Эта вторая удочка была брошена еще мѣтче первой, и предъ вечеромъ, когда Термосесовъ сидѣлъ съ Борноволоковымъ и Бизюкинымъ за кофе, явился почтальонъ съ просьбой, чтобъ Измаилъ Петровичъ сейчасъ пришелъ къ почтмейстершѣ.
— А, да! я ей далъ слово ѣхать нынче съ ними за городъ въ какую-то рощу и было совсѣмъ позабылъ! — отвѣчалъ Термосесовъ и ушелъ вслѣдъ за почтальономъ.
Почтмейстерша встрѣтила его одна въ залѣ и, сжавъ его руку, прошептала:
— Ждите меня! я сейчасъ приду, — и съ тѣмъ она вышла.
Когда почтмейстерша чрезъ минуту обратно вернулась, Термосесовъ стоялъ у окна и билъ себя по спинѣ фуражкой. Почтмейстерша осмотрѣлась; заперла на ключъ дверь и, молча вынувъ изъ кармана письмо, подала его Термосесову.
Термосесовъ взялъ конвертъ, но не раскрывалъ его: онъ игралъ роль простяка и какъ будто ожидалъ поясненія, что̀ ему съ этимъ письмомъ дѣлать?
— Смѣло, смѣло читайте, сюда никто не взойдетъ, — проговорила ему хозяйка.
Термосесовъ прочелъ письмо, въ которомъ Борноволоковъ жаловался своей петербургской кузинѣ Нинѣ на свое несчастіе, что онъ въ Москвѣ случайно попался Термосесову, котораго при этомъ назвалъ «страшнымъ негодяемъ и мерзавцемъ», и просилъ кузину Нину «работать всѣми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее мѣсто въ Польшѣ, или въ Петербургѣ, потому что иначе онъ, зная всѣ старыя глупости, можетъ надѣлать чортъ знаетъ какого кавардаку, такъ какъ онъ способенъ удивить свѣтъ своею подлостью, да и къ тому же едва ли не воръ, такъ какъ всюду, гдѣ мы побываемъ, начинаются пропажи».
Термосесовъ дочиталъ это письмо своего друга и начальника очень спокойно, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ, и, кончивъ чтеніе, молча же возвратилъ его почтмейстершѣ.
— Узнаете вы своего друга?
— Не ожидалъ этого! Убей меня Богъ, не ожидалъ! — отвѣчалъ Термосесовъ, вздохнувъ и закачавъ головой.
— Я признаюсь, — заговорила почтмейстерша, вертя съ угла на уголъ возвращенное ей письмо: — я даже изумилась… Мнѣ моя дѣвушка говоритъ: барыня, барыня! какой-то незнакомый господинъ бросилъ письмо въ ящикъ! Я говорю: ну, что жъ такое? а сама, впрочемъ, думаю, зачѣмъ же письмо въ ящикъ? у насъ это еще не принято: у насъ письмо въ руки отдаютъ. Честный человѣкъ не станетъ таиться, что онъ посылаетъ письмо, а это непремѣнно какая-нибудь подлость! И вы не повѣрите, какъ и почему?.. просто по какому-то предчувствію говорю: нѣтъ, я чувствую, что это непремѣнно угрожаетъ чѣмъ-то этому молодому человѣку, котораго я… полюбила какъ сына.
Термосесовъ подалъ почтмейстершѣ руку и поцѣловалъ ея руку.
— Право, — заговорила почтмейстерша съ непритворными нервными слезами на глазахъ. — Право… я говорю, что жъ, онъ здѣсь одинъ… я его люблю, какъ сына; я въ этомъ не ошибаюсь и, слава Богу, что я это прочитала.
— Возьмите его, — продолжала она, протягивая письмо Термосесову: — возьмите и уничтожьте.
— Уничтожить? — зачѣмъ? Нѣтъ, я его не уничтожу. Нѣтъ; пусть его идетъ, куда послано, но копійку позвольте, я только сниму съ него для себя копійку.
Термосесовъ сразу сообразилъ, что хотя это письмо и не лестно для его чести, но зато весьма для него выгодно въ томъ отношеніи, что ужъ его, какъ человѣка опаснаго, непремѣнно пристроятъ на хорошее мѣсто.
Списавъ себѣ копію, Термосесовъ, однако, спряталъ въ карманъ и оригиналъ и ушелъ погулять.
Онъ проходилъ до поздняго вечера по загороднымъ полямъ и вернулся поздно, когда уже супруги Бизюкины отошли въ опочивальню, а Борноволоковъ сидѣлъ одинъ и что-то писалъ.
— Строчите вы, ваше сіятельство? Уже опять что-то строчите? — заговорилъ весело Термосесовъ.
Въ отвѣтъ послѣдовало одно короткое, безстрастное «да».
— Вѣрно, опять какую-нибудь гадость сочиняете?
Борноволоковъ вздрогнулъ.
— Ну, такъ и есть! — лѣниво произнесъ Термосесовъ, и вдругъ неожиданно заперъ дверь и взялъ ключъ въ карманъ.
Борноволоковъ вскочилъ и быстро началъ рвать написанную имъ бумажку.