Сбежали! (Немирович-Данченко)/ДО
| ← Большое сердце | Сбѣжали! : Страничка изъ скитальческой жизни |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Незамѣтные герои. — М.: Университетская типографія, 1892. — С. 205. |
I[править]
Въ торжественный сумракъ стараго собора, сквозь цвѣтную розетку готическаго окна, едва-едва пробивались лучи горячаго и яркаго за этою мраморною громадою солнца. Оно сегодня всѣ улицы и площади маленькаго итальянскаго городка заливало слѣпящимъ свѣтомъ и наполняло душнымъ зноемъ. Даже у моря, дремавшаго подъ раскаленнымъ утесомъ, было нисколько не легче. Зато здѣсь, въ соборѣ, солнце оказывалось безсильнымъ. Оно не могло пронизать каменныя стѣны, а стекла оконъ, то фіолетовыя, то синія и красныя, пропускали только слабое сіяніе, тонувшее подъ громадными сводами, умиравшее тамъ, едва успѣвъ отразиться на старыхъ мозаикахъ, представлявшихъ колоссальныя, но уже нѣсколько столѣтій назадъ потемнѣвшія фигуры святыхъ. Внизу оно не могло осилить мрака. Оно точно плавало надъ нимъ… Тутъ мигали у алтаря, заставленнаго Распятіемъ и мраморными статуями ангеловъ, огоньки высокихъ свѣчъ, робко раскрывались и потомъ опять жмурились лампадки, и едва различимые клубы ѳиміама отсюда вмѣстѣ съ напѣвомъ органа медленно поднимались все выше и выше, точно съ трудомъ проникая сквозь тяжелый сумракъ стараго собора. Медленно поднимались, чтобы разостлаться подъ сводами, вознестись въ непроглядную глубь громаднаго купола и тамъ заснуть, какъ засыпаютъ въ безвѣтріе облака на вѣющемъ благоговѣйною тишиною небѣ… Только нѣсколько минутъ простоявъ внизу на разноцвѣтныхъ мраморахъ пола, между которыми едва-едва виднѣлись древнія плиты съ полуистертыми изображеніями заснувшихъ подъ ними епископовъ, рыцарей и королей, плиты съ митрами, коронами и гербами, съ сглаженными чертами спокойныхъ, опустившихъ свои каменныя вѣки, лицъ, — только постоявъ внизу, можно было нѣсколько привыкнуть къ этому мраку и различить въ немъ силуэты обтянутыхъ паутиною памятниковъ, колоннъ, на мраморѣ которыхъ плечи и руки безчисленныхъ богомольцевъ оставили замѣтные слѣды, и массы сидѣвшаго и стоявшаго народа, сливавшагося издали въ одно общее марево…
— Какъ хорошо тутъ! — проговорила у одной изъ колоннъ только-что вошедшая сюда блондинка, не оставляя руки бывшаго съ нею молодого человѣка. — Какъ хорошо!
— Особенно послѣ этой убійственной жары. Дышется легко, по крайней мѣрѣ. Ты не хочешь ли сѣсть, Нина?
— Нѣтъ, нѣтъ… Развѣ у тебя рука устала?
— Ну вотъ!
— Я могу опереться о стѣну.
Мало-по-малу передъ ней выступали силуэты и профили, до тѣхъ поръ точно спавшіе во мракѣ, силуэты громадныхъ колоннъ, профили изваянныхъ у самыхъ стѣнъ памятниковъ. Нечаянно опустивъ глаза внизъ, она вздрогнула и отступила: прямо подъ ея ногами было какое-то каменное спящее лицо… Почти сгладилась надъ нимъ митра, и только сложенныя руки забытаго епископа были отчетливо видны съ крестомъ и посохомъ… Длинная вязь готической надписи почти стерлась, остался только годъ…
— Однако… сколько лѣтъ тому назадъ умеръ… — раздумчиво проговорилъ молодой человѣкъ, улыбнувшись инстинктивному страху своей подруги. — Не бойся, Нина, не укуситъ за ногу…
Та все-таки передвинулась… взглядъ ея съ робкимъ любопытствомъ перебѣгалъ по колоннамъ снизу вверхъ. Казалось, каждая изъ нихъ состоитъ изъ нѣсколькихъ спаявшихся вмѣстѣ; только въ высотѣ онѣ опять развѣтвлялись, образуя цѣлый лабиринтъ сводовъ и арокъ. Сіяніе, едва-едва пронизавшее цвѣтныя окна, скользнувъ по нимъ, замирало на изваяніяхъ, выступавшихъ на этихъ колоннахъ. Гладкія снизу, вверху онѣ были прорѣзаны нишами, въ которыхъ виднѣлись смутныя фигуры рыцарей, королей и папъ, то благословляющихъ мракъ, заливавшій соборъ, то грозящихъ кому-то съ своей недоступной высоты. Съ другихъ колоннъ обрисовывались безобразныя существа, держащія въ своихъ каменныхъ лапахъ каменныхъ же всадниковъ, тщетно старающихся отбиться отъ этихъ задушающихъ объятій… Вонъ неуклюжая фигура паладина. Лошадь его взвилась на дыбы — тяжелая, грубо высѣченная. Въ рукѣ у него громадный, больше его самого, мечъ, и сверху, прямо на его круглый шишакъ спустился мраморный орелъ и точно силится выкрикнуть что-то, распустивъ свои сѣрыя крылья. И всѣ эти изваянія на колоннахъ знаменовали младенчество искусства. Творческій геній спалъ еще, грезя во снѣ кошмаромъ какихъ-то тяжелыхъ, похожихъ на безобразныя глыбы, существъ, призраками, которыхъ трудно отличить отъ тучъ, и тучами, складывавшимися въ призраки… Вонъ медвѣдь взлѣзъ на колонну — всматривается Нина — и въ этомъ медвѣдѣ узнаетъ попытку создать человѣческое лицо и тѣло… На головѣ медвѣдя корона, въ рукахъ — крестъ и мечъ… Очевидно, наивный ваятель, восемьсотъ лѣтъ тому назадъ, не могъ никакъ справиться съ непокорною, не слушавшею его рѣзца, массою камня… Нина окончательно привыкла къ этому мраку кругомъ.
— Николай, посмотри на эти памятники по стѣнамъ!.. Кому они?
— Вотъ тотъ королю Рожеру, умершему тысячу двѣсти лѣтъ… Вотъ и онъ самъ спитъ въ нишѣ, сложенной въ видѣ часовни. А этотъ, котораго лошадь обратилась хвостомъ сюда — знаменитый кондотьери Корригоне. Онъ славился своею храбростью и жестокостью. Видишь — даже въ соборѣ топчетъ кого-то копытами своего коня… Вотъ королева Хуана, — острый колпакъ одиннадцатаго столѣтія на ней… паутина совсѣмъ заткала ее отовсюду. Вотъ атлеты поддерживаютъ гробовую доску, на которой спитъ папа, должно быть одинъ изъ безчисленныхъ Юліевъ, а внизу надпись очень наивная, что вмѣстѣ съ нимъ здѣсь же похоронены и его дѣти. Тогда, знаешь, они не стѣснялись. Въ порядкѣ вещей это было!..
Нина съ нѣкоторою робостью смотрѣла на все это. Казалось, она не увѣрена была, что всѣ эти каменные мертвецы, всадники, орлы, извивающіяся подъ копытами змѣи и спящіе, положивъ громадныя головы на свои мраморныя лапы, львы не сдвинутся, не соскочатъ въ мракъ собора, не бросятся на нее. Такъ громадно было сооруженіе, что хотя внизу шептала свои молитвы и даже пѣла масса народа, а Нинѣ все-таки казалось, что она здѣсь одна, одна лицомъ къ лицу съ этою тысячу лѣтъ пережившею массой, среди всего этого каменнаго великолѣпія. Она опять взяла за руку молодого человѣка и прижалась къ нему. Онъ повелъ ее впередъ, туда, гдѣ у громаднаго алтаря столпились массы богомольцевъ.
— А знаешь что, Николай, — заговорила она съ нимъ шопотомъ, точно боясь, что ее разслышатъ и поймутъ другіе.
— Что?
— Наша церковь въ Подклѣтовѣ, помнишь? — лучше.
Онъ разсмѣялся.
— Какой ты еще ребенокъ, Нина!
— Право, лучше. Она такая веселая. Солнце въ нее всѣми своими лучами льется, насквозь ее нижетъ, точно всю золотомъ осыпаетъ. А въ окна — помнишь? — только посмотришь, тамъ березки тебѣ киваютъ, точно «здравствуй» говорятъ. Веселыя, молодыя березки! Птицы на нихъ поютъ, да какъ задорно. Какъ пѣвчіе замолчатъ, стрекотанье ихъ такъ и врывается въ церковь, точно и онѣ по своему молятся. Не правда ли, вѣдь птицы молятся?
— Почему ты это думаешь?
— А какъ же… Какъ солнце — онѣ и поютъ, а жаворонокъ для того, чтобы спѣть, всегда въ высоту подымается — къ Богу ближе ему. Развѣ мы знаемъ, что у нихъ, въ ихъ маленькихъ головкахъ творится?
— За то я знаю, что творится въ твоей.
— Что? — улыбнулась она ему.
— А то, что и тебѣ самой хотѣлось бы вслѣдъ за этими птицами къ своимъ роднымъ березкамъ вернуться, не такъ ли?
— Только съ тобою вмѣстѣ… Одна ни за что!.. — и она еще ближе прижалась къ нему…
— Сама знаешь — нельзя… Твой мужъ на все способенъ.
И они оба замолкли. Теперь меланхолическій мракъ собора былъ какъ нельзя болѣе подъ-стать тоскѣ, охватившей эти два молодыя сердца.
— Что это значитъ, писемъ къ тебѣ нѣтъ?
— Не понимаю… — нѣсколько взволнованно заговорилъ молодой человѣкъ. — Дядя никогда не былъ такимъ неаккуратнымъ… Вѣдь вотъ ужъ два мѣсяца прошло.
— Писалъ ты ему еще?
— Какъ же, три письма послано.
— Телеграфируй, Николай.
— Смѣшная ты, Нина. Ты думаешь, здѣсь это то же самое, что въ Россіи. Телеграммы изъ Италіи къ намъ стоютъ Богъ знаетъ какихъ денегъ. А у насъ…
— Ахъ, эти деньги, деньги!.. И зачѣмъ онѣ!?
— У меня на совѣсти, Нина… Жила ты до сихъ поръ, не зная никакихъ разсчетовъ, не заботясь о завтрашнемъ днѣ.
— Ну, что касается до этой жизни, пожалуйста!.. Какая же это жизнь была!? хороша жизнь — нечего сказать. И сумасшедшій домъ, куда меня заперъ-было мужъ, — тоже жизнь? Хорошо, что выручили оттуда. А то, говорятъ, не особенно-то скоро вырываются другіе изъ этихъ клѣтокъ. Ты мнѣ, пожалуйста, про эту жизнь ни слова… Богъ съ ней… Меня одно мучаетъ только…
— Что, Нина?
— Какъ мы обернемся, въ случаѣ ежели дядя не пошлетъ денегъ тебѣ?.. Вернуться въ Россію нельзя. Съѣдятъ насъ съ тобою. И куда мы тамъ дѣнемся?..
— До поры, до времени и толковать нечего. Охота разстраивать себя изъ пустяковъ, — попробовалъ онъ было ободрить ее, но такъ неудачно, такъ печально, что она еще ниже наклонила свою хорошенькую головку.
— А сколько у насъ еще остается?
— Да франковъ сто, полтораста — не больше!..
— Что же, этого надолго хватитъ?
— На десять дней еще… И то съ трудомъ!..
Оба призадумались. А между тѣмъ напѣвъ органа все разгорался и разгорался; торжественно лилась эта вдохновенная молитва, громче и громче бились ея гармоничныя волны въ души присутствовавшихъ. Скоро внизу послышались сначала неувѣренные и робкіе голоса, еще минута — и они слились съ широкою мелодіей органа. Теперь все, казалось, пѣло здѣсь: и камни собора, и его рѣзные мраморы, и тысячи невѣдомыхъ существъ, точно рождавшихся въ спокойно вздымавшихся кверху клубахъ ѳиміама, въ сумракѣ, сгустившемся подъ сводами въ глубинѣ высокихъ куполовъ. Нинѣ, невольно поддавшейся благоговѣйному чувству, казалось, что поютъ и эти безчисленные каменные мертвецы, лежавшіе, скрестивъ руки, на старыхъ стертыхъ плитахъ, и эти мраморные папы и кардиналы, спящіе въ своихъ нишахъ, и эти бронзовые всадники на громадныхъ коняхъ, и эти атлеты, поддерживавшіе роскошные саркофаги. Ее самое охватило что-то и приподняло… Ей казалось, что она плаваетъ въ недосягаемой высотѣ, вмѣстѣ съ геніальными звуками Палестрины, съ клубами и облаками ѳиміама уносится все выше и выше.
Она невольно оставила руку своего спутника… Губы ея шептали молитву, и та же молитва билась вмѣстѣ съ ея сердцемъ, вздрагивала въ каждомъ ея пульсѣ, внутреннимъ холодомъ пробѣгала по ея тѣлу.
Напѣвъ, занесшійся въ неоглядную высь, точно замеръ тамъ.
Чувствовалось, что теперь, вмѣстѣ съ вознесшимися гимнами присутствовавшихъ, онъ звучитъ далеко, далеко надъ землей, за этой каменной массой, за тѣмъ синимъ небомъ…
Послышался шумъ и шорохъ стульевъ… Мальчики, въ бѣломъ, съ зажженными свѣчами, проводили всего залитаго въ парчу и кружева епископа, направо и налѣво раздававшаго свои благословенія… Остальные священники ушли въ сакристію… Нина точно очнулась отъ какого-то сна. Будто на землю упала съ высоты, куда было занесли ее внезапно выросшія крылья!
— Пора, пойдемъ! — обернулся къ ней молодой человѣкъ.
Она бросила послѣдній взглядъ на торжественное великолѣпіе этихъ мраморовъ, порфировъ и мозаикъ, на эти развѣтвлявшіяся вверху въ безконечные своды колонны, на эти пережившіе тысячелѣтіе памятники и, опустивъ голову, вышла на паперть…
Только-что занавѣска, прикрывавшая выходъ, приподнялась, какимъ свѣтомъ и тепломъ пахнуло на нихъ!..
Яркая улица, синее, чисто-восточное небо, слѣпящія глаза стѣны домовъ, какой-то уголокъ сада съ высокой пальмой, зеленая корона которой вся выдвинулась на улицу, и впереди — лазурная даль Средиземнаго моря… Говоръ и шумъ. Волны народа снуютъ справа и слѣва. Слышатся пѣсни… Звуки фортепіано несутся изъ-за одного балкона; изъ-за другаго имъ отвѣчаетъ нѣжный напѣвъ скрипки… Они свернули налѣво въ узенькій переулокъ, высокіе дома котораго точно еще сдвигались, какъ будто они хотѣли расплющить пѣшеходовъ своими каменными массами. Сверху висѣли на протянутыхъ поперекъ переулка веревкахъ цѣлыя гирлянды всякаго тряпья; черезъ улицу то и дѣло шныряли чуть не голыя дѣти въ открытыя двери ихъ жилья, за которыми откровенно выставлялась напоказъ каждому желающему будничная обстановка съ супружескими постелями, чадомъ, дымящими кухнями, нечесанными старухами и тутъ же въ простотѣ души одѣвающимися дѣвушками… Переулокъ свертывалъ прямо къ почтѣ.
Зѣвающій чиновникъ издали видѣлъ подходившую къ нему парочку. Очевидно, онъ уже зналъ ихъ. Они не успѣли остановиться передъ его окошечкомъ, какъ онъ имъ весьма предупредительно крикнулъ:
— E oggi pure non è niente per il signor Marcoff!..[1]
— А почта русская пришла?
— Э!.. Всякая почта не только пришла, но и разослана. Я не знаю, почему бы русская, въ этомъ случаѣ, составляла исключеніе? — весьма резонно замѣтилъ онъ.
— Вы внимательно смотрѣли, намъ нѣтъ ничего дѣйствительно? — замирающимъ голосомъ переспросила Нина и вспыхнула.
— О, signora[2]! — окончательно размякъ итальянецъ, — если-бы вы знали, съ какимъ удовольствіемъ я бы вручилъ вамъ письмо… Но его нѣтъ… А если его нѣтъ, то откуда же я возьму его!?. Я не могу написать его самъ, но еслибъ могъ — вы не можете и сомнѣваться, что оно давно было бы у васъ!.. A domani![3] — отвѣтилъ онъ весьма обязательно на унылое «addio»[4] молодого человѣка.
— И сегодня ничего нѣтъ, — совсѣмъ безнадежно уронилъ онъ.
Слезы показались на глазахъ Нины.
— Бѣдный Николай! Это ты изъ-за меня все!..
— Нина, какъ тебѣ не стыдно! Скорѣе ты терпишь изъ-за моего легкомыслія!
— А что же мнѣ осталось, еслибы ты не спасъ меня? Петля?.. Лучше ужъ не станемъ говорить объ этомъ.
И они вмѣстѣ пошли домой въ убогій «альберго»[5], выпятившій свой пестро-расписанный фасадъ прямо на тихое сегодня, словно задремавшее отъ жары море. По узенькой и тѣсной лѣстницѣ они поднялись въ свою комнату. Пахло оливковымъ масломъ, пригорѣлой полентой; снизу доносился крикливый голосъ хозяйки, распекавшей кого-то.
— Чечилія опять заперла ставни, отъ солнца, — проговорилъ Марковъ, только чтобы положить конецъ этому молчанію.
Нина распахнула ихъ и невольно засмотрѣлась.
Безконечная морская даль вся горѣла передъ нею…
Нѣсколько судовъ замерло вдали, — штиль, — не сдвинуться имъ съ мѣста вовсе… Тамъ, далеко-далеко облачко всползло-было изъ-за моря на небо, да лѣнь ему стало или жара растомила, оно такъ и осталось, только отъ солнца по краямъ пылаетъ…
— Какъ хорошо, какъ хорошо! — проговорила Нина. — Тутъ невольно забываешь всякое горе. Ну, что опускать голову… Будетъ еще время — наплачемся…
Она запѣла, улыбаясь и солнцу, и небу, и морю…
II[править]
А между тѣмъ ей, именно ей, и было о чемъ призадуматься.
Со всѣхъ сторонъ набѣгали черныя тучи. Жизнь, было улыбнувшаяся ей, опять вся ушла въ душный и холодный туманъ. Даже это южное солнце не могло разсѣять его своими жаркими лучами. Бываютъ существованія, гдѣ минута радости, жалкій проблескъ счастья, оплачивается годами страданій. Нина могла съ полною справедливостью упрекнуть судьбу, что она на ея долю послала именно такую жизнь. Оставшаяся сиротою послѣ отца, она была сварливою теткою выдана замужъ за старика-генерала, славившагося своимъ богатствомъ и крутымъ нравомъ. Изъ одной жалкой и бѣдной клѣтки она попала въ другую, раззолоченную, роскошную, но еще болѣе крѣпкую. Сквозь ея рѣшетки и затворы дѣвушка любовалась съ печальнымъ недоумѣніемъ на свободу и приволье другихъ; сама она тщетно рвалась бы отсюда, — ей было некуда уйти изъ ея проклятой темницы. Суровый старикъ пристально слѣдилъ за нею, и по мѣрѣ того какъ она блѣднѣла и чахла, сердце его не смягчалось, — напротивъ, онъ все мрачнѣе и мрачнѣе хмурилъ свои сѣдыя брови. Покорная и безотвѣтная, она старалась сдѣлаться еще тише и незамѣтнѣе въ богатомъ домѣ, хотя ей до-нельзя противны сдѣлались всѣ эти раззолоченныя хоромы, зеркала, бронза, тропическія растенія. Ей казалось, что на всемъ лежитъ влажный слѣдъ противныхъ рукъ старика; все это сумасшедшее богатство кругомъ производило на нее впечатлѣніе отвратительныхъ ласкъ ея мужа, циничныхъ и безмолвныхъ, не озарявшихся ни однимъ лучомъ искренней любви или страстнаго увлеченія. Дошло до того, что она цѣлые дни проводила у себя въ комнатѣ, сжавшись въ уголкѣ громаднаго дивана и неподвижно глядя въ окно, за которымъ сверкали и золотились на солнцѣ главы московскихъ церквей, высились стѣны Кремля и далеко горѣлъ и величаво лучился куполъ храма Спасителя… Безоблачное небо съ своимъ неогляднымъ просторомъ раскидывалось тамъ, и тщетно ея глаза отыскивали, гдѣ оно кончается. Глубь его была неизмѣрима. Оттуда вѣяло на нее безконечной свободой и просторомъ… Она, все также съежившись у себя, широко раскрытыми глазами слѣдила за полетомъ вольныхъ пташекъ, за клубами сизаго дыма, подымавшагося въ недостигаемую высь, и часто ей казалось, что ея тѣло осталось здѣсь въ ненавистной обстановкѣ, въ уголку на диванѣ, что оно совсѣмъ, совсѣмъ оставлено ею навсегда, а духъ ея носится и плаваетъ въ этомъ лазоревомъ пространствѣ — блаженный, полный иной, не здѣшней жизни, сливающійся съ золотыми лучами солнца и глубокою синью неба, играющій со звуками колоколовъ, когда они, медленно колышась въ воздухѣ, проплывали мимо… Добромъ это кончиться не могло. Врачи, посѣщавшіе ее, предупредили мужа, что жена его близка къ помѣшательству. Ее надо было отправить за границу и какъ можно скорѣе. Тамъ — она очнулась. Швейцарія, вся въ голубой съ серебромъ парчѣ своей, Италія съ знойнымъ солнцемъ и невиданною пестротою южныхъ красокъ охватили ее несказаннымъ блаженствомъ. Она поѣхала съ своею теткою, — мужа здѣсь не было. Нина стала оправляться быстро. Кроткая улыбка вернулась на ея зарумянившееся лицо, южное солнце отразилось въ ея потускнѣвшихъ-было глазахъ, расправился согнувшійся-было станъ… И вмѣстѣ съ приливомъ силъ, молодости и здоровья впервые въ ея сердце постучалось совсѣмъ до тѣхъ поръ невѣдомое ей чувство. Тутъ же, въ одномъ отелѣ съ нею, оказался русскій — юноша-художникъ, учившійся въ Италіи. Онъ жилъ на средства своего дяди — пріятеля ея мужа. Она слышала о немъ, о его талантѣ еще тамъ, у себя на сѣверѣ, и потому съ перваго момента онъ не былъ для нея незнакомымъ. Тетка здѣсь имъ не мѣшала. У нея завелся свой романъ съ прощалыгой итальянскимъ графомъ, у котораго, кромѣ наслѣдственныхъ коронъ, гербовъ и девизовъ, была только пара панталонъ за душою. Она мечтала о его титулѣ, онъ — о ея приданомъ и скорой смерти старухи. Предоставленные самимъ себѣ, Нина и Марковъ живо сблизились. Онъ узналъ ея исторію, и чувство безконечной жалости еще болѣе усилило его любовь. Не надо было и объясняться. Оба были искренни и молоды; для обоихъ это увлеченіе было первымъ, у того и другаго не нашлось силы спрятать его, и потому при первомъ словѣ, сама не зная какъ, Нина упала въ его сильныя руки… Дѣло «приняло законный ходъ». Отъ свиданій въ саду, подступавшемъ прямо къ мечтательному Лаго-ди-Комо, отъ уединенныхъ прогулокъ по горамъ и окрестнымъ долинамъ оно перешло въ ея комнату, потомъ въ его, расположенную совсѣмъ отдѣльно отъ тетушки, въ другомъ этажѣ. Впервые Нина узнала все безумное счастье любви и страсти. Она впервые отдавалась со всѣмъ пыломъ разомъ проснувшагося увлеченія, со всей безбоязностью до сихъ поръ молчавшаго сердца. Какъ будто предчувствуя, что уже не долго осталось быть вмѣстѣ, они хотѣли взять другъ у друга все, выпить одинъ изъ другаго всю жизнь, длили и множили пароксизмы любви, обращая ее въ какую-то горячку, вѣчный бредъ… Но хотя они и предчувствовали, что конецъ близко, тѣмъ не менѣе письмо ея мужа о возвратѣ назадъ, какъ громъ, упало между ними. Въ первую минуту, оглашенные и разбитые, они оставались въ оцѣпенѣніи.
— Что же ты думаешь дѣлать?.. Я сама должна возвращаться на той недѣлѣ въ Россію, ты знаешь — мнѣ нужно продать имѣніе и кончить все тамъ!.. — спрашивала ее тетка.
Замужество старухи было рѣшено, и итальянскій графъ въ новой парѣ платья, съ дорогими перстнями на рукахъ и полнымъ бумажникомъ въ карманѣ, сіялъ какъ тріумфаторъ. Онъ долженъ былъ сопровождать старуху въ Россію. Она хотѣла обвѣнчаться у себя: «пусть всѣ видятъ, знаютъ и лопаются съ досады», — радовалась тетушка. Разумѣется, Нина могла остаться здѣсь, но у нея не было ни копѣйки. У Маркова тоже изсякли всѣ средства, и онъ хотѣлъ съѣздить въ Москву переговорить съ дядей.
Другаго исхода не было, надо было вернуться къ ненавистному мужу…
Въ Москвѣ началась прежняя жизнь, но Нина уже не была прежней.
Она научилась имѣть свою волю, свое желаніе. Марковъ тоже пріѣхалъ туда, и они нашли средства видѣться мелькомъ, урывками. Но судьба посылала имъ эти мгновенія точно для того только, чтобы послѣ ихъ жизнь казалась еще ужаснѣе и темнѣе. Наконецъ, ждать дольше не стало мочи. Смерть была легче…
— Что дѣлать, мой милъій, дорогой?
Марковъ былъ честный идеалистъ. Изо всѣхъ средствъ онъ остановился на одномъ, менѣе всего подходившемъ къ характеру супруга Нины.
— Надо дѣйствовать открыто!
— Какъ это?
— Пойти и сказать ему все.
— Кому, ему?!. — съ ужасомъ переспросила Нина.
— Ему, твоему мужу. Я сегодня же поѣду — и будь, что будетъ.
Она пришла въ восторгъ отъ его смѣлости, онъ заразилъ и Нину своей увѣренностью. Рѣшено было, что онъ пріѣдетъ завтра утромъ. Разумѣется, мужу не захочется сопротивляться ихъ любви. Теперь не такое время, мы живемъ въ XIX вѣкѣ, когда и прочее… Онъ приметъ все на себя и дастъ ей разводъ, она выйдетъ за Маркова, и они вмѣстѣ уѣдутъ далеко въ Италію, гдѣ подъ синимъ небомъ, у теплаго моря забудутъ всѣ скорби и печали своего прошлаго.
Молодежь такъ и сдѣлала. Только бѣшенство, почти до паралича доведшее генерала, помѣшало ему швырнуть за окно Маркова. За то онъ обрушился на свою жену, такъ что на другой день ее вынули изъ петли. Когда она пришла въ себя, мелкій и мстительный старикъ, не чувствовавшій къ ней теперь ничего, кромѣ ненависти, обдѣлалъ дѣло такъ, что Нина попала въ сумасшедшій домъ. Какъ бы то ни было, но послѣдніе дни жизни ея въ домѣ мужа были до такой степени ужасны, что даже отдѣльная келья въ этой больницѣ показалась ей раемъ. Она дни и ночи проводила здѣсь въ полномъ безмолвіи, и если издали доносились до нея бѣшеные крики, вопли и стоны помѣшанныхъ, если посѣщавшіе ее врачи и Нину принимали за помѣшанную, то она, по крайней мѣрѣ, не слышала голоса своего мужа, не видѣла его передъ собою. Часто ночью, просыпаясь отъ дикихъ выкликовъ больного сосѣда, она въ ужасѣ раскрывала глаза, но потомъ сознаніе, что она одна, что около нѣтъ противнаго старика, охватывало ее приливомъ какой-то печальной радости, и ей было грустно, но легко, тѣмъ болѣе, что ей доставляли письма отъ Николая и обѣщали скоро его самого пустить къ ней. Марковъ тоже не терялъ времени; онъ искалъ случая познакомиться съ врачами этой больницы и разсказать имъ исторію Нины. Кстати и тетушка, только-что вышедшая замужъ, вдругъ по сему случаю сдѣлалась сантиментальной и тоже съ своей стороны принялась кричать повсюду о злоключеніяхъ своей племянницы…
Прошла недѣля. Вездѣ заговорили; газеты подняли вопросъ о несчастной женщинѣ.
Профессоръ, у котораго она была на испытаніи, явился къ ней и разспросилъ ее обо всемъ подробно. Она откровенно разсказала ему все, что произошло съ нею. Ее выпустили на другой же день. Скандалъ вышелъ громадный. Пока ее пріютила семья профессора. Уже оффиціальнымъ порядкомъ вытребовали у ея мужа «отдѣльный видъ на жительство» для Нины. Казалось, первое время она не вѣрила своей свободѣ и своему счастію. Кстати, въ это же время дядя Маркова далъ ему тысячу или двѣ съ тѣмъ, чтобы онъ сейчасъ же уѣзжалъ изъ Москвы, воображая, что тѣмъ самымъ будетъ положенъ конецъ всякимъ дальнѣйшимъ сношеніямъ его съ Ниной. Юноша долго не думалъ, побывалъ у нея, сговорился, и дня два спустя они съѣхались въ Смоленскѣ, а затѣмъ оба покатили за границу. Живо оставили они за собою веселую Вѣну… Около Набрезины имъ впервые улыбнулось кроткое и ласковое Адріатическое море, а часъ спустя вѣтеръ обдалъ ихъ ароматомъ весеннихъ розъ… Голубыя, полныя нѣги, лагуны задумчивой Венеціи, ея печальные во всемъ своемъ великолѣпіи дворцы задержали нашихъ бѣглецовъ не надолго. Спустя мѣсяцъ они спрятались отъ всего свѣта въ маленькомъ городкѣ, сбѣжавшемся вокругъ громаднаго собора, у самыхъ волнъ все также ласково и тихо привѣтствовавшаго ихъ моря. Денегъ было мало. Какъ ни была легкомысленна молодая парочка, она сообразила, что слѣдуетъ тратить какъ можно меньше. Заняли они комнату въ крохотномъ и скромномъ «альберго»[5], имѣвшемъ великолѣпное названіе «Семи Королей», хотя въ немъ кашель простуженной Чечиліи слышался по всѣмъ тремъ этажамъ, а брань хозяйки Маріетты изъ кухни будила часто жильцовъ, занимавшихъ самыя вышки. За то здѣсь было пропасть солнца, и цѣлый день передъ окнами голубѣло привѣтливое море. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы Нина и ея спутникъ забыли обо всемъ на свѣтѣ.
III[править]
Такъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ.
Каштаны и чинары разсказали имъ своимъ важнымъ шопотомъ всѣ свои сказки; меланхолическая струя фонтана передала имъ всѣ свои жалобы на долгіе годы заключенія въ вѣчной тьмѣ каменнаго утеса, откуда она едва пронизала себѣ выходъ на свѣтъ и свободу прямо въ объятія ласково поджидавшаго ее моря. Каждый уголокъ въ этомъ городкѣ былъ исхоженъ молодыми любовниками… И вдругъ — они сами не знали, какъ — нужда разомъ постучалась къ нимъ въ двери.
Совсѣмъ неожиданно случилось это!..
Разъ они сидѣли вдвоемъ, глядя все въ ту же вѣчную, но никогда не наскучавшую имъ морскую даль.
— Знаешь что, хорошо бы, Николай…
— Ну?
— Отлично было бы съѣздить въ Трани, Бари и Отранто. Нашъ путеводитель чудеса разсказываетъ о нихъ.
— Отлично, ѣдемъ завтра…
— Что это будетъ стоить?.. — заботливо сдвинула она свои тонкія брови.
— Да, кстати, посмотрю, сколько у меня осталось денегъ.
Онъ вынулъ портмонэ и сосчиталъ. На одно мгновеніе на лицѣ его отразилось очевидно не совсѣмъ пріятное изумленіе.
— Однако! — проговорилъ онъ.
— Мало, Коля?
— Невозможно даже… Какъ же это… Послушай — изъ пяти тысячъ франковъ, которыя я вывезъ изъ Москвы, теперь у меня ни больше, ни меньше какъ пятьсотъ.
— А это сколько, Коля? Много или нѣтъ? Надолго хватитъ?
Бѣдная Нина совсѣмъ не вѣдала въ простотѣ сердечной значенія и счета денегъ. Съ нея спрашивали — она платила. Да на рукахъ у нея онѣ рѣдко и бывали. Разсчитывались за нее обыкновенно другіе — прежде тетка, потомъ мужъ.
Марковъ только улыбался на ея вопросъ.
— Что же теперь мы будемъ дѣлать? — впервые задумалась она.
— Я скоро окончу эту картину совсѣмъ, продамъ, а кромѣ того послѣ завтра же пишу дядѣ, чтобъ онъ телеграммой перевелъ намъ деньги.
И Нина совсѣмъ успокоилась…
Но увы, картина была окончена, но желающихъ купить ее въ маленькомъ городкѣ не могло явиться, а дядя, не смотря на то, что прошло уже двѣ недѣли послѣ того, не отвѣчалъ ни слова.
Марковъ совсѣмъ потерялъ голову…
А дни стояли, какъ нарочно, солнечные, свѣтлые, такіе свѣтлые, что море и небо, казалось, спорили въ красотѣ и блескѣ. Въ каждой струйкѣ сверкало солнце, слѣпило глаза, когда Нина смотрѣла въ безконечную синеву Средиземнаго моря. Ее притягивало къ себѣ это море. Съ дѣтства она любила воду — прудъ, рѣку, озеро, ключъ, весело журчавшій въ оврагѣ, ручей, прятавшійся въ зеленой муравѣ поемнаго луга. Она не могла спокойно смотрѣть, когда, напримѣръ, лодка тихо колыхалась на озаренной мѣсяцемъ влагѣ. Ее тянуло въ лодку; а когда Нина садилась въ нее, дѣвушку начинало тянуть въ воду: такъ бы и бросилась туда, въ этотъ таинственный міръ, съ которымъ тщетно заигрываютъ и луна, и солнце, въ ту загадочную глубь, въ которой то-и-дѣло рисуются ей смутные, неопредѣленные облики… Цѣлыя ночи еще ребенкомъ проводила она у окна, глядя на спокойное зеркало пруда, въ которомъ отражались обступившія его деревья, каждый зигзагъ луннаго отблеска, каждая серебряная змѣйка его точно манила, звала къ себѣ Нину; и теперь для нея было величайшимъ удовольствіемъ нанять бородача баркайоло[6] и пуститься на черной, точно потѣвшей крупными каплями смолы, лодкѣ вдаль отъ этого берега; отъ этого маленькаго, но шумнаго города, туда, гдѣ только вѣтеръ играетъ съ волною, да съ безпокойными криками носятся морскія птицы, точно жалуясь этому самому вѣтру на скупость моря, на отсутствіе добычи… И городокъ пропадалъ вдалекѣ; только сѣрый и величавый силуэтъ собора еще рисовался тамъ, когда Николай уже начиналъ ее торопить домой назадъ.
— Еще немного, еще какіе-нибудь полчаса!
— Смотри, Нина. Вѣтеръ можетъ перемѣниться.
— А ты спроси у Джузеппе.
Старикъ баркайоло[6] не отводилъ глазъ отъ Нины. Онъ улыбался, когда видѣлъ на ея лицѣ отраженіе печали; онъ привязался къ двумъ форестьерамъ[7], такъ что день, когда онъ ихъ не видалъ, былъ для него потеряннымъ днемъ. Катать желающихъ по морю не было для него промысломъ. Дѣти его ежегодно уѣзжали далеко-далеко къ африканскому берегу, гдѣ добывали кораллы. Старикъ оставался одинъ. Въ маленькомъ городѣ мудрено было спрятать что-нибудь. Скоро всѣ узнали, что двое форестьеровъ[7] очень нуждаются и сокращаютъ свои издержки. Нѣсколько дней Нина и Марковъ не катались по морю. Джузеппе явился къ нимъ.
— Чего вы ждете? — сурово приступилъ онъ къ Николаю. — Кажется, погода хорошая и лодка моя спокойна… Я постлалъ на ней ковры, теперь отлично будетъ.
— Нѣтъ, Джузеппе… некогда, теперь я, знаете, работаю…
— А! уголъ этого собора! — съ невыразимымъ презрѣніемъ взглянулъ онъ на картину. — Нечего сказать — нашли что. Одни камни — ничего больше… — по мнѣнію Джузеппе, только одно море стоило полотна и красокъ… — Вы вотъ сидите, а ваша signora[2] все блѣднѣетъ и блѣднѣетъ. Развѣ ее можно оставлять безъ моря?..
— Что дѣлать!
— Какъ что, — взять шляпу и ѣхать.
— Мы не можемъ нынче доставлять себѣ это удовольствіе такъ же часто, какъ и прежде.
Джузеппе смущенно сталъ комкать свою шляпу.
— Видите ли, это вѣдь не мое ремесло… Вы мнѣ больше доставляете удовольствіе тѣмъ, что ѣздите со мною, чѣмъ я вамъ своею лодкой… И всѣ другіе мнѣ завидуютъ: «вотъ, — говорятъ, — старикъ Джузеппе какихъ себѣ форестьеровъ[7] досталъ». Ну вотъ, именно, такъ я и хотѣлъ предложить вамъ, знаете, чтобы вы… не стѣснялись. Моя лодка — ваша лодка…
Николай пожалъ ему руку.
— Нѣтъ, Джузеппе, это совсѣмъ не подходитъ… Сегодня мы еще поѣдемъ съ вами, а завтра уже нѣтъ.
Они поѣхали, но когда, вернувшись назадъ, Николай далъ деньги Джузеппе, онъ на его глазахъ швырнулъ ихъ въ море.
— Вотъ вамъ! Я сказалъ, что я васъ катаю для удовольствія, за что же вы меня обижаете!? Лучше станемъ друзьями. Вашей женѣ нуженъ морской воздухъ. Какое вы имѣете право лишать ее этого divertimento[8]!..
Такъ онъ явился и сегодня. Его пригласили сѣсть. Онъ скосилъ глаза на картину, которую подправлялъ и подрисовывалъ Николай.
— Ну, что — все тотъ же соборъ, ничего новаго? И какъ только вамъ не надоѣстъ это, не понимаю!.. Камень, одинъ камень — и ничего больше… Лодку хотя-бы! — сурово заявилъ онъ предвидя возможность сопротивленія. — А сегодня погода отличная! Ѣдемъ что ли?
Нина оживилась; взглянувъ на нее, еще за минуту печальную, Марковъ увидѣлъ себя въ невозможности отказать ей въ этомъ удовольствіи. Онъ взялся за шапку.
— Вотъ это гораздо лучше… гораздо лучше… — обрадовался Джузеппе, не предполагавшій, что дѣло устроится такъ скоро.
Нина живо пробѣжала залитую солнечнымъ свѣтомъ площадку, выбирая себѣ мѣсто, потому что вся она была застлана длинными полосами сохшихъ на солнцѣ макаронъ, лежавшихъ прямо на землѣ. Другія висѣли на жердяхъ, вбитыхъ въ стѣну, и при малѣйшемъ порывѣ вѣтра шуршали, точно осенніе сухіе листья. Босоногія женщины съ рѣзкомъ въ родѣ колеса на тонкомъ и длинномъ шестѣ, проходили по лежавшимъ на площадкѣ длиннымъ полосамъ тѣста и такимъ образомъ разрѣзывали ихъ… Нина засмѣялась.
— Чему ты?
— Да посмотри… Топчутъ себѣ, а потомъ мы ѣсть будемъ, и главное — тутъ же передъ самыми окнами…
— Ну, что-жъ…
— Какъ что-жъ?.. Неловко ужь очень.
Башня, остатокъ стараго замка, вдвигалась прямо въ море. Она разбивалась у ея отвѣсовъ. Построили эту каменную глыбу давно, когда еще пираты и сарацины обижали береговое населеніе, то-и-дѣло грабя эту страну, убивая ея жителей или увозя ихъ — мужчинъ въ рабство, женщинъ въ гаремы… Лодка была около. Она тихо покачивалась, какъ люлька въ спокойныхъ рукахъ няньки. Нина живо вскочила въ нее, за нею послѣдовалъ старикъ Джузеппе… Скоро берегъ отдалился. — Благодаря ли празднику или чему другому — но на морѣ было много лодокъ… На одной молодежь пѣла на просторѣ свои незатѣйливыя пѣсни… — пѣла довольно нестройно…
— Чего вы орете, какъ быки передъ дождемъ! — крикнулъ имъ Джузеппе. — Что, развѣ каждый день у насъ бываютъ такія красавицы? — показалъ онъ на Нину. — Ну-ка, Антоніо — спой ты. Докажи, что пѣвцы еще не вывелись въ нашемъ городѣ.
Молодой рыбакъ взялъ гитару, лежавшую въ той лодкѣ.
— Что же мнѣ спѣть, дядя? — покраснѣлъ онъ, глядя на Нину.
— Одну изъ нашихъ старыхъ пѣсенъ, что вмѣстѣ съ нами родились у моря и выросли въ морѣ. Спой хоть «Нанни»!.. Да не стыдись, — стыдиться нужно только дурнаго дѣла.
Антоніо взялъ аккордъ, и скоро на морскомъ просторѣ зазвучала рыбацкая пѣсня, которую Нина слышала издали…
Подъ скалами волнъ удары, |
— Какъ хорошо! — вздохнувъ, проговорила Нина, когда онъ кончилъ, и бросила пѣвцу, слѣдовавшему въ своей лодкѣ рядомъ, розу, бывшую у нея въ волосахъ.
Антоніо вспыхнулъ, прижалъ цвѣтокъ къ губамъ и такимъ благодарнымъ взглядомъ окинулъ Нину, что она вся вспыхнула.
И небо, и солнце, казалось, торжествовали какой-то праздникъ; теплый вѣтеръ несъ отъ берега тонкое благоуханіе только-что расцвѣтавшихъ апельсинныхъ цвѣтовъ; море будто дышало, вздымая свои спокойныя медлительныя волны. Марковъ засмотрѣлся вдаль, гдѣ весь на свѣту, подъ парусами, точно грудью впередъ, шелъ большой трехмачтовый корабль… Джузеппе тоже заглядѣлся туда.
— Это въ Африку — въ Тунисъ, — замѣтилъ онъ.
— Почему вы знаете?
— Никуда больше. Къ Греціи надо налѣво, на Мальту, въ Сицилію или Испанію — направо; такимъ курсомъ только и можно добраться до Африки…
— Поѣдемъ и мы туда! — улыбнулась Нина.
— Я не прочь, — засмѣялся Николай.
— Въ молодости я часто бывалъ тамъ… — заговорилъ Джузеппе. — И рыбу мы тамъ ловили, и кораллы добывали… Хорошая земля! Въ тѣ времена мы плавали не въ-одиночку, а лодокъ сорокъ, пятьдесятъ вмѣстѣ, потому что всюду были пираты, ловившіе неосторожныхъ, чтобы продать ихъ въ неволю… У меня братъ былъ — его увезли Тунисцы, потомъ уже нельзя было и разыскать несчастнаго. Сказывали вернувшіеся изъ Марокко бывшіе тамъ наши невольники, что видѣли они его въ маленькомъ городкѣ африканскомъ полубольнаго, слабаго. Мать очень горевала и взяла съ меня слово, что я не пущусь больше за кораллами. Такъ я и исполнилъ это, ну, а теперь — ничего, все спокойно, мои дѣти и дѣти брата, выросшія на моихъ рукахъ, плаваютъ туда. Если синьора не уѣдетъ, когда они вернутся, — какую я подарю ей нитку коралловъ!.. Даже дукесса[9] была бы рада надѣть такіе…
Спустя часъ Марковъ нашелъ, что пора возвращаться домой…
— Ну, вотъ вы все спрашивали письма, ходили на почту, — встрѣтила его улыбающаяся Чечилія, — а письмо-то здѣсь, ждетъ васъ…
— Гдѣ, гдѣ? — заторопился Марковъ.
Письмо могло быть только отъ его дяди. Сейчасъ, сію минуту должна была рѣшиться ихъ участь.
— На верху — у васъ въ комнатѣ.
Нина побѣжала туда, хватаясь за грудь рукою.
Письмо лежало на столѣ. Она схватила его и подала Николаю. Тотъ распечаталъ и, прочитавъ первыя строки, поблѣднѣлъ.
— Что такое?.. — спросила не терявшая ни на мгновеніе его лица Нина.
— Такъ, ничего…
— Отчего же ты не скажешь мнѣ?..
— Постой, дай дочитать…
Но дальше, должно быть, было еще хуже, потому что онъ опустилъ листокъ и прошелся по комнатѣ.
— Не томи меня, Коля…
— Нѣтъ, ничего… Все хорошо… Я такъ…
— Вѣдь я вижу, что скверныя извѣстія. Послушай — не ребенокъ же я… Вѣдь я жена тебѣ, товарищъ твой на жизнь и на смерть, какъ и ты не разъ увѣрялъ меня. Слѣдовательно, я имѣю право знать, — что съ тобою, что здѣсь въ этомъ письмѣ?
— Мало ли вздумается дядѣ моему написать глупостей — вѣдь онъ судитъ о тебѣ по словамъ твоего мужа…
— Все равно… Опять я повторяю, что я не дитя… Коля, дай мнѣ письмо!
Онъ протянулъ его ей, а самъ бросился въ кресло и схватился руками за голову.
Письмо было неособенно длинно.
«Я не торопился отвѣчать тебѣ, — писалъ дядя, — чтобы ты имѣлъ время очнуться и одуматься. Если ты вообразилъ, что, давая тебѣ средства работать, я дамъ ихъ и на развратъ, — ты глубоко ошибся, милый мой. Я не могу допустить, чтобы мой племянникъ, почти подъ моимъ покровительствомъ, позорилъ честное имя моего друга, увозя его жену и путаясь съ нею по свѣту. Для нея, разумѣется, нѣтъ возврата къ мужу. Въ немъ достало твердости и мужества пережить этотъ ударъ; достанетъ его и у меня, чтобы положить конецъ этой глупой и легкомысленной исторіи. Вотъ тебѣ мое предложеніе. Желаешь, чтобы я продолжалъ содержать тебя, пока ты тамъ работаешь, — немедленно отправь свою любовницу обратно въ Россію. Мужъ дастъ ей средства поступить въ одинъ изъ монастырей — замолить свой грѣхъ. Она даже можетъ выбрать себѣ монастырь по своему желанію. Не хочетъ она, — брось ее и вернись самъ сейчасъ же! О ней не безпокойся. Такія всегда попадутъ на свою дорогу!.. О нихъ заботиться нечего. Въ Неаполѣ, недалеко отъ тебя, есть у меня пріятель. Если ты согласенъ подчиниться моимъ желаніямъ, — напиши ему, и тогда тебѣ опять будетъ оказано мною прежнее покровительство; нѣтъ, — иди на всѣ четыре стороны и на меня разсчитывай менѣе всего на свѣтѣ».
Затѣмъ слѣдовалъ адресъ его пріятеля.
Нина, прочитавъ это письмо, зарыдала, какъ безумная.
Напрасно Николай стоялъ на колѣняхъ, цѣловалъ ея руки, — она только и повторяла ему:
— Я принесла тебѣ несчастіе, мой милый… Мнѣ нужно было мучиться одной… За что я тебѣ испортила жизнь!?.
IV[править]
Оба опустили головы… Начались скверные дни, уже не озаряемые ни однимъ лучомъ надежды. И погода, какъ нарочно, подстать этому испортилась. Какъ это ни странно, безразличные у насъ, на сѣверѣ, къ тому, что на улицѣ дождь или солнце, люди на югѣ становятся гораздо болѣе чуткими. Для нихъ синее небо и яркое солнце дѣлаются необходимыми условіями жизни. Найдутъ тучи, начнется дождь, болѣе или менѣе продолжительный — и невольно мрачныя мысли заползаютъ въ голову и тоска охватываетъ сердце… Разумѣется, первые лучи солнца, первая улыбка голубаго неба разгоняетъ эти призраки. Но въ маленькомъ городкѣ, гдѣ жили наши бѣглецы, уже нѣсколько дней не было хорошей погоды. Низко ползли сѣрыя тучи, такъ низко, что онѣ, казалось, задѣвали высокую башню собора и оставляли свой влажный слѣдъ на его куполахъ. Ни одного просвѣта вверху — все одна и та же густая, сплошная масса. И море, какъ огорченное, потемнѣло и нахмурилось. Такъ у опечаленнаго чѣмъ-нибудь человѣка мѣняется лицо, сбѣгаетъ съ него привѣтливая и ласковая улыбка, оно становится мрачнымъ и озабоченнымъ; гаснутъ еще за минуту ярко-горѣвшіе глаза, блѣднѣютъ румяныя губы, и глубокія морщины прорѣзываютъ чистый лобъ… Нина теперь уже не просиживала у окна. Цѣлые дни она ходила изъ угла въ уголъ, точно обдумывала что-то, грустная и озабоченная… Николай видѣлъ, какъ она съ каждымъ днемъ блѣднѣла все больше и больше, какъ гасли эти еще недавно такъ весело, такимъ безконечнымъ счастіемъ горѣвшія очи… Онъ старался быть съ нею еще нѣжнѣе, чѣмъ прежде. И дѣйствительно, въ его отношеніяхъ къ ней прошло уже что-то болѣзненное, — безконечная жалость сдавливала ему горло и вызывала на глаза слезы, когда онъ говорилъ съ нею. Ему почему-то хотѣлось плакать, глядя на любимую женщину. Не было уже тѣхъ полныхъ огня и страсти порывовъ, — пароксизмы любви отошли назадъ передъ заботою и горемъ. Завтрашній день — этотъ неумолимый и блѣдный призракъ — стоялъ передъ ними, отравляя тѣ мгновенія, когда имъ обоимъ хотѣлось отдаться прежнему увлеченію, забыться на минуту, на мгновеніе. Каждая недѣля выхватывала изъ незначительной кассы нашихъ бѣглецовъ и то, что еще оставалось въ ней. Къ несчастію, какъ всѣ люди, не привыкшіе къ нуждѣ, Марковъ, очень много работавшій послѣднее время, теперь не ощущалъ въ себѣ не только недавняго вдохновенія — онъ чувствовалъ, что въ немъ исчезла даже энергія работы, точно вода изъ изсохнувшаго источника. Онъ присаживался къ полотну, дѣлалъ мазокъ, другой, — но потомъ рука слабѣла, на голову словно туманъ находили черныя мысли, и кисть невольно опускалась; онъ торопился уйти скорѣе, ходьбой убить безпрестанно глодавшую его тоску.
— Что-жъ ты дѣлать думаешь? — обратилась, наконецъ, Нина къ нему.
— Не знаю, у меня голова идетъ кругомъ…
— Да, но вѣдь отъ этого не легче. Есть у тебя какія-нибудь предположенія, надежды?
Онъ молча развелъ руками.
— Слѣдовательно, выхода нѣтъ. А твоя картина? Сколько надъ нею работы?
— Кончить ее можно дня въ два, три… Но, знаешь, продать ее можно только русскимъ или англичанамъ. А для этого надо ѣхать въ Неаполь, Римъ.
— Такъ поѣдемъ скорѣе.
— Еще недѣлю назадъ хватило бы на дорогу.
Нина вздрогнула.
— А теперь сколько же у насъ?
— Теперь на нѣсколько дней намъ хватитъ…
— И на третій классъ недостаточно?
— Нѣтъ… Надо болѣе 60 франковъ, а у насъ ихъ 45. Продать нечего. Все продано. Занять не у кого.
— У тебя нѣтъ знакомыхъ?
— Есть въ Римѣ, но и пробовать напрасно.
— Почему?
— Потому что такіе же бѣдняки, какъ и я… Мы сдѣлали громадную ошибку, что поселились здѣсь. Тутъ не у кого взять, не съ кѣмъ посовѣтоваться.
— Вѣдь есть же здѣсь богатые люди, покупающіе картины. Посовѣтуйся съ хозяйкой…
Такъ они и рѣшили сдѣлать. Нина сошла внизъ и пригласила къ себѣ Маріетту. Хозяйка только-что собственноручно мыла кухню, и потому явилась съ подоткнутымъ подоломъ и засученными рукавами. Узнавъ, въ чемъ дѣло, она спросила дѣловымъ тономъ:
— Покажите-ка мнѣ картину вашу.
Марковъ повернулъ къ ней мольбертъ.
Маріетта, подперевъ руки въ боки, уставилась на полотно.
— Ничего не стоитъ, — рѣшила она.
— Какъ ничего? — воскликнулъ художникъ.
— Разумѣется, ничего… Еслибъ еще люди были… А то, скажите, пожалуйста, стѣна нашего собора! что же — ее и такъ, даромъ, мы видимъ каждый день!.. Никто не купитъ такой картины у насъ… Это форестьеры[7], когда они очень богаты, могутъ заниматься такими глупостями — рисовать старыя стѣны. А у насъ, слава Богу и св. Маріи, дѣло есть поважнѣе и посерьезнѣе…
Съ тѣмъ и ушла эта цѣнительница искусствъ…
— Вретъ она, дура этакая! — возмутился Марковъ. — Я знаю, что я сдѣлаю.
И онъ обѣгалъ почти всѣхъ въ городѣ. Явился толстый синдикъ, быкомъ уставился въ картину, мазнулъ толстымъ пальцемъ по ней и, не сказавъ ни слова, ушелъ. Явился худощавый патеръ — каноникъ мѣстнаго собора, — выразилъ свое сожалѣніе о различіи вѣроисповѣданій и утѣшилъ нашихъ голубковъ, что на томъ свѣтѣ имъ, по всей вѣроятности, придется горѣть въ огнѣ неугасимомъ, какъ и всѣмъ еретикамъ, относительно же картины заявилъ, что она обнаруживаетъ талантъ, но купить ее отказался. Пришелъ мѣстный аристократъ, какой-то принчипе[10], мелькомъ взглянулъ на полотно и долго бесѣдовалъ съ Ниной, выпилъ кофе и раскланялся. Послѣ всѣхъ этихъ визитовъ Марковъ оказался въ томъ же положеніи, что и до нихъ.
Прошло еще два дня…
Безсонныя ночи истомили совсѣмъ молодыхъ людей. Нина на этотъ разъ долго лежала, сомкнувъ глаза, точно обдумывая что-то… Наконецъ, рѣшившись, она приподнялась на локоть.
— Ты спишь, Коля?
— Нѣтъ! А что?
— Я надумала. Иного выхода нѣтъ.
Волоса ея разсыпались золотою волною на мраморъ полуоткрытыхъ плечъ. Тускло горѣвшая свѣча выхватывала изъ мрака эту чудесную головку. Какъ бы еще недавно онъ зацѣловалъ ее!..
— Что такое?
— Остается одно… — она медлила. Слезы навернулись на ея глазахъ, но она совладала съ собою. — Какое малодушіе! — выбранила она сама себя и принудила даже улыбнуться. — Остается одно… Брось меня, оставь совсѣмъ…
— Какія глупости! — вспыхнулъ Марковъ. — Какъ ты можешь допускать подобныя мысли!?
— Подумай, что жъ ты тутъ сдѣлаешь?.. Одинъ, безъ знакомыхъ, гдѣ никто ни въ тебѣ, ни въ твоемъ трудѣ не нуждается. Вѣдь болѣе нѣтъ никакихъ рессурсовъ. Еще сегодня консулъ на твое письмо отвѣтилъ, что ему не отпущено средствъ помогать нуждающимся русскимъ. Добраться до другаго города тебѣ тоже не на что… Пиши сегодня пріятелю твоего дяди, что ты принимаешь всѣ условія… согласенъ на все, и — простимся.
— Сумасшедшая! Какъ могутъ приходить тебѣ въ голову такія мысли!?
— Придумай другое, если можешь… Я тебѣ повторяю — иного выхода нѣтъ… Я рѣшилась окончательно…
— А ты въ монастырь?.. — засмѣялся онъ дѣланнымъ, печальнымъ смѣхомъ.
— Нѣтъ, зачѣмъ же. Я найду себѣ дѣло въ Россіи…
— Перестанемъ и думать объ этомъ. Какія глупости лѣзутъ въ голову!.. Чортъ знаетъ что такое.
Марковъ бился, какъ рыба объ ледъ.
Онъ отправился опять къ синдику, къ вліятельнымъ людямъ, прося ихъ дать ему въ долгъ извѣстную сумму — франковъ сто, чтобы добраться до Неаполя, гдѣ онъ разсчитывалъ, что его выручатъ русскіе. Но и синдикъ, и остальные весьма резонно отвѣтили, что русскаго путешественника они совсѣмъ не знаютъ и ссужать его деньгами не имѣютъ никакого основанія… Возвратившись домой, онъ засталъ у себя Джузеппе.
— Ну, что? — встрѣтила его Нина.
— Ничего, разумѣется. Всѣ они саломъ и свиной щетиной обросли. Какое имъ дѣло до нашей нужды!.. Ахъ, право, умереть бы!.. Единственно, что остается намъ…
— Я бы хотѣлъ поговорить съ вами безъ вашей жены, — обратился къ нему лодочникъ Джузеппе.
Нина вышла внизъ къ хозяйкѣ…
— Вотъ что… Вы, синьоръ маэстро, по всему городу искали денегъ и не нашли. Я знаю это. Я все знаю. Жаль, что вы не обратились сразу къ друзьямъ своимъ.
— У меня ихъ нѣтъ, Джузеппе.
— Нѣтъ?.. А я не другъ вашъ? Что же, думаете, лодочникъ не можетъ быть вашимъ другомъ?.. да мнѣ самъ Гарибальди руку жалъ!.. — вспыхнулъ итальянецъ и, по своему обыкновенію, затеребилъ свою шапку.
— Вы меня не такъ поняли… Я говорилъ о богатыхъ людяхъ, что между ними не знаю никого, кто бы…
— Да, — прервалъ его успокоившійся баркайоло[6], — между ними не надо было и искать. Вамъ слѣдовало бы только мнѣ сказать два словечка: «Джузеппе, нѣтъ ли у тебя ста, двухъ сотъ франковъ взаймы?» — и старикъ Джузеппе отвѣтилъ бы на это: «вотъ они», и положилъ бы ихъ вотъ такъ на столъ.
И онъ, дѣйствительно, положилъ на столъ пачку старыхъ, перешедшихъ черезъ нѣсколько рукъ бумажекъ.
Марковъ, взволнованный, вскочилъ съ мѣста…
— Нѣтъ… нѣтъ… Я не могу принять этого. Я не могу взять у труженика…
— Какъ, ты не хочешь взять честно заработанныхъ, правыхъ денегъ и идешь къ разной сволочи просить!? — въ свою очередь взбѣленился Джузеппе. — Что же, мои деньги украдены у кого-нибудь?
— Не потому я, а потому, что скоро, можетъ быть, и отдать ихъ не буду въ силахъ.
— И не надо скоро. Джузеппе не нуждается. У меня четыре судна по морю ходятъ… Зачѣмъ мнѣ!? Заработаешь — отдашь… Только вотъ что — я простой баркайоло[6], ты маэстро di pittura[11], но все-таки дамъ я тебѣ одинъ совѣтъ: перейди на женщинъ.
— Что?
— Брось рисовать свои камни да соборы. Съ ними ты умрешь съ голоду. Женщину у тебя купитъ всякій.
— И падре каноникъ?
— Эге! И падре… — и Джузеппе лукаво мигнулъ ему.
— Нина, ты знаешь — мы спасены! — воскликнулъ Марковъ, по уходѣ рыбака, когда она вошла въ комнату.
Та словно приросла къ мѣсту.
— У насъ теперь двѣсти, да съ нашими двадцатью — двѣсти-двадцать франковъ. Мы можемъ добраться до Неаполя или Рима, а тамъ я ужь знаю, что мнѣ дѣлать.
— Слава Богу… слава Богу!.. Знаешь, Коля, отъ чего спасъ меня Джузеппе? — сказала Нина черезъ минуту. — Я вѣдь окончательно рѣшилась… нынѣшней же ночью…
— Что еще такое?
— Если бы онъ не далъ этихъ денегъ, я… Я вѣдь понимаю, что я мѣшаю тебѣ во всемъ… Я бы, какъ взошла луна, пошла бы на ту высокую башню, знаешь — что надъ моремъ?..
— Ну?
— Ну, и бросилась бы оттуда… И ты былъ бы свободенъ…
— Да развѣ я бы пережилъ тебя!?.
И Марковъ, потрясенный всѣмъ пережитымъ, зарыдалъ, какъ ребенокъ, опускаясь на колѣни передъ нею.
Примѣчанія[править]
- ↑ итал. E oggi pure non è niente per il signor Marcoff!.. — И сегодня тоже ничего нѣтъ для г. Маркова!..
- ↑ а б итал. Signora — Госпожа. Прим. ред.
- ↑ итал. A domani! — До завтра!
- ↑ итал. Addio — До свиданія. Прим. ред.
- ↑ а б итал. Albergo — Гостиница. Прим. ред.
- ↑ а б в г итал. Barcaiolo — Лодочникъ.
- ↑ а б в г итал. Forestiero — Иностранецъ. Прим. ред.
- ↑ итал. Divertimento — Развлеченіе. Прим. ред.
- ↑ итал. Duchessa — Герцогиня. Прим. ред.
- ↑ итал. Principe — Князь. Прим. ред.
- ↑ итал. Di pittura — Живописи. Прим. ред.