Соня постояла, поглядѣла,—не знаетъ на что рѣшиться. Вдругъ, откуда ни возьмись, изъ лѣсу выбѣгаетъ лакей. Соня приняла его за лакея, потому что на немъ была ливрея, но голова и лицо у него были рыбьи. Лакей сталъ громко стучаться кулакомъ въ дверь. Ему отворилъ другой лакей, круглолицый, глаза на выкатѣ, точь въ точь лягушка. Очень любопытно стало Сонѣ узнать какое у нихъ дѣло, и, выбравшись осторожно изъ лѣсу, поближе къ нимъ, она стала прислушиваться.
Лакей-рыба вытащилъ изъ-подъ мышки огромный, чуть ли не съ него ростомъ конвертъ и передалъ его другому лакею. „Пиковой княгинѣ приглашеніе отъ червонной крали на игру въ крокетъ“[1], важно произнесъ лакей-рыба. Лакей-лягушка съ такою же важностью принялъ конвертъ. Тутъ оба лакея поклонились другъ другу такъ низко, что стукнулись головами и сцѣпились курчавыми волосами. Соня, глядя на нихъ, чуть не расхохоталась вслухъ, и поскорѣе убѣжала въ лѣсъ, чтобы не замѣтили ее лакеи.
Немного погодя, она опять выглянула, видитъ лакей-рыба ушелъ, и сидитъ одинъ лакей-лягушка у двери, на порогѣ, безсмысленно уставивъ глаза вверхъ.
Соня робко подошла къ двери, постучалась.
„Напрасно стучитесь“, сказалъ лакей-лягушка. „Первое, я сижу здѣсь и
И вправду изъ дому слышался шумъ необыкновенный: ревъ, чиханіе не умолкали, затѣмъ трескъ, громъ, будто кидаются блюдами, или кострюлями.
„Скажите, пожалуйста, какъ мнѣ войти въ домъ?” спросила Соня.
„И что стучаться безъ толку“, продолжаетъ лакей свое, будто не слыхалъ вопроса Сони. „Оно бы еще можно, кабы вы, примѣрно, стояли за дверью,—ну, постучались, я бы отперъ вамъ отсюда, а такъ, знаете….“ говоритъ лакей и глядитъ не на Соню, а вверхъ.
„Какой неучъ!“ думаетъ Соня. „Впрочемъ, можетъ быть онъ это не нарочно, а такъ, глаза у него сидятъ, что не сладитъ съ ними“, одумалась она. „Но хоть бы отвѣчалъ на то, что у него спрашиваютъ! Скажите, какъ мнѣ войти въ домъ?“ уже бойчѣе спрашиваетъ Соня.
„Я здѣсь, полагать надо, просижу до завтрашняго дня….“ опятъ начинаетъ лакей.
Вдругъ отворяется дверь и вылетаетъ изъ нея большое блюдо прямо въ голову лакея, задѣваетъ его за носъ и, ударившись въ дерево, разбивается въ дребезги.
….„А можетъ и больше“, договариваетъ лакей тѣмъ же голосомъ, будто ни въ чемъ не бывало.
„Какъ мнѣ войти?“ еще громче спрашиваетъ Соня.
„Какъ войти? А за какимъ вамъ туда дѣломъ, извольте-ка сперва сказать?“
Сонѣ очень не понравилось это замѣчаніе.
„Ни на что не похоже!“ ворчитъ она, „какъ эти люди нынче стали разсуждать! не сладишь съ ними: совсѣмъ изъ повиновенья вышли!“
А лакей, съ радости должно быть, что огорошилъ Соню, опять за свое:
„А я просижу здѣсь и нынѣ и завтра и во вѣки вѣковъ“.
„Но что же мнѣ-то дѣлать?“
„А что угодно“, говоритъ лакей, и засвисталъ.
„Нечего съ нимъ толковать“, говоритъ Соня, доведенная до отчаянія. „Онъ набитый дуракъ!“ Пошла, сама отперла дверь и вошла.
Дверь отворялась прямо въ большую кухню; въ ней стоялъ дымъ коромысломъ. Посреди кухни, на скамьѣ о трехъ ножкахъ, сидѣла сама пиковая княгиня и няньчилась съ ребенкомъ; кухарка, около печки, нагнувшись надъ огромной кострюлей, мѣшала въ ней ложкой что-то, похожее на щи.
„Наложила же она въ нихъ луку и чесноку“, говоритъ Соня про себя и расчихалась. И вправду наложила! По всей кухнѣ стоялъ запахъ лука и чеснока; сама княгиня нѣтъ-нѣтъ, да и чихнетъ; а про ребенка что̀ и говорить—реветъ да чихаетъ, чихаетъ да реветъ безъ умолку. Не чихали лишь двое: кухарка да огромная кошка, сидѣвшая у печки. И что за морда у этой кошки! широкая, преширокая, будто скалится она до самыхъ ушей.
„Скажите пожалуйста“, начала Соня довольно робко: она не знала, учтиво ли первой вступать въ разговоръ, „отчего это у васъ кошка такъ скалится?“
„Она сибирская кошка,“ отвѣчаетъ княгиня, „вотъ отчего. Свинья!…“ вдругъ крикнула она такъ яростно, что Соня даже подпрыгнула и оторопѣла. Увидавъ, однако, что не ее, а ребенка она обозвала свиньей, Соня успокоилась и опять пустилась въ разговоръ.
„Я не знала“, говоритъ она, „что сибирскія кошки скалятся. Если правду сказать, я даже совсѣмъ не знала, что кошки скалятъ зубы“.
„Какъ же, всѣ умѣютъ; всѣ онѣ скалятъ зубы“, говоритъ княгиня.
„Скажите! А я, по правдѣ, никогда этого не видывала и даже совсѣмъ не знала“, говоритъ Соня и рада, что завела разговоръ.
„Много ты знаешь! вотъ это такъ правда“, сказала княгиня.
Это замѣчаніе не очень-то понравилось Сонѣ, и она стала придумывать другой разговоръ! Пока она придумывала, кухарка, снявъ съ огня корчагу со щами, принялась кидать, чѣмъ ни попало, въ княгиню и ребенка: первою полетѣла кочерга, за нею блюда, тарелки, сковороды, горшки. А княгиня сидитъ себѣ,—ни слова, даже когда попадало въ нее чѣмъ-нибудь. Ребенокъ же и безъ того такъ громко ревѣлъ, что никакъ нельзя было разобрать отъ боли онъ реветъ, или такъ.
„Ахъ, что это вы! Пожалуйста перестаньте, осторожнѣе!“ кричитъ Соня, отскакивая и бѣгая по кухнѣ въ ужасномъ страхѣ. „Вотъ, чуть меня не задѣли! Вѣдь эдакъ можно убить!“ уговариваетъ она кухарку, увертываясь отъ горшка, который чуть не попалъ ей въ носъ. „Велите ей перестать!“ обратилась она, наконецъ, къ княгинѣ.
„Не совался бы каждый въ чужія дѣла и земля пошла бы шибче кружиться“, заговорила хриплымъ голосомъ княгиня.
„Не знаю, что бы изъ этого вышло!“ говоритъ Соня, радуюсь случаю выказать свою ученость. „Вы только представьте себѣ, что бы это было, если бы вдругъ день перепутался съ ночью!…. Вѣдь земля, знаете, въ 24 часа обращается около своей оси….“
„Отстань съ твоими часами, счетами да разсчетами! Я чиселъ и цифръ терпѣть не могу!“
Тутъ княгиня занялась ребенкомъ: качаетъ его и напѣваетъ колыбелную пѣсенку.
Споетъ стишокъ, и трехнетъ ребенка, да такъ поддастъ, что страшно глядѣть. На второмъ стихѣ княгиня еще шибче стала тормошить и докидывать вверхъ бѣднаго малютку; а онъ заливается, визжитъ, такъ что за его крикомъ и воемъ Соня едва могла разслушать:
„И реветъ-то злой ребенокъ
Только-бъ досадить!
Дамъ тебѣ я, поросенокъ;
„На, можешь поняньчиться съ нимъ, коли есть охота“, пропѣвъ второй стихъ, сказала княгиня и швырнула ребенкомъ прямо въ Соню. „А мнѣ пора собираться къ червонной кралѣ“. Сказала и проворно пошла къ двери. Кухарка пустила въ нее сковородою, но промахнулась.
Соня, поймавъ ребенка кое-какъ на лету, снчала едва могла съ нимъ справиться, такой онъ былъ неуклюжій, точно чурбанъ—со всѣхъ сторонъ торчатъ руки да ноги. Бѣдняжка пыхтѣлъ и фыркалъ ужасно; ёрзалъ у нея въ рукахъ: то свернется клубкомъ, то вытянется доской, того и гляди выскользнетъ. Много было Сонѣ хлопотъ удержать его на рукахъ!
Наконецъ, она приловчилась-таки къ нему, и, крѣпко забравъ его въ охапку, вышла съ нимъ погулять.
„Если не отнять у нихъ этого ребенка, они уморятъ его непремѣнно; мнѣ надо спасти его отъ вѣрной смерти!“ сказала Соня вслухъ.
Ребенокъ словно хрюкнулъ. „Что это съ нимъ?“ думаетъ удивленная Соня, и съ безпокойствомъ вглядывается ему въ лицо. Глядитъ, а сама думаетъ: „странный у него, признаться, носъ: будто не носъ, а скорѣе рыльцо; и глаза что-то ужь очень узки!….“ Однимъ словомъ, не понравилась Сонѣ наружность ребенка, и даже взяло ее сомнѣніе.
„Впрочемъ, это онъ можетъ быть не хрюкалъ, а рыдалъ“, утѣшаетъ она себя, и опять нагнулась, глядитъ ему въ лицо, не видать ли слезъ? нѣтъ, не видать. „Ну“, думаетъ Соня, „если-жь ты обернешься въ поросенка, брошу тебя, непремѣнно брошу! Смотри же!“ Малютка опять зарыдалъ или захрюкалъ, трудно было разобрать, а Сонѣ все еще не совсѣмъ вѣрится: ходитъ она, няньчится съ нимъ, и обдумываетъ, куда бы ей дѣвать ребенка, вернувшись въ домъ.
Какъ хрюкнетъ малютка изо всей мочи! даже Соня вздрогнула, взглянула на него,—видитъ, нѣтъ сомнѣнія—не ребенокъ, а поросенокъ у нее на рукахъ!
Глупо было бы возиться съ поросенкомъ, разсудила Соня и спустила его съ рукъ, а онъ, къ ея радости, тотчасъ отправился мелкой рысцой прямо въ лѣсъ.
Задумалась Соня о томъ, какія грязныя бываютъ дѣти, словно поросята; взглянула на дерево, а тамъ сидитъ сибирская кошка: сидитъ она на сучкѣ, глядитъ на Соню, ухмыляется.
„Лицомъ она кажется ничего, добрая“, разсуждаетъ Соня, „но когти у нея ужь что-то очень длинные, да острые, и зубастая какая,—пожалуй, шутить не любитъ. Надо съ нею осторожно“, рѣшила она.
„Сибирская киска“, начинаетъ Соня, а сама боится, по нраву ли ей будетъ это имя.
На это кошка только шире ухмыльнулась.
„Кажется, понравилась“, думаетъ Соня. „Не можете ли вы мнѣ сказать“, продолжаетъ она, „куда мнѣ отсюда пройти?“
„А это смотря по тому, куда ты желаешь выйти“, отвѣчаетъ кошка.
„Мнѣ бы все равно, куда…“ отвѣчаетъ Соня.
„А коли все равно, значитъ, куда ты ни пойдешь—вездѣ тебѣ дорога,“ говоритъ кошка.
„Лишь бы мнѣ попасть куда-нибудь,“ объясняетъ Соня.
„Ну да; всегда куда-нибудь да попадешь, покуда носятъ ноги,“ говоритъ кошка.
Какъ съ этимъ не согласиться! Придумала Соня другое.
„Скажите,“ говоритъ сибирская киска, „живутъ ли люди въ здѣшней сторонѣ?“
„Какъ же, живутъ. Здѣсь вотъ, говоритъ, „живетъ Враль-Илюшка, а тамъ, заяцъ косой,“ и повела въ обѣ стороны лапкой. „Ты у нихъ побывай, оба они шальные.“
„Что мнѣ за охота знакомиться съ шальными“, замѣтила Соня.
„Это не бѣда,“ говоритъ кошка, „всѣ мы здѣсь шальные, и ты, и я, и всѣ мы шальные.“
„Почему вы полагаете, что я шальная?“ нѣсколько обидѣвшись, спрашиваетъ Соня.
„А потому, что ты сюда попала,“ рѣшила кошка.
Соня совсѣмъ не была согласна съ этимъ доводомъ, однако, не желая затѣвать спора, говоритъ:
„Положимъ. Но вы-то почему шальная?“
„Сама увидишь. Какъ по твоему: собака шальная или нѣтъ?“ спрашиваетъ кошка.
„Не всегда, а только когда взбѣсится“, отвѣчаетъ Соня.
„Ну такъ сама посуди: собака, когда сердится—ворчитъ, а радуется—виляетъ хвостомъ. Я же, напротивъ, виляю хвостомъ, когда разсержусь, а радуюся—ворчу. Какъ же я не шальная!“
„Кошки по моему курлычатъ, а не ворчатъ“, вступилась Соня.
„Это по твоему; по моему, курлыкать или ворчать одно и то же,“ рѣшила кошка. „А что, пойдешь ты къ червонной кралѣ на крокетъ?“ вдругъ спросила она.
„Не знаю; я не звана, а очень бы хотѣлось“, говоритъ Соня.
„Такъ до свиданія, тамъ увидимся“, говоритъ кошка; сказала и вдругъ исчезла, будто ее и не бывало.
Соня за это время мало чему удивлялась,—такъ она свыклась со всякими странностями. И этому она нисколько не удивилась, а стала озираться, не увидитъ ли куда скрылась кошка. Глядитъ, она опять на деревѣ, на томъ же сучкѣ.
„Кстати“, говоритъ кошка, „чуть не забыла спросить: куда дѣвался ребенокъ?“
„Онъ обернулся въ поросенка,“ отвѣчаетъ Соня.
„Такъ я и полагала“, говоритъ кошка, и опять исчезла.
Соня постояла, подождала не явится ли она опять, однако, не дождалась, и пошла отыскиватъ зайца, куда указала кошка.
„На что мнѣ этотъ Враль-Илюшка!“ разсуждаетъ она, по́ходя. „Зайцы по моему гораздо интереснѣе. Посмотрю я на этого; онъ вовсе можетъ быть не такой шальной, какъ разсказываетъ кошка!“
Вскорѣ завидѣла она домикъ; взглянувъ на него, Соня рѣшила, что это и есть самый домъ зайца: крыша вся крыта заячьими шкурками, вмѣсто трубъ торчатъ ушки. Но домъ по ея росту оказался слишкомъ великъ, потому она тотчасъ распорядилась прибавить себѣ росту. Принялась за грибъ и грызла его покуда не поднялась на аршинъ. Соня тогда подошла къ домику, а сама труситъ: „ну, какъ заяцъ въ самомъ дѣлѣ шальной!“ думаетъ она. „И напрасно я, кажется, не пошла къ Илюшкѣ!“ Подумала, постояла, и рѣшилась войти.
Примѣчанія[править]
- ↑ Игра въ шары, въ родѣ луговаго бильярда.