Сон Д'Аламбера (Дидро)/ДО

Сон Д'Аламбера
авторъ Дени Дидро, пер. Дени Дидро

Оригинал: фр. Le Rêve de D’Alembert, опубл.: 1769. — Источникъ: az.lib.ru • Перевод с предисловием Виктора Серёжникова (1913).

Философская библіотека изд. М. И. Семенова. — Философы-Матеріалисты. Дэни Дидро. Избранныя философскія произведенія. Переводъ съ предисловіемъ Виктора Серёжникова.

Сонъ Д’Аламбера.

(Собесѣдники: Д’Аламберъ, дѣвица Леспинасъ, докторъ Борде).

Борде. Ну, что новаго? Боленъ?

Леспинасъ. Боюсь, что боленъ: метался всю ночь.

Борде. Проснулся?

Леспинасъ. Нѣтъ еще.

Борде (подойдя къ постели Д’Аламбера и взявъ пульсъ). Ничего.

Леспинасъ. Вы думаете?

Борде. Ручаюсь. Пульсъ хорошъ… немного слабоватъ… кожа потноватая… дыханіе легкое^[1].

Леспинасъ. Ничего не нужно прописывать?

Борде. Ничего.

Леспинасъ. Тѣмъ лучше: онъ ненавидитъ лѣкарства.

Борде. Я тоже. Что ѣлъ онъ за ужиномъ?

Леспинасъ. Ничего не хотѣлъ ѣсть. Не знаю, гдѣ онъ провелъ вечеръ; вернулся домой въ угнетенномъ настроеніи.

Борде. Легкое лихорадочное состояніе, которое скоро пройдетъ.

Леспинасъ. Придя домой, онъ на дѣлъ халатъ, ночной колпакъ, бросился въ кресло и заснулъ.

Борде. Слать хорошо повсюду, но все-таки лучше въ постели.

Леспинасъ. Онъ вспылилъ, когда Антуанъ сказала ему объ этомъ. Пришлось цѣлые полчаса расталкивать его, чтобы заставить лечь въ постель.

Борде. То же самое случается со мной каждый день, хотя я совсѣмъ здоровъ.

Леспинасъ. Въ постели, вмѣсто того, чтобы погрузиться, по своему обыкновенію, въ глубокій сонъ (онъ спитъ, какъ дитя), онъ началъ ворочаться съ боку на бокъ, размахивать руками, сбрасывать одѣяло и громко разговаривать.

Борде. О чемъ же онъ говорилъ? о геометріи?

Леспинасъ. Нѣтъ, это былъ, по всей вѣроятности, бредъ… Какая то галиматья о вибрирующихъ струнахъ и чувствующихъ фибрахъ… Мнѣ показалось это столь дикимъ, что я рѣшила не оставлять его на ночь одного и, не зная, что дѣлать, пододвинула къ его кровати маленькій столикъ и сѣла записывать то, что могла схватить изъ бреда.

Борде. Хорошо задумано: это похоже на васъ. А можно посмотрѣть, что вы записали?

Леспинасъ. Пожалуйста, но я готова умереть, если вы поймете что-нибудь тамъ.

Борде. Можетъ быть.

Леспинасъ. Докторъ, вы готовы слушать?

Борде. Да.

Леспинасъ. Слушайте… «Живая точка… Нѣтъ, не такъ. Сначала ничего, потомъ живая точка… Къ этой живой точкѣ прививается другая, затѣмъ еще третья и, какъ слѣдствіе этихъ послѣдовательныхъ прививокъ, является нѣкое существо, единое, ибо я единое существо, — въ этомъ я не усомнился бы (При этомъ онъ началъ ощупывать себя). По какъ сложилось это единство? (Э, мой другъ, — сказала я ему, какое вамъ дѣло до этого? спите… Онъ смолкъ. Помолчавъ минуту, онъ снова началъ, какъ бы обращаясь къ кому-то). Вотъ, философъ, я вижу нѣкій аггрегатъ, нѣкую ткань маленькихъ чувствующихъ существъ, но животное!.. цѣлое! систему единаго, моего я, сознающаго свое единство! Этого я не вижу, нѣтъ, не вижу»… Докторъ, вы понимаете что-нибудь?

Борде. Великолѣпно.

Леспинасъ. Вы очень счастливы… «Мои затрудненія вытекаютъ, можетъ быть, изъ ложной идеи».

Борде. Это вы говорите?

Леспинасъ. Нѣтъ, спящій.

Я продолжаю… Обращаясь къ самому себѣ, онъ прибавилъ; «Другъ мой, Д’Аламберъ, будьте осторожны, вы предполагаете лишь наличность смежности тамъ, гдѣ существуетъ безпрерывность… Да, онъ довольно золъ, чтобы говорить мнѣ объ этомъ… А образованіе этой безпрерывности? Оно почти не затруднитъ его… Какъ капля меркурія смѣшивается съ другой каплей меркурія, такъ чувствующая и живая молекула смѣшивается съ другой чувствующей и живой молекулой… Вначалѣ было двѣ капли, послѣ соприкосновенія стала лишь одна… До ассимиляціи было двѣ молекулы, послѣ ассимиляціи стала лишь одна молекула… Чувствительность становится общей въ общей массѣ… Дѣйствительно, почему нѣтъ?.. Мысленно я могу представить въ фибрѣ животнаго произвольное количество частей, но фибра останется безпрерывной, единой… да, единой… Соприкосновеніе двухъ однородныхъ молекулъ, совершенно однородныхъ, образуетъ безпрерывность… и это есть случай соединенія, сочетанія, комбинаціи, самаго полнаго тождества, какое только можно себѣ представить… Да, философъ, если это элементарныя и простыя молекулы; но если это аггрегаты, сложныя тѣла?.. Сочетаніе тѣмъ не менѣе произойдетъ, а, слѣдовательно, и тождество и безпрерывность… И затѣмъ обычныя дѣйствія и противодѣйствія… Ясно, что контактъ двухъ живыхъ молекулъ — нѣчто иное, чѣмъ смежность двухъ инертныхъ массъ… Дальше, дальше… Можно было бы васъ огорчить, но мнѣ нѣтъ никакого дѣла до этого, я никогда не порицаю… Однако, продолжимъ. Нить чистѣйшаго золота, — помню, онъ такое сравненіе привелъ… однородная сѣть, между молекулами которой располагаются другія и образуютъ, можетъ быть, другую однородную сѣть; ткань чувствующей матеріи, ассимилирующій контактъ, дѣятельная чувствительность здѣсь, инертная тамъ, которыя, подобно движенію, сообщаются другъ съ другомъ, не говоря уже, какъ онъ очень хорошо сказалъ, о томъ, что здѣсь должна быть разница между контактомъ двухъ чувствующихъ молекулъ и контактомъ двухъ первствующихъ молекулъ; а какова можетъ быть эта разница?.. обычныя дѣйствія, противодѣйствія… и эта акція и реакція съ особымъ характеромъ… Словомъ, все направлено къ тому, чтобы произвести особый родъ единства, существующаго только въ животномъ… Клянусь честью, если это не истина, то очень похоже на нее…» Вы смѣетесь, докторъ, находите ли вы смыслъ въ этомъ?

Борде. Большой.

Леспинасъ. Такъ онъ не сумасшедшій?

Борде. Нисколько.

Леспинасъ. Послѣ такого вступленія, онъ началъ кричать; д-ца Леспинасъ, д-ца Леспинасъ! — Что вамъ угодно? — Видѣли ли вы когда-нибудь, какъ рой пчелъ вылетаетъ изъ своего улья? Міръ, или вся масса матеріи, это — улей?.. Вы видѣли, какъ онѣ образуютъ на концѣ вѣтки длинную гроздь маленькихъ крылатыхъ животныхъ, схватившихся другъ за друга лапками?.. Эта гроздь — существо, индивидъ, нѣкое животное… Но эти гроздья должны были бы всѣ походить другъ на друга… Да, если предположить только одну однородную матерію… Вы видѣли ихъ? — Да, видѣла, — Вы ихъ видѣли? — Да, мой другъ, Говорю, что видѣла, — Если одна изъ этихъ пчелъ вздумаетъ ужалить какимъ-нибудь образомъ другую пчелу, за которую она ухватилась, — какъ вы думаете, что произойдетъ тогда? Скажите къ-- Совершенно не знаю.* — скажите все-таки… Вы, значитъ, не знаете, а философъ-то знаетъ. Если вы когда нибудь увидите его, — а вы его увидите, ибо онъ обѣщалъ мнѣ это, — онъ скажетъ вамъ, что другая ужалитъ слѣдующую, что во всей грозди будетъ столько укусовъ, сколько въ ней маленькихъ животныхъ, что все заволнуется, задвигается, измѣнитъ положеніе и форму, что поднимется шумъ, пискъ, и что человѣкъ никогда не видѣвшій, какъ образуется подобная гроздь, приметъ ее за животное съ 5—6 стами головъ и съ 1000—1200 крыльевъ…" Ну, докторъ?

Борде. Ну-съ, знаете ли, это прекрасный сонъ, и вы хорошо сдѣлали, что записали его.

Леспинасъ. Вы тоже грезите?

Борде. Такъ мало, что я, пожалуй, готовъ сказать вамъ продолженіе.

Леспинасъ. Вамъ не удастся сдѣлать это.

Борде. Не удастся?

Леспинасъ. Да.

Борде. Но если я угадаю?

Леспинасъ. Если вы угадаете, я обѣщаю… я обѣщаю… я обѣщаю считать васъ величайшимъ безумцемъ въ мірѣ.

Борде. Смотрите въ ваши записки и слушайте меня: Человѣкъ, который принялъ бы эту гроздь за животное, ошибся бы. Но я предупреждаю васъ, м-ль, что онъ продолжалъ обращаться съ рѣчью къ вамъ. Хотите ли вы, чтобы онъ судилъ болѣе здраво? Хотите ли вы превратить гроздь пчелъ въ одно единственное животное? Уничтожьте лапки, которыми онѣ держатся; изъ смежныхъ сдѣлайте ихъ безпрерывными. Между этимъ новымъ состояніемъ грозди и предыдущимъ есть, конечно, нѣкоторая значительная разница; но въ чемъ иномъ состоитъ эта разница, какъ не въ томъ, что теперь гроздь — нѣчто цѣлое, единое животное, между тѣмъ какъ раньше была, совокупность животныхъ?.. Всѣ наши органы…

Леспинасъ. Всѣ наши органы!

Борде. Для того, кто занимался медициною и дѣлалъ наблюденія…

Леспинасъ. Потомъ!

Борде. Потомъ?.. не что иное, какъ различныя животныя, между которыми законъ безпрерывности поддерживаетъ общую симпатію, единство, тождество.

Леспинасъ. Я смущена: именно такъ и почти слово въ слово. Теперь я могу засвидѣтельствовать передъ всѣмъ міромъ, что нѣтъ никакой разницы между, бодрствующимъ врачомъ и спящимъ философомъ

Борде. Объ этомъ догадывались. Это все?

Леспинасъ. О, нѣтъ, это не все. Послѣ этого вашего или своего вздора, онъ сказалъ мнѣ; «М-ль? — Другъ мой. — Подойдите поближе… еще… еще… Мнѣ хочется кое-что предложить вамъ. — Что? — Вотъ эта гроздь, вы видите ее, вотъ она. Произведемъ опытъ. — Какой? — Возьмите ножницы. Хорошо ли рѣжутъ онѣ? — Восхитительно — подойдите тихо, тихо и разрѣжьте пчелъ, но только осторожно, не угодите по тѣлу какой-нибудь пчелы, рѣжьте какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ онѣ сцѣпляются лапками. Не бойтесь ничего, вы немного раните ихъ, но не убьете… Очень хорошо, вы ловкая, какъ фея… Видите, какъ онѣ взлетаютъ? По одной, но двѣ, по три. Сколько ихъ! Если вы хорошо поняли меня… вы хорошо поняли меня? — Очень хорошо. — Предположите теперь… предположите…» Дальше, признаться, докторъ, я такъ плохо слышала все то, что здѣсь записала, онъ такъ тихо говорилъ, и это мѣсто моихъ записокъ такъ перепачкано, что я едва ли сумѣю прочесть.

Борде. Я дополню его, если хотите.

Леспинасъ. Если вы можете.

Борде. Нѣтъ ничего легче. Представьте пчелъ такими маленькими, такими маленькими, что ихъ тѣло ускользаетъ отъ грубаго острія вашихъ ножницъ; вы можете продолжать ваше сѣченіе, сколько угодно, по вы не умертвите ни одной изъ нихъ, и это цѣлое, образованное изъ невидимыхъ пчелъ, будетъ настоящимъ полипомъ, котораго вы сможете уничтожить не иначе, какъ раздавивъ его. Разница между гроздью безпрерывныхъ пчелъ и гроздью смежныхъ пчелъ точно такая же, какая существуетъ между обыкновенными животными вродѣ насъ и рыбъ и червями, змѣями и полиповыми животными; въ эту теорію можно внести еще нѣкоторыя модификаціи… (въ этотъ моментъ д-ца Леспинасъ внезапно встаетъ и направляется къ звонку). Тише, тише, м-ль, вы разбудите его; ему нужно еще отдохнуть.

Леспинасъ. Я такъ ошеломлена, что и не подумала объ этомъ. (Вошедшему слугѣ). Кто изъ васъ былъ у доктора?

Слуга. Я, м-ль.

Леспинасъ. Давно?

Слуга. Не прошло часа, какъ я вернулся.

Леспинасъ. Вы ничего не носили туда?

Слуга. Нѣтъ.

Леспинасъ. Записокъ не носили?

Слуга. Никакихъ.

Леспинасъ. Хорошо, идите… Не настаиваю на этомъ. Видите ли, докторъ, я подозрѣвала, что одинъ изъ нихъ показалъ вамъ мою пачкотню.

Борде. Ничего подобнаго, увѣряю васъ.

Леспинасъ. Теперь, когда я освѣдомлена насчетъ вашего таланта, вы будете мнѣ очень полезны въ обществѣ. Его бредъ не останавливается на этомъ…

Борде. Тѣмъ лучше.

Леспинасъ. Вы не видите въ этомъ ничего непріятнаго?

Борде. Ничуть.

Леспинасъ. Онъ продолжалъ; «Ну, философъ, вы имѣете въ виду всякихъ полиповъ, даже человѣческихъ?.. Но природа не даетъ вамъ образцовъ послѣднихъ».

Борде. Онъ не зналъ о тѣхъ двухъ дѣвушкахъ, сросшихся головой, плечами, спиной, ягодицами и бедрами, которыя жили въ такомъ состояніи до 22 я и умерли обѣ почти одновременно^[2]. Затѣмъ?

Леспинасъ. Несообразности, встрѣчающіяся только въ домахъ умалишенныхъ. Онъ сказалъ: «Было или будетъ. Кто же знаетъ положеніе вещей на другихъ планетахъ?»

Борде. Можетъ быть, не нужно ходить такъ далеко.

Леспинасъ. «Человѣческіе полипы на Юпитерѣ или Сатурнѣ! Самцы, разрѣшающіеся самцами, самки — самками, это забавно… (При этомъ онъ началъ такъ хохотать, что я испугалась). Человѣкъ, разрѣшающійся безконечнымъ количествомъ людей-атомовъ, которыхъ складываютъ, какъ яйца насѣкомыхъ, между листами бумаги, которые вырабатываютъ свою скорлупу, остаются нѣкоторое время куколками, пробиваютъ скорлупу и вылетаютъ бабочками, — такъ образуется цѣлое общество людей, цѣлая населенная провинція на развалинахъ одного! Забавно!.. (И снова взрывъ хохота). Если гдѣ-нибудь человѣкъ разрѣшается безконечнымъ количествомъ людей-атомовъ, тамъ смерть должна вызывать меньше отвращенія, тамъ такъ легко возстанавливается утрата человѣка, что смерть должна причинять мало сожалѣнія».

Борде. Это вздорное предположеніе — почти подлинная исторія всѣхъ видовъ существующихъ и будущихъ животныхъ. Если человѣкъ и не разрѣшается безконечнымъ количествомъ людей, то все-таки онъ разрѣшается безконечнымъ количествомъ маленькихъ животныхъ, метаморфозы и будущую окончательную организацію которыхъ невозможно предвидѣть. Кто знаетъ, не является ли человѣкъ разсадникомъ другого поколѣнія существъ, отдѣленнаго отъ перваго непостижимо безконечнымъ и длиннымъ промежуткомъ вѣковъ и послѣдовательныхъ развитій?

Леспинасъ. Что вы бормочете про себя, докторъ?

Борде. Ничего, ничего, я тоже началъ бредить. Продолжайте читать, м-ль.

Леспинасъ. «Однако, хорошо обдумавъ все это, я предпочитаю нашъ способъ размноженія, прибавилъ онъ… Философъ, вы, который знаетъ, что происходитъ здѣсь и повсюду, скажите мнѣ, раствореніе различныхъ частей не производитъ ли людей съ различнымъ характеромъ?… Мозгъ, сердце, грудь, ноги, руки… О, какъ это упростило бы мораль!.. Родился мужчина, женщина… (Докторъ, позвольте мнѣ пропустить это…) Теплая комната, уставленная маленькими баночками, и на каждой баночкѣ надпись: войны, судьи, философы, поэты, баночка куртизановъ, негодяевъ, королей…»

Борде. Очень забавно и очень сумасбродно. Вотъ это называется бредить, это видѣніе опять-таки наводитъ меня на мысль о нѣкоторыхъ довольно странныхъ явленіяхъ.

Леспинасъ. Затѣмъ онъ началъ бормотать о какихъ-то зернахъ, о частяхъ тѣла, намокшихъ въ водѣ, о различныхъ расахъ животныхъ, послѣдовательную смѣну, рожденіе и гибель которыхъ онъ наблюдалъ. Въ правой рукѣ у него будто бы былъ микроскопъ, а въ лѣвой — какой-то сосудъ. Онъ смотрѣлъ въ сосудъ чрезъ микроскопъ и говорилъ: «Вольтеръ можетъ, сколько угодно, смѣяться, а Ангійаръ^[3] правъ: я вѣрю своимъ глазамъ, я вижу ихъ. Сколько ихъ! какъ они бѣгаютъ по всѣмъ направленіямъ!…» Сосудъ, въ которомъ онъ наблюдалъ столько мимолетныхъ поколѣній, онъ сравнивалъ со вселенной. Въ каплѣ воды онъ видѣлъ исторію міра. Эта мысль казалось ему великой; онъ находилъ ее совершенно умѣстной въ истинной философіи, изучающей большія тѣла на основаніи наблюденій надъ малыми. Онъ говорилъ: «Въ каплѣ воды Нидхэма, все совершается, все происходитъ въ мгновеніе ока. Въ мірѣ то же явленіе занимаетъ немного больше времени; но что такое продолжительность нашего времени по сравненію съ вѣчностью? Меньше, чѣмъ капля, которую я взялъ концомъ иголки, по сравненію съ окружающимъ меня безграничнымъ пространствомъ. Безконечная цѣпь маленькихъ животныхъ въ атомѣ, находящемся въ состояніи броженія, точно также безконечная цѣпь маленькихъ животныхъ въ другомъ атомѣ, который называется Землей! Кто знаетъ породы животныхъ, которыя были до насъ? кто знаетъ породы, которыя смѣнятъ нынѣ существующія? Все измѣняется, все исчезаетъ, только цѣлое остается. Міръ зарождается и умираетъ безпрерывно, каждый моментъ онъ находится въ состояніи зарожденія и смерти; никогда не было другого міра, никогда и не будетъ другого.

„Въ этомъ безмѣрномъ океанѣ матеріи нѣтъ ни одной молекулы, похожей на другую, ни одной молекулы, похожей на себя самое въ каждый послѣдующій моментъ. Rerum novus nascitur ordo (рождается новый порядокъ вещей), — вотъ его вѣчный девизъ…“ Затѣмъ, вздохнувъ, онъ прибавилъ; „О, тщета нашихъ мыслей! о, мизерность нашей славы и нашихъ трудовъ! о, бѣднота, о ничтожество нашихъ взглядовъ! Пить, ѣсть, жить, любить и спать, — нѣтъ ничего прочнѣе этого!.. М-ль Леспинасъ, гдѣ вы? — Здѣсь“. — Лицо у него побагровѣло. Я хотѣла пощупать пульсъ, но не знала, куда дѣлась у него рука. Судорога, повидимому, схватила его. Рота былъ полуоткрытъ, дыханіе сдавлено; онъ глубоко вздохнулъ, потомъ вздохнулъ послабѣе и еще разъ поглубже, поворочалъ головой на подушкѣ и заснулъ. Я внимательно смотрѣла на него, страшно волнуясь, сама не знаю, почему; сердце у меня билось, но я ничего не боялась. Чрезъ нѣсколько минута легкая улыбка пробѣжала по его губамъ, и онъ тихо заговорилъ; „На планетѣ, гдѣ люди оплодотворялись бы, какъ рыбы, гдѣ икра мужчины, прижавшись къ икрѣ женщины… я меньше сожалѣлъ бы объ этомъ… Ничего не слѣдуетъ терять изъ того, что можетъ быть полезно. М-ль, если бы это можно было собрать, влить въ флаконъ и отослать Нидхэму…“ И вы, докторъ, не назовете это безсмыслицей?

Борде. Около васъ, безусловно.

Леспинасъ. Около меня, вдали отъ меня, это все равно; вы не знаете, что вы говорите. Я надѣялась, что къ утру будетъ поспокойнѣе.

Борде. Послѣ этого обыкновенно наступаетъ успокоеніе.

Леспинасъ. Не тутъ-то было: въ два часа онъ вернулся къ своей каплѣ воды, которую онъ называлъ ми… кро…

Борде. Микрокосмомъ.

Леспинасъ. Это его, именно, выраженіе. Онъ удивлялся проницательности древнихъ философовъ, говорилъ или заставлялъ говорить своего философа, — не знаю, что изъ двухъ: „Что отвѣтили бы Эпикуру, если бы онъ, увѣряя, что земля содержитъ въ себѣ зародыши всего сущаго, и что животныя — продуктъ броженія, предложилъ бы показать въ маломъ видѣ изображеніе того, что дѣлалось большимъ отъ начала временъ?.. Но вотъ оно предъ вами это изображеніе, и оно ничему не научаетъ васъ… Кто знаетъ, истощились ли броженіе и его продукты? Кто знаетъ, къ какому моменту въ послѣдовательной цѣпи этихъ поколѣній животныхъ относимся мы? Кто знаетъ, не является ли образомъ погибающаго вида то обезформившееся двуногое существо, ростомъ только въ 4 фута, которое около полюса называютъ еще человѣкомъ, но которое, обезформившись еще немного, тотчасъ же потеряетъ это имя? Кто знаетъ, не то ли же самое происходитъ со всѣми видами животныхъ? Кто знаетъ, не стремится ли все свестись къ инертному и неподвижному осадку? Кто знаетъ, какова будетъ продолжительность этой инерціи? Кто знаетъ, какаяновая раса можетъ вновь возникнуть изъ такой громадной совокупности чувствующихъ и живыхъ точекъ? А, можетъ быть, только одно животное? Чѣмъ былъ слонъ вначалѣ? Можетъ быть, огромнымъ животнымъ, какимъ мы видимъ его, а, можетъ быть, атомомъ, — одинаково возможно то и другое, такъ какъ и то и другое предполагаетъ лишь движеніе и различныя свойства матеріи… Слонъ, эта огромная организованная масса — внезапный продуктъ броженія! Почему нѣтъ? Связь между этимъ громаднымъ четвероногимъ и его первичной маткой менѣе замѣтна, чѣмъ между червячкомъ и произведшей его молекулой муки; по червячокъ только червячокъ…. т. е. мизерность его организаціи, трудно поддающейся наблюденію, не позволяетъ намъ судить, насколько чудесно его существованіе… Чудо, это — жизнь и чувствительность, иныхъ чудесъ нѣтъ.

Если я наблюдалъ, какъ матерія переходитъ изъ состоянія инертности въ состояніе чувствительности, то я ничему больше не долЛіонъ удивляться… Какое сравненіе между маленькимъ количествомъ элементовъ въ состояніи броженія, умѣщающихся въ горсти моей руки, и этимъ безграничнымъ резервуаромъ различныхъ элементовъ, разсѣянныхъ въ нѣдрахъ земли, на поверхности ея, въ глубинахъ морей, въ безвѣстности воздушныхъ слоевъ!.. Но почему же слѣдствія должны быть иными, если причины остаются однѣ и тѣ же? Почему же мы не видимъ больше быка, пронзившаго своимъ рогомъ землю, упершагося ногами въ нее, и напрягающаго всѣ свои силы, чтобы высвободить изъ нея свое грузное тѣло?..^[4] Пусть исчезнетъ порода существующихъ нынѣ животныхъ; предоставьте громадному инертному осадку свободно дѣйствовать въ теченіе нѣсколькихъ милліоновъ вѣковъ.

Для возрожденія видовъ потребуется, быть можетъ, въ десять разъ больше времени, чѣмъ отпущено имъ на существованіе. Подождите, не спѣшите съ заключеніемъ насчетъ великаго дѣла природы. У васъ имѣются два великихъ явленія: переходъ изъ состоянія инертности въ состояніе чувствительности, и самозарождающіяся поколѣнія животныхъ. Довольно съ васъ этого. Сдѣлайте изъ нихъ надлежащіе выводы и остерегитесь отъ эфемернаго софизма на счетъ порядка вещей, въ которомъ нѣтъ ни абсолютно великаго, ни малаго, ни абсолютно вѣчнаго, ни преходящаго…“ Докторъ, что такое эфемерный софизмъ?

Борде. Это софизмъ преходящаго существа, которое вѣритъ въ безсмертіе вещей.

Леспинасъ. Вродѣ розы Фонтенеля, которая говорила, что никогда, насколько она помнитъ,.еще не видѣла, какъ умираетъ садовникъ.

Борде. Точно такъ. Легко и глубоко.

Леспинасъ. Почему ваши философы не выражаются такъ граціозно, какъ Фонтенель? Намъ легче было бы понимать ихъ.

Борде. Откровенно скажу: не знаю, приличенъ ли такой фривольный тонъ въ серьезныхъ предметахъ.

Леспинасъ. Что относите вы къ серьезнымъ предметомъ?

Борде. Всеобщую чувствительность, образованіе чувствующаго существа, его единство, происхожденіе животныхъ, продолжительность ихъ существованія и всѣ связанные съ этимъ вопросы.

Леспинасъ. Я же называю все это безсмыслицей, которой, допускаю, можно бредить во время сна, по которой никогда не будетъ заниматься здравомыслящій человѣкъ въ бодромъ состояніи.

Борде. Почему?

Леспинасъ. Потому, что одни изъ этихъ предметовъ такъ ясны, что безполезно разыскивать основанія ихъ, а другіе такъ темны, что въ нихъ ничего не разберешь, а всѣ они вмѣстѣ въ высокой степени безполезны.

Борде. Развѣ вы думаете, что для васъ безразличію допускать или отрицать существованіе высшаго разума?

Леспинасъ. Нѣтъ.

Борде. Развѣ вы думаете, что можно рѣшить вопросъ о высшемъ разумѣ, не зная, какого млѣнія держаться по вопросу о вѣчности матеріи и ея свойствахъ, о различіи двухъ субстанцій, о природѣ человѣка и происхожденіи животныхъ?

Леспинасъ. Нѣтъ.

Борде. Значитъ, это не праздные, какъ высказали, вопросы.

Леспинасъ. Но какое мнѣ дѣло до ихъ важности, если я не сумѣю разрѣшить ихъ?

Борде. А какъ вы разрѣшите ихъ, если вы не занимаетесь ими? Но могу ли я спросить васъ о тѣхъ, которые вы находите столь ясными, что вамъ кажется излишнимъ изслѣдованіе ихъ?

Леспинасъ. Это, напримѣръ, вопросы о моемъ единствѣ, о моемъ я. Клянусь, мнѣ кажется, нѣтъ необходимости такъ много болтать, чтобы знать, что Я — я, была я и никогда не буду иной.

Борде. Несомнѣнно, фактъ ясенъ, по основаніе факта никоимъ образомъ не является таковымъ, особенно въ гипотезѣ тѣхъ, кто допускаетъ только одну субстанцію и объясняетъ образованіе человѣка или животнаго послѣдовательнымъ приращеніемъ многочисленныхъ чувствующихъ молекулъ. У каждой чувствующей молекулы до прививки было свое я; какъ она лишилась его и какъ изъ всѣхъ этихъ утратъ составилось сознаніе цѣлаго?

Леспинасъ. Мнѣ кажется, достаточно одного контакта. Вотъ опытъ, который я производила сотню разъ… но подождите… Нужно пойти посмотрѣть, что дѣлается тамъ, за этими занавѣсками… спитъ… Когда я прикладываю руку къ бедру, я хорошо сначала чувствую, что рука не то, что бедро, но спустя нѣкоторое время, когда теплота станетъ одинаковой въ обѣихъ частяхъ, я перестаю различать ихъ: границы обѣихъ частей смѣшиваются и дѣлаютъ изъ нихъ нѣчто единое.

Борде. Да, пока не уколешь ту или другую часть: тогда возобновляется различіе. Есть, слѣдовательно, въ васъ нѣчто, что знаетъ: руку или бедро вамъ укололи, и это нѣчто ни ваша нога, ни даже ваша уколотая рука; ваша, рука страдаетъ, но знаетъ объ этомъ нѣчто другое, что не страдаетъ.

Леспинасъ. Это, думается мнѣ, моя голова.

Борде. Вся ваша голова?

Леспинасъ. Нѣтъ, докторъ, но я поясню мою мысль сравненіемъ. Сравненія почти исключительный доводъ у женщинъ и поэтовъ. Представьте себѣ паука…

Д’Аламберъ. Кто это тамъ?…Это вы, м-ль Леспинасъ?

Леспинасъ. Т-съ! т-съ… (нѣкоторое время Леспинасъ и докторъ хранятъ молчаніе, затѣмъ Леспинасъ говоритъ тихо:) Кажется, снова заснулъ.

Борде. Нѣтъ, я что-то, кажется, слышу.

Леспинасъ. Вы правы. Не началъ ли снова бредить?

Борде. Послушаемъ.

Д’Аламберъ. Почему я такой,? развѣ нужно было, чтобы я былъ такимъ… Здѣсь, да, а въ другомъ мѣстѣ? на полюсѣ? подъ экваторомъ? на Сатурнѣ?.. Если на разстояніи нѣсколькихъ тысячъ льё мой видъ измѣняется, то что же можетъ произойти на разстояніи нѣсколькихъ тысячъ земныхъ діаметровъ?.. Если все находится въ общемъ водоворотѣ, то что могутъ произвести здѣсь и въ другихъ мѣстахъ продолжительность и смѣна нѣсколькихъ милліоновъ вѣковъ? Кто знаетъ, что такое мыслящее и чувствующее существо на Сатурнѣ?.. Но есть ли на Сатурнѣ чувство и мысль?.. почему нѣтъ?.. Больше ли чувствъ у мыслящаго и чувствующаго существа на Сатурнѣ, чѣмъ у меня?.. Если это такъ, — о, — какъ онъ несчастенъ, этотъ житель Сатурна!.. Чѣмъ больше чувствъ, тѣмъ больше потребностей.

Борде. Онъ правъ: органы производятъ потребности и, наоборотъ, потребности производятъ органы.^[5].

Леспинасъ. Докторъ, вы тоже бредите?

Борде. Почему это кажется вамъ невѣроятнымъ? Я видѣлъ, какъ изъ двухъ зачатковъ съ теченіемъ времени выросли двѣ руки.

Леспинасъ. Вы лжете.

Борде. Нѣтъ. Я видѣлъ, какъ, за отсутствіемъ руки, плечевыя кости удлиннялись, двигались на подобіе клешни и превращались въ зачатки рукъ.

Леспинасъ. Какая безсмыслица!

Борде. Это фактъ. Предположите длинный рядъ безрукихъ поколѣній, предположите наличность безпрестанныхъ усилій и вы увидите, какъ обѣ эти оконечности все больше и больше удлинняются, скрещиваются на спинѣ, вытягиваются напереди, образуютъ, можетъ быть, пальцы и превращаются въ руки. Первоначальная конформація ихъ измѣняется или совершенствуется подъ вліяніемъ необходимости и.отправленія обычныхъ для нихъ функцій. Мы такъ мало ходимъ, такъ мало занимаемся физическимъ трудомъ и такъ много работаемъ умственно, что, по моему мнѣнію, человѣкъ будетъ представлять изъ себя въ концѣ концовъ одну голову.

Леспинасъ. Одну голову? одной головы мало! Надѣюсь, что развязная любезность… Вы наводите меня на очень игривыя мысли.

Борде. Т-съ!

Д’Аламберъ. Я, слѣдовательно, сталъ такимъ потому, что нужно было, чтобы я былъ такимъ. Измѣните все и вы безусловно измѣните и меня; все безпрерывно измѣняется… Человѣкъ — обычное явленіе, уродъ — явленіе исключительное, по оба одинаково естественны, одинаково необходимы, одинаково въ порядкѣ вещей во вселенной… Что же удивительнаго въ этомъ?.. Всѣ существа взаимно скрещиваются, слѣдовательно, и всѣ виды ихъ… и все находится въ состояніи безпрерывной измѣнчивости!.. Всякое животное болѣе или менѣе человѣкъ; всякій минералъ болѣе и менѣе растеніе; всякое растеніе болѣе или менѣе животное. Нѣтъ ничего постояннаго въ природѣ… Лента отца Кастеля… Да, отецъ Кастель, это ваша лента., не больше. Всякая вещь болѣе или менѣе представляетъ изъ себя что-нибудь, это есть или болѣе или менѣе земля, или вода, или воздухъ, или огонь, болѣе или менѣе то или другое царство… нѣтъ ничего, что по своей сущности было бы особымъ существомъ… Несомнѣнно, нѣтъ, такъ какъ нѣтъ въ природѣ вещей такого свойства, къ которому не было бы причастно всякое существо…

А вы говорите объ индивидахъ, бѣдные философы! оставьте вашихъ индивидовъ и отвѣчайте мнѣ. Существуетъ ли въ природѣ хотя одинъ атомъ, безусловно похожій на другой?.. Нѣтъ… Развѣ вы не согласны, что все въ природѣ взаимно обусловлено и невозможно допустить, чтобы въ цѣпи вещей недоставало одного звена? Что же вы хотите сказать своими индивидами? Ихъ вовсе нѣтъ, нѣтъ, они не существуютъ… Есть только одинъ великій индивидъ, цѣлое. Въ этомъ цѣломъ, какъ въ машинѣ, какъ въ какомъ-нибудь животномъ, есть одна какая-нибудь часть, которую вы назовете такъ или иначе, по, называя эту часть цѣлаго индивидомъ, вы поступаете такъ же неправильно, какъ въ томъ случаѣ, когда вы даете названіе индивида птичьему крылу, перу отъ крыла… И вы говорите о сущностяхъ, бѣдные философы! оставьте ваши сущности. Окиньте взоромъ всю громаду мірозданія; если же у васъ слишкомъ ограниченное воображеніе, остановитесь мысленно на началѣ вашего происхожденія и на вашей конечной фазѣ… О, Архитъ, измѣрившій земной шаръ, что ты теперь? горсть пепла.. Что такое существо?..Совокупность извѣстныхъ тенденцій… Могу ли я быть чѣмъ-нибудь инымъ?.. нѣтъ, я иду къ опредѣленному предѣлу… А виды?.. Виды не что иное, какъ только тенденціи съ общимъ свойственнымъ имъ предѣломъ… А жизнь?.. Жизнь — послѣдовательный рядъ дѣйствій и противодѣйствій… Живымъ, я дѣйствую и противодѣйствую въ формѣ массы… мертвымъ, я дѣйствую и противодѣйствую въ формѣ молекулы… Слѣдовательно, я вовсе не умираю?.. Несомнѣнно нѣтъ, въ этомъ смыслѣ я совершенно не умираю, ни я, ничто другое… Родиться, жить, исчезать, это значитъ — мѣнять формы… А не все ли равно: та или другая форма? Съ каждой формой связано свойственное ей счастье и несчастье. Отъ слона до мушки, отъ мушки до чувствующей и живой молекулы, начала всего, нѣтъ во всей природѣ ни одной точки, которая не страдаетъ или не наслаждается.

Леспинасъ. Больше ничего не говоритъ.

Борде. Нѣтъ. Онъ совершилъ довольно хорошую экскурсію. Вотъ, по-истинѣ, возвышенная философія; приведенная въ систему въ данный моментъ, она тѣмъ болѣе будетъ оправдывать свое назначеніе, чѣмъ больше будутъ прогрессировать человѣческія знанія.

Леспинасъ. Гдѣ же мы остановились?

Борде. Ужъ, не помню, право: столько явленій пришло мнѣ на память, пока я слушалъ его!

Леспинасъ. Подождите, подождите… я остановилась на моемъ паукѣ.

Борде. Да, да.

Леспинасъ. Подойдите, докторъ. Представьте себѣ паука, сидящаго въ центрѣ паутины. Разорвите одно волоконце и вы увидите, какъ проворно подскочитъ къ этому мѣсту паукъ. Ну-съ, если бы волокна паутины, которыя насѣкомое произвольно выматываетъ изъ своихъ внутренностей и опять втягиваетъ въ себя, если бы эти волокна составляли чувствующую часть его самого?..

Борде. Понимаю. Вы представляете себѣ, что гдѣ-то внутри васъ, въ какомъ-то уголкѣ вашей головы, въ томъ, напримѣръ, который называется мозговыми оболочками, есть одинъ или нѣсколько пунктовъ, куда сносятся всѣ ощущенія, вызванныя въ волокнахъ.

Леспинасъ. Такъ.

Борде. Ваша мысль, какъ нельзя болѣе, вѣрна; но развѣ вы не видите, что это почти то же, что извѣстная гроздь пчелъ?

Леспинасъ. Ахъ, это правда! я говорила прозой, сама не подозрѣвая этого.

Борде. И очень хорошей прозой, какъ вы увидите. Кто знаетъ человѣка только въ томъ видѣ, въ какомъ онъ представляется при рожденіи, тотъ не имѣетъ ни малѣйшаго представленія о немъ. Его голова, ноги, руки, всѣ его члены, всѣ его сосуды, всѣ его органы, носъ, глаза, уши, сердце, легкія, внутренности, мускулы, кости, нервы, перепонки, собственно говоря, не что иное, какъ простые отпрыски ткани, которая развивается, растетъ, расширяется, разбрасываетъ множество невидимыхъ волоконцевъ.

Леспинасъ. Такъ вотъ возьмемъ паутину; исходнымъ пунктомъ всѣхъ ея волоконъ является паукъ.

Борде. Великолѣпно.

Леспинасъ. Гдѣ находятся волокна, и гдѣ помѣщается паукъ?

Борде. Волокна повсюду; нѣтъ ни одного пункта на поверхности вашего тѣла, куда бы онѣ ни проникали; а паукъ гнѣздится въ той части вашей головы, которую я назвалъ мозговыми оболочками, и къ которой невозможно почти прикоснуться безъ того, чтобы не вызвать онѣмѣнія во всей машинѣ.

Леспинасъ. Но когда какой-нибудь атомъ вызываетъ колебаніе въ одномъ изъ волоконъ паутины, тогда паукъ бьетъ тревогу, безпокоится, убѣгаетъ или прибѣгаетъ. Находясь въ центрѣ, онъ освѣдомленъ обо всемъ, что происходитъ въ какомъ бы то ни было мѣстѣ его обширнаго искусно сотканнаго аппартамента. Почему же я не знаю, что происходитъ въ моемъ аппартаментѣ или мірѣ, если я клубокъ чувствительныхъ точекъ, если все запечатлѣвается на мнѣ, и я запечатлѣваюсь на всемъ.

Борде. Потому что впечатлѣнія ослабѣваютъ по мѣрѣ удаленія отъ исходнаго пункта.

Леспинасъ. Если дать самый легонькій ударъ по одному концу длиннаго бревна, я услышу его, приложивъ ухо къ другому концу. Тотъ же самый эффектъ долженъ бы получиться, если однимъ концомъ бревна коснуться земли, а другимъ Сиріуса. Если все, такимъ образомъ, соединено, связано другъ съ другомъ, т. е., если бревно дѣйствительно существуетъ, то почему мнѣ не услышать, что происходитъ въ обширномъ, окружающемъ меня пространствѣ, въ особенности, когда я прислушаюсь къ нему?

Борде. Кто же вамъ сказалъ, что вы не услышали бы кое-чего? Разстояніе-то слишкомъ большое, впечатлѣніе, перекрещивающееся по дорогѣ съ другими, слишкомъ слабое…. васъ окружаетъ и оглушаетъ столь разнообразный и сильный шумъ… къ тому же, на всемъ разстояніи отъ Сатурна до васъ, между тѣлами существуетъ только смежность, а не безпрерывность….

Леспинасъ. Очень жаль.

Борде. Это такъ, иначе вы были бы Богомъ. Благодаря тождеству со всѣми существами природы, вы знали бы все, что происходитъ; благодаря памяти, вы знали бы все, что произошло.

Леспинасъ. А то, что произойдетъ?

Борде. Насчетъ будущаго вы строили бы вѣроятныя, но подверженныя ошибкамъ догадки, точно такъ, какъ если бы вы старались догадаться, что произойдетъ въ васъ, на оконечности вашей ноги или руки.

Леспинасъ. Но кто сказалъ вамъ, что у этого міра нѣтъ своихъ мозговыхъ оболочекъ, или что въ какомъ-нибудь углу пространства не живетъ большой или маленькій паукъ, протягивающій повсюду свои нити?

Борде. Никто, и еще менѣе я знаю, былъ ли и будетъ ли онъ.

Леспинасъ. Какъ, это подобіе Бога…

Борде. Единое мыслимое…

Леспинасъ. Можетъ быть, когда-то существовало, или появилось и исчезло?

Борде. Несомнѣнно, оно старѣло и умирало, поскольку матерія во вселенной, какъ частица вселенной, подвержена измѣненіямъ.

Леспинасъ. Но вотъ мнѣ приходитъ въ голову еще другая странность.

Борде. Можете не говорить, — я знаю ее.

Леспинасъ. Какая же именно?

Борде. Вы представляете себѣ разумъ соединеннымъ съ самыми дѣятельными частями матеріи и возможность появленія самыхъ разнообразныхъ чудесныхъ феноменовъ. Другіе думали такъ же, какъ вы.

Леспинасъ. Вы догадались, но отъ этого не возросло мое уваженіе къ вамъ. Надо думать, что вы великолѣпно предрасположены къ сумасшествію.

Борде. Согласенъ. Но что ужаснаго въ этой мысли? Былъ бы урожай на добрыхъ и злыхъ геніевъ, самые постоянные законы природы нарушались бы естественными агентами; стали бы болѣе тяжелыми общія условія нашего физическаго существованія, по совершенно не было бы чудесъ.

Леспинасъ. По-истинѣ, нужно очень критически относиться къ тому, что утверждаютъ или отрицаютъ.

Борде. Такъ вотъ тотъ, кто разсказывалъ бы вамъ объ явленіи такого рода, былъ бы похожъ на большого лжеца. Однако, оставимъ всѣ эти воображаемыя существа вмѣстѣ съ паукомъ въ безпредѣльныхъ сѣтяхъ и вернемся къ вашему науку и его образованію.

Леспинасъ. Согласна.

Д’Аламберъ. М-ль Леспинасъ, съ кѣмъ разговариваете вы?

Леспинасъ. Съ докторомъ.

Д' Аламберъ. Здравствуйте, докторъ. Что вы дѣлаете здѣсь такъ рано?

Борде. Узнаете потомъ; спите.

Д’Аламберъ. Право, мнѣ хочется спать. Кажется, я никогда еще не спалъ такъ безпокойно. Вы не уйдете, пока я не встану?

Борде. Нѣтъ. Бьюсь объ закладъ, м-ль, что, по вашему мнѣнію, вы всегда были женщиной данной формы, хотя въ двѣнадцать лѣтъ вы были ростомъ на половину меньше, въ четыре года еще меньше, зародышемъ — маленькой женщиной, въ яичникѣ вашей матери совсѣмъ маленькой, такъ что только послѣдовательно взятыя нами стадіи роста производили разницу между вами въ періодѣ зарожденія и вами въ настоящемъ видѣ.

Леспинасъ. Согласна.

Борде. Однако, нѣтъ ничего ошибочнѣе этой мысли. Сначала вы ничѣмъ не были. Затѣмъ, въ самомъ началѣ возникновенія вы были неуловимой точкой, образованной изъ мельчайшихъ молекулъ, разсѣянныхъ въ крови, лимфѣ вашего отца или матери; затѣмъ эта точка стала тонкимъ волоконцемъ, потомъ пучкомъ волоконцевъ. До этого момента нѣтъ ни малѣйшаго слѣда той милой формы, какую вы имѣете сейчасъ: ваши глаза, ваши прекрасные глаза, такъ же мало походили на глаза, какъ конецъ зубка вѣтряницы на вѣтряницу. Каждый побѣгъ пучка трансформировался, благодаря только питанію и своей конформаціи, въ особый органъ; исключеніе представляютъ тѣ органы, въ которыхъ происходятъ съ побѣгами эти метаморфозы и которымъ они даютъ начало. Пучокъ, — это цѣлая система непосредственныхъ чувствъ; если бы онъ всегда оставался въ такомъ видѣ, онъ былъ бы способенъ къ воспріятію всѣхъ доступныхъ непосредственной чувствительности впечатлѣній, какъ-то: холода, теплоты, мягкости, жесткости. Эти послѣдовательныя впечатлѣнія, взаимно варіируясь и измѣняясь въ своей интенсивности, произвели бы, можетъ быть, память, сознаніе своего я, очень ограниченный умъ. Но эта непосредственная и простая чувствительность, этотъ комплексъ осязанія, разнообразится въ зависимости отъ органовъ, образующихся изъ побѣговъ: побѣгъ, образующій ухо, даетъ начало особому роду осязанія, которое вызывается въ насъ шумомъ или звукомъ; другой побѣгъ, образующій нёбо, даетъ начало другому роду осязанія, называемому нами вкусомъ; третій, образующій носъ, даетъ начало третьему роду осязанія — запаху, четвертый, образующій глазъ, даетъ начало четвертому роду осязанія, который мы называемъ цвѣтомъ.

Леспинасъ. Въ такомъ случаѣ, если я хорошо поняла васъ, безразсудны тѣ, которые отрицаютъ возможность существованія шестого чувства, истиннаго гермафродита. Кто имъ сказалъ, что природа не можетъ образовать пучокъ съ особеннымъ побѣгомъ, который далъ бы начало неизвѣстному намъ органу?

Борде. Или съ двумя побѣгами, характеризующими два пола? Вы правы. Пріятно разговаривать съ вами: вы не только быстро схватываете, что вамъ говорятъ, но и дѣлаете правильные выводы, которые меня удивляютъ.

Леспинасъ. Вы подбадриваете меня, докторъ.

Борде. Нѣтъ, право, я говорю, что думаю.

Леспинасъ. Я хорошо вижу, какія функціи выполняютъ нѣкоторые побѣги пучковъ, по что происходитъ съ другими?

Борде. А другая на вашемъ мѣстѣ задумалась бы надъ этимъ вопросомъ?

Леспинасъ. Навѣрное.

Борде. Вы не тщеславная. Остальные побѣги образуютъ столько другихъ видовъ осязанія, сколько существуетъ разнообразныхъ органовъ и частей тѣла.

Леспинасъ. Какъ называютъ ихъ? Я никогда не слыхала о нихъ.

Борде. У нихъ нѣтъ названія.

Леспинасъ. Почему?

Борде. Потому что между ощущеніями, вызванными при ихъ посредствѣ, нѣтъ такой разницы, какая существуетъ между ощущеніями, вызванными при посредствѣ другихъ органовъ.

Леспинасъ. Вы самымъ серьезнымъ образомъ думаете, что нога, рука, бедро, животъ, желудокъ, грудь, легкія, сердце имѣютъ свои особыя ощущенія?

Борде. Думаю. Осмѣлюсь ли спросить васъ, нѣтъ ли между этими ощущеніями, у которыхъ нѣтъ названія…

Леспинасъ. Я понимаю васъ. Нѣтъ. То совсѣмъ особаго рода ощущеніе и это, очень жаль. Но какое у васъ основаніе для предположенія такого многообразія ощущеній, скорѣе непріятныхъ, чѣмъ пріятныхъ, которыми вамъ угодно осчастливить насъ?

Борде Основаніе? мы хорошо распознаемъ ихъ» Если бы не существовало этого безконечнаго разнообразія въ осязаніи, мы знали бы, что испытываемъ удовольствіе или боль, но не знали бы, куда ихъ отнести. Нужна была бы помощь зрѣнія; по это было бы уже не дѣло ощущенія, это было бы дѣло опыта и наблюденія.

Леспинасъ. Если я, предположимъ, сказала бы, что у меня болитъ палецъ, и меня спросили бы, почему я увѣряю, что именно въ пальцѣ боль, нужно было бы отвѣтить не то, что я чувствую это, а то, что я чувствую боль и вижу, что мой палецъ боленъ.

Борде. Такъ. Позвольте обнять васъ.

Леспинасъ. Съ удовольствіемъ.

Д’Аламберъ. Докторъ, вы обнимаете м-ль, это очень похоже на васъ.

Борде. Я много размышлялъ надъ этимъ, и мнѣ казалось, что недостаточно одного мѣста и направленія боли для того, чтобы составить себѣ слишкомъ поспѣшное заключеніе о началѣ пучка.

Леспинасъ. Я ничего этого не знаю.

Борде. Ваше сомнѣніе мнѣ правится. У насъ такъ обычно принимаютъ естественныя свойства за пріобрѣтенныя и почти такія же старыя, какъ мы, привычки.

Леспинасъ. И наоборотъ.

Борде. Какъ бы тамъ ни было, по вы видите, что въ вопросѣ о первообразованіи животнаго слишкомъ недальновидно останавливать свой взглядъ и размышленія на окончательно сформировавшемся животномъ, что слѣдуетъ восходить до его первоначальныхъ зачатковъ, и что вамъ необходимо отвлечься отъ вашей настоящей организаціи и вернуться къ тому моменту, когда вы были только мягкой, волокнистой, безформенной, червообразной субстанціей, скорѣе похожей на луковицу и корень растенія, чѣмъ на животное.

Леспинасъ. Если бы существовалъ обычай ходить по улицамъ совсѣмъ голой, мнѣ пришлось бы сообразоваться съ нимъ. Такъ дѣлайте изъ меня, что хотите, лишь бы вы просвѣтили меня. Вы мнѣ сказали, что каждый побѣгъ пучка образуетъ особый органъ, но какъ доказать это?

Борде. Сдѣлайте мысленно то, что иногда дѣлаетъ природа: отнимите у пучка одинъ изъ побѣговъ, напримѣръ, тотъ, который образуетъ глаза; какъ вы думаете, что произойдетъ?

Леспинасъ. У животнаго, можетъ быть, не будетъ глазъ.

Борде. Или будетъ только одинъ посрединѣ лба.

Леспинасъ. Это будетъ Циклопъ.

Борде. Циклопъ.

Леспинасъ. Слѣдовательно, Циклопъ можетъ оказаться вовсе не миѳическимъ существомъ.

Борде. До такой степени не миѳическимъ, что я готовъ, когда вамъ угодно, показать одного такого циклопа.^[6]

Леспинасъ. А кто знаетъ причину такой странной особенности?

Борде. Тотъ, кто дѣлалъ диссекцію этого чудовища и нашелъ у него только одинъ зрительный нервъ. Сдѣлайте мысленно то, что дѣлаетъ иногда природа. Уничтожьте другой побѣгъ пучка, который долженъ образовать, напримѣръ, носъ, и животное будетъ безъ носа. Уничтожьте побѣгъ, который долженъ образовать ухо, и животное будетъ безъ ушей или съ однимъ ухомъ, и анатомъ не найдетъ при диссекціи ни обонятельныхъ, ни слуховыхъ нервовъ или найдетъ только по одному. Продолжайте дальше уничтожать побѣги, и животное будетъ безъ головы, безъ ногъ, безъ рукъ; жизнь его станетъ короче, но оно будетъ жить.

Леспинасъ. Существуютъ ли въ дѣйствительности такіе примѣры?

Борде. Безусловно. Но это не все. Удвойте число нѣкоторыхъ побѣговъ у пучка, и у животнаго будетъ двѣ головы, четыре глаза, четыре уха, три ноги, четыре руки, по шести пальцевъ на каждой рукѣ. Перемѣстите побѣги пучка, и органы размѣстятся иначе: голова займетъ мѣсто по срединѣ груди, легкія окажутся на лѣвой сторонѣ, сердце — на правой. Склеите вмѣстѣ два побѣга, и органы сольются: руки — съ тѣломъ, ноги, бедра соединятся вмѣстѣ, и у васъ получатся всевозможные уроды.

Леспинасъ. Но мнѣ кажется, что такая сложная машина, какъ животное, которая родится отъ одной точки, отъ одной взбудораженной, а, можетъ быть, отъ двухъ наугадъ смѣшанныхъ жидкостей, — ибо въ тотъ моментъ почти не знаешь, что дѣлаешь, — что машина, которая движется къ своему совершенству по безконечному ряду ступеней послѣдовательнаго развитія, правильное или неправильное образованіе которой зависитъ отъ пучка тонкихъ, несвязанныхъ между собою и эластичныхъ волоконцевъ, отъ нѣкоего клубка, гдѣ безъ вреда для цѣлаго не можетъ быть порвана, нарушена, смѣщена одна малѣйшая частичка, — что такая машина должна была бы еще чаще приходить въ замѣшательство, сбиваться съ ходу въ мѣстѣ своего образованія, чѣмъ мой шелкъ на прялкѣ.

Борде И она страдаетъ отъ этого чаще, чѣмъ думаютъ. Не достаточно часто прибѣгаютъ къ диссекціи и потому паши представленія объ ея образованіи очень далеки отъ истины.

Леспинасъ. Кромѣ горбатыхъ и хромыхъ, есть ли другіе выдающіеся примѣры такихъ природныхъ анормальностей, которыя можно было бы приписать какому-нибудь наслѣдственному недостатку?

Борде. Безчисленное множество. Еще совсѣмъ недавно умеръ въ парижскомъ госпиталѣ отъ воспаленія легкихъ Жанъ-Баптистъ Масе, 25 л., плотникъ изъ Труа, у котораго внутренніе органы грудной и брюшной полости были не на своемъ мѣстѣ: сердце на правой сторонѣ точно такъ же, какъ оно у васъ на лѣвой; печень — на лѣвой сторонѣ; желудокъ, селезенка, поджелудочная железа въ правомъ подреберьѣ… Подите — говорите послѣ этого о конечныхъ причинахъ!

Леспинасъ. Удивительно.

Борде. Если бы Жанъ-Баптистъ Масе былъ женатъ и имѣлъ дѣтей…

Леспинасъ. Ну, докторъ, эти дѣти…

Борде. Имѣли бы нормальное строеніе, но такъ какъ эти неправильности проявляются скачками, то, по истеченіи сотни лѣтъ, у кого-нибудь изъ дѣтей ихъ дѣтей снова обнаружилось бы причудливое строеніе его предка.

Леспинасъ. А отчего происходятъ эти скачки?

Борде. Кто знаетъ? Чтобы произвести одного ребенка, необходима, какъ вамъ извѣстно, наличность двухъ агентовъ. Можетъ быть, одинъ изъ агентовъ исправляетъ недостатки другого, и надѣленная дефектами ткань нарождается вновь только въ тотъ моментъ, когда господствуетъ и предписываетъ формирующейся ткани свои законы потомокъ уродливой расы. Въ пучкѣ волоконцевъ создается первоначальная разница между всѣми видами животныхъ. Разнообразія, таящіяся въ пучкѣ вида., вызываютъ всѣ уродливыя разнообразія этого вида.

Леспинасъ (послѣ долгаго молчанія выходитъ изъ состоянія задумчивости и нарушаетъ размышленія доктора слѣдующимъ вопросомъ:) Мнѣ приходитъ въ голову одна очень глупая мысль.

Борде. Какая?

Леспинасъ. Мужчина, можетъ быть, не больше, какъ уродливый образъ женщины, а женщина — уродливый образъ мужчины.

Борде. Эта мысль еще скорѣе пришла бы вамъ, если бы вы знали, что у женщины имѣются всѣ части мужчины; что единственная разница между ними состоитъ въ положеніи мѣшочка, который у мужчины виситъ снаружи, а у женщины обращенъ внутрь; что женскій зародышъ похожъ на мужской такъ, что ихъ не различишь; что у женскаго зародыша часть, которая вводитъ въ заблужденіе, опадаетъ по мѣрѣ того, какъ расширяется внутренній мѣшочекъ; что она никогда не стирается до такой степени, чтобы утратить свой первоначальный видъ; что она воспріимчива, къ тѣмъ же самымъ движеніямъ; что она играетъ ту же роль стимула страсти; что она имѣетъ свою железу, и что на оконечности ея замѣчается точка, которая, повидимому, была бы отверстіемъ формирующагося мочевого канала; что женщины, у которыхъ чрезмѣрный клиторисъ, имѣютъ бороду; что у евнуховъ нѣтъ бороды, что ляшки у нихъ становятся сильнѣе, бедра шире, колѣни круглѣе, и что, утрачивая характерныя черты организаціи одного пола, они, повидимому, возвращаются къ характерной конформаціи другого. Тѣ изъ арабовъ, которые не разстаются съ лошадью, становятся скопцами, лишаются бороды, пріобрѣтаютъ топкій голосъ, одѣваются по-женски, располагаются среди женщинъ на арбахъ, мочатся, сидя на корточкахъ, и во всемъ ведутъ себя, какъ женщины… Однако мы слишкомъ уклонились отъ нашего предмета. Вернемся къ^ нашему пучку живыхъ и одушевленныхъ волоконъ.

Д’Аламберъ. Вы, кажется, говорите пакости д-ръ Леспинасъ.

Борде. Приходится прибѣгать къ техническимъ выраженіямъ, когда говоришь о научныхъ предметахъ.

Д’Аламберъ. Правильно; тогда отъ этихъ выраженій отпадаетъ ихъ дополнительный смыслъ, благодаря которому они становятся неприличными. Продолжайте, докторъ. Итакъ, вы говорили, что матка не что иное, какъ скротумъ, обращенный извнѣ внутрь, что клиторисъ — мужской членъ въ миніатюрѣ, что этотъ мужской членъ у женщины уменьшается по мѣрѣ того, какъ расширяется матка или обращенный внутрь скротумъ, и что…

Леспинасъ. Да, да, молчите и не вмѣшивайтесь въ нашъ разговоръ.

Борде. Вы видите, м-ль, что при разсмотрѣніи нашихъ ощущеній, которыя вообще являются не чѣмъ инымъ, какъ варіирующимся осязаніемъ, приходится растаться съ послѣдовательными формами, принимаемыми тканью, и довольствоваться только тканью.

Леспинасъ. Каждое чувствующее волоконце ткани можно поранить или пощекотать на всемъ ея протяженіи. Удовольствіе или боль тутъ или тамъ, въ томъ или другомъ мѣстѣ одной изъ длинныхъ лапъ моего паука, — я все возвращаюсь къ моему пауку, вѣдь это паукъ является общимъ началомъ всѣхъ лапъ, и онъ посылаетъ въ то или другое мѣсто радость или боль, не испытывая ихъ самъ…

Борде. Постоянное, неизмѣнное сообщеніе всѣхъ впечатлѣній этому общему началу устанавливаетъ единство животнаго.

Леспинасъ. Память обо всѣхъ этихъ послѣдовательныхъ впечатлѣніяхъ создаетъ исторію жизни каждаго животнаго и его я.

Борде. А память и сравненіе, по необходимости сопутствующія всѣмъ этимъ впечатлѣніямъ, создаютъ мысль и разумъ.

Леспинасъ. А сравненіе гдѣ зарождается?

Борде. У начала ткани.

Леспинасъ. А ткань?

Борде. У ея начала нѣтъ никакого присущаго ей чувства: она не видитъ, не слышитъ, не страдаетъ. Она родится, питается, исходитъ изъ нѣжной нечувствующей, инертной субстанціи, которая служитъ ей изголовьемъ, и на ней она возсѣдаетъ, выслушиваетъ, судитъ и выноситъ приговоры.

Леспинасъ. Она не страдаетъ?

Борде. Нѣтъ. Малѣйшее впечатлѣніе прерываетъ ея засѣданіе, и животное приходитъ въ состояніе смерти. Прекратите доступъ впечатлѣнію, она вернется къ своимъ функціямъ, и животное оживетъ.

Леспинасъ. Откуда вы знаете все это? Развѣ когда-нибудь произвольно оживляли и умерщвляли какого-нибудь человѣка?

Борде. Да.

Леспинасъ. Какъ же это?

Борде. Я вамъ скажу. Это очень интересный фактъ. Ла-Пейрони позвали къ одному больному, который получилъ тяжелый ударъ въ голову. Больной чувствовалъ въ мѣстѣ пораненія пульсацію. Хирургъ не сомнѣвался, что можетъ образоваться на мозгѣ нарывъ, и что нельзя терять ни одной минуты. Онъ бреетъ больного и производитъ трепанацію черепа. Остріе инструмента какъ разъ угождаетъ въ средину нарыва. Онъ удаляетъ гной и спринцовкой очищаетъ нарывъ. Какъ только онъ вводитъ жидкость въ нарывъ, больной закрываетъ глаза, въ его членахъ прекращается всякая дѣятельность, всякое движеніе, не видно ни малѣйшаго признака жизни; но какъ только хирургъ снова вбираетъ въ спринцовку жидкость, и освобождаетъ начало пучка отъ тяжести и давленія введенной жидкости, больной снова открываетъ глаза., приходитъ въ движеніе, говоритъ, чувствуетъ, возрождается и живетъ.

Леспинасъ. Странно. И что же, больной выздоровѣлъ?

Борде. Выздоровѣлъ, и когда онъ сталъ здоровымъ, къ нему вернулась способность размышленія, онъ началъ мыслить, разсуждать, къ нему вернулся прежній умъ, прежняя разсудительность и чуткость.

Леспинасъ. Этотъ вотъ судья вашъ — весьма необыкновенное существо.

Борде. Онъ самъ иногда ошибается; гнетъ привычки господствуетъ надъ нимъ: чувствуютъ, напримѣръ, боль въ членѣ, котораго больше уже нѣтъ. Обманываютъ его, когда хотятъ: скрестите, напримѣръ, два ваши пальца одинъ надъ другимъ, дотроньтесь до какого-нибудь маленькаго шарика, и онъ произнесетъ, что ихъ два.

Леспинасъ. Слѣдовательно, съ нимъ происходитъ то же, что со всѣми судьями въ мірѣ, и онъ нуждается въ опытѣ, безъ котораго онъ принималъ бы ощущеніе холода за ощущеніе отъ огня.

Борде. Онъ дѣлаетъ еще кое-что: онъ принимаетъ въ индивидѣ почти безграничные размѣры или, наоборотъ, концентрируется почти въ одной точкѣ.

Леспинасъ. Не понимаю.

Борде. Что ограничиваетъ вашу реальную протяженность, истинную сферу вашей чувствительности?

Леспинасъ. Мое зрѣніе и осязаніе.

Борде. Днемъ. А ночью, въ темнотѣ, особенно, когда вы размышляете надъ какимъ-нибудь отвлеченнымъ вопросомъ, или даже днемъ, когда вашъ умъ чѣмъ-нибудь занятъ?

Леспинасъ. Ничто. Я существую тогда какъ бы въ одной точкѣ; я почти перестаю быть матеріей; я чувствую только мою мысль; для меня не существуетъ больше ни мѣста, ни движенія, ни тѣлъ, ни разстоянія, ни пространства: вселенная исчезаетъ для меня, и я исчезаю для нея.

Борде. Вотъ это послѣдній предѣлъ концентраціи вашего существованія, но его воображаемое расширеніе можетъ быть безграничнымъ. Когда превзойдены истинные предѣлы вашей чувствительности, благодаря ли тому, что вы конденсируетесь въ себѣ самой или благодаря тому, что вы распространяетесь во внѣ, тогда неизвѣстно, что можетъ случиться.

Леспинасъ. вы правы, докторъ. Много разъ во время думъ мнѣ казалось…

Борде. ...и больнымъ въ припадкѣ паралича…

Леспинасъ. ...что я становлюсь огромной…

Борде. …что своей ногой они касаются…

Леспинасъ. …что мои руки и ноги удлинняются до безконечности, что другіе мои члены становятся такими же огромными; что миѳическій Анселадъ въ сравненіи со мной не больше, какъ пигмей, что Овидіева Амфитрита, длинныя руки которой опоясывали землю, карлица, и что я взбираюсь по небу и обнимаю оба полушарія.

Борде. Очень хорошо. А я зналъ одну женщину, у которой то же самое происходило въ обратномъ направленіи.

Леспинасъ. Какъ! она постепенно уменьшалась и вбиралась въ себя самое?

Борде. До такой степени, что она чувствовала себя съ иголку. Она видѣла, слышала, мыслила, разсуждала, смертельно боялась, чтобы не погибнуть, тряслась при малѣйшемъ шорохѣ и не рѣшалась двигаться съ мѣста.

Леспинасъ. Вотъ странное видѣніе, очень прискорбное и очень неудобное.

Борде. Это не видѣніе, это одно изъ послѣдствій прекращенія періодическихъ истеченій.

Леспинасъ. И долго ли оставалась она въ такой крошечной, незамѣтной формѣ маленькой женщины?

Борде. Часъ, два часа, послѣ чего она начинала послѣдовательно возвращаться къ своему естественному размѣру.

Леспинасъ. Какова же причина такого страннаго перерыва въ истеченіяхъ?

Борде. Побѣги пучка въ своемъ естественномъ и спокойномъ состояніи имѣютъ опредѣленное напряженіе, соотвѣтствующую крѣпость и силу, которая очерчиваетъ реальную или мнимую протяженность тѣла. Я говорю: «реальную» или «мнимую», такъ какъ при измѣнчивости этого напряженія, этой крѣпости и силы, наше тѣло не всегда сохраняетъ одинъ и тотъ же объемъ.

Леспинасъ. Такимъ образомъ, подверженные одинаково какъ вліянію физики, такъ и вліянію морали, мы воображаемъ себя болѣе великими, чѣмъ на самомъ дѣлѣ?

Борде. Холодъ уменьшаетъ насъ, теплота увеличиваетъ, и тотъ или другой индивидъ можетъ всю жизнь считать себя большимъ или меньшимъ, чѣмъ онъ въ дѣйствительности. Когда случается массѣ пучка приходить въ состояніе страшнаго раздраженія, побѣгамъ его испытывать возбужденіе, безграничному множеству ихъ оконечностей переступать обычные для нихъ предѣлы, тогда голова, ноги, другіе члены, всѣ точки поверхности тѣла уносятся на огромное разстояніе, и индивидъ чувствуетъ себя гигантомъ. Произойдетъ обратное явленіе, если безчувственность, апатія, инертность овладѣваютъ оконечностями побѣговъ и добираются мало-по-малу до начала пучка.

Леспинасъ. Я не представляю себѣ, чтобы это расширеніе можно было измѣрить, и я понимаю, что эта безчувственность, эта апатія, эта инертность оконечностей побѣговъ, это онѣмѣніе, прогрессируя, могутъ фиксироваться, остановиться…

Борде. Какъ это случилось съ Ла-Кондаминь; въ такомъ состояніи индивидъ чувствуетъ какъ бы гири у себя на ногахъ.

Леспинасъ. Онъ пребываетъ за предѣлами своей чувствительности, а если бы онъ былъ объятъ этой апатіей всецѣло, онъ намъ представилъ бы примѣръ маленькаго живого человѣчка, пребывающаго въ формѣ мертваго.

Борде. Сдѣлайте отсюда такое заключеніе: животное, которое при началѣ своемъ было не больше, какъ точкой, еще не знаетъ, представляетъ ли оно изъ себя въ дѣйствительности что-нибудь большее. Однако, вернемся…

Леспинасъ. Къ чему?

Борде. Къ чему? къ трепанаціи Ла-Пейрони… Вотъ это хорошо вы сдѣлали, что попросили меня привести примѣръ человѣка, который то жилъ, то умиралъ… Но есть еще лучше.

Леспинасъ. Что же это такое?

Борде. Осуществился миѳъ о Касторѣ и Поллуксѣ на двухъ дѣтяхъ: какъ только одно изъ нихъ оживало, другое тотчасъ же умирало и наоборотъ.

Леспинасъ. О, сказка! И долго ли это продолжалось?

Борде. Продолжительность этого существованія была два, дня, которые они распредѣлили между собой поровну и въ нѣсколько пріемовъ, такъ что каждое имѣло на свою долю день жизни и день смерти.

Леспинасъ. Я боюсь, докторъ, что вы немного злоупотребляете моимъ довѣріемъ. Берегитесь: если вы обманете меня разъ, я больше не буду вѣрить вамъ.

Борде. Читаете ли вы когда-нибудь Gazette de France?

Леспинасъ. Никогда, хотя это шедевръ двухъ умныхъ людей.

Борде. Достаньте номеръ отъ 4 сентября и вы найдете тамъ, чтобъ Рабастенѣ (діосезъ Альби) родились двѣ дѣвочки, сросшіяся спинами, въ поясничныхъ позвонкахъ, въ ягодицахъ и въ подиздошной области. Одну нельзя было поставить безъ того, чтобы другая не оказалась головой внизъ. Когда онѣ лежали, то глядѣли другъ на друга. Ихъ бедра были согнуты между корпусами, а ноги подняты. Посреди общей кругообразной линіи, которая связывала ихъ въ подиздошной области, различали ихъ полъ, и между правымъ бедромъ одной сестры, которому соотвѣтствовало лѣвое бедро другой, въ полости былъ маленькій задній проходъ, чрезъ который протекала, меконій.

Леспинасъ. Дѣйствительно, странное явленіе.

Борде. Онѣ принимали молоко съ ложки. Онѣ жили, какъ я говорилъ, 12 часовъ: одна впадала въ обморочное состояніе, а другая выходила изъ него, одна была мертвой, въ то время, какъ другая жила. Первый припадокъ обморока одной и первые моменты жизни другой продолжались 4 часа, послѣдующіе обмороки и моменты жизни были менѣе продолжительны; наступали они одновременно. Было также замѣчено, что ихъ пупки то втягивались внутрь, то выходили наружу: у той, которая впадала въ обморокъ, онъ втягивался внутрь, а у той, которая возвращалась къ жизни, онъ выступалъ наружу.

Леспинасъ. Что же скажете вы объ этихъ послѣдовательныхъ смѣнахъ жизни и смерти?

Борде. Можетъ быть, ничего цѣннаго; но такъ какъ на все смотришь сквозь призму своей системы, и такъ какъ я не хочу дѣлать исключенія изъ общаго правила, то я скажу, что здѣсь наблюдается то же явленіе, что у больного Ла-Пейрони, только въ формѣ двухъ соединенныхъ вмѣстѣ существъ; что ткани этихъ двухъ дѣтей такъ перемѣшались, что они поддавались взаимному воздѣйствію: когда брало верхъ начало ткани одной дѣвочки, оно увлекало за собой ткань другой, которая впадала на моментъ въ обморокъ. Происходило противоположное, когда начинала господствовать надъ всей системой ткань послѣдней. У больного Ла-Пейрони давленіе производилось тяжестью жидкости сверху внизъ, у рабастеновскихъ же близнецовъ — снизу вверхъ, благодаря тягѣ извѣстнаго количества волоконъ ткани, — предположеніе, опирающееся на фактъ послѣдовательныхъ движеній втягиванія внутрь и выступленія наружу ихъ пупковъ.

Леспинасъ. И вотъ двѣ слившихся души…

Борде. ...животное, надѣленное принципомъ двойного сознанія и двойной чувствительности…

Леспинасъ. ...однако пользующееся въ каждый данной моментъ только однимъ. Но кто знаетъ, что случилось бы, если бы это животное жило?

Борде. Какого рода сношеніе установилъ бы между этими двумя мозгами ежеминутный опытъ жизни, — сильнѣйшая изъ привычекъ, какую только можно себѣ вообразить?

Леспинасъ. Двойная чувствительность, двойная память, двойное воображеніе, двойное усвоеніе; одна половина существа наблюдаетъ, читаетъ, размышляетъ, между тѣмъ, какъ другая покоится; затѣмъ вторая принимаетъ на себя эти функціи, когда ея спутница устаетъ, — двойная жизнь двойного существа!

Борде. Разъ это возможно, то ужъ природа, сведя со временемъ въ одно все, что имѣется въ ея распоряженіи, съумѣетъ образовать нѣкую странную совокупность.

Леспинасъ. Какъ мы были бы бѣдны въ сравненіи съ подобнымъ существомъ!

Борде. А почему? Если столько колебаній, противорѣчій, безумства, въ одномъ умѣ, то я уже не знаю, что было бы при наличности двойного… Но уже полчаса одиннадцатаго, слышу: бьютъ часы; больной меня ждетъ.

Леспинасъ. Развѣ уже такъ опасно оставаться ему безъ вашей помощи?

Борде. Можетъ быть, менѣе опасно, чѣмъ съ моей помощью. Если природа по выполнитъ своей задачи безъ меня, мы постараемся сдѣлать ее вмѣстѣ, но безъ помощи природы я ужъ навѣрное ея не выполню.

Леспинасъ. Посидите еще.

Д’Аламберъ. Еще одно слово, докторъ, и я отпущу васъ къ паціенту. Какимъ образомъ я могъ остаться особымъ существомъ и для другихъ и для себя, послѣ столькихъ превратностей, перенесенныхъ мною въ жизни, и не имѣя, можетъ быть, теперь ни одной изъ тѣхъ молекулъ, которыя я принесъ съ собой при рожденіи?

Борде. Вы намъ сказали объ этомъ во время бреда.

Д’Аламберъ. Развѣ я бредилъ?

Леспинасъ. Всю ночь, и были въ такомъ кошмарѣ, что я послала утромъ за докторомъ.

Д’Аламберъ. И все изъ-за лапокъ паука, которыя двигались сами собой, подавали сигналы пауку и заставляли его говорить. Что же животное говорило?

Борде. Что, благодаря памяти, оно осталось отдѣльнымъ существомъ для другихъ и для себя, а, я прибавилъ бы: и благодаря длительности перенесенныхъ вами превратностей. Если бы вы въ одно мгновеніе ока перешли изъ дѣтскаго возраста въ старческій, вы очутились бы на свѣтѣ такимъ, какимъ вы были въ первый моментъ вашего рожденія; вы не существовали бы ни для другихъ, ни для себя, и другіе не существовали бы для васъ. Всѣ связи были бы нарушены, погибла бы вся исторія вашей жизни для меня и вся исторія моей жизни для васъ. Какимъ образомъ вы могли бы знать, что этотъ вотъ, опирающійся на палку, человѣкъ, съ угасшими глазами, съ трудомъ влачащій ноги, носящій въ себѣ еще большій контрастъ, чѣмъ во внѣ, былъ тѣмъ самымъ, который наканунѣ такъ легко шагалъ, поднималъ довольно большія тяжести, могъ отдаваться глубочайшимъ размышленіямъ, предаваться самымъ пріятнымъ и самымъ бурнымъ упражненіямъ? Вы не поняли бы своихъ собственныхъ работъ, не узнали бы самого себя, не узнали бы никого, и никто васъ не узналъ бы, измѣнился бы весь свѣтъ. Подумайте, что между вами въ моментъ рожденія и вами — ребенкомъ разница большая, чѣмъ между вами — ребенкомъ и вами, вдругъ ставшимъ дряхлымъ человѣкомъ. Подумайте, что хотя ваше рожденіе было связано съ первыми годами вашего дѣтства цѣлымъ рядомъ безпрерывныхъ ощущеній, однако, три первые года вашего существованія никогда не составятъ части исторіи вашей жизни. Что же представляло бы для васъ время вашего дѣтства, которое ничѣмъ не было бы связано съ моментомъ вашей дряхлости? У дряхлаго Д’Аламбера не было бы ни малѣйшаго воспоминанія о Д’Аламберѣ — дитяти.

Леспинасъ. Въ грозди пчелъ не было бы ни одной, которая имѣла бы время освоиться съ духомъ цѣлаго организма.

Д’Аламберъ. Что вы тамъ говорите?

Леспинасъ. Я говорю, что монастырскій духъ сохраняется, потому что самъ монастырь мало-по-малу обновляется, и когда поступаетъ новый монахъ, онъ находитъ тамъ сотню старыхъ, которые заставляютъ его думать и чувствовать, какъ они. Въ грозди на мѣсто одной улетѣвшей пчелы появляется другая, которая тотчасъ же осваивается съ цѣлымъ.

Д’Аламберъ. Ну, вы говорите пустяки о вашихъ монахахъ, о пчелахъ, о грозди и о монастырѣ.

Борде. Не такіе пустяки, какъ вы думаете. Если въ животномъ одно только сознаніе, зато въ немъ множественность воли: у каждаго органа своя.

Д’Аламберъ. Какъ вы сказали?

Борде. Я сказалъ, что желудокъ хочетъ пищи, а нёбо не хочетъ ея, и что разница между всѣмъ животнымъ и желудкомъ состоитъ въ томъ, что животное знаетъ, чего оно хочетъ, а желудокъ и нёбо хотятъ, не зная этого; что желудокъ и нёбо относятся другъ къ другу приблизительно такъ же, какъ человѣкъ къ скоту. Пчелы теряютъ свое сознаніе и сохраняютъ свой аппетитъ или волю. Фибра — животное простое, а человѣкъ — животное сложное, по оставимъ это до другого раза. Достаточно наступить какому-нибудь событію, менѣе важному, чѣмъ дряхлость, чтобы отнять у человѣка сознаніе себя. Умирающій принимаетъ дары съ глубокимъ благочестіемъ; онъ раскаивается въ своихъ грѣхахъ, проситъ прощенія у своей жены, обнимаетъ своихъ дѣтей, созываетъ своихъ друзей, говоритъ со своимъ врачомъ, дѣлаетъ наказъ своей челяди, диктуетъ свою послѣднюю волю, приводитъ въ порядокъ свои дѣла, и все это продѣлываетъ въ вполнѣ здравомъ умѣ и съ полнымъ присутствіемъ пуха. Онъ выздоравливаетъ, силы возвращаются къ нему, и онъ не имѣетъ ни малѣйшаго представленія о томъ, что онъ говорилъ или дѣлалъ во время своей болѣзни. Этотъ промежутокъ, иногда очень длинный, исчезъ изъ его жизни. Есть даже примѣры, когда нѣкоторыя лица возвращались къ тому разговору или дѣйствію, которые были прерваны внезапнымъ приступомъ болѣзни.

Д’Аламберъ. Я припоминаю, какъ въ одномъ публичномъ спорѣ одинъ педантъ изъ коллежа, преисполненный сознаніемъ собственной учености, былъ, что называется, посаженъ въ калошу однимъ презираемымъ имъ капуциномъ. Онъ, и вдругъ посаженъ въ калошу! И кѣмъ? Капуциномъ! И по какому вопросу? По вопросу о будущемъ предопредѣленіи, надъ которымъ онъ размышлялъ всю жизнь. И при какихъ обстоятельствахъ? Предъ многочисленнымъ собраніемъ! Предъ своими учениками! Позоръ! Его голова такъ усиленно работаетъ надъ этимъ, что онъ впадаетъ въ состояніе летаргіи, которая лишаетъ его всѣхъ пріобрѣтенныхъ имъ знаній.

Леспинасъ. Но это счастье для него.

Д’Аламберъ. Клянусь, вы правы. Разсудокъ остался у него, но онъ все забылъ. Его снова научили говорить, читать, и онъ умеръ, когда начиналъ очень бѣгло разбирать слова. Этотъ человѣкъ былъ не безъ способностей, его признавали даже до нѣкоторой степени краснорѣчивымъ.

Леспинасъ. Такъ какъ докторъ прослушалъ вашу сказку, то слѣдуетъ, чтобы онъ прослушалъ и мою. Одинъ молодой человѣкъ 18—20 лѣтъ, имя котораго я не припомню…

Борде. Это г. Шулленбергь изъ Винтертура; ему было только 15—16 лѣтъ.

Леспинасъ. Этотъ молодой человѣкъ упалъ и при паденіи получилъ страшное сотрясеніе въ головѣ.

Борде. Страшное сотрясеніе! Онъ упалъ съ высокаго амбара, разбилъ себѣ голову и шесть недѣль оставался безъ сознанія.

Леспинасъ. Какъ бы тамъ ни было, но знаете ли вы, каковы были послѣдствія этого случая? Такіе же, какъ у вашего педанта: онъ забылъ все, что зналъ, вернулся къ своимъ младенческимъ годамъ, впалъ въ дѣтство, изъ котораго долго не выходилъ. Сдѣлался боязливымъ и малодушнымъ, началъ забавляться игрушками. Если онъ дѣлалъ какую-нибудь шалость и его бранили, онъ уходилъ и прятался гдѣ-нибудь углу. Его научили читать и писать, но я забыла сказать вамъ, что пришлось снова учить его ходить. Впослѣдствіи онъ сталъ человѣкомъ, и способнымъ человѣкомъ, и оставилъ послѣ себя трудъ по естественной исторіи.

Борде. Вы говорите объ атласѣ насѣкомыхъ г-на. Zulyer, составленномъ по системѣ Линнея. Язналъ этотъ фактъ; это было въ Цюрихскомъ кантонѣ въ Швейцаріи. Есть много подобныхъ примѣровъ. Нарушьте начало пучка и вы измѣните животное, которое заключается въ немъ, какъ бы цѣликомъ, то господствуя надъ развѣтвленіями пучка, то подчиняясь имъ.

Леопинасъ. И животное находится подъ гнетомъ деспотизма или въ состояніи анархіи.

Борде. Подъ гнетомъ деспотизма, это слишкомъ сильно сказано. Начало пучка отдаетъ приказанія, а все остальное повинуется. Животное — господинъ надъ собой, mentis compos.

Леспинасъ. Въ состояніи анархіи, когда всѣ волокна ткани взбунтовались противъ своего господина, и когда нѣтъ больше высшей власти.

Борде. Великолѣпно. Когда господинъ въ моментъ сильнаго приступа страсти, въ тискахъ кошмара или предъ лицомъ грозной опасности стягиваетъ всѣ силы своихъ подданыхъ къ одному пункту, то самое слабое животное проявляетъ невѣроятную силу.

Леспинасъ. Особенно характерна анархія, наступающая во время припадковъ.

Борде. Это картина административной слабости, когда каждый присваиваетъ себѣ власть господина. Я знаю только одно средство излѣчиться отъ этого, тяжелое, но вѣрное; оно состоитъ въ томъ, чтобы начало чувствующей ткани этой конституирующей личность части было одержимо непреодолимымъ желаніемъ возстановить свой авторитетъ.

Леспинасъ. И что же получается?

Борде. Получается то, что оно дѣйствительно возстановляетъ свою власть, или животное погибаетъ. Если бы у меня было время, я привелъ бы вамъ по этому поводу два необыкновенныхъ факта.

Леспинасъ. Но, докторъ, часъ вашего визита уже прошелъ, и больной васъ не ждетъ больше.

Борде. Сюда нужно приходить только тогда, когда нечего дѣлать: не скоро выберешься отъ васъ.

Леспинасъ. Вотъ приступъ совершенно честной откровенности. А ваши факты?

Борде. На сегодня вы удовлетворитесь вотъ этимъ:

Одна женщина вслѣдствіе родовъ впала въ состояніе страшнѣйшей припадочной болѣзни: непроизвольные слезы и смѣхъ смѣнялись припадками одышки, конвульсій, спазмъ въ горлѣ, мрачнымъ молчаніемъ, пронзительными криками, — всѣмъ, что только можно представить себѣ наихудшаго. Такъ продолжалось нѣсколько лѣтъ. Она. страстно любила, и ей показалось, что ея возлюбленный, которому надоѣла ея болѣзнь, сталъ избѣгать ея; тогда она рѣшила выздоровѣть или умереть. Въ ней поднялась гражданская война, въ которой одерживали верхъ то власть, то подданные. Если случалось, что дѣйствіе волоконъ ткани было равно противодѣйствію ея начала, женщина падала за-мертво, ее укладывали въ постель, гдѣ она оставалась цѣлыми часами безъ движенія и почти мертвой. Въ другой разъ у ней наступала такая усталость, такой упадокъ силъ, такое общее изнеможеніе, что, казалось, наступалъ конецъ. Шесть мѣсяцевъ продолжалась такая борьба. Бунтъ начинался всегда съ волоконъ. Она чувствовала приближеніе его. При первыхъ же симптомахъ она вставала, начинала бѣгать, предаваться самымъ рискованнымъ упражненіямъ: бѣгала по лѣстницамъ, пилила Дрова, рыла землю. Органъ ея воли, начало пучка укрѣплялись, она говорила себѣ: побѣдить или умереть. Послѣ безконечнаго количества побѣдъ и пораженій господинъ остался у власти и подданные сдѣлались таки мы послушными, что не было больше рѣчи о припадкахъ, хотя эта женщина исполняла всякаго рода домашнія работы и переносила различныя болѣзни.

Леспинасъ. Молодецъ. Мнѣ кажется, что я поступила бы такъ же, какъ она.

Борде. Это значитъ, что вы любили бы сильно, если бы полюбили, и что вы сильный человѣкъ.

Леспинасъ. Понимаю. Люди бываютъ сильными, если, вслѣдствіе привычки или благодаря организаціи, начало пучка господствуетъ надъ волокнами, и, наоборотъ, слабыми, если надъ нимъ господствуютъ.

Борде. Можно еще другіе выводы сдѣлать отсюда.

Леспинасъ. А вашъ другой фактъ? Выводы вы сдѣлаете потомъ.

Борде. Одна молодая женщина немного свихнулась. Однажды она приняла рѣшеніе отказаться отъ удовольствій. И вотъ она одна, задумчива и угрюма. Она позвала меня. Я посовѣтовалъ ей одѣться по-крестьянски, копать цѣлый день землю, спать на соломѣ и питаться черствымъ хлѣбомъ. Такой режимъ не понравился ей. Ну отправляйтесь путешествовать, говорю я ей. Она объѣхала всю Европу и во время путешествія обрѣла свое здоровье.

Леспинасъ. Это не то, что вы имѣли сказать, но не важно, вернемся къ вашимъ выводамъ.

Борде. Этому конца не будетъ.

Леспинасъ. Тѣмъ лучше. Говорите, говорите безъ конца.

Борде. У меня не хватаетъ смѣлости.

Леспинасъ. Почему?

Борде. Потому что при такомъ темпѣ, съ какимъ мы идемъ, можно слегка коснуться всего, и о нельзя углубиться.

Леспинасъ. Развѣ это важно? Мы не сочиняемъ, а говоримъ.

Борде. Если, напримѣръ, начало пучка стягиваетъ всѣ силы къ себѣ, если вся система начинаетъ, такъ сказать, обратное движеніе, какъ это происходитъ, думается мнѣ, въ человѣкѣ, погруженномъ въ размышленія, въ фанатикѣ, видящемъ отверстыя небеса, въ дикарѣ, поющемъ въ объятіяхъ пламени, во время экстаза, вольнаго или невольнаго безумія…

Леспинасъ. Ну?

Борде. Ну, животное становится безстрастнымъ, оно существуетъ только въ одной точкѣ. Я не видѣлъ того каламскаго священника, о которомъ говоритъ св. Августинъ, который углублялся въ себя до такой степени, что не чувствовалъ пылающихъ углей. Я не видѣлъ на кострѣ тѣхъ дикарей, которые улыбаются своимъ врагамъ, издѣвающимся надъ ними и готовящимъ имъ еще болѣе изысканныя пытки, чѣмъ тѣ, отъ которыхъ они страдаютъ; я не видѣлъ въ циркѣ тѣхъ гладіаторовъ, которые, умирая, припоминали позы и уроки гимнастики, но я вѣрю всѣмъ этимъ фактамъ, потому что я видѣлъ своими собственными глазами такое необычайное напряженіе сила., какого нѣтъ ни въ одномъ приведенномъ случаѣ.

Леспинасъ. Разскажите мнѣ объ этомъ, докторъ. Я, какъ дитя, люблю чудеса, особенно, когда они дѣлаютъ честь человѣческому роду; мнѣ рѣдко приходится заниматься разысканіемъ истины.

Борде. Въ одномъ шампанскомъ городѣ, въ Лангрѣ, жилъ кюрэ, по имени Моли, очень убѣжденный, исполненный религіозной истины. Съ нимъ приключилась каменная болѣзнь: нужно было оперировать. Въ назначенный день хирургъ, его помощники и я отправляемся къ нему. Онъ принимаетъ насъ со спокойнымъ видомъ, раздѣвается, ложится; его хотятъ связать, онъ отказывается. «Только положите меня, какъ слѣдуетъ», говоритъ онъ. Его кладутъ. Онъ проситъ подать ему большой крестъ, стоявшій въ йогахъ у кровати. Ему даютъ; онъ сжимаетъ его въ рукахъ, прикладываетъ къ нему губы. Производится операція; онъ лежитъ неподвижно; ни слезъ, ни вздоха, и такъ вынули у него камень, о которомъ онъ ничего не зналъ.

Леспинасъ. Прекрасно. Подите — сомнѣвайтесь послѣ этого, что тотъ, которому разбили грудную клѣтку, не видѣлъ отверстыхъ небесъ.

Борде. Знаете ли вы, что такое ушная боль?

Леспинасъ. Нѣтъ.

Борде. Тѣмъ лучше. Это самая жестокая изъ всѣхъ болѣзней.

Леспинасъ. Хуже ли болѣзни зубовъ, которую я, къ несчастью, знаю?

Борде. Никакого сравненія. Недѣли двѣ тому назадъ она начала мучить одного изъ вашихъ друзей, философа. Однажды утромъ онъ сказалъ своей женѣ: Я чувствую, силы оставятъ меня на цѣлый день… Онъ рѣшилъ, что у него остается одна надежда: обмануть боль. Мало-по-малу онъ такъ углубился въ вопросы метафизики или геометріи, что забылъ про свое ухо. Ему подавали ѣсть; онъ ѣлъ, не замѣчая, что ѣстъ; въ свое время шелъ ко сну, не чувствуя страданій. Ужасная болѣзнь вернулась къ нему только тогда, когда прекратилось умственное напряженіе, и набросилась на него съ неслыханной яростью, потому ли, что, дѣйствительно, усталость вызвала ее, или потому, что его слабость сдѣлала ее невыносимой.

Леспинасъ. Изъ такого состоянія, должно быть, дѣйствительно, выходишь въ изнеможеніи. Это иногда случается съ тѣмъ господиномъ.

Борде. Это опасно, пусть остерегается.

Леспинасъ. Я не перестаю говорить ему объ этомъ, но онъ не слушаетъ.

Борде. Онъ не владѣетъ собой; такова его жизнь, онъ доллсепъ погибнуть.

Леспинасъ. Ваше сужденіе пугаетъ меня.

Борде. Что доказываютъ это изнеможеніе, эта усталость? То, что побѣги пучка не оставались бездѣятельными, и что во всей системѣ была страшная тяга къ общему центру.

Леспинасъ. Если эта страшная тяга или тяготѣніе долго длится, если она становится обычной?..

Борде. Тогда, это значитъ, что начало пучка поражено тикомъ, животное становится безумнымъ и почти безнадежнымъ.

Леспинасъ. Почему?

Борде. Потому что тикъ начала не то, что тикъ одного изъ побѣговъ. Голова можетъ распоряжаться ногами, по нога не можетъ распоряжаться головой, начало — побѣгами, а не побѣгъ — «началомъ.

Леспинасъ. А какая, скажите, пожалуйста, разница? Дѣйствительно, почему я думаю не всѣми частями тѣла? Этотъ вопросъ долженъ былъ бы придти мнѣ въ голову давно.

Борде. Потому что сознаніе находится только въ одномъ мѣстѣ.

Леспинасъ. Быстро сказано.

Борде. Оно можетъ быть только въ одномъ мѣстѣ, въ центрѣ всѣхъ ощущеній: тамъ, гдѣ находится память; тамъ, гдѣ дѣлаются сравненія. Каждый побѣгъ способенъ воспринять только опредѣленное число впечатлѣній, ощущеній, послѣдовательныхъ, изолированныхъ, незадерживающихся. Начало воспринимаетъ ихъ всѣ, регистрируетъ, храпитъ въ памяти или безпрерывно ощущаетъ ихъ, и животное съ перваго момента своей формаціи связывается съ ними, фиксируетъ ихъ въ себѣ и существуетъ съ ними.

Леспинасъ. А если бы мой палецъ могъ имѣть намять?

Борде. Вашъ палецъ мыслилъ бы.

Леспинасъ. Что же такое память?

Борде. Свойство центра, специфическое чувство начала ткани, подобно тому, какъ зрѣніе есть свойство глаза, и нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что память не сосредоточена въ глазу, какъ неудивительно то, что зрѣніе не находится въ ухѣ.

Леспинасъ. Докторъ, вы скорѣе уклоняетесь отъ моихъ вопросовъ, чѣмъ отвѣчаете на нихъ.

Борде. Я вовсе не уклоняюсь, я говорю вамъ то, что я знаю, и я зналъ бы больше, если бы организація начала ткани мнѣ была такъ же извѣстна, какъ организація ея побѣговъ, если бы я могъ съ такой же легкостью наблюдать ее. Но если я слабъ по части частныхъ явленій, зато я силенъ въ явленіяхъ общихъ.

Леспинасъ. Каковы же эти общія явленія?

Борде. Разумъ, способность сужденія, воображеніе, безуміе, глупость, дикость и инстинктъ.

Леспинасъ. Понимаю. Всѣ эти свойства не что иное, какъ слѣдствія первоначальнаго или пріобрѣтеннаго привычкой отношенія начала пучка къ своимъ развѣтвленіямъ.

Борде. Чудесно. Разъ принципъ или стволъ слишкомъ могуча, по сравненію съ вѣтвями, появляются поэты, артисты, люди, одаренные воображеніемъ, малодушные люди, энтузіасты, безумцы. Отъ системы слабой, вялой, неэнергичной рождаются глупцы. Система энергичная, хорошо организованная и согласованная даетъ хорошихъ мыслителей, философовъ, мудрецовъ.

Леспинасъ. И смотря по тому, какая тираническая вѣтвь стоитъ у власти: инстинктъ ли, варьирующійся у животныхъ, или умъ, варьирующійся у людей, получаются различные результаты: у собаки развивается обоняніе, у рыбы слухъ, у орла зрѣніе, Д’Аламберъ становится геометромъ, Вокансопъ — инженеромъ, Гретри музыкантомъ, Вольтеръ — поэтомъ.

Борде… привычки, гнетущія людей… старецъ, любящій женщинъ, Вольтеръ, все еще пишущій трагедіи (докторъ погрузился въ думы).

Леспинасъ. Докторъ, вы думаете?

Борде. Да.

Леспинасъ. О чемъ думаете вы?

Борде. По поводу Вольтера.

Леспинасъ. Ну?

Борде. Я думаю о томъ, какъ происходятъ великіе люди.

Леспинасъ. Какъ же?

Борде. Какимъ образомъ чувствительность…

Леспинасъ. Чувствительность?

Борде. Или крайняя подвижность нѣкоторыхъ волоконъ ткани является преобладающимъ свойствомъ посредственностей…

Леспинасъ. Ахъ, какое святотатство, докторъ!

Борде. Я ждалъ этого. Но что такое чувствующее существо? Существо, отданное въ распоряженіе діафрагмы. Трогательное слово коснулось уха, необычное явленіе поразило глазъ, и вотъ вамъ внутри поднимается шумъ, всѣ побѣги пучка въ ажитаціи, разливается по всему тѣлу ознобъ, охватываетъ страхъ, льются слезы, душатъ вздохи, прерывается голосъ; начало пучка не знаетъ, что дѣлать; нѣтъ больше ни хладнокровія, ни разума, ни разсудительности, ни инстинкта, ни надежды.

Леспинасъ. Узнаю себя.

Борде. Если великій человѣкъ, по несчастной случайности, получилъ отъ природы такое предрасположеніе, онъ безъ замедленія направитъ свои старанія на то, чтобы ослабить его, подчинить его себѣ, сдѣлаться господиномъ своихъ душевныхъ движеній и сохранить свою власть надъ началомъ пучка. И тогда среди величайшихъ опасностей онъ будетъ владѣть собой, будетъ разсуждать холодно, по здраво. Отъ его вниманія не ускользнетъ все то, что можетъ служить его цѣлямъ. Его не легко будетъ удивить; въ 45 лѣтъ онъ будетъ великимъ королемъ, великимъ министромъ, великимъ политикомъ, великимъ артистомъ, въ особенности, великимъ актеромъ, великимъ философомъ, великимъ поэтомъ, великимъ музыкантомъ, великимъ врачемъ, онъ будетъ господствовать надъ собой и надъ всѣмъ, что его окружаетъ. Онъ по будетъ бояться смерти, для него не будетъ страха, этого, по прекрасному выраженію стоика, буксира, за который берется сильный, чтобы вести слабаго повсюду, куда онъ захочетъ. Онъ порветъ этотъ буксиръ и въ то же время сброситъ съ себя всякую тиранію. Чувствительныя существа или сумасшедшіе — на сценѣ, а онъ въ партерѣ, — это онъ — мудрецъ.

Леспинасъ. Боже сохрани меня отъ общества такого мудреца!

Борде. Принимая мѣры къ тому, чтобы не походить на него, вы будете испытывать то безумныя страданія, то безумныя наслажденія, будете проводить вашу жизнь то въ смѣхѣ, то въ слезахъ и навсегда останетесь ребенкомъ.

Леспинасъ. Я готова на это.

Борде. И вы надѣетесь быть отъ этого болѣе счастливой?

Леспинасъ. Не знаю.

Борде. М-ль, это столь цѣнимое качество въ своихъ сильныхъ проявленіяхъ почти всегда, причиняетъ боль, а проявляясь слабо, оно нагоняетъ скуку: съ нимъ или зѣваешь или опьяняешься страстями. Вы то безъ мѣры отдаетесь наслажденіямъ роскошной музыкой, красотой патетической сцены, то ваше веселье прошло, наша діафрагма сжалась, и цѣлый вечеръ васъ душатъ спазмы въ горлѣ.

Леспинасъ. Но что же дѣлать, если только при такихъ условіяхъ я могу наслаждаться красивой музыкой и трогательными сценами?

Борде. Ошибаетесь. Я тоже умѣю наслаждаться и восхищаться, но я никогда не страдаю, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда у меня колика. Я испытываю чистое наслажденіе, моя оцѣнка гораздо болѣе строга, моя похвала болѣе осмыслена и болѣе соблазнительна. Есть ли хоть одна плохая трагедія для такихъ впечатлительныхъ душъ, какъ ваша? Сколько разъ, при чтеніи трагедіи, вы краснѣли за тѣ восторги, которые вы испытывали въ театрѣ на представленіи ея и наоборотъ.

Леспинасъ. Это случалось со мной.

Борде. Слѣдовательно, не вамъ, существу чувствительному, а мнѣ, спокойному и холодному, надлежитъ сказать: вѣрно, хорошо, прекрасно!.. Будемъ укрѣплять начало ткани: это лучшее, что можемъ мы сдѣлать. Знаете ли вы, что здѣсь идетъ дѣло о жизни?

Леспинасъ. О жизни! О, это дѣло серьезное, докторъ.

Борде. Да, о жизни. Нѣтъ ни одного человѣка, который не имѣлъ бы иногда отвращенія къ ней. Одного какого-нибудь событія достаточно, чтобы такое настроеніе превратилось въ непроизвольное и обычное. Тогда не помогутъ ни увеселенія, ни разнообразіе наслажденій, ни совѣты друзей, ни собственныя усилія; побѣги съ неотвратимой силой наносятъ началу пучка гибельныя потрясенія; несчастный можетъ, сколько угодно, отбиваться; мракомъ застилается вселенная предъ нимъ; тучи роковыхъ идей неотвязно шествуютъ за нимъ и онъ кончаетъ самоубійствомъ.

Леспинасъ. Вы пугаете меня, докторъ.

Д’Аламберъ. (Поднявшись въ халатѣ и ночномъ колпакѣ). А что скажете вы, докторъ, о снѣ?

Борде. Сонъ, это такое состояніе, когда, вслѣдствіе ли усталости, или благодаря привычкѣ, вся ткань отдыхаетъ и остается неподвижной, по когда, какъ во время болѣзни, каждое волоконце ткани волнуется, движется, передаетъ къ общему началу массу часто несвязныхъ, отрывочныхъ, неясныхъ ощущеній; а иногда эти ощущенія столь связны, столь послѣдовательны, столь отчетливы, что человѣкъ, проснувшись, лишается и разума, и рѣчи, и воображенія; временами они столь бурны, столь дики, что человѣкъ, проснувшись, теряетъ представленіе о реальности окружающаго…

Леспинасъ. Ну, такъ что такое сонъ?

Борде. Это такое состояніе животнаго, когда не существуетъ больше цѣлаго; вся гармонія нарушается, всякое подчиненіе прекращается. Властелинъ отданъ во власть своихъ вассаловъ и необузданной энергіи своей собственной активности. Затронутъ глазной нервъ, — начало ткани стало видѣть; оно начинаетъ слышать, если толчокъ идетъ отъ слухового нерва. Только дѣйствіе и противодѣйствіе взаимно перемежаются, что является результатомъ центральнаго свойства системы, закона смежности и привычки. Если дѣйствіе начинается съ полового побѣга, который природа предназначила для наслажденія любовью и для продолженія рода, то послѣдствіемъ реакціи въ началѣ пучка будетъ воскресшій образъ любимаго предмета. Если же, наоборотъ, этотъ образъ воскреснетъ сначала у начала пучка, то послѣдствія реакціи выразятся въ напряженіи полового побѣга, и бурномъ истеченіи сѣмянной жидкости.

Д’Аламберъ. Такимъ образомъ, возбужденіе во время сна бываетъ въ восходящей и нисходящей степени; я испыталъ такое состояніе въ эту ночь, но какое у него было направленіе, — я не знаю.

Борде. Въ бодромъ состояніи ткань подчиняется впечатлѣніямъ отъ внѣшняго предмета. Во время сна все, что происходитъ въ ней, рождается въ игрѣ ея собственной чувствительности. Во время сна вниманіе человѣка ничѣмъ не отвлекается: отсюда — интенсивность сна, которая почти всегда является показателемъ мимолетнаго приступа болѣзни или слѣдствіемъ возбужденія. У начала ткани — безпрерывная поперемѣнная смѣна состояній отъ пассивности къ активности, отсюда — безпорядочность сна. Концепціи во снѣ временами бываютъ такъ отчетливы, такъ связны, какъ у бодрствующаго животнаго, отдающагося впечатлѣніямъ природы. Только картины природы, вновь воскресшія во снѣ, снова возсоздаютъ впечатлѣнія отъ нихъ, — отсюда — правдоподобность сна, невозможность отличить его отъ состоянія бодрствованія, и нѣтъ иного средства распознать ихъ, кромѣ опыта.

Леспинасъ. А съ помощью опыта всегда можно распознать?

Борде. Нѣтъ, не всегда.

Леспинасъ. Если сонъ даетъ мнѣ образъ друга, котораго я потеряла, правдоподобный образъ,. Жъ бы существующій въ дѣйствительности; если онъ говоритъ со мной, и я слышу его, если я дотрагиваюсь до него, и въ моихъ рукахъ остается впечатлѣніе отъ его тѣла; если я просыпаюсь съ душой, полной нѣжности и боли, съ ручьями слезъ на глазахъ; если мои руки еще простерты къ тому мѣсту, гдѣ онъ являлся мнѣ, — кто скажетъ мнѣ, что я на самомъ дѣлѣ не видѣла его, не слышала его голоса, не дотрагивалась до него?

Борде. Его отсутствіе. Но если невозможно отличить состояніе бодрствованія отъ сна, то кто опредѣлитъ продолжительность его? Спокойный сонъ, это — короткій промежутокъ забытья между моментомъ, когда, ложатся спать, и моментомъ, когда встаютъ. Безпокойный, — онъ тянется иногда цѣлые годы. Въ первомъ случаѣ безусловно цѣликомъ прекращается сознаніе себя. Назовете ли вы такое состояніе сномъ?

Леспинасъ. Да, потому что существуетъ другое.

Д’Аламберъ. Во-второмъ случаѣ не имѣется только сознанія себя, но имѣется сознаніе и своей воли и своей свободы. Что такое свобода, что такое воля спящаго человѣка?

Борде. Что? То же самое, что свобода или воля бодрствующаго: конечный импульсъ желанія или нежеланія, конечный результатъ всего, что было съ рожденія до настоящаго момента, и я отказываюсь признать, чтобы самый проницательный умъ способенъ былъ открыть здѣсь малѣйшую разницу.

Д’Аламберъ. Вы думаете?

Борде. И это вы задаете мнѣ такой вопросъ! Вы, отдавшійся глубочайшимъ спекуляціямъ, проведшій двѣ трети своей жизни въ бреду съ открытыми глазами и въ дѣятельности вопреки своей волѣ, да, вопреки своей волѣ, хотя и въ бреду. Въ бреду вы распоряжались, отдавали приказанія, вамъ повиновались, вы были довольны или недовольны, вы испытывали противорѣчія, наталкивались на препятствія, возмущались, любили, ненавидѣли, порицали, уходили, приходили. По утрамъ, едва открывъ глаза, вы возвращались къ прерваннымъ наканунѣ размышленіямъ, одѣвались, садились за столъ, думали, чертили фигуры, дѣлали вычисленія, обѣдали, снова принимались за свои математическія комбинаціи, иногда вставали изъ-за стола, чтобы провѣрить ихъ въ разговорѣ съ другими, отдавали приказанія своимъ слугамъ, ужинали, ложились спать, засыпали, не проявляя никакой воли. Вы были не больше, какъ точка, вы дѣйствовали, но вы не проявляли воли. Развѣ желаніе зарождается само по себѣ? Волевой актъ всегда вызывается какимъ-нибудь мотивомъ внутреннимъ или внѣшнимъ, какимъ-нибудь впечатлѣніемъ въ настоящемъ или безсознательнымъ воспоминаніемъ изъ прошлаго, какой-нибудь страстью, проектомъ на будущее. Послѣ всего этого о свободѣ я скажу вамъ только одно слово. Всякое дѣйствіе наше есть необходимый эффектъ одной единственной причины: насъ, очень сложнаго цѣлаго, но цѣлаго.

Леспинасъ. Необходимый?

Борде. Несомнѣнно. Попытайтесь представить себѣ одновременное возникновеніе какого-нибудь иного акта у того же самаго дѣйствующаго лица.

Леспинасъ. Онъ правъ. Поскольку я дѣйствую опредѣленнымъ образомъ, тотъ, кто хочетъ дѣйствовать иначе, ужо не я, и увѣрять, что въ тотъ моментъ когда я дѣлаю или говорю одно, я могу дѣлать или говорить другое, значитъ увѣрять, что я въ одно и те же время и я и нѣкто другой. Но порокъ и добродѣтель, докторъ? Добродѣтель, — это святое слово во всѣхъ языкахъ, эта священная идея у всѣхъ націй.

Борде. Это слово нужно замѣнить другимъ: благодѣяніемъ, а противоположное ему: злодѣяніемъ. Люди, къ счастью или несчастью, родятся, и общій потокъ уноситъ однихъ къ славѣ, другихъ къ безславію.

Леспинасъ. А собственное достоинство, а позоръ, а угрызенія совѣсти?..

Борде. Мелочи, коренящіяся въ невѣжествѣ и тщеславіи лица, принимающаго на свой счетъ заслуги или неудачи момента.

Леспинасъ. А награды и наказанія?

Борде. Средства исправленія измѣнчиваго существа, называемаго злымъ, и поощренія того, кого называютъ добрымъ.

Леспинасъ. Въ этой доктринѣ нѣтъ ничего опаснаго?

Борде. Истина это или ложь?

Леспинасъ. Думаю, что истина.

Борде. Т. е., вы думаете, что у лжи есть свои выгодныя стороны, а у истины — свои неудобства.

Леспинасъ. Думаю.

Борде. Я тоже. Но выгодныя стороны лжи минутпы, а выгоды истины вѣчны, зато неудобныя послѣдствія истины, когда они имѣются у нея, проходятъ быстро, а неудобныя послѣдствія лжи прекращаются только вмѣстѣ съ ней. Прослѣдите послѣдствія лжи въ головѣ человѣка и въ его поведеніи. Въ головѣ его ложь или переплетается такъ или иначе съ истиной, и голова непослѣдовательно работаетъ, или она стройно и послѣдовательно связывается съ другой ложью, и голова заблуждается. Но какого поведенія можете вы ожидать отъ головы или непослѣдовательной въ своихъ разсужденіяхъ, или послѣдовательной въ своихъ заблужденіяхъ?

Леспинасъ. Послѣдняго недостатка, менѣе достойнаго презрѣнія, нужно, можетъ быть, больше бояться, чѣмъ перваго.

Д’Аламберъ. Очень хорошо. Такимъ образомъ, все сведено къ чувствительности, къ памяти, къ органическимъ движеніямъ. Съ этимъ я согласенъ. Но воображеніе и абстракціи?

Борде. Воображеніе…

Леспинасъ. Одинъ моментъ, докторъ. Подведемъ итогъ. Мнѣ кажется, что, согласно вашимъ принципамъ, прибѣгая къ чисто механическимъ операціямъ, я сведу генія міра къ массѣ неорганизованнаго тѣла, у которой осталось только одна чувствительность, и что эту безформенную массу можно опять вывести изъ состоянія невыразимо глубокой безсмысленности и поднять до степени человѣка-генія. Первая изъ этихъ операцій состоитъ въ томъ, чтобы искалѣчить первоначальный мотокъ побѣговъ и внести безпорядокъ во все остальное, а вторая въ томъ, чтобы возстановить въ моткѣ разорванные побѣги и предоставить все прочее свободному развитію. Примѣръ. Я отнимаю у Ньютона оба слуховыхъ побѣга, и онъ не воспринимаетъ больше звуковъ; я отнимаю у него носовые и онъ не чувствуетъ запаха; я отнимаю зрительные, и онъ не видитъ цвѣтовъ; я отнимаю вкусовые, и онъ лишается вкуса; затѣмъ je разрушаю или спутываю остальные, и гибнетъ вся организація мозга, память, способность сужденія, желаніе, страсти, воля, сознаніе себя, и вотъ вамъ безформенная масса, въ которой сохранилась лишь жизнь и чувствительность.

Борде. Два свойства почти идентичныя: жизнь — аггрегатъ, чувствительность — ея элементъ.

Леспинасъ. Я снова беру эту массу и возстановляю послѣдовательно побѣги: носовые — она чувствуетъ запахъ, слуховые — она слышитъ, зрительные — она видитъ, вкусовые — у ней чувство вкуса. Я предоставляю свободу развитія остальнымъ побѣгамъ и вижу, какъ возрождается память, способность сравненія и сужденія, разумъ, желанія, страсти, талантъ, всѣ способности организма, и вотъ снова предо мной человѣкъ-геній, и все это сдѣлано безъ вмѣшательства какого-нибудь посторонняго и непонятнаго агента.

Борде. Чудесно. Придерживайтесь этихъ принциповъ, а остальное галиматья… Но абстракціи и воображеніе. Воображеніе, это память о формахъ и цвѣтахъ. Зрѣлище какой-нибудь сцены, какого-нибудь предмета по необходимости настраиваетъ извѣстнымъ образомъ чувствующій инструментъ, а затѣмъ онъ или самъ по себѣ уже настраивается на воспоминаніе объ этомъ, или какая-нибудь посторонняя причина вызываетъ въ немъ это воспоминаніе, и онъ тихо звучитъ внутри или громко гремитъ наружи, безшумно перерабатываетъ въ себѣ полученныя впечатлѣнія или изливается въ соотвѣтствующихъ звукахъ.

Д’Аламберъ. Но въ его разсказѣ есть преувеличенія; онъ игнорируетъ нѣкоторыя обстоятельства, прибавляетъ другія, искажаетъ фактъ или прикрашиваетъ его; смежные чувствующіе инструменты воспринимаютъ впечатлѣнія, заимствованныя у инструмента, который звучитъ, а не отъ исчезнувшей вещи.

Борде. Правда. Разсказъ бываетъ историческимъ или поэтическимъ.

Д' Аламберъ. Но какъ эта поэзія или эта ложь вводится въ разсказъ?

Борде. Съ помощью послѣдовательно пробуждающихся идей: онѣ пробуждаются одна за другой, потому что онѣ всегда связаны одна съ другой. Если вы взяли на себя смѣлость сравнивать животное съ клавесинами, то вы, конечно, позволите мнѣ сравнить поэтическій разсказъ съ пѣніемъ.

Д’Аламберъ. Сравненіе правильное.

Борде. Въ каждой мелодіи есть гамма, у гаммы, — свои интервалы, у каждой струны — созвучныя ей струны. Такимъ образомъ вводятся въ мелодію модуляціи, и пѣснь обогащается разнообразіемъ звуковъ. Данъ только извѣстный мотивъ и ужъ каждый музыкантъ чувствуетъ его по-своему.

Леспинасъ. Но для чего затемнять вопросъ этимъ фигуральнымъ стилемъ? Я сказала бы, что каждый, имѣя свои глаза, видитъ и разсказываетъ различно. Я сказала бы, что каждая идея пробуждаетъ другія идеи, и что каждый человѣкъ, сообразно съ своей головой или своимъ характеромъ, придерживается идей, точно воспроводящихъ фактъ, или вводитъ въ нихъ воскрсшія въ немъ идеи; что можно сдѣлать выборъ между идеями; что можно написать цѣлую книгу по одному этому предмету, если основательно разсматривать его.

Д’Аламберъ. Вы правы. Это не помѣшаетъ мнѣ спросить доктора, убѣжденъ ли онъ въ томъ, что форма, ни на что не похожая, никогда не зародится въ воображеніи и не воспроизведется въ разсказѣ.

Борде. Убѣжденъ. Порождаемый этой способностью энтузіазмъ играетъ роль таланта у тѣхъ шарлатановъ, которые изъ множества раскромсанныхъ животныхъ создаютъ въ своемъ воображенія чудовище, никогда не видѣнное въ природѣ.

Д’Аламберъ. А абстракціи?

Борде. Ихъ не существуетъ. Существуютъ только обычныя фигуры умолчанія, эллипсисы, которые дѣлаютъ предложенія болѣе общими и рѣчь болѣе быстрой и удобной. Словесные знаки языка породили абстрактныя пауки. Качество, общее многимъ дѣйствіямъ, дало начало словамъ: порокъ, добродѣтель; качество, общее многимъ существамъ, дало начало словамъ: уродливость и красота. Сначала говорили: одинъ человѣкъ, одна лошадь, два животныхъ, а потомъ стали говорить: одинъ, два, три; отсюда зародилась вся наука о числахъ. Представленія объ абстрактномъ словѣ у людей нѣтъ. Были подмѣчены во всѣхъ тѣлахъ три измѣренія: длина, ширина, высота; занялись каждымъ изъ нихъ, — отсюда всѣ математическія науки. Всякая абстракція не что иное, какъ пустой знакъ идеи. Идею исключили, отдѣливъ знакъ отъ физическаго предмета, и познаніе идей становится возможнымъ только при условіи сведенія знаковъ къ физическимъ предметамъ; отсюда необходимость часто прибѣгать въ разговорахъ и въ литературныхъ работахъ къ примѣрамъ. Когда вы, прослушавъ пространную комбинацію словесныхъ знаковъ, просите примѣра, вы обязываете вашего собесѣдника не къ чему иному, какъ къ тому, чтобы онъ придалъ своимъ звукамъ тѣлесную оболочку, оформилъ ихъ, сдѣлалъ ихъ реальными, сведя ихъ къ испытаннымъ ощущеніямъ.

Д’Аламберъ. Ясно ли это для васъ, м-ль?

Леспинасъ. Не совсѣмъ, но докторъ вѣдь объяснитъ?

Борде. Вамъ понятно и безъ объясненій. Остается, можетъ быть, внести кое-какія поправки и многое прибавить къ тому, что я сказалъ, но сейчасъ полчаса двѣнадцатаго, а у меня въ полдень консультація на Болотѣ.

Д’Аламберъ. Рѣчь болѣе быстрая и болѣе удобная! Развѣ люди точно понимаютъ и понимали другъ друга, докторъ?

Борде. Почти всякій разговоръ есть отчетъ… Гдѣ же моя палка… не имѣю никакого представленія объ этомъ… а шапка… И умомъ ни одинъ человѣкъ не бываетъ совершенно похожъ на другого; мы никогда точно не понимаемъ и никогда, не были точно поняты; есть всегда кое-что больше или меньше того, что понято; наша рѣчь всегда или не исчерпываетъ ощущенія или переступаетъ предѣлы его. Всякій замѣчаетъ, какое существуетъ различіе въ сужденіяхъ людей; на самомъ дѣлѣ оно въ тысячу разъ больше, но мы не замѣчаемъ его и, къ счастью, можетъ быть, не замѣтимъ… До свиданія.

Леспинасъ. Еще одно слово, пожалуйста, докторъ.

Борде. Говорите поскорѣе.

Леспинасъ. Вы помните о скачкахъ, о которыхъ вы говорили мнѣ?

Борде. Да.

Леспинасъ. Думаете ли вы, что глупцы и умные люди дѣлаютъ такіе скачки въ рядѣ поколѣній?

Борде. Почему нѣтъ?

Леспинасъ. Тѣмъ лучше для нашихъ внуковъ, — можетъ быть, вернется какой-нибудь Генрихъ IV.

Борде. Можетъ быть, все вернется.

Леспинасъ. Докторъ, вы должны придти къ намъ обѣдать.

Борде. Сдѣлаю, что смогу, не обѣщаю; вы примите меня, если я приду.

Леспинасъ. Мы будемъ ждать васъ до 2 часовъ.

Борде. Согласенъ^[7].

Продолженіе разговора *)

*) См. примѣчаніе на стр. 286. Собесѣдники: Леспинасъ, Борде.

(Къ двумъ часамъ докторъ вернулся. Д’Аламберъ ушелъ обѣдать къ знакомымъ. И. докторъ оказался tête-à-tête съ Леспинасъ. Подали на столъ. До дессерта говорили о совершенно безразличныхъ вещахъ, а когда прислуга удалилась, Леспинасъ сказала доктору)»

Леспинасъ. Ну-съ, докторъ, выпейте стаканъ малаги и затѣмъ отвѣтьте мнѣ на вопросъ, который сотни разъ приходитъ мнѣ въ голову, и который я рѣшаюсь задать только вамъ.

Борде. Малага великолѣпна… А вашъ вопросъ?

Леспинасъ. Что вы думаете о смѣшеніи видовъ?

Борде. Честное слово, вопросъ тоже недуренъ. Я думаю, пто люди придавали большое значеніе акту воспроизведенія рода и они были правы, но я недоволенъ ихъ гражданскими и религіозными законами.

Леспинасъ. Что же вы можете сказать противъ нихъ?

Борде….Что въ нихъ нѣтъ справедливости и цѣли, и созданы ошгбезъ всякаго соображенія съ природой вещей и общественной пользой.

Леспинасъ. Объяснитесь.

Борде. Къ этому я подхожу… Но подождите (онъ смотритъ на часы). Въ моемъ распоряженіи имѣется еще цѣлый часъ, я быстро объясню вамъ: и часа для насъ будетъ достаточно. Мы — одни, вы умный человѣкъ, и не подумаете, что я пренебрегу моимъ уваженіемъ къ вамъ; какое бы сужденіе вы ни составили о моихъ идеяхъ, надѣюсь, вы не сдѣлаете изъ нихъ вывода противъ честности моихъ нравовъ.

Леспинасъ. Весьма вѣроятно, по ваше начало меня безпокоитъ.

Борде. Въ такомъ случаѣ измѣнимъ разговоръ.

Леспинасъ. Нѣтъ, нѣтъ, продолжайте. Одинъ изъ вашихъ друзей, который искалъ мнѣ и моимъ двумъ сестрамъ мужей, предлагалъ младшей сильфа, старшей ангела-благовѣстителя, а мнѣ ученика Діогена: онъ хорошо зналъ всѣхъ троихъ. Однако, докторъ, не слишкомъ откровенно.

Борде. Само собой разумѣется, посколько сюжетъ и мое состояніе позволятъ это.

Леспинасъ. Это ничего не будетъ стоить вамъ… Вотъ вашъ кофе, выпейте его.

Борде (выпивъ кофе). Вашъ вопросъ касается физики, морали и поэзіи.

Леспинасъ. Поэзіи!

Борде. Несомнѣнно. Искусство создавать существа несуществующія по образу существующихъ есть истинная поэзія. На сей разъ позвольте мнѣ, вмѣсто Гиппократа, процитировать Горація. Этотъ поэтъ или стихоплетъ говоритъ въ одномъ мѣстѣ;

Omne iulit punctum, qui miscuit utile duld.

Высшая заслуга заключается въ томъ, чтобы соединить пріятное съ полезнымъ. Совершенство состоитъ въ примиреніи этихъ двухъ крайностей. Въ области эстетики первое мѣсто должно остаться за пріятнымъ и полезнымъ дѣйствіемъ; полезному мы не можемъ отказать во второмъ мѣстѣ, а третье останется за пріятнымъ, низшую же ступень мы отведемъ тому, что не приноситъ ни удовольствія, ни пользы.

Леспинасъ. До сего пункта я могу быть вашего мнѣнія, не краснѣя. Куда это заведетъ насъ?

Борде. Сейчасъ увидите. Можете ли вы, м-ль, сказать мнѣ, какую пользу или удовольствіе приносятъ индивиду или обществу цѣломудріе и строгое воздержаніе?

Леспинасъ. Право, никакой.

Борде. Слѣдователно, мы вычеркнемъ ихъ изъ каталога добродѣтелей, несмотря на расточаемую имъ великую похвалу и не взирая на протежирующіе имъ гражданскіе законы, и согласимся, что нѣтъ ничего болѣе наивнаго, болѣе смѣшного, болѣе абсурднаго, болѣе вреднаго, болѣе презрѣннаго, болѣе худшаго, чѣмъ эти два рѣдкія качества: въ нихъ нѣтъ ничего, кромѣ настоящаго зла.

Леспинасъ. Съ этимъ можно согласиться.

Борде. Будьте осторожны, предупреждаю, скоро вы отступитесь.

Леспинасъ. Мы никогда не отступаемся.

Борде. А дѣйствія, совершаемыя въ уединеніи?

Леспинасъ. Ну?

Борде. Ну, они доставляютъ все-таки, по крайней мѣрѣ, удовольствіе индивиду, и нашъ принципъ ложенъ или…

Леспинасъ. Что вы, докторъ!..

Борде. Да, м-ль, да, потому что они безразличны и не такъ ужъ безплодны. Вызваны ли они потребностью или не вызваны ею, они всегда пріятны. Я хочу, чтобы люди были здоровы, я безусловно хочу этого, понимаете вы? Я порицаю всякое излишество, но при нашихъ общественныхъ условіяхъ найдутся сотни разумныхъ соображеній за это, не говоря уже о темпераментѣ и гибельныхъ послѣдствіяхъ строгаго воздержанія, въ особенности, для молодыхъ людей: имущественная недостаточность, у молодыхъ людей страхъ жгучаго раскаянія, у женщинъ страхъ безчестія укрощаютъ несчастное гибнущее отъ томленія и тоски существо, бѣдняжку, не знающаго, къ кому обратиться, не рѣшающагося вести себя цинически. Вы помните, какими словами Катонъ напутствовалъ молодого человѣка, переступавшаго порогъ куртизанки: «Смѣлѣе, сынъ мой…» А что сказалъ бы онъ теперь, заставъ его одного на мѣстѣ преступленія? Онъ, можетъ быть, прибавилъ бы: вотъ такъ-то лучше, вмѣсто того, чтобы развращать жену другого или подвергать опасности ея честь и здоровье?.. Что же, я откажусь отъ наслажденій, отъ восхитительнаго и необходимаго для меня момента потому, что обстоятельства лишаютъ меня величайшаго счастья, какое только можно себѣ представить, отъ счастья слиться чувствами и душой въ порывахъ опьяненія съ избранницей моего сердца и воспроизвести себя въ ней и съ ней, потому что я не могу отмѣтить моего дѣйствія печатью полезности? При полнокровіи пускаютъ кровь, и какую роль при этомъ играетъ природа излишней жидкости, ея цвѣтъ и способъ, какимъ избавляются отъ нея? Она одинаково излишня какъ въ одномъ состояніи, такъ и въ другомъ, и если, переполнивъ свои резервуары и разлившись по всей машинѣ, она выходитъ другимъ болѣе длиннымъ, болѣе труднымъ и опаснымъ путемъ — развѣ отъ этого она становится менѣе потерянной? Природа не выноситъ ничего безполезнаго: какимъ же образомъ я окажусь виновнымъ въ содѣйствіи ей, когда она взываетъ къ моей помощи самыми недвусмысленными симптомами? Не будемъ никогда провоцировать ее, но, когда нужно, подадимъ ей руку помощи; глупо лишать себя удовольствія, отказывая ей въ помощи или бездѣйствуя. Ведите трезвую жизнь, скажутъ мнѣ, изнуряйтесь до потери силъ. Понимаю: я долженъ, по-вашему, лишать себя одного удовольствія, потомъ напрягать свои силы, чтобы отказаться отъ другого. Хорошо придумано!

Леспинасъ. Вотъ проповѣдь не для дѣтей!

Борде. И не для другихъ людей. Все-таки вы позволите мнѣ одно предположеніе? Предположите, что у васъ есть благоразумная, слишкомъ благоразумная и невинная, слишкомъ невинная дочь, въ возрастѣ, когда пробуждается темпераментъ. Голова у нея затуманивается, природа безсильна помочь ей: вы обращаетесь ко мнѣ. Я сразу замѣчаю, что всѣ, приводящіе васъ въ ужасъ, симптомы проистекаютъ отъ излишка и задержанія сѣмянной жидкости. Я заявляю вамъ, что ей грозитъ нимфоманія, которую легко предупредить и отъ которой иногда не возможно бываеіъ излѣчить. Я указываю вамъ на средство. Какъ вы поступите?

Леспинасъ. По правдѣ сказать, я думаю… по такихъ случаевъ не бываетъ…

Борде. Образумьтесь. Такіе случаи не рѣдки; они бывали бы чаще, если бы распущенность нашихъ нравовъ не предупреждала ихъ… Какъ бы тамъ ни было, но разглашать эти принципы значило бы попирать ногами всякія приличія, навлекать на себя самыя гнусныя подозрѣнія и учинить преступленіе противъ общества. Вы задумались.

Леспинасъ. Да, я колебалась спросить васъ: случалось ли вамъ когда-нибудь дѣлать подобное секретное сообщеніе матерямъ.

Борде. Конечно.

Леспинасъ. Какое же рѣшеніе принимали онѣ?

Борде. Прекрасное рѣшеніе, осмысленное, и всѣ безъ исключенія… Я не поклонился бы на улицѣ человѣку, заподозрѣнному въ исповѣданіи моей доктрины, для меня достаточно было бы узнать, что онъ покрылъ себя такимъ позоромъ, чтобы я сталъ избѣгать его. Но мы говоримъ здѣсь безъ свидѣтелей и не выводя изъ этого никакихъ правилъ для себя. Я скажу вамъ о своей философіи то, что совершенно голый Діогенъ сказалъ молодому и стыдливому аѳинянину, сопротивленіе котораго онъ хотѣлъ побороть: «Не бойся ничего, сынъ мой, я не такъ золъ, какъ вонъ тотъ».

Леспинасъ. Бьюсь объ закладъ, докторъ, вы, повидимому, приходите…

Борде. Я не буду спорить, вы выиграете. Да, м-ль, это мое убѣжденіе.

Леспинасъ. Какъ, все равно, остаешься въ предѣлахъ своего вида, или выходишь изъ нихъ?

Борде. Да.

Леспинасъ. Вы ужасны.

Борде. Не я, а природа или общество. Послушайте, м-ль, я не поддаюсь власти словъ, я объясняюсь тѣмъ болѣе свободно, что я чистъ, и чистота моихъ нравовъ неуязвима ни съ какой стороны. И вотъ я спрашиваю васъ: изъ двухъ актовъ, одинаково направленныхъ къ удовлетворенію похоти и приносящихъ лишь удовольствіе безъ всякой пользы, за какой выскажется здравый смыслъ: за тотъ ли, который доставляетъ наслажденіе только тому лицу, который къ нему прибѣгаетъ, или за другой, въ которомъ наслажденіемъ дѣлятся съ другимъ, подобнымъ себѣ существомъ — самцомъ или самкой, ибо ни полъ, ни даже пользованіе поломъ роли здѣсь не играетъ?

Леспинасъ. Эти вопросы слишкомъ тонки для меня.

Борде. Ахъ, вотъ какъ! Четыре минуты побыли человѣкомъ и вотъ уже снова беретесь за вашъ чепчикъ и юбки, чтобы снова стать женщиной. Въ добрый часъ! Ну, такъ и слѣдуетъ обращаться съ вами, какъ съ женщиной… Кончено… Больше ни слова о мадамъ Дюбарри… Вы видите, все устраивается; думали, что при дворѣ все пойдетъ вверхъ дномъ. Властелинъ поступилъ, какъ благоразумный человѣкъ. — Omne tulit punctum, — онъ оставилъ при себѣ и женщину, которая доставляетъ ему наслажденіе, и министра, который полезенъ ему… Но вы не слушаете меня… Гдѣ вы?

Леспинасъ. Я разбираюсь въ вашихъ этихъ комбинаціяхъ: всѣ онѣ кажутся мнѣ противоестественными;

Борде. Все сущее не можетъ быть ни противъ природы, ни внѣ ея, не исключая даже ни добровольнаго цѣломудрія, ни добровольнаго воздержанія, которыя были бы самыми важными преступленіями противъ природы, если бы можно было погрѣшить противъ нея, и самыми важными нарушеніями соціальныхъ законовъ той страны, гдѣ дѣйствія взвѣшивались бы на иныхъ вѣсахъ, а не на вѣсахъ фанатизма и предразсудковъ.

Леспинасъ. Я возвращаюсь къ вашимъ пресловутымъ силлогизмамъ; я не вижу здѣсь средины, тутъ нужно или все отрицать, или со всѣмъ соглашаться… Но подождите-ка, докторъ, честнѣе и короче всего перепрыгнуть чрезъ грязь и вернуться къ моему первому вопросу: что вы думаете о смѣшеніи видовъ?

Борде. Нѣтъ нужды прыгать для этого: мы уже на мѣстѣ. Естественно-научная, или моральная сторона этого вопроса интересуетъ васъ?

Леспинасъ. Естественно-научная, естественно-научная…

Борде. Тѣмъ лучше. Вопросъ морали былъ на первомъ планѣ и вы разрѣшили его. Слѣд…

Леспинасъ. Согласна… несомнѣнно, это предисловіе, но я хотѣла бы… чтобы вы отдѣлили причину отъ слѣдствія. Оставимъ скверную причину въ сторонѣ.

Борде. Это значитъ приказывать мнѣ начинать съ конца; но если вы хотите, то я скажу вамъ, что у насъ очень мало произведено^[8] опытовъ благодаря нашей трусости, нашему отвращенію, нашимъ законамъ и предразсудкамъ; что намъ не извѣстно, какія совокупленія были бы совершенно безплодными; что мы не знаемъ случаевъ, когда полезное сочеталось бы съ пріятнымъ, какіе виды можно было бы создать благодаря послѣдовательнымъ и разнообразнымъ попыткамъ; существуютъ ли въ дѣйствительности фавны или это миѳъ; не умножились ли бы на сотни разнообразныхъ способовъ породы муловъ, и дѣйствительно ли безплодны извѣстныя намъ породы ихъ. Но вотъ одинъ странный случай, который многіе образованные люди выдадутъ вамъ за истинный, по который не правдоподобенъ: будто бы они видѣли, какъ на птичьемъ дворѣ эрцгерцога одинъ кроликъ — безстыдникъ игралъ роль пѣтуха у двухъ десятковъ куръ — безстыдницъ, которыя будто бы свыклись со своимъ положеніемъ. Они прибавятъ еще, что имъ показывали цыплятъ, покрытыхъ шерстью и происшедшихъ отъ этого животнаго. Подумайте, какъ они смѣшны!

Леспинасъ. А что подразумѣваете вы подъ послѣдовательными попытками?

Борде. Я предполагаю, что распространеніе животнаго царства идетъ постепенно, и ассимиляцію животныхъ нужно подготовлять; поэтому, чтобы имѣть успѣхъ въ такихъ опытахъ, слѣдовало бы начинать издалека и поработать сначала, надъ сближеніемъ животныхъ, поставивъ ихъ въ одинаковыя условія существованія.

Леспинасъ. Трудно будетъ довести человѣка до такого состоянія, чтобы онъ началъ щипать траву.

Борде. Но часто не трудно заставить его пить козье молоко, и козу легко заставить питаться хлѣбомъ. Я указалъ на козу по нѣкоторымъ особеннымъ соображеніямъ.

Леспинасъ. По какимъ?

Борде. Вы очень смѣлы! По такимъ… что изъ козъ мы сдѣлали бы сильную, умную, неутомимую и быстроногую породу превосходныхъ слугъ.

Леспинасъ. Очень хорошо, докторъ. Мнѣ даже представляется, что за каретой вашихъ герцогинь торчитъ 5—6 огромныхъ нахальныхъ козлоногихъ, и это забавляетъ меня.

Борде. И мы не унижали бы больше нашихъ братьевъ, поручая имъ функціи, недостойныя ни ихъ, ни насъ.

Леспинасъ. Еще лучше.

Борде. Въ нашихъ колоніяхъ мы не ставили бы больше человѣка въ условія вьючнаго скота.

Леспинасъ. Скорѣе, докторъ, скорѣе садитесь за работу и создавайте намъ козлоногихъ слугъ.

Борде. И вы спокойно позволите это?

Леспинасъ. Но постойте: ваши козлоногіе, можетъ быть, будутъ разнузданными, развратными.

Борде. Не гарантирую, что они будутъ въ высокой степени нравственными

Леспинасъ. У честныхъ женщинъ не будетъ никакой гарантіи безопасности; они будутъ размножаться безъ конца, и со временемъ придется уничтожать ихъ или покоряться имъ. Я этого не хочу, не хочу. Будьте покойны.

Борде. (Уходя). А вопросъ о крещеніи ихъ?

Леспинасъ. Вызоветъ хорошую свалку въ Сорбонпѣ.

Борде. Видѣли ли вы въ Королевскомъ саду въ стеклянной клѣткѣ орангъ-утанга, похожаго на……одного извѣстнаго отшельника?

Леспинасъ. Видѣла.

Борде. Кардиналъ Полиньякъ однажды сказалъ ему: «Заговори, и я крещу тебя».

Леспинасъ. Итакъ, до свиданія, докторъ, не покидайте насъ навѣки, какъ вы дѣлаете, а подумывайте, иногда, что я безумно люблю васъ. О, если бы кто-ни будь зналъ обо всѣхъ ужасахъ, о которыхъ вы разсказывали мнѣ?

Борде. Я увѣренъ, что вы будете молчать.

Леспинасъ. На это не полагайтесь, я и слушаю то только для удовольствія потомъ передавать другимъ. Но еще одно слово, и я больше никогда не вернусь къ этому.

Борде. Что?

Леспинасъ. Откуда берутся такія ужасныя привычки?

Борде. У молодыхъ людей вездѣ отъ слабости организаціи, у стариковъ отъ развращенности головы, у аѳинянъ отъ очарованія красоты, въ Римѣ отъ недостатка женщинъ, въ Парижѣ отъ страха предъ сифилисомъ. До свиданія, до свиданія!

---

1. Борде — авторъ «Изслѣдованій пульса» (1756 г.)
2. Елена и Юдифь. См. L’Histoire naturelle de l’homme dans Byffoi) Sur les monstres.
3. Такъ Вольтеръ называлъ Нидхэма, — который, довѣряя своему микроскопу и не зная остроумныхъ объясненій панспермистовъ нашихъ дней, наивно думалъ, что червячки, зарожденіе которыхъ онъ наблюдалъ бъ подмоченной и разлагающейся мукѣ, происходятъ отъ муки, а не отъ зародышей червячковъ, которыми, повидимому, наполненъ воздухъ. См. Questions sur les miracles, 17 lettre.
4. См. Лукреція De rerum natura, кн. V.
5. Мысль Ламарка въ его Philosophie zoologique (1809) Майэ, Робина, Дидро развили ее. А еще раньше эту же мысль развивалъ въ своихъ произведеніяхъ де-Ламетри.
6. Бюффонъ ссылается на Mercure de France, 1766 г. въ доказательство существованія такого циклопа. Это была дѣвушка.
7. Окончаніе произведенія „Сонъ д’Аламбера“, носитъ названіе „Продолженіе разговора“; по нѣкоторымъ причинамъ оно помѣщено въ концѣ книги; см. стр. 308. Прим. издателя.
8. Reasif de la Bretonne утверждаетъ въ «Философіи г. Никола», что всевозможные опыты производились въ Потсдамѣ Фридрихомъ II. Вѣроятно, это не такъ; но нынѣ мы вправѣ думать, что подобныя помѣси невозможны, какъ невозможна помѣсь кролика съ курицей, о чемъ говорится ниже, хотя бы тому билъ порукою истинный ученый Реомюръ. Галлеръ говоритъ по этому поводу: «Хотя дружба Реомюра дѣлаетъ мнѣ большую честь, но я никогда не могъ убѣдиться, что, какъ онъ говоритъ, между кроликомъ и курицей бываетъ настоящая связь». «Физіологія».