Сахалин (Дорошевич)/Тюрьма ночью/ДО
| ← Нарядъ | Сахалинъ (Каторга) — Тюрьма ночью | Раскомандировка → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 38. |
Холодная, темная, безлунная ночь. Только звѣзды мерцаютъ.
По огромному тюремному двору тамъ и сямъ бѣгаютъ огоньки фонариковъ.
Не видно ни зги, но чувствуется присутствіе, дыханье толпы.
Мы останавливаемся предъ высокимъ чернымъ силуэтомъ какого-то зданія: это — часовня посрединѣ двора.
— Шапки долой! — раздается команда, — къ молитвѣ готовьсь. Начинай.
— «Христосъ воскресе изъ мертвыхъ»… — раздается среди темноты.
Поютъ сотни невидимыхъ людей.
Голоса слышатся въ темнотѣ справа, слѣва, около, гдѣ-то тамъ, вдали!..
Словно вся эта тьма запѣла.
Этотъ гимнъ воскресенія, пѣснь торжества побѣды надъ смертью, — при такой обстановкѣ! Это производило потрясающее впечатлѣніе.
Невидимый хоръ пропѣлъ еще нѣсколько молитвъ, и началась повѣрка.
За позднимъ временемъ, обычной переклички не было, просто считали людей.
Поднявъ фонарь въ уровень лица, надзиратели проходили по рядамъ и пересчитывали арестантовъ.
Изъ темницы на моментъ выглядывали старыя, молодыя, мрачныя, усталыя, свирѣпыя, отталкивающія и обыденныя лица, — и сейчасъ же снова исчезали во тьмѣ.
Въ концѣ каждаго отдѣленія фонарь освѣщалъ чисто одѣтаго старосту.
— Семьдесятъ пять? — спрашивалъ надзиратель.
— Семьдесятъ пять! — отвѣчалъ староста.
Старшій надзиратель подвелъ итогъ и доложилъ смотрителю, что всѣ люди въ наличности.
— Ступай спать!
Толпа зашумѣла. Тьма кругомъ словно ожила. Послышался топотъ ногъ, разговоръ, вздохи, позѣвыванія.
Усталые за день каторжники торопливо расходились по камерамъ.
— Кто идетъ? — окрикнулъ часовой у кандальной тюрьмы.
— Кто идетъ? — уже отчаянно завопилъ онъ, когда мы подошли ближе.
— Г. смотритель! Что орешь-то!..
Мы прошли подъ воротами.
Загремѣлъ огромный замокъ, клубъ сырого, промозглаго пара вырвался изъ отворяемой двери, — и мы вошли въ одинъ изъ «номеровъ» кандальнаго отдѣленія.
— Смирно! Встать!
Наше появленіе словно разбудило дремавшіе кандалы.
Кандалы забренчали, залязгали, зазвенѣли, заговорили своимъ отвратительнымъ говоромъ.
Чувствовалось тяжело среди этого звона цѣпей, въ полумракѣ кандальной тюрьмы. Я взглянулъ на стѣны. По нимъ тянулись какія-то широкія тѣни, полосы. Словно гигантскій паукъ заткалъ все какой-то огромной паутиной… Словно какія-то огромныя летучія мыши прицѣпились и висѣли по стѣнамъ.
Это — вѣтви ели, развѣшанныя по стѣнамъ для освѣженія воздуха.
Пахло сыростью, плѣсенью, испариной.
Кандальныхъ перекликали по фамиліямъ.
Они проходили мимо насъ, звеня кандалами, а по стѣнѣ двигались уродливыя, огромныя тѣни.
Въ одномъ изъ отдѣленій было двое тачечниковъ. Оба — кавказцы, прикованные за побѣги.
Одинъ изъ нихъ, высокій, крѣпкій мужчина, съ открытымъ лицомъ, смѣлыми, врядъ ли когда отражавшими страхъ глазами, — при перекличкѣ, громыхая цѣпями, провезъ свою тачку мимо насъ.
Другой лежалъ въ углу.
— А тотъ чего лежитъ?
Тачечникъ что-то проговорилъ слабымъ, прерывающимся голосомъ.
— Больна она! Очень шибко больна! Слаба стала! — объяснилъ татаринъ-переводчикъ.
Во время молитвы онъ поднялся и стоялъ, опираясь на свою тачку, охая, вздыхая, напоминая какой-то страдальческій призракъ, при каждомъ движеніи звенѣвшій цѣпями.
Вы не можете себѣ представить, какое впечатлѣніе производитъ человѣкъ, прикованный къ тачкѣ.
Вы смотрите на него прямо съ удивленіемъ.
— Да чего это онъ ее все возитъ?
И воочію видишь, и не вѣрится въ это наказаніе.
По окончаніи провѣрки, кандальные пѣли молитвы.
Было странно слышать: въ «номерѣ» — 40—50 человѣкъ, а поетъ слабенькій хоръ изъ 7—8. Остальные все кавказцы…
Меня удивляло, что въ кандальномъ отдѣленіи не пѣли «Христосъ воскресе».
— Почему это? — спросилъ я у смотрителя.
— А забыли, вѣроятно!
Люди, забывшіе даже про то, что теперь пасхальная недѣля!..