъ рубашки откладывался по воротнику; обувь — бѣлые чулки и башмаки. При отпускѣ со двора давался черный поярковый картузъ съ длиннымъ прямымъ поярковымъ же козырькомъ, отороченнымъ черною тесьмою. Когда въ зимнее время отпускали воспитанниковъ со двора, родители обязаны были присылать на нихъ теплую одежду. Церковь въ корпусѣ была общая, какъ для ротныхъ, такъ и для малолѣтныхъ. Придетъ, бывало, въ воскресенье дежурный по корпусу капитанъ и поведутъ насъ въ нее. Намъ всегда предстояло проходить по галереямъ мимо покоя, гдѣ ставили покойниковъ и мы обыкновенно заглядывали въ окно, не увидимъ ли умершаго; случалось, что любопытство наше было удовлетворено. Лазаретъ малолѣтныхъ былъ особый отъ ротныхъ. Смотрительница лазарета была г-жа Стадлеръ, женщина пожилыхъ лѣтъ и высокаго роста, дородная, ходила въ очкахъ. Въ лазаретѣ кормили хорошо.
По субботамъ приѣзжалъ въ 12 часовъ дантистъ, насъ приводили въ залъ, гдѣ онъ осматривалъ наши зубы; у кого оказывался испорченный зубъ, того ставилъ онъ въ сторону и, по окончаніи осмотра, производилась операція. Подобный случай былъ и со мною, и когда я испыталъ на себѣ, что операція эта крайне мучительна, тогда въ другой разъ, когда я былъ оставленъ въ сторонѣ, я пролѣзъ подъ столъ и убѣжалъ, и тѣмъ спасся отъ единожды уже испытанной операціи.
Каждый годъ на страстной недѣлѣ малолѣтное отдѣленіе говѣло и, бывало, въ среду придетъ отецъ Стахій и исповѣдуетъ насъ всѣхъ за разъ; оказывалось, что мы были грѣшны по всѣмъ заповѣдямъ.
Мадамъ Альбедиль приходила иной разъ къ обѣду, помимо дня своего дежурства, что было намъ, кадетамъ 1-го класса, крайне непріятно, потому, что она возвѣщала во всеуслышаніе: «messieurs, la première classe viendra chez moi». Это значило, что кадеты 1-го класса тотчасъ послѣ обѣда должны были придти къ ней и, вмѣсто рекреаціи, обязаны были въ продолженіи часа выучить урокъ изъ Vocabulaire en trois langues. Невыучившій въ промежутокъ этого времени урока, подвергался вечеромъ наказанію, т.-е. розгамъ. Нянька Ивановна сѣкла больно. Тычки, пиньки, оплеухи, дранье за волосы и за уши, битье линейкою по пальцамъ — все это было дѣло обыкновенное.
Лѣтомъ выводили насъ гулять въ садъ, а по воскресеньямъ и другимъ праздникамъ насъ пускали, конечно подъ присмотромъ дежурной дамы и нянекъ, въ большой садъ, гдѣ мы сходились съ ротными кадетами и такимъ образомъ съ ними знакомились. Въ большомъ саду всѣ стѣны были исписаны сентенціями знаменитаго графа Ангальта, бывшаго нѣкогда директоромъ 1-го кадетскаго корпуса. Сентенціи эти напечатаны были особою книгою, небольшого формата, подъ названіемъ: La muraille parlante. Въ числѣ книгъ полученныхъ мною на экзаменахъ, я получилъ и эту книгу. По случаю смерти старшаго брата моего, который воспитывался въ пажескомъ корпусѣ, гдѣ и умеръ въ ноябрѣ мѣсяцѣ 1810 года, мать моя пожелала взять насъ изъ корпуса, изъ коего, по просьбѣ ея, были мы уволены въ началѣ 1811 года.
Въ числѣ офицеровъ 1-го кадетскаго корпуса, находился капитанъ Карлъ Карловичъ Мердеръ. Шефомъ корпуса былъ цесаревичъ Константинъ Павловичъ.
Въ 1846 году навѣстилъ я племянника моего, воспитывавшагося въ 1-мъ кадетскомъ корпусѣ. Сколько перемѣнъ нашелъ я тамъ, конечно къ лучшему. Малолѣтный корпусъ уже не существовалъ; онъ былъ переведенъ въ Царское Село. Эти холодныя галлереи, по которымъ ходили и бѣгали мы зимою и осенью въ классы и внизъ по лѣстницѣ въ столовую, обращены были въ теплые и свѣтлые корридоры; рекреаціонный залъ и столовая обратились въ выликолѣпныя залы...
Въ декабрѣ мѣсяцѣ 1820 года, у графа Аракчеева былъ маскарадъ и балъ, устроенный въ честь двоюродной сестры моей, В. А. Клейнмихель, къ которой графъ былъ особенно расположенъ. Какъ родственники В. А., сестра моя А., братъ мой А. и я принимали участіе въ этомъ маскарадѣ. Хотя я былъ портупей-юнкеромъ, но былъ костюмированъ тирольцемъ, и будучи въ маскѣ, обходился весьма фамильярно съ графомъ, такъ, что онъ сказалъ своимъ гнусавымъ голосомъ: «видно знакомая маска». Маскарадъ продолжался недолго, вслѣдъ за нимъ начался балъ; дамы оставались въ костюмахъ, а кавалеры должны были переодѣться въ мундиры. Я также долженъ былъ явитъся на балъ, а потому отправились мы съ братомъ на квартиру къ П. А. Клейнмихелю, который жилъ напротивъ, гдѣ переодѣвшись явились на балъ. Какъ шалунъ и проказникъ, и здѣсь не могъ я удержаться, чтобъ не напроказничать. Во-первыхъ, я вошелъ въ первую комнату въ киверѣ, что увидавъ, Клейнмихель подошелъ тотчасъ ко мнѣ: «ты, мальчишка, и здѣсь думаешь шутить, какъ и вездѣ, сказалъ онъ мнѣ, сними сейчасъ киверъ и пойдемъ, я представлю тебя графу». Я вошелъ въ залъ, въ коемъ графъ принималъ гостей, и Клейнмихель представилъ меня графу, сказавъ, что я двоюродный братъ жены его. Аракчеевъ мнѣ поклонился, пожалъ мнѣ руку, сказавъ: «очень радъ». Предложивъ мнѣ снять амуницію, просилъ быть безъ церемоніи и танцовать. Повѣсивъ въ передней на вѣшалку киверъ и тесакъ, я вошелъ въ залъ, надѣвъ вмѣсто перчатокъ рукавицы. Замѣтивъ это, Клейнмихель снова подошелъ ко мнѣ: «ты забылъ, мальчишка, у кого ты? сказалъ онъ мнѣ выйдя изъ себя: — пошелъ сейчасъ ко мнѣ и возьми мои перчатки». Я отвѣчалъ ему, что напротивъ, я очень хорошо помню, что у графа Аракчеева, а потому и не смѣлъ надѣть, перчатокъ, не имѣя на это права, а между тѣмъ перчатки были у меня за рукавомъ. Надѣвъ ихъ, я всталъ у дверей. Аракчеевъ снова подошелъ ко мнѣ и приглашалъ танцовать. Такъ какъ солдатъ кланяться не смѣетъ, то я, вмѣсто поклоновъ, шаркалъ и стучалъ каблукомъ объ каблукъ, оставаясь все-таки у дверей. Наконецъ графъ подошелъ ко мнѣ и крикнулъ: «да что же ты не танцуешь!» Я, какъ стоялъ и увидѣвъ прямо передъ собою сидящую сестру мою, отправился черезъ залъ на нее, но отуманенный, остановился передъ сидящею рядомъ съ сестрою, матерью Клейнмихеля и кланяясь ей сказалъ: «ежели ты не желаешь, чтобы я былъ въ Сибири, провальсируй со мною». Старушка захохотала, сказавъ мнѣ: «подлѣ меня сестра твоя, проси ее; ты съ ума сошелъ, я не танцую». — Провальсировавъ съ сестрою, я снова всталъ у дверей, но какъ-бы нарочно, графъ всегда стоялъ или подлѣ, или близъ меня, такъ что когда разносили питье, или мороженое, я не бралъ ни того, ни другого, а между тѣмъ пить хотѣлось ужасно. Наконецъ забрались мы съ графомъ Н. въ голубую гостинную, гдѣ стоялъ столъ съ фруктами и гдѣ никого не было, и тутъ-то мы дали себѣ волю. Во время попури, который танцовалъ я съ моею сестрою, мнѣ пришлось стоять спиною къ знаменамъ; надо сказать, что танцовали въ знамённой залѣ, а какъ графъ былъ шефомъ полка его имени, то и знамена находились въ его домѣ. На мою бѣду, кто-то, вальсируя, толкнулъ меня такъ сильно, что я чуть не уронилъ знамёна. Смотрю, графъ подходитъ ко мнѣ и говоритъ: «вы знамена чуть не уронили, знаете ли, что это священная вещь». Я не зналъ что и отвѣчать, но меня выручилъ стоявшій подлѣ меня пріятель графа, Г., сказавъ, что я не виноватъ, но что меня танцующій сшибъ-было съ ногъ. [3] — Недождавшись ужина, мы съ братомъ отправились домой; но когда усѣлись ужинать, графъ замѣтилъ наше отсутствіе и спросилъ Клейнмихеля: «Петръ Андреевичъ, а гдѣ же братцы твоей супруги?» Онъ отвѣчалъ, что одному изъ нихъ сдѣлалось дурно и поэтому они уѣхали. «Скажи-ка ты имъ, чтобы они въ понедѣльникъ приѣхали ко мнѣ обѣдать».
На другой день, когда я пришелъ къ Клейнмихелю, онъ меня сильно журилъ за мои продѣлки, а когда сказалъ мнѣ, что я приглашенъ на обѣдъ къ графу, я ему отвѣчалъ, что я приду, но принесу съ собою деревянную ложку, такъ какъ нижнимъ чинамъ серебряныхъ ложекъ не полагается. — «Отъ тебя всего можно ожидать, а потому лучше не приходи, а я скажу, что ты дежурный»....
Примѣчанія[править]
- ↑ Начальницы камеръ были: первой — госпожа Бертольдъ, она же и инспектриса; второй — Алабова; третьей дѣв. Эйлеръ, уже пожилая и сѣдая; четвертой — г-жа Воронцова; пятой — г-жа Альбедиль и шестой — г-жа Боніотъ; эта послѣдняя была всѣхъ добрѣе. Одна изъ дочерей ея была красавица.Н. А. Титовъ.
- ↑ Клингеръ говаривалъ: «русскихъ надо менѣе учить, а болѣе бить».Н. А. Титовъ.
- ↑ Когда во время попури танцовали мазурку, то г-жа Е. выбрала генералъ-адъютанта Д., и онъ, къ удовольствію графа, сдѣлалъ съ нею два тура. Н. Т.