Термосесовъ зашелъ сначала въ контору, подалъ здѣсь письмо и потомъ непосредственно отправился къ почтмейстершѣ. Они встрѣтились друзьями; онъ поцѣловалъ ея руку, она чмокнула его въ темя и благодарила за честь его посѣщенія.
— Помилуйте, мнѣ васъ надо благодарить, — отвѣчалъ Термосесовъ: — такая скука. Даже всю ночь не спалъ отъ страху, гдѣ я и съ кѣмъ я?
— Да, она такая невнимательная, Дарья Николаевна, то-есть не невнимательная, а не хозяйка.
— Да, кажется.
— Какъ же! она вѣдь все за книгами.
— Скажите, какія глупости! Тутъ надо смотрѣть, а не читать. Я, знаете, какъ вчера всѣхъ вашихъ посмотрѣлъ и послушалъ… просто ужасъ.
— Ужъ я говорила вчера дочерямъ: весело, я говорю, должно-быть, было нашему заѣзжему гостю?
— Нѣтъ; относительно этого ничего. Я, вѣдь, служу не изъ-за денегъ, а больше для знакомства съ краемъ.
— Ахъ, такъ вы у насъ найдете бездну матеріаловъ для наблюденія!
— Вотъ именно для наблюденія! А вотъ кстати и тѣ портреты, которые вы мнѣ позволили принесть. Позвольте я ихъ развѣшу.
Почтмейстерша не знала, какъ ей благодарить.
— Это будетъ работа, которою я съ удовольствіемъ займусь, пока увижу вашихъ прекрасныхъ дочерей… Надѣюсь, я ихъ увижу?
Почтмейстерша отвѣчала, что онѣ еще не одѣты, потому что хозяйничаютъ, но что, тѣмъ не менѣе, онѣ выйдутъ.
— Ахъ, прошу васъ, прошу васъ объ этомъ, — умолялъ Термосесовъ, и когда обольщенная имъ хозяйка вышла, онъ сталъ размѣщать по стѣнѣ портреты на гвоздяхъ, которые принесъ съ собою въ карманѣ.
Туалетъ дѣвицъ продолжался около часа, и во все это время не являлась и почтмейстерша.
«Добрый знакъ, добрый знакъ! — думалъ Термосесовъ. — Вѣрно зачиталась моей литературы».
Но вотъ появились и предводимыя матерью дѣвицы. Измаилъ Петровичъ кинулъ быстрый и проницательный взглядъ на мать. Она сіяла и брызгала лучами восторга.
«Клюнула моего червячка, клюнула!» мигнулъ себѣ Термосесовъ и удесятерилъ свою очаровательную любезность. Но чтобы еще вѣрнѣй дознаться, «клюнула» ли почтмейстерша, онъ завелъ опять рѣчь о литературѣ и о своемъ дорожномъ альбомѣ впечатлѣній и замѣтокъ.
— Портретовъ! Бога ради, болѣе портретовъ! болѣе картинокъ съ натуры! — просила почтмейстерша.
— Да, я ужъ написалъ, какъ мнѣ представилось все здѣшнее общество и, простите, упомянулъ о васъ и о вашей дочери… Такъ, знаете, немножко, вскользь… Вотъ если бы можно было взять назадъ мое письмо, которое я только что подалъ…
— Ахъ, нѣтъ, на что̀ же! — отвѣчала, вспыхнувъ, почтмейстерша.
«Клюнула, разбойница, клюнула!» — утѣшался Термосесовъ, и настаивалъ на желаніи прочесть дамамъ то, что онъ о нихъ написалъ. Въ залѣ долгое время только и слышалось: «Нѣтъ, на что̀ же читать? мы вамъ и такъ вѣримъ!» и «Нѣтъ-съ, почему же не прочесть?.. Вы мнѣ, Бога ради, не довѣряйтесь!»
Доводы Термосесова слишкомъ соблазнительно дѣйствовали на любопытство дѣвицъ; изъ нихъ то одна, то другая начали порываться сбѣгать къ отцу въ контору и принесть интересное письмо заѣзжаго гостя.
Какъ почтмейстерша ни останавливала ихъ и словами и знаками, онѣ все-таки не понимали и рвались, но зато Термосесовъ понялъ все въ совершенствѣ: письмо было въ рукахъ хозяйки, теперь его надо было взять только изъ ея рукъ и тѣмъ ее самоё взять въ руки.
Термосесовъ, не задумываясь ни на одну минуту, сорвался съ мѣста и, не смотря на всѣ удерживанья и зовы, бросился съ предупредительностью въ контору, крича, что онъ, наконецъ, и самъ уже не властенъ отказать себѣ въ удовольствіи представить дамамъ легкіе штрихи своихъ глубокихъ отъ нихъ восторговъ.
Удержать его стремительности не могли никакія просьбы, а письма въ конторѣ, дѣйствительно, не было.