Рыбаки (Богораз)/ДО
| ← На каникулахъ | Рыбаки | На Красномъ Камнѣ → |
| Дата созданія: С.-Петербургъ, 1899. Источникъ: Богоразъ В. Г. Колымскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Просвѣщеніе», 1910. — С. 97. |
Ихъ было трое. Они сидѣли среди широкой рѣчной косы на мокромъ пескѣ, поджавъ ноги и опираясь спинами другъ на друга. Было такъ темно, что за пять шаговъ ихъ группа навѣрное показалась бы кучей сплавного хвороста, случайно нагроможденнаго на косѣ послѣдней прибылью воды. Впрочемъ, смотрѣть было некому, ибо на косѣ не было никакого живого существа, кромѣ этой группы людей. Тотъ изъ нихъ, чья спина была шире всѣхъ, сидѣлъ сгорбившись и, отвернувъ обмерзшія полы кожаной рубахи, сжималъ свои руки между внутренними сторонами колѣнъ. У него зябли и щипали пальцы, и онъ старался отогрѣть ихъ хоть немного этимъ импровизированнымъ способомъ, но ноги его были мокры далеко выше колѣнъ, и изъ его стараній ничего не выходило.
Двое другихъ сидѣли рядомъ, прижавшись другъ къ другу и опираясь объ эту широкую спину. Они насиживали тоню, и у нихъ не было времени развести огонь, ибо промежутки между тонями составляли не болѣе десяти минутъ.
— Бр!.. холодно! — сказалъ человѣкъ со спиной, выдергивая руки изъ-подъ колѣнъ и начиная тереть ихъ одна о другую.
— Ну, холодно! — недовольно повторилъ одинъ изъ его товарищей.
Онъ тоже озябъ, но отдыхъ ему былъ дороже тепла, и онъ предпочиталъ сидѣть, совсѣмъ не шевелясь. Голосъ его звучалъ глухо, такъ какъ выходилъ изъ-подъ мѣхового треуха, низко натянутаго на лицо. Повидимому, онъ дремалъ, и окликъ товарища разбудилъ его.
— Мои пальцы совсѣмъ закостенѣли! — пожаловалась спина, продолжая растирать руки.
— Мои тоже! — сказалъ человѣкъ въ треухѣ.
— А въ Неаполѣ теперь теплѣе! — вдругъ сказала спина.
— Въ какомъ Неаполѣ? — съ удивленіемъ спросилъ треухъ.
— Въ Неаполѣ… въ Италіи! — кратко пояснила спина.
— Не знаю! — проворчалъ треухъ сомнительнымъ тономъ. — Я не знаю!
— Какъ это не знаешь? — убѣдительно доказывала спина. — Теперь начало сентября. Въ Неаполѣ теперь какъ разъ лимоны зрѣютъ.
— «Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen!»[1] — продекламировалъ онъ нараспѣвъ.
Онъ пересталъ растирать руки и началъ хлопать въ ладоши, какъ будто подавая сигналы кому-то, скрывавшемуся во тьмѣ.
— Не знаю цитроновъ! — сурово отпарировалъ собесѣдникъ. — И Неаполя никакого нѣтъ!..
— Какъ нѣтъ? — настаивала спина почти съ ужасомъ. — Неаполь, въ Италіи, въ Европѣ…
— Нѣту, нѣту! — непоколебимо отвергалъ треухъ. — Нечего!.. Италіи нѣтъ и Европы нѣтъ. Все враки!.. Есть только рѣка и въ ней рыба.
Третій изъ сидѣвшихъ, не говорившій до сихъ поръ ни слова, вдругъ поднялся на ноги.
— Пойдемъ, пора! — коротко сказалъ онъ и сталъ подтягивать вверхъ наколѣнники изъ тюленьей кожи, дававшіе его ногамъ защиту отъ воды.
Двое другихъ тотчасъ же поднялись. Человѣкъ съ широкой спиной, желая размяться, произвелъ даже нѣсколько неуклюжихъ курбетовъ, каждый разъ звонко щелкая мокрыми пятками бродней о полузамерзшую тину.
На самомъ берегу у воды было свѣтлѣе. Мелкія лужицы, набравшіяся въ песчаныхъ вымоинахъ, замерзли и отсвѣчивали серебристымъ блескомъ. У отмелаго края матерой воды набился бѣлый приплесокъ, который дѣйствіемъ прибоя постепенно оттѣснялся на сухой песокъ и лежалъ тамъ въ видѣ узкаго вала неравной вышины, окаймлявшаго воду. У берега было такъ мелко, что нѣкоторыя пластинки приплеска, осѣдая, достигали дна и, присоединяя къ себѣ нѣсколько другихъ пластинокъ поменьше, созидали крошечные ледяные островки, блиставшіе, какъ звѣздочки, среди темной и спокойной воды.
Лодка, упертая днищемъ въ вязкій песокъ, чернѣла въ десяти или пятнадцати шагахъ отъ берега. Подтащить ее ближе не было возможности. Они пошли къ ней, шлепая въ водѣ своими разбухшими броднями изъ плохо выдѣланной коровьей кожи. Человѣкъ въ треухѣ порылся въ кормѣ и досталъ оттуда клячъ, огромный свистокъ толстой волосяной веревки. Онъ былъ бережничимъ, и на обязанности его лежало, идя по берегу, волочить на этой веревкѣ бережное крыло, ползущее по мели. Клячъ весь обмерзъ и закостенѣлъ, и всѣ кольца его топорщились въ разныя стороны. Онъ снялъ нѣсколько колецъ себѣ на руку, а остальное бросилъ въ воду, чтобы оттаяло. Двое другихъ открыли неводъ, заботливо укутанный шкурами, и теперь стаскивали лодку дальше на рѣку.
— Выгребайте, Барскій! — сказалъ бережничій, выходя на берегъ съ концомъ кляча въ рукахъ.
Онъ сдѣлалъ два шага по направленію тони, но поскользнулся и чуть не упалъ.
— Идите по водѣ, Гуревичъ! — въ свою очередь посовѣтовалъ человѣкъ со спиной, только что названный Барскимъ. — Тамъ дно мягкое!
Бережничій только оглянулся въ его сторону. Обувь его протекла и брести все время въ ледяной водѣ было для него тяжелымъ испытаніемъ. Ему пришла на минуту въ голову мысль выйти на сухой берегъ за предѣлы скользкаго приплеска, но онъ побѣдилъ искушеніе и вошелъ-таки въ воду. Тоня была отлогая и для успѣха промысла неводъ нужно было отпустить какъ можно дальше на рѣку.
Рѣчные выгребли. Черезъ четыре или пять взмаховъ лодка исчезла изъ глазъ, потонувъ въ густомъ мракѣ, и онъ могъ опредѣлить ея мѣстонахожденіе только по плеску веселъ, долетавшему съ рѣки. Онъ сдѣлалъ еще два шага и остановился, чувствуя, какъ постепенно одно волосяное кольцо за другимъ выходитъ изъ воды и вытягивается на рѣку. Наконецъ, клячъ натянулся и задрожалъ въ его рукѣ.
— Выметывай! — крикнулъ онъ въ пространство, къ невидимымъ товарищамъ и, перекинувъ конецъ веревки черезъ лѣвое плечо, медленно побрелъ впередъ, стараясь не опережать невода, чтобы дать ему время развернуться.
Люди въ лодкѣ тоже дѣлали свое дѣло. Барскій сидѣлъ на носу лодки на веслахъ и выгребалъ, стараясь придать линіи выметываемаго невода наиболѣе выгодное направленіе. Спутникъ его, скорчившись на кормѣ, кое-какъ отковыривалъ отъ полузамерзшей массы невода жесткіе комья и попросту спускалъ ихъ въ воду, стараясь только, чтобы ни одна ячея не задѣла за бортъ. Черезъ двѣ или три минуты весь неводъ былъ кое-какъ выброшенъ. Промышленники прикрѣпили къ борту конецъ рѣчного кляча и, повернувъ лодку вдоль рѣки, поплыли внизъ по теченію, плавя тоню. Теченіе довольно быстро понесло лодку, поворачивая ее то вправо, то влѣво. Среди рѣки ночная тьма соединилась съ туманомъ и была еще гуще, чѣмъ на берегу. Матовая черная вода не отсвѣчивала ни однимъ слабымъ лучомъ. Только низкія волны, гонимыя поперечнымъ вѣтромъ, выходившимъ изъ-за рѣчной пади, слегка ударяли о бортъ, да рѣчная струя съ слабымъ рокотомъ переливалась черезъ веревку, волочившуюся за кормой.
Молчаливый субъектъ, окончивъ свою часть работы, судорожно скорчился въ крошечномъ свободномъ пространствѣ на плоской кормѣ, откуда при первомъ неловкомъ движеніи можно было вывалиться въ воду. Со своей скамьи на носу Барскій различалъ только смутныя очертанія этой фигуры, похожей на кучу тряпья.
— А гдѣ каменный берегъ? — вдругъ сказалъ Барскій послѣ довольно продолжительнаго молчанія. — Ей-Богу, я не разберу!
Отвѣта не было.
— Какъ бы насъ не пронесло? — озабоченно продолжалъ Барскій. — Тутъ дальше задѣвы. Можно изодрать неводъ.
Тоня была имъ хорошо знакома, но въ темнотѣ даже съ опытными промышленниками случаются несчастія. Въ качествѣ самаго опытнаго промышленника, Барскій чувствовалъ на себѣ отвѣтственность за благополучіе невода передъ всей среднерѣцкой компаніей, которая сидѣла въ городѣ и голодала въ ожиданіи рыбы.
— Отчего Андрей не кричитъ? — продолжалъ безпокоиться Барскій. — Пора пригребать!
— Пригребай! — внезапно долетѣлъ крикъ изъ темноты.
Барскій вздрогнулъ и быстро повернулся на голосъ. Теченіе незамѣтно повернуло лодку кормою впередъ, и онъ разсчитывалъ услышать окрикъ совсѣмъ съ другой стороны. Однимъ сильнымъ движеніемъ праваго весла онъ заставилъ лодку описать полуоборотъ и принялся подтягивать неводъ къ берегу, налегая изо всѣхъ силъ на весельныя дужки и закидывая лопасти какъ можно дальше впередъ.
Черезъ нѣсколько минутъ они уже копошились у берега по колѣно въ водѣ, торопливо выбирая въ лодку рѣчное крыло и въ то же время быстро отводя ее впередъ по линіи приплеска. Фигура бережничаго тоже обрисовалась сзади. Онъ собиралъ свое крыло, нагибаясь къ рѣкѣ такъ низко, какъ будто ему хотѣлось хлебнуть холодной воды. Разстояніе между обоими крыльями становилось все менѣе и менѣе.
— На берегъ, на берегъ! — озабоченно говорилъ Барскій, передавая товарищу оба конца тетивъ. — Хрептовскій, на берегъ, ради Бога!
Онъ съ силой вытолкнулъ лодку носомъ на песокъ и, взявъ со своего сидѣнья короткую деревянную колотушку, вошелъ въ приборъ невода.
— Рыба ходитъ! — заговорилъ онъ возбужденно, подражая туземнымъ промышленникамъ и чувствуя, какъ тупые рыбьи носы толкаются въ водѣ объ его ноги. — Нельма, нельма ходитъ!
Онъ придавилъ ногой нижнюю тетиву, а колотушкой нащупалъ и приподнялъ верхнюю, для того, чтобы какая-нибудь проворная щука не могла переброситься черезъ нее въ вольную воду.
— Много рыбы! — сказалъ Гуревичъ, чувствуя подергиваніе и судорожное трепетаніе веревокъ въ своихъ рукахъ.
— Тащи, тащи! — азартно кричалъ Барскій. — Волоки!
Уловъ вмѣстѣ съ неводомъ очутился на пескѣ. Промышленники открыли неводъ и вытряхнули добычу на песокъ. На пескѣ немедленно поднялась невообразимая возня. Серебристые максуны, тускло поблескивавшіе въ темнотѣ, подпрыгивали такъ высоко, какъ будто они были сдѣланы изъ резины; скользкіе налимы ползали, извиваясь во всѣ стороны и постоянно подвертываясь подъ ноги; толстыя нельмы, напротивъ, лежали смирно и неподвижно, какъ обрубки дерева. Барскій торопливо переходилъ отъ рыбы къ рыбѣ и ощупью укрощалъ ее ударами палки по головѣ.
Теперь нужно было убирать неводъ. Вмѣстѣ съ рыбой въ него набралась цѣлая куча мягкаго ледяного сала, быстро примерзавшаго къ тонкимъ ячеямъ на обнаженномъ пескѣ. Но хуже всего была сельдятка. Она набивалась въ крыльяхъ невода цѣлыми сотнями, туго протискиваясь въ каждую нитяную ячею. Ее нужно было всю выдергать и набросать въ кучу на берегу. Эта работа была самая трудная. Плавники сельдятки застревали въ ячеяхъ, небольшое вальковатое тѣло поминутно выскальзывало изъ рукъ, нить ячеи при каждомъ неловкомъ движеніи больно рѣзала пальцы, мелкая сельдяжья чешуя прилипала къ ладонямъ, противная рыбья слизь застывала на кожѣ и больно щипала тѣло.
Промышленники были забрызганы водой до самаго ворота. На рукавахъ, которые то и дѣло погружались въ воду, образовалась такая твердая кора, что она стѣсняла движеніе рукъ. Очистка невода подвигалась очень медленно, такъ какъ каждый аршинъ сѣти нужно было, очистивъ отъ рыбы, тщательно промывать въ водѣ, чтобы удалить песокъ и слизь. Какая-то вертлявая щука завила вокругъ себя цѣлый клубъ, предварительно набивъ полонъ ротъ изодранными нитями ячей, и они насилу распутали ее, прорвавъ при этомъ въ неводѣ большую круглую дыру. Сельдятка, попавшая въ ячеи съ наружной стороны, то и дѣло уходила, но добычи было много, и они не обращали на нее вниманія.
Наконецъ, вся рыба была убрана, и они повели лодку на бечевѣ вверхъ, противъ теченія, на мѣсто замета. Барскій сидѣлъ на кормѣ, чтобы не давать лодкѣ садиться на мель. Двое другихъ торопливо шли берегомъ, натягивая бечеву плечами изо всѣхъ силъ, для того, чтобы согрѣться напряженіемъ усилій и въ то же время, просунувъ руки подъ одежду, старались отогрѣть у собственнаго тѣла свои покраснѣвшіе пальцы.
Слѣдующая тоня началась почти безъ отдыха. Рыба ловилась въ темнотѣ несравненно лучше, и нужно было воспользоваться, какъ можно продуктивнѣе, временемъ, остававшимся до разсвѣта. Когда они въ третій разъ вытащили добычу на берегъ, туманное утро забрезжило, наконецъ, надъ рѣкой. Съ противоположнаго берега, гдѣ немного повыше лежала заимка, т. е. группа рыбацкихъ избушекъ, донесся стукъ деревянныхъ поплавковъ, падающихъ на бортъ лодки. Тамъ копошились люди, собирая снасти и приготовляясь выѣхать на смѣну ночной очереди. Товарищи поспѣшно отправились метать свою послѣднюю тоню. Утро быстро становилось свѣтлѣе и ярче. Густой туманъ тяжелыми клубами опускался на гладкую воду, на рѣкѣ попрежнему ничего не было видно, но вверху сквозь рѣдѣющія облака уже промелькнули первые клочки синевы. Верхушка круглой сопки на противоположномъ берегу слегка начинала золотиться. Можно было ожидать, что погода совсѣмъ разгуляется.
Когда промышленники снова вытащили неводъ на берегъ, изъ молочнаго тумана на рѣкѣ внезапно вынырнула лодка и, разгоняемая сильными ударами веселъ, далеко проскочила впередъ по прибрежному мелководью. Новые промышленники вышли на берегъ. Ихъ было трое: старикъ и двѣ женщины. Они были одѣты въ такія же странныя, полукожаныя, полумѣховыя одежды; только на женщинахъ, поверхъ кожаныхъ штановъ, запущенныхъ въ высокіе сапоги съ мягкой подошвой, были еще короткія синія юбки, высоко подобранныя и подвязанныя веревкой пониже пояса. Старикъ былъ маленькій, безбородый, съ тусклыми глазами и растрепанными сѣдыми волосами, вылѣзавшими изъ-подъ платка, повязаннаго по-бабьи, по обычаю туземныхъ жителей. За щекой у него была табачная жвачка, и онъ постоянно цыркалъ, обнажая беззубыя десны и разбрасывая направо и налѣво тоненькія струйки черной слюны. У одной изъ его спутницъ было широкое темное лицо, похожее на измятую лепешку и плоская длинная фигура, какъ будто вырѣзанная изъ доски. Другая была моложе и больше походила на женщину. Ея лицо, тоже круглое и смуглое, напоминало цыганку и не безъ кокетства выглядывало изъ-подъ алаго платочка, подвязаннаго подъ подбородкомъ.
— Съ пйомусйомъ, Иййя Осиповичъ! (съ промысломъ, Илья Осиповичъ!) — сказала она, дѣлая удареніе на «о» и привѣтливо улыбаясь Барскому, который относилъ въ это время въ лодку десятокъ крупныхъ рыбъ, поддѣвъ ихъ подъ жабры пальцами обѣихъ рукъ, по пальцу на каждую рыбу.
Товарищи его возились надъ укладываніемъ невода въ лодку.
— Спасибо! — отвѣтилъ Барскій, взмахивая руками и сбрасывая добычу на дно лодки со всѣхъ десяти пальцевъ.
Ему тоже было пріятно видѣть эту смуглую дѣвушку, лицо которой было постоянно весело, а маленькія, но крѣпкія руки могли поспорить въ управленіи веслами съ любымъ мужчиной.
— Каково пйомушйяйи? (каково промышляли?) — спросила дѣвушка.
Сюсюкающіе звуки мѣстнаго нарѣчія звучали въ ея устахъ мягко, какъ дѣтскій лепетъ.
— Хорошо! — отвѣтилъ Барскій не безъ нѣкоторой гордости, поворачиваясь къ берегу и указывая на кучу рыбы, лежавшей поодаль.
Она была такъ велика, что старая бѣлая палатка, брошенная сверху, не покрывала всего, и крайнія рыбы выкатились вонъ, къ великому удовольствію чаекъ, которыя назойливо вертѣлись кругомъ и успѣли выклевать глаза нѣсколькимъ, подальше откатившимся, максунамъ.
— Слава Богъ! — сказалъ старикъ, подходя къ чужой лодкѣ и заглядывая внутрь, чтобы опредѣлить удачливость послѣдней тони. — Ѣды много! Рыба, ѣда!..
— Ѣда! — повторилъ Барскій, продолжая разглядывать кучу на берегу.
Припадокъ ночного малодушія по поводу Неаполя и цитроновъ отошелъ куда-то далеко и онъ чувствовалъ себя въ настоящую минуту такимъ же непосредственнымъ сыномъ природы, какъ и стоявшіе передъ нимъ туземцы. Онъ ясно читалъ простыя и безхитростныя побужденія, наполнявшія душу этого старика и дѣвушки, и ощущалъ, что и въ его душѣ навстрѣчу имъ поднимаются такія же прямыя и сильныя чувства.
— Не поймаешь, не поѣшь! — сказалъ старикъ, приводя одинъ изъ любимыхъ мѣстныхъ афоризмовъ.
Гуревичъ, покончивъ работу у лодки, подошелъ къ группѣ и досталъ изъ кармана кисетъ съ махоркой и лоскутъ газетной бумаги, собираясь свернуть собачью ножку.
— Очень просто, — продолжалъ старикъ. — Ѣда — бѣда! Голодомъ насидишься.
Барскій и Гуревичъ переглянулись. Ихъ называли въ среднерѣцкой компаніи «рыбными патріотами», и они, дѣйствительно, любили эту жизнь на промыслѣ именно за ея первобытную простоту. Даже въ забытомъ полярномъ городишкѣ, лежавшемъ за пятьдесятъ верстъ отъ заимки, и гдѣ собралось вмѣстѣ нѣсколько десятковъ молодого народа, вообще не знавшаго, что съ собой дѣлать, жизнь была уже гораздо сложнѣе и предъявляла вопросы, на которые не всегда можно было найти отвѣтъ. Тамъ шли споры о преимуществахъ физическаго и умственнаго труда, о необходимости сохранять свою культурность, о культурномъ воздѣйствіи на туземцевъ и о взаимной мѣновой стоимости привезенныхъ съ собой товаровъ и мѣстныхъ продуктовъ, которую приходилось декретировать по произволу, за отсутствіемъ всякихъ законовъ обмѣна. Здѣсь, на тонѣ не было ни туземцевъ, ни пришельцевъ, здѣсь для всѣхъ была одна нива и одна цѣль — рыба, вертлявая и живая, норовившая ускользнуть прямо изъ рукъ, и нужно было напрягать все вниманіе, чтобы побѣдить ея проворство и нежеланіе попасть въ котелъ. Эта борьба съ природой была такъ первобытна, что трудъ, необходимый для нея, превратился въ азартную страсть, заражавшую даже собакъ, бродившихъ безъ привязи по берегу и не безъ успѣха пытавшихся хватать зубами сельдятку въ мелкой водѣ.
Небо совсѣмъ просвѣтлѣло, но морозъ еще не ослабѣлъ, и обледенѣлыя одежды промышленниковъ попрежнему стояли коробомъ. Молчаливый субъектъ, немного замѣшкавшійся у лодки, вышелъ на берегъ и поднявъ ивовую корзину, лежавшую на пескѣ, направился къ рыбной кучѣ. Барскій поспѣшилъ къ нему на помощь съ коромысломъ въ рукахъ. Началась дѣятельная нагрузка лодки, но рыбы было такъ много, что вся она не могла помѣститься.
— Придется еще разъ съѣздить! — сказалъ Барскій довольнымъ голосомъ.
Перспектива возвращаться за рыбой съ заимки на тоню не могла имѣть ничего привлекательнаго, но его слишкомъ радовало обиліе добычи, чтобъ опасаться лишней усталости. Молчаливый субъектъ, сбросивъ на дно лодки послѣднюю груду рыбы, вдругъ остановился и оперся грудью о бортъ. Лицо его поблѣднѣло, какъ у мертвеца, синія губы дрожали, и зубы крѣпко стискивались, чтобы остановить предательскую дрожь. Глаза молчаливаго субъекта были закрыты, такъ какъ онъ стыдился своей слабости и не хотѣлъ смотрѣть въ лицо товарищу.
— Поѣдемъ скорѣй! — торопливо сказалъ Барскій. — Хрептовскій, садитесь на весла, согрѣетесь!..
Хрептовскій, перемогаясь, вошелъ въ лодку и принялся съ ожесточеніемъ ворочать веслами.
Лодка, несмотря на грузъ, такъ бойко перебивала теченіе, что черезъ десять минутъ уже была на другомъ берегу противъ заимки, гдѣ просушивающіеся невода были растянуты на длинныхъ двойныхъ вѣшалкахъ, походя на огромные куски грязно-сѣрой паутины. Было совершенно тихо, только легкіе поплавки неводовъ, свободно свѣшивавшіеся внизъ, слабо и мелодично побрякивали, какъ будто къ нимъ прикасались чьи-то невидимыя руки. За рѣкой, на тонѣ раздавался плескъ веселъ очередного карбаса. Гдѣ-то въ глубинѣ протока громко и тревожно кикалъ молодой лебедь, одинъ изъ послѣднихъ оставшихся, такъ какъ почти всѣ лебеди уже улетѣли.
Заимка состояла изъ пяти избушекъ, сложенныхъ изъ тонкихъ бревенъ, съ землянымъ очагомъ по срединѣ и широкой дырой надъ потолкомъ, куда выходилъ дымъ. Четырехугольныя дыры оконъ были затянуты грязными платками, снятыми съ головы обитателей. У одной избушки не было даже двери, и вмѣсто нея висѣла бурая оленья шкура. Это и было обиталище только что пріѣхавшихъ промышленниковъ, но прежде чѣмъ войти въ свой домъ, имъ нужно было передѣлать еще много работы: вытащить и развѣсить для просушки неводъ, перетаскать рыбу изъ лодки въ амбаръ, вычерпать воду, скопившуюся въ лодочномъ днищѣ. Барскій, какъ только лодка опустѣла, уѣхалъ на другой берегъ за рыбой, а двое другихъ принялись разводить огонь и варить чай.
Черезъ два часа всѣ трое спали мертвымъ сномъ на лавкахъ кругомъ огня, подостлавъ подъ себя оленьи шкуры и кое-какую рухлядь. На очагѣ тлѣли огромные суковатые корни, представлявшіе ту выгоду, что ихъ можно было не перемѣщать въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, не опасаясь, что огонь погаснетъ. Все свободное пространство надъ очагомъ было завѣшено мокрой одеждой и обувью, вывороченной на изнанку. Влажныя травяныя стельки, разложенныя на одной изъ верхнихъ грядокъ, издавали прѣлый запахъ, и время отъ времени мутная капля съ шипѣньемъ падала на угли, очень близко къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ котелъ съ вареной рыбой, прикрытый сковородкой. Рядомъ съ обувью висѣли ряды вяленой рыбы, которая докапчивалась въ дыму, тоже время отъ времени посылая на угли свѣтлыя капли жира, вспыхивавшія языкомъ тонкаго и свѣтлаго пламени.
Примѣчанія[править]
- ↑ нѣм. Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen! — Туда, туда, гдѣ цвѣтутъ лимоны! Неточная цитата изъ І. В. фонъ Гете. «Годы ученія Вильгельма Мейстера». Книга III, глава I. Прим. ред.