Книга, заглавіе которой стоитъ въ началѣ этой статьи, появилась недавно въ Лейпцигѣ. Авторъ, извѣстный астрономъ и физикъ, профессоръ Лейпцигскаго Университета, обнародовалъ въ ней свои труды философско-критическаго содержанія и нѣкоторыя свои физическія изслѣдованія. Въ одной изъ статей первой категоріи, носящей названіе «О дѣйствіяхъ на разстояніи» (Ueber Wirkungen in die Ferne), есть много такого что не можетъ не заинтересовать каждаго серьезно мыслящаго читателя, а въ концѣ книги сообщаются наблюденія крайне страннаго и разительнаго характера. Я рѣшился взять на себя трудъ познакомить съ общеинтересными выдающимися сторонами книги Цöлльнера ту часть русской публики, которая старается слѣдить за успѣхомъ человѣческой мысли и знанія. Между этою публикой найдутся, надѣюсь, люди, которые умѣютъ безъ предубѣжденій и съ уваженіемъ относиться ко всякому исканію истины, хотя бы оно могло повести и къ результатамъ, несогласнымъ съ ихъ привычными воззрѣніями.
Читателямъ этой статьи извѣстно мое отношеніе къ вопросу о такъ-называемыхъ медіумическихъ явленіяхъ. Они поймутъ поэтому, съ какимъ живымъ интересомъ встрѣтился я въ книгѣ Цöлльнера съ первою попыткой связать нѣкоторыя изъ этихъ явленій съ научною теоріей. Особенно выдается здѣсь то обстоятельство, что Цöлльнеръ сначала спекулятивнымъ путемъ дошелъ до необходимости допустить возможность нѣкоторыхъ фактовъ, а затѣмъ уже позже имѣлъ случай убѣдиться, что такіе факты дѣйствительно существуютъ. Факты эти оказались лежащими въ области медіумизма, и Цöльнеръ не отвернулся отъ нея съ высокомѣріемъ, какъ это еще дѣлается большинствомъ ученыхъ нашего времени.
Я самъ не математикъ и не считаю себя философомъ настолько, чтобы принять на себя отвѣтственность въ правильности положеній, защищаемыхъ и приводимыхъ Цöлльнеромъ, но громкія имена людей, проложившихъ путь, по которому идетъ этотъ ученый, заставляютъ меня съ уваженіемъ отнестись къ его идеямъ. Это же самое обстоятельство, думается мнѣ, обязываетъ каждаго по меньшей мѣрѣ къ величайшей осторожности въ сужденіи объ этихъ идеяхъ. Совпаденіе же апріорныхъ выводовъ съ реальными фактами во всякомъ случаѣ не можетъ не обратить на себя вниманія и его-то въ особенности желаю я констатировать.
I.[править]
Прошло около сорока лѣтъ съ того времени какъ я увидѣлъ впервые, въ Казани, нашего знаменитаго математика, Николая Ивановича Лобачевскаго. Онъ былъ тогда профессоромъ и ректоромъ Казанскаго Университета. Впослѣдствіи я имѣлъ удовольствіе ближе узнать его. Я научился тогда уважать его глубокія, разностороннія знанія, его любовь къ наукѣ, и могъ оцѣнить ту сердечную теплоту, съ которою онъ относился къ любознательной молодежи, всегда умѣя дѣятельно поощрять ея первые шаги на научномъ пути. Я знаю, что многіе подтвердятъ мои слова. Всѣ близко знавшіе Лобачевскаго, какъ человѣка, любили и уважали его искренно. Но для людей мало знакомыхъ съ нимъ онъ являлся задумчивымъ ученымъ оригиналомъ; витавшимъ въ самой математикѣ въ какихъ-то наиотвлеченнѣйшихъ сферахъ. О его «воображаемой геометріи» говорилось съ улыбкой снисходительнаго сожалѣнія къ чудаку-ученому. Установленію такого взгляда содѣйствовали повидимому воззрѣнія нѣкоторыхъ математиковъ, сотоварищей Лобачевскаго. Между тѣмъ, другіе труды Лобачевскаго отошли нынѣ на второй планъ, а «воображаемая геометрія» заняла прочное и почетное мѣсто въ исторіи науки. Въ 1846 году, знаменитый германскій математикъ, гёттингенскій профессоръ Гауссъ, писалъ своему другу Шумахеру: «Недавно мнѣ случилось просмотрѣть снова книжку Лобачевскаго (Geometrische Untersuchungen zur Theorie der Parallellinien[1]). Она заключаетъ въ себѣ основанія той геометріи, которая должна существовать, если Эвклидова геометрія не есть истинная. Швейггардъ назвалъ такую геометрію астральною, а Лобачевскій воображаемою. Вы знаете, что я уже пятьдесятъ четыре года имѣю подобныя же убѣжденія. Дѣйствительно, новаго въ книжкѣ Лобачевскаго для меня поэтому нѣтъ, но онъ проложилъ къ своимъ выводамъ путь отличный отъ указаннаго мной и сдѣлалъ это мастерски, въ духѣ истиннаго геометра. Я считаю долгомъ обратить ваше вниманіе на эту книжку, которая доставитъ вамъ истинное наслажденіе» (стр. 228[2]).
Ясно, что Лобачевскому вполнѣ принадлежитъ честь самостоятельнаго входа въ новую область, и мы, русскіе, во всякомъ случаѣ въ правѣ гордиться именемъ этого глубокаго мыслителя.
Основы воображаемой геометріи, правда, не были новостью для Гаусса, но уже и прежде Гаусса понятіе объ «абсолютномъ пространствѣ» существовало для геніальнаго Эммануила Канта; а Кантъ въ свою очередь, если не въ этомъ именно понятіи, то вообще въ своемъ міровоззрѣніи, сошелся съ Беркелеемъ, умершимъ въ 1753 году, когда Канту было только двадцать девять лѣтъ отъ роду. Такъ вообще основныя идеи передаются какъ духовное наслѣдіе отъ поколѣнія къ поколѣнію, развиваясь и выростая при этомъ постепенно.
II.[править]
То, что матеріально существуетъ внѣ насъ, познается нами лишь по впечатлѣніямъ, которыя оно производитъ на наши чувства, т. е. по извѣстнымъ измѣненіямъ, происходящимъ въ насъ самихъ. Мы сознаемъ въ сущности собственно только эти измѣненія, и лишь опытъ, наглядность, научаютъ насъ относить ихъ къ опредѣленнымъ внѣшнимъ вліяніямъ. Безъ данныхъ опытныхъ нѣтъ и представленія о предметахъ. Въ отвлеченіи существуетъ, напримѣръ, общее понятіе о треугольникѣ, какъ плоскостной формѣ, ограниченной тремя линіями, но въ представленіи нашемъ, если мы мыслимъ треугольникъ, нарисуется непремѣнно въ каждый данный моментъ треугольникъ той или другой опредѣленной величины и формы, и представленіе это будетъ необходимо основано на данныхъ предшествовавшихъ наблюденій. Но совершенно независимо отъ всякихъ данныхъ наблюденія и опыта присуще человѣческому разуму сознаніе о причинности: законъ причинности апріориченъ. Это признано одинаково и Кантомъ, и Шопенгауэромъ, и пятидесятью годами позже, хотя вполнѣ независимо отъ предшественниковъ, Гельмгольцемъ (стр. 218). Шопенгауэръ въ 1816 году говоритъ: «умъ, вслѣдствіе своей природы, а priori понимаетъ, т.-е. прежде воспринятія всѣхъ опытныхъ данныхъ (которыя безъ того и невозможны), каждое ощущеніе тѣла какъ воздѣйствіе (слово понятное лишь самому уму), которое, какъ таковое, необходимо должно имѣть причину». (Стр. 236), Гельмгольцъ въ своей Физіологической Оптикѣ, въ 1867 году, высказываетъ ту же мысль: «Законъ причинности, вслѣдствіе котораго мы заключаемъ по дѣйствію о причинѣ, долженъ быть признанъ за предшествующій всякому опытному свѣдѣнію. Вообще, мы не можемъ придти къ какимъ-либо опытнымъ свѣдѣніямъ о предметахъ природы, не принявъ, что законъ причинности уже дѣйствуетъ въ насъ. Слѣдовательно онъ вытекаетъ не изъ данныхъ опыта… Мы приходимъ такимъ образомъ къ признанію существованія независимой отъ нашего хотѣнія и представленія, и слѣдовательно внѣшней, причины нашихъ ощущеній) (стр. 237). Эта внѣшняя независимая причина ощущенія, истинная сущность которой всегда остается недоступною, и есть „вещь о себѣ“ (Ding an sich) Канта говорящаго: „я признаю, что внѣ насъ есть тѣла, т.-е. вещи, относительно которыхъ мы совершенно не знаемъ, что такое онѣ сами о себѣ, хотя и знаемъ ихъ по нашимъ представленіямъ, т. е. по вліянію ими производимому на наши чувства. Этимъ представленіямъ мы и даемъ названіе тѣлъ, слово, обозначающее лишь проявленіе намъ неизвѣстнаго, но тѣмъ не менѣе дѣйствительно существующаго предмета“ (стр. 218).
Въ приложеніи къ понятію о пространствѣ, это „дѣйствительно существующее“, „по сущности намъ неизвѣстное, составляющее независимую внѣшнюю причину“ нашего обычнаго представленія о пространствѣ, и есть „абсолютное пространство“, между тѣмъ какъ его частное содержаніе, т.-е. извѣстное и доступное чувствамъ человѣка пространство съ его тремя измѣреніями[3]), есть продуктъ наблюденія и опыта. По словамъ Цöлльнера обыкновенное понятіе о пространствѣ „могло составиться, при помощи апріорнаго закона причинности, только изъ тѣхъ впечатлѣній и ощущеній, которыя пораждаются совокупностью существующихъ въ мірѣ причинъ (вещей о себѣ) и могутъ быть восприняты нашею тѣлесною, ограниченною во времени и пространствѣ, организаціей. Но мы не принимаемъ за совокупность всѣхъ тѣлесныхъ формъ міра, предметы представляющіеся нашему вниманію въ теченіе короткаго промежутка времени, напримѣръ одной минуты; столь же мало въ правѣ мы это сдѣлать относительно тѣхъ впечатлѣній, которыя, въ теченіе всей нашей жизни, или даже въ теченіе жизни всего человѣческаго рода, даютъ намъ опытный матеріалъ для нашихъ представленій о мірѣ и о законахъ его измѣненій“[4]) (стр. 218) По словамъ Цöлльнера, „присутствіе эмпирическихъ элементовъ въ понятіи о пространствѣ, свойственномъ въ частности намъ, людямъ, сознано было Кантомъ съ полною ясностью еще въ 1747 году, когда ему было 23 года отъ роду, и это нисколько не противорѣчитъ тому положенію Канта, что самая способность къ пространственнымъ представленіямъ — понятіе о пространствѣ въ общности и отвлеченіи — условливлется особымъ апріорнымъ воззрѣніемъ нашего ума“ (стр. 221, также стр. 218 и 226).
Но если представленіе о пространствѣ, свойственное и доступное намъ, людямъ, заключаетъ въ себѣ не одни апріорные, но и опытные элементы, то отсюда слѣдуетъ заключить, что не всѣ выводы геометріи могутъ считаться абсолютно вѣрными или, что все равно, нѣкоторыя положенія геометріи не могутъ быть доказаны одними умозаключеніями. Это сознали, какъ было указано выше, и Лобачевскій, и Гауссъ. Оба они нашли недоказаннымъ въ Эвклидовой геометріи то положеніе ученія о параллельныхъ линіяхъ, по которому сумма обоихъ внутреннихъ угловъ, образуемыхъ двумя параллельными прямыми линіями, пересѣченными третьею прямою, абсолютно равна 180°, т.-е. двумъ прямымъ угламъ. Но такъ какъ обѣ параллельныя прямыя, вмѣстѣ съ заключеннымъ между ними отрѣзкомъ пересѣкающей ихъ прямой, могутъ быть разсматриваемы какъ стороны треугольника, изъ которыхъ двѣ безконечно-длинны, и въ такой треугольникъ постепенно, чрезъ непрерывный рядъ измѣненій, можетъ перейти всякій треугольникъ, если удалять вершинную точку одного изъ его угловъ отъ противолежащей стороны, то подлежать сомнѣнію будетъ и то основное положеніе обыкновенной геометріи, что сумма всѣхъ угловъ въ плоскостномъ треугольникѣ равна двумъ прямымъ угламъ. „Если же сумма эта можетъ быть больше или меньше 180°, и если на этомъ, очевидно болѣе общемъ, предположеніи можно построить особую геометрію, не заключающую противорѣчій въ самой себѣ, то придется спросить, какую именно величину имѣетъ въ дѣйствительности сумма угловъ треугольника и какъ можемъ мы вымѣрить и окончательно установить эту величину? Такъ какъ она не можетъ быть выведена а priori, одними умозаключеніями, то ее приходится опредѣлитъ эмпирически, при помощи явленій, доступныхъ нашимъ чувствамъ“ (стр. 229). Эта „особая“, „абсолютная“ геометрія, — не Эвклидова геометрія Гаусса, воображаемая геометрія Лобачевскаго — имѣетъ дѣло съ пространствомъ „анти-Эвклидовскимъ“, „абсолютнымъ“. Она серьезно занимала различныхъ изслѣдователей и, по мнѣнію Цöлльнера, можетъ имѣть практическое значеніе. При нѣкоторыхъ предположеніяхъ, „способъ воззрѣнія на то пространство, въ которомъ мы принуждены наблюдать всѣ доступныя нашимъ чувствамъ явленія міра, т.-е. видѣть міръ какъ представленіе, находился бы въ необходимой связи съ основными свойствами тѣлъ, а именно со свойствами атомныхъ центровъ, соединенныхъ между собой дѣйствіемъ на разстояніи. И если абсолютному пространству принадлежитъ — какъ то думаютъ Кантъ, Гауссъ, Боліай, Лобачевскій и Риманнъ — самостоятельная реальность, то всѣ законы абсолютной геометріи выражали бы опредѣленныя истины физической природы“ (стр. 232).
„Уже пять лѣтъ тому назадъ въ моей (Цöлльнера) книгѣ „О натурѣ кометъ“ (стр. 340), и въ прошломъ году, въ моихъ „Основаніяхъ электродинамической теоріи вещества“ я указалъ на значеніе и связь не-Эвклидовой геометріи съ физическими фактами, опираясь при этомъ на авторитетъ Риманна“ (стр. 234).
III.[править]
Если понятія о пространствѣ, свойственныя собственно намъ, заключаютъ въ себѣ эмпирическіе элементы, основываются не на одномъ чистомъ умозрѣніи, но также на результатахъ наблюденія и опыта, т. е. на данныхъ, доставляемыхъ уму чувствами, то мыслимо, что въ предѣлахъ нашихъ пространственныхъ представленій могутъ существовать факты, обнаруживаемые наблюденіемъ, реальные, но тѣмъ не менѣе такіе, необходимость которыхъ не вытекаетъ изъ общихъ основаній мышленія какъ непремѣнное логическое слѣдствіе, не выводится изъ нашего понятія о пространствѣ трехъ измѣреній. По мнѣнію Канта, такой фактъ представляетъ симметрія тѣхъ тѣлъ, которыя не симметричны въ своихъ частяхъ. Факты этого рода окружаютъ насъ постоянно и не удивляютъ насъ только вслѣдствіе своей обыкновенности; а между тѣмъ въ нихъ лежитъ противорѣчіе между наблюдаемымъ, очевиднымъ, и законами логическаго мышленія, если только при этомъ послѣднемъ мы руководимся обычнымъ понятіемъ о пространствѣ.
Вотъ слова Канта (стр. 225): „Если два предмета во всѣхъ частяхъ вполнѣ одинаковы (и по размѣрамъ, и по качеству), причемъ эти части на каждомъ изъ нихъ въ отдѣльности могутъ быть распознаны, то изъ этого должно-бы необходимо слѣдовать, что одинъ изъ этихъ двухъ предметовъ всегда можетъ быть помѣщепъ на мѣсто другаго, такъ что обмѣнъ не вызоветъ ни малѣйшаго замѣтнаго измѣненія… Что можетъ быть сходнѣе во всѣхъ отношеніяхъ съ моей рукой или моимъ ухомъ, какъ не отраженіе ихъ въ зеркалѣ? А между тѣмъ такая рука, какъ видимая въ зеркалѣ, не можетъ быть помѣщена на мѣсто моей руки, давшей изображеніе; если эта рука правая, то та въ зеркалѣ — будетъ лѣвою рукой; отраженное изображеніе праваго уха является также лѣвымъ, и одно никакъ не можетъ быть помѣщено на мѣсто другаго. Здѣсь нѣтъ внутренняго различія мыслимаго умомъ, а между тѣмъ, чувства говорятъ намъ, что внутреннее различіе существуетъ: мы знаемъ, что лѣвая рука не можетъ быть заключена въ тѣ границы въ которыхъ находится правая; не смотря на всю одинаковость, все сходство обѣихъ, онѣ не могутъ совпасть; перчатка одной руки не можетъ быть надѣта на другую“. Различіе между такими симметричными предметами можетъ быть опредѣлено только опытнымъ путемъ, противоположеніемъ ихъ одного другому. Это различіе составляетъ для насъ логическое противорѣчіе, такъ какъ оно несомнѣнно существуетъ, но не можетъ быть мыслимо какъ слѣдствіе существующаго понятія о пространствѣ.
„Въ чемъ-же заключается разрѣшеніе вопроса?“ спрашиваетъ Кантъ, и даетъ слѣдующій отвѣтъ: „Предметы эти не представляютъ вещей такими, каковы онѣ сами по себѣ, и какими ихъ распозналъ-бы чистый разумъ; эти предметы суть только результаты ощущеній, проявленія, которыхъ возможность условливается отношеніемъ къ нашимъ чувствамъ вещей, остающихся намъ неизвѣстными по своей сущности“.
Объясненіе подобныхъ вопросовъ, говоритъ Риманнъ, вообще можетъ быть достигнуто только при помощи измѣненія „прежняго способа пониманія и объясненія явленій“, причемъ, исходя изъ прежнихъ воззрѣній „мы перерабатываемъ постепенно этотъ способъ пониманія на основаніи тѣхъ фактовъ, которые прежними воззрѣніями не могли быть объяснены“ (стр. 235). Въ данномъ случаѣ дѣло идетъ объ объясненіи явленія симметріи тѣлъ. Объясненіе это можетъ быть основано на допущеніи извѣстныхъ пространственныхъ отношеній между двумя, симметричными между собой, реальными предметами и тѣми „вещами о себѣъ“, которыя остаются недоступными нашимъ чувствамъ.
IV.[править]
„Прежде всего“, говоритъ Цöлльнеръ (стр. 244), „надо разрѣшить вопросъ о томъ, въ состояніи-ли мы указать такія извѣстныя намъ отношенія между предметомъ и его дѣйствіями, при которыхъ форма и порядокъ дѣйствій зависѣли-бы существенно отъ отношенія“, существующаго между предметомъ и мѣстомъ проявленія его дѣйствій. Если-бы ничего подобнаго указать было нельзя, то очевидно пришлось-бы отречься отѣ всякой попытки объясненія за неимѣніемъ представленій, которыя мы, при помощи аналогіи и индукціи, могли-бы приложить къ отношенію, намъ пока еще неизвѣстному.
„На дѣлѣ однако-же аналогичныя явленія есть, и они окружаютъ насъ каждодневно, подобно тѣмъ чудесамъ симметріи тѣлъ, которыя должны быть объяснены обобщеніями существующихъ аналогій“.
„…Стоитъ только взглянуть на тѣнь своей руки отброшенную на стѣну или гладкую ширму. Тѣневое изображеніе на плоскости можетъ быть непосредственно превращено поворотомъ дающей тѣнь руки изъ праваго въ лѣвое и наоборотъ, причемъ сама рука не претерпѣваетъ никакого измѣненія, а измѣнится лишь одно пространственное отношеніе между ею и плоскостью принимающею ея проекцію. Мы видимъ здѣсь наглядный примѣръ существованія вещи трехъ измѣреній, руки (которая сама по себѣ остается неизмѣнною), и причинно связаннаго съ нею измѣняющагося явленія (плоскостной тѣни)“.
„Мы можемъ стало-быть производить на плоскости по произволу симметрическія изображенія, единственно посредствомъ измѣненія пространственныхъ отношеній между рукой и плоскостью проекціи, на которую тѣнь падаетъ. При этомъ нѣтъ надобности въ томъ, чтобы въ трехмѣрномъ[5]) пространствѣ, въ которомъ предметъ (рука) находится, присутствовали симметрическія тѣла. Совершенно также нѣтъ надобности въ существованіи симметрическихъ объектовъ въ пространствѣ четырехъ измѣреній (четырехмѣрномъ), если симметріию предметовъ существующихъ въ извѣстномъ намъ наглядно трехмѣрномъ пространствѣ мы объяснимъ тѣмъ что предметы эти суть только произведенія процесса проекціи, совершающагося надъ неизвѣстными намъ четырехмѣрными предметами“…
„Если принять во вниманіе, что представленіе всего видимаго міра (съ его тремя измѣреніями) слагается въ нашемъ умѣ единственно по тѣмъ изображеніямъ различной формы и яркости, которыя представляютъ реальныя измѣненія на плоскости сѣтчатой оболочки нашего глаза, т. е. въ области двумѣрной, то надобно заключить, что представленіе о существованіи въ мірѣ третьяго измѣренія есть результатъ работы нашего ума. Онъ приводится къ этому представленію тѣми противорѣчіями, которыя являются если принять только два измѣренія; въ этихъ двухъ измѣреніяхъ наблюдаются перспективныя измѣненія, взаимныя покрыванія предметовъ, а въ то-же время другими способами мы познаемъ, что на дѣлѣ предметы при этомъ не измѣняются“ (стр. 246).
Подобнымъ-же образомъ и противорѣчіе, представляемое явленіемъ симметріи, существующимъ въ трехмѣрномъ пространствѣ, устраняется допущеніемъ новаго понятія о четвертомъ измѣреніи пространства или лучше сказать, о множественности измѣреній пространства, такъ какъ, допустивъ „четвертое“ измѣреніе нѣтъ никакого основанія видѣть въ немъ границу мыслимаго. Явленіе симметріи тѣлесныхъ предметовъ, безъ этого не понятное уму, получаетъ такимъ образомъ объясненіе, согласно словамъ Риманна (241 стр.). „Дополненіе и улучшеніе системы нашихъ понятій составляетъ объясненіе неожиданныхъ наблюденій. Исторія объясняющаго естествознанія, насколько можно прослѣдить ее въ прошломъ, показываетъ, что таковъ дѣйствительно путь, по которому идетъ развитіе познаванія природы. Системы понятій, лежащія нынѣ въ его основаніи, произошли постепеннымъ измѣненіемъ прежнихъ, и поводы къ новымъ объясненіямъ сводятся всегда къ противорѣчіямъ или невѣроятностямъ, обнаружившимся въ прежнихъ объясненіяхъ. Составленіе новыхъ понятій, насколько то возможно по результатамъ наблюденій, совершается именно посредствомъ такого процесса“!
Мнѣніе о необходимости указаннаго расширенія въ понятіи о пространствѣ выражено было Цöльнеромъ также около года тому назадъ, въ его „Основаніяхъ электро-динамической теоріи матеріи“ и въ статьѣ „О физическихъ отношеніяхъ между гидро-динамическимии электро-динамическими явленіями“. Онъ приводить теперь свои слова (стр. 247).
„Предметы, дѣйствуя на нашъ организмъ, производятъ измѣненія въ ощущеніяхъ. Какъ протяженность этихъ измѣненій, такъ и ихъ напряженіе, могутъ быть объяснены двумя причинами, совершенно различными одна отъ другой, а именно, во-первыхъ, измѣненіемъ напряженности дѣйствія и протяженій самого предмета, или во-вторыхъ, измѣненіемъ отношеній предмета къ наблюдателю, безъ измѣненія свойства самого предмета. Третье измѣреніе пространства и есть не что иное, какъ выраженіе этого измѣненія отношеній объекта къ нашему воспринимающему ощущенія субъекту, т. е. выраженіе возможности объяснить различія въ дѣйствіи внѣшнихъ предметовъ на нашъ организмъ, не принимая измѣненій въ свойствахъ самихъ предметовъ“. „Геометрическія фигуры, не представляющія въ самихъ себѣ различія мыслимаго умомъ (различія въ положеніи, формѣ или величинѣ частей), не должны различаться и наглядно: фигуры сами по себѣ тождественныя въ умозрительномъ смыслѣ должны давать возможность приведенія ихъ въ такое отношеніе къ нашему воспринимающему ощущенія тѣлу, что дѣйствія, ими на насъ производимыя, будутъ вполнѣ тождественны“.
„Фигуры двумѣрныя удовлетворяютъ этому условію: тѣ изъ нихъ, которыя сами по себѣ тождественны для ума, всегда могутъ быть приведены къ совпаденію, т. е. могутъ покрываться взаимно. Возможность этого покрытія условливается однако на дѣлѣ возможностью вращенія плоскостной фигуры, т. е. процессомъ, возможность котораго условливается третьимъ измѣреніемъ пространства. Такимъ образомъ, возможность объяснить всѣ явленія, имѣющія мѣсто въ мірѣ двумѣрномъ, представляется лишь для трехмѣрныхъ существъ; пользуясь третьимъ измѣреніемъ, существа эти всегда могутъ производить такія измѣненія въ положеніи двумѣрныхъ фигуръ, тождественныхъ въ мышленіи, что онѣ становятся тождественными и наглядно. А для существъ, которыя обладали-бы представленіемъ о двухъ только измѣреніяхъ, явленіе симметріи плоскостныхъ фигуръ оказалось бы недоступнымъ пониманію“… Подобнымъ же образомъ и „въ пространствѣ трехъ измѣреній существуютъ явленія для насъ необъяснимыя умозрѣніемъ, т. е. такія, которыя не могутъ быть сведены къ опредѣленному отношенію между причиной и дѣйствіемъ. И такъ, если окружающій насъ міръ явленій долженъ быть объясненъ… то надобно допустить четыре измѣренія пространства“.
Ко всему этому, сказанному имъ прежде, Цöлльнеръ прибавляетъ теперь: „Въ самомъ дѣлѣ, пространство, въ которомъ можно было-бы объяснить безъ противорѣчія видимый міръ, должно имѣть по меньшей мѣрѣ четыре измѣренія. Безъ этого допущенія фактъ существованія симметрическихъ тѣлъ никакъ не можетъ быть сведенъ къ законности“. Цöлльнеръ ссылается при этомъ на слова Гельмгольца (стр. 248): „Если мы не имѣемъ возможности свести явленія природы къ опредѣленному закону… то исчезаетъ всякая возможностъ пониманія такихъ явленій. Но мы должны пытаться понять ихъ; у насъ нѣтъ другаго средства покорить ихъ господству нашего разсудка; мы, стало-быть, должны приступать къ изслѣдованію явленій въ томъ предположеніи, что они могутъ быть поняты“[6])“.
Явленіе, подобное нынѣшнему развитію понятія о четвертомъ измѣреніи пространства, встрѣчаемъ мы въ исторіи астрономіи. Тамъ постепенно пришли къ сознанію значенія третьяго измѣренія, при помощи котораго сдѣлалось возможнымъ объясненіе явленій, видимыхъ на небесномъ сводѣ, между тѣмъ какъ ранѣе ихъ представляли себѣ происходящими на плоскости, то есть въ двухъ измѣреніяхъ. По словамъ Цöлльнера, сознаніе человѣчества, по отношенію ко всѣмъ явленіямъ, воспринимаемымъ чувствами, находится нынѣ въ стадіи развитія подобной той, въ которой 340 лѣтъ тому назадъ находился умъ Коперника по отношенію къ астрономическимъ явленіямъ. „Третье измѣреніе небеснаго пространства, кажущагося намъ поверхностью, дало тогда ключъ къ объясненію небесныхъ движеній; точно также допущеніе четвертаго измѣренія дастъ въ будущемъ ключъ къ объясненію всѣхъ явленій, имѣющихъ мѣсто въ трехмѣрномъ пространствѣ“.
„Пространство есть только наглядное выраженіе того эмпирически найденнаго факта, что дѣйствія тѣла на насъ и на другія тѣла могутъ измѣняться безъ того, чтобы то тѣло само подверглось измѣненію“ (стр. 254).
Въ подкрѣпленіе высказываемыхъ мнѣній приводитъ Цöлльнеръ (стр. 256) цитаты изъ недавно появившагося въ свѣтъ маленькаго сочиненія Руделя (Von den Elementen und Grundgebilden der synthetischen Geometrie, Bamberg, 1877). Первая часть этого сочиненія разсматриваетъ пространство съ обыкновенной, а вторая — съ высшей точки зрѣнія. Первая часть начинается слѣдующими словами:
„Элементы синтетической геометріи суть точки, линіи, поверхности и пространство… Если-бы мы существовали какъ части поверхности, вмѣсто того, чтобы занимать собой части пространства, то у насъ не было бы и никакого представленія о пространствѣ, — мы знали бы только одну поверхность, а именно только ту, на которой существуемъ“.
Въ началѣ второй части говорится: „Наше понятіе о пространствѣ представляетъ опредѣленную форму воззрѣнія, основанную единственно на томъ, что мы сами существуемъ какъ тѣла, т, е. составляемъ части пространства. Отъ такого существованія вполнѣ зависитъ форма воззрѣнія: съ нимъ вмѣстѣ она измѣняется, имъ поддерживается и съ нимъ падаетъ. Попробуемъ, исходя изъ такого положенія опредѣлить какія понятія о пространствѣ должны бы имѣть тѣ существа, которыя не были бы, подобно намъ, ограничены тремя измѣреніями, не были бы формами третьяго порядка, а представляли бы формы четвертаго порядка… (Существа, которыя были-бы частями плоскости, явились бы тогда существами втораго порядка)… …Существо четвертаго порядка будетъ, по отношенію къ нашему тѣлесному міру, занимать мѣсто подобное тому, какое мы занимаемъ по отношенію къ плоскостнымъ формамъ. Для такого „четырехмѣрнаго“ существа нашъ міръ явится крайне ограниченною частью всего міра явленій — частью, существующею только въ трехмѣрномъ пространствѣ — плоскою, безъ четвертаго измѣренія. Въ какомъ отношеніи стоимъ мы къ тѣламъ четырехъ измѣреній? Но прежде спросимъ, какъ бы отнеслось существо двумѣрное къ нашему тѣлесному міру, еслибъ оно додумалось до понятія о возможности его существованія?“ Такъ какъ о представленіи формы трехмѣрной — тѣла, у такого существа не можетъ быть и рѣчи, то оно будетъ себѣ представлять образъ тѣла какъ-бы проектированнымъ на плоскость, для того чтобъ имѣть возможность воспринять его какъ плоскостную фигуру. Точно также и для насъ, четырехмѣрное тѣло потеряетъ свое четвертое измѣреніе чрезъ проекцію въ наше трехмѣрное пространство, въ которомъ это тѣло само по себѣ, въ своей сущности, помѣщаться не можетъ, — изъ котораго оно выдается во множествѣ направленій, имѣя съ нимъ общею только фигуру сѣченія…
…„Если мнѣ удалось показать въ предъидущихъ строкахъ, что наши воззрѣнія и способъ пониманія не единственные, не высшіе и не послѣдніе, что возможность формъ воззрѣнія неограниченна, и міръ явленій, по всей вѣроятности, заходитъ далеко за предѣлы круга нашихъ воззрѣній, то цѣль моя достигнута“.
Съ перваго взгляда можетъ показаться, что расширеніе понятій о пространствѣ и взглядъ на трехмѣрныя тѣла нашего пространства, какъ на проекціи изъ пространства высшихъ измѣреній, налагаетъ обязанность объяснить какимъ-нибудь образомъ самый, такъ сказать, механизмъ образованія этихъ проекцій. При ближайшемъ разсмотрѣніи такое требованіе не представляется однакожъ основательнымъ: въ самомъ дѣлѣ, еслибъ о предметахъ внѣшняго міра мы имѣли понятіе только по ихъ проекціямъ на плоскость, напримѣръ наблюдая ихъ изображенія въ камеръ-обскурѣ, то и додумавшись до возможности существованія этихъ предметовъ въ пространствѣ трехъ измѣреній, мы никакъ не могли бы вообразить себѣ наглядно механизмъ превращенія трехмѣрнаго образа предметовъ въ двухмѣрный. Для этого у насъ не достало бы знакомыхъ намъ представленій, а между тѣмъ объяснить или описать ближе, значитъ выразить въ знакомыхъ представлеяіяхъ.
Итакъ, согласно словамъ Риманна, противорѣчія результатовъ мышленія съ наблюдаемыми фактами приводятъ насъ и здѣсь къ расширенію понятій. Только благодаря встрѣчаемымъ противорѣчіямъ, мы дѣлаемъ успѣхи въ познаніи міра, и чѣмъ больше и сильнѣе поражаютъ насъ эти противорѣчія, тѣмъ сильнѣе потребность и стремленіе къ расширенію познанія. „Если потребность эта остается неудовлетворимою вслѣдствіе недостаточной силы разсудка, то изъ этого возникаетъ пессимистическое міровоззрѣніе, принимающее границы существующихъ въ данное время понятіи за окончательныя. Но умъ болѣе сильный гармонически разъясняетъ и устраняетъ противорѣчія, освобождая нашъ духъ отъ угнетающаго безпокойства, всегда сопровождающаго сознаніе безсилія предъ задачей, которою мы не въ состояніи овладѣть“ (стр. 272).
V.[править]
Допущеніе множественности измѣреній пространства ведетъ къ извѣстнымъ заключеніямъ, основаннымъ на аналогіяхъ, на сравненіи извѣстныхъ намъ отношеній между трехмѣрными предметами и ихъ двумѣрными плоскостными проекціями, съ тѣми отношеніями, которыя должны имѣть мѣсто между предметами допускаемаго нами четырехмѣрнаго міра и ихъ трехмѣрными проекціями, т. е. предметами нашего пространства.
Представимъ себѣ изображніе треугольника, вырѣзаннаго напримѣръ изъ тонкой бумаги, видимое въ камеръ-обскурѣ. Площадь этого изображенія будетъ достигать своего максимума тогда, когда плоскость треугольника и плоскость, принимающая проекцію, будутъ параллельны. При нарушеніи этой параллельности, т. е. при поворачиваніи треугольника, площадь его изображенія будетъ уменьшаться все болѣе и болѣе; она почти исчезнетъ когда треугольникъ станетъ перпендикулярно къ плоскости проекціи и постепенно будетъ увеличиваться при дальнѣйшемъ вращеніи треугольника, причемъ вновь полученное изображеніе его будетъ симметричнымъ и противоположнымъ съ первоначальнымъ изображеніемъ, т. е. представитъ какъ бы отраженіе этого послѣдняго въ зеркалѣ. Существо, имѣющее представленія лишь о двухъ измѣреніяхъ, необходимо увидѣло бы въ описаняыхъ измѣненіяхъ изображенія противорѣчіе съ аксіомой неисчезаемости матеріи: оно видѣло бы уменьшеніе и увеличеніе площади треугольника, не наблюдая въ то же время появленія на плоскости, въ новомъ мѣстѣ, какого-либо изображенія, по величинѣ своей соотвѣтствующаго той части площади, которая исчезла. Такія же точно измѣненія должны бы мы были видѣть въ членахъ собственнаго нашего тѣла и въ другихъ симметрическихъ трехмѣрныхъ предметахъ, если бы мы могли по произволу превращать ихъ изъ праваго въ лѣвый и наоборотъ. Видимый процессъ такого превращенія состоялъ бы въ уменьшеніи предмета, исчезновеніи его на мгновеніе и появленіи опять въ новомъ видѣ (стр. 264). „Всѣ подобные процессы, прибавляетъ Цöлльнеръ, казались бы съ точки зрѣнія нашихъ теперешнихъ понятій чудесами… но при высшемъ воззрѣніи на пространство противорѣчія исчезаютъ“ (стр. 205). Сдѣлавшись для насъ обычными, подобные процессы „развили бы въ насъ современемъ наглядное понятіе о четвертомъ измѣреніи пространства, подобно тому какъ это совершилось, при помощи такихъ же процессовъ, съ третьимъ измѣреніемъ“.
„Для правильнаго пониманія этихъ аналогій нужно только всегда помнить, что познаніе всѣхъ другихъ свойствъ тѣлъ, напримѣръ ихъ осязаемости и тяжести, основано столько же на получаемыхъ ощущеніяхъ, какъ познаваніе видимыхъ свойствъ — на свидѣтельствѣ зрѣнія. Поэтому перенесеніе понятія о проектированіи на свойства тяжести и осязаемости не заключаетъ въ себѣ новаго принципа“. (Тамъ же).
Временное исчезновеніе предмета изъ видимаго пространства мыслимо и въ другихъ случаяхъ. Представимъ себѣ точку, помѣщенную на плоскости, внутри замкнутой линіи, напримѣръ въ кругѣ. Двигая эту точку только въ означенной плоскости, то-есть по двумъ измѣреніямъ, нельзя ее вынести за предѣлы круга безъ нарушенія его цѣлости. Для существа двумѣрнаго, находящагося въ той же плоскости, разрѣшеніе задачи представлялось бы невозможнымъ и осуществленіе переноса точки за кругъ — было бы чудомъ. Но, пользуясь третьимъ измѣреніемъ — имѣя возможность перемѣщать точку не по двумъ только, а по тремъ измѣреніямъ — мы разрѣшаемъ задачу очень просто: приподнимаемъ точку съ плоскости (то-есть перемѣщаемъ ее по третьему измѣренію) и переносимъ за кругъ черезъ линію его очерчивающую, опуская тамъ ее снова на прежнюю плоскость. Для существа двумѣрнаго моментъ поднятія точки съ плоскости являлся бы моментомъ ея исчезновенія, а при опусканіи точки, ея прикосновеніе съ плоскостью представилось бы мгновеннымъ появленіемъ ея за предѣлами круга. Существо двумѣрное никогда не могло бы составить себѣ нагляднаго представленія о такомъ процессѣ переноса точки. Такимъ же образомъ мыслимо для насъ, хотя и не можетъ быть наглядно себѣ представлено, перенесеніе точки за предѣлы замкнутаго трехмѣрнаго пространства, напримѣръ шара, въ которомъ эта точка помѣщена. Мыслимо же осуществленіе этого переноса при помощи четвертаго измѣренія, по которому движеніе точки не встрѣтитъ препятствій, такъ же какъ оно не встрѣчаетъ его когда точка, находившаяся въ кругу, на плоскости, перемѣщается по третьему измѣренію (стр. 276). „Намъ показалось бы, прибавляетъ Цöлльнеръ, что законъ такъ-называемой непроницаемости матеріи въ трехмѣрномъ пространствѣ можетъ быть нарушаемъ“.
Представимъ себѣ, далѣе, гибкую линію, прямую, занимающую слѣдовательно одно измѣреніе. Сгибая линію, мы произведемъ движеніе по второму измѣренію и можемъ дать этой линіи, напримѣръ ниткѣ, видъ
причемъ, такъ какъ она безконечно тонка, всѣ ея части будутъ лежать въ одной плоскости. Привести такую согнутую нитку, не разрывая ея, въ прежнее прямое состояніе и притомъ такъ, чтобы во время распрямленія всѣ ея части постоянно оставались въ первоначальной плоскости — можно только такимъ образомъ, что одинъ конецъ будетъ обращенъ по цѣлой окружности круга на 360° (стр. 272 и 273).
Для существъ двумѣрныхъ такія дѣйствія надъ ниткой соотвѣтствовали бы тому, что мы, существа трехмѣрныя, называемъ завязываньемъ и развязываньемъ узла. Пользуясь нашимъ третьимъ измѣреніемъ, мы можемъ развязать двумѣрный узелъ, т.-е. разогнуть упомянутый круговой сгибъ, гораздо проще того, чѣмъ сказано выше, не заставляя конецъ нитки описывать полный кругъ; для этого намъ стоитъ только отъ двумѣрнаго узла
перейти къ перегибу.
Обратными дѣйствіями въ трехмѣрномъ пространствѣ, двумѣрный узелъ можетъ быть также и завязанъ безъ описыванія концомъ нитки полной окружности. При завязываніи двумѣрнаго узла, при помощи движенія нитки по третьему измѣренію, ея части очевидно также должны были бы на время исчезать изъ вида у существъ двумѣрныхъ.
«Перенося по аналогіи эти соображенія на трехмѣрный, т.-е. настоящій узелъ, легко видѣть, что какъ завязыванье, такъ и развязыванье подобнаго узла возможно только посредствомъ такого дѣйствія, при которомъ части нитки опишутъ линію двойной кривизны, какъ это видно изъ фигуры[7]).
„Для насъ, какъ существъ трехмѣрныхъ, завязыванье и развязыванье такого узла возможно только при полномъ круговомъ поворотѣ (на 360°) одного конца нитки, въ плоскости наклонной къ той, въ которой находится двумѣрная часть узла; но если бы между нами были существа, могущія по произволу производить движенія матеріальныхъ тѣлъ въ четырехъ измѣреніяхъ, то они были бы въ состояніи завязывать и развязывать трехмѣрные узлы гораздо быстрѣе, способомъ совершенно аналогичнымъ съ описаннымъ выше по отношенію къ завязыванію двумѣрнаго узла при помощи третьяго измѣренія“. (Стр. 274). Свобода концовъ нитки при этомъ нужна не была бы, нитка могла бы быть безконечною. „Такимъ образомъ, если оба конца нитки связаны вмѣстѣ и запечатаны, то разумное существо, способное предпринять произвольно четырехмѣрныя сгибанія и движенія нитки должно быть въ состояніи завязать на простой ниткѣ[8]) одинъ или нѣсколько узловъ, не нарушая цѣлости печати“. (Стр. 726).
VI.[править]
„Этотъ-то опытъ“, говоритъ Цöлльнеръ (стр. 726) „и удался мнѣ въ теченіе немногихъ минутъ, при помощи американскаго медіума, г. Генри Следа, въ Лейпцигѣ 17-го декабря (н. ст.) 1877 года, въ 11 часовъ утра“.
При распространенномъ нынѣ предубѣжденіи противъ подлинности медіумическихъ явленій, для многихъ изъ моихъ читателей можетъ показаться страннымъ, что Цöлльнеру пришла мысль искать въ медіумизмѣ провѣрки и подтвержденія своихъ научно-философскихъ воззрѣній. Но въ томъ-то и дѣло, что Цöлльнеръ не былъ ослѣпленъ ни самомнѣніемъ, ни тою излишнею вѣрой въ непогрѣшимость существующихъ нынѣ научныхъ воззрѣній, которая можетъ быть удачно охарактеризована именемъ „научнаго суевѣрія“. Онъ, поэтому, тотчасъ же замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ его апріорныхъ замѣчаній, основанныхъ на допущеніи многомѣрности пространства, совпадаютъ съ такъ-называемыми медіумическими феноменами. Хотя Цöлльнеру, до его опытовъ со Следомъ, не случалось лично наблюдать медіумическихъ явленій (стр. 277), но торжествомъ знанія онъ считалъ не высокомѣрное отрицаніе, а изслѣдованіе и объясненіе. Онъ соглашается вполнѣ (стр. 240) съ Риманномъ, говорящимъ слѣдующее:
„Если наступаетъ то, что по существующимъ понятіямъ представляется необходимымъ или возможнымъ, то эти понятія подтверждаются и на такомъ подтвержденіи основывается наше довѣріе къ нимъ. Если же происходитъ то, что по существующимъ понятіямъ не ожидается и представляется невозможнымъ или невѣроятнымъ, то возникаетъ необходимость дополнить эти понятія, или, если нужно, переработать ихъ такъ, чтобы на дѣлѣ наблюдаемое перестало быть невозможнымъ или невѣроятнымъ. Дополненіе и улучшеніе системы понятій составляетъ объясненіе неожиданнаго наблюденія. Вслѣдствіе такого процесса, наши воззрѣнія на природу становятся все полнѣе и правильнѣе, и въ то же время мы все далѣе проникаемъ въ глубь явленій“ (стр. 235).
Цöлльнеръ къ этому прибавляетъ (стр. 236): «Въ приведенныхъ словахъ Риманнъ не только допускаетъ возможность явленій нынѣ для насъ необъяснимыхъ или такъ-называемыхъ чудесъ[9]), но онъ указываетъ также, что когда подобныя явленія доказаны надежными наблюденіями и опытами, и сдѣлались такимъ образомъ фактами, то для нашего ума возникаетъ задача переработать и расширить существующую систему понятій, такъ чтобъ эта расширенная и обобщенная система сдѣлала упомянутыя явленія доступными разсудку и объяснимыми, т.-е. дала бы возможность при помощи закона причинности свести ихъ къ опредѣленному отношенію между причиной и дѣйствіемъ.
Что же касается собственно до медіумическихъ явленій, то Цöлльнеръ приводитъ (стр. 187) сказанное о нихъ кембриджскимъ профессоромъ математики Чаллисомъ: „Существующія доказательства настолько полны и согласны между собою, что надо или признать факты въ томъ видѣ, какъ о нихъ сообщается, или окончательно отказаться отъ возможности подтвержденія фактовъ человѣческимъ свидѣтельствомъ“. Но Цöлльнеръ считаетъ необходимымъ строго установить опредѣленіе объективно-реальнаго съ точки зрѣнія идеализма (стр. 276). „Если все ощущаемое даетъ намъ только представленія, производимыя неизвѣстными причинами, то отличительнаго признака объективно-реальнаго (тѣла) отъ субьективно-реалънаго (фантазмы) надобно искать не въ сущности, а въ различныхъ аттрибутахъ процесса производящаго представленія. Если причины намъ неизвѣстныя производятъ въ насъ такое представленіе, что оно одновременно наблюдается въ одинаковомъ видѣ разными людьми, съ тѣми только отличіями, которыя зависятъ отъ различнаго положенія наблюдателей въ пространствѣ, то мы относимъ такое представленіе къ реальному объекту, существующему внѣ насъ; если же этого условія нѣтъ, то представленіе относится нами къ причинамъ, въ насъ самихъ находящимся, и получаетъ названіе галлюцинаціи. Принадлежатъ ли медіумическія явленія къ первой или второй категоріи представленій — этого я рѣшить не смѣю, такъ какъ до сихъ поръ никогда не былъ свидѣтелемъ подобныхъ явленій[10]). Съ другой стороны, предъ такими людьми какъ Гёггинсъ, Круксъ, Уаллесъ и др., я не имѣю столь высокаго мнѣнія о моемъ умѣ, чтобы думать, что я не подвергнусь, при сходныхъ условіяхъ, тѣмъ же впечатлѣніямъ, какимъ подверглись они“.
Философское направленіе Цöлльнера, и въ особенности изученіе имъ Канта, заставляетъ его далеко расходиться съ большинствомъ въ способѣ отношеній къ медіумизму. Цöлльнеръ позволяетъ себѣ думать (стр. 200), что „отношеніе къ медіумизму современныхъ естествоиспытателей и философовъ, столь надменныхъ въ своихъ заблужденіяхъ“, заставляетъ ихъ играть „смѣшную и наивную (einfältig) роль“, и что причина эта кроется въ „совершенномъ незнакомствѣ съ литературными сокровищами прошлаго, т. е. въ недостаткѣ истиннаго образованія“. То, что сказалъ Кантъ 111 лѣтъ тому назадъ, прилагается зачастую и нынѣ: „нѣкоторые новѣйшіе мудрецы (neuere Weltweisen) — какъ они себя любятъ называть — проходятъ очень легко эти вопросы“, и это обстоятельство Кантъ сопоставляетъ съ тѣмъ, что „слова я не знаю не очень-то благосклонно выслушиваются академіями“. Въ цитатахъ, приведенныхъ Цöлльнеромъ изъ Канта, встрѣчаются между прочимъ слѣдующія мѣста: „Признаюсь, я очень склоненъ допускать бытіе нематеріальныхъ существъ и причислять собственную мою душу къ классу этихъ существъ“ (стр. 201)… „Почти доказано, или не трудно доказать, если говорить пространно, или, вѣрнѣе, будетъ доказано въ будущемъ — гдѣ и когда, не знаю, — что человѣческая душа и въ этой жизни находится въ неразрывной связи и общеніи со всѣми нематеріальными существами міра духовнаго. Она взаимодѣйствуетъ съ ними, и получаетъ отъ нихъ впечатлѣнія, но человѣкъ не сознаетъ ихъ, пока все обстоитъ благополучно“ (стр. 202 и 203).
Свое собственное мнѣніе о Кантѣ Цöлльнеръ выражаетъ въ слѣдующихъ словахъ: „Ни одинъ философъ, ни до, ни послѣ Канта, не даетъ столькихъ доказательствъ умственнаго превосходства“.
VII.[править]
Описывая свои опытъ со Слэдомъ[11]), Цöлльнеръ напоминаетъ приведенное выше опредѣленіе реально-существующаго и галлюцинаціи, и говоритъ, что во время опытовъ онъ не забывалъ постоянно имѣть въ виду критерій, отличающій субъективную фантазму отъ объективнаго предмета.
Описаніе опыта съ узлами пояснено особо приложеннымъ рисункомъ, изображающимъ двѣ руки, лежащія на столѣ, и оттискъ печати Цöлльнера, подъ которою скрыты связанные концы бичевки. Подъ соединенными большими пальцами рукъ лежитъ двойная бичевка, опускающаяся въ видѣ цѣльной петли ниже стола. Тутъ же изображена эта бичевка отдѣльно, въ болѣе крупномъ масштабѣ, чтобы яснѣе показать завязанные на ней узлы. Они сдѣланы, разумѣется, на одинаковой бичевкѣ (то есть не вдвое взятой для каждаго узла). Для того, чтобы сдѣлать такой узелъ обыкновеннымъ доступнымъ человѣку способомъ, нужно, согнувъ бичевку петлей, продѣтъ сквозь эту послѣднюю конецъ бичевки. Бичевка взята была прочная, поболѣе одного миллиметра толщиной.
„Рисунокъ, говоритъ Цöлльнеръ, изображаетъ положеніе моихъ рукъ, съ которыми была соединена лѣвая рука Слэда и рука еще одного лица… Печать постоянно оставалась лежащею на столѣ, предъ глазами насъ всѣхъ, а находившаяся на столѣ, какъ показано на рисункѣ, часть бичевки была крѣпко прижата къ поверхности стола большими пальцами обѣихъ моихъ рукъ; остальная часть бичевки[12]) висѣла, спускаясь на мои колѣни. Я желалъ получить одинъ узелъ, а между тѣмъ, въ теченіе немногихъ минутъ, завязаны были на бичевкѣ четыре узла, совершенно вѣрно изображенные на рисункѣ“ (который выше описанъ). Нѣсколько далѣе Цöлльнеръ прибавляетъ: „Четыре узла на упомянутой выше бичевкѣ съ неповрежденною печатью еще и теперь лежатъ предо мною; я могу представить эту бичевку на разсмотрѣніе каждому, я могъ бы послѣдовательно отправить ее ко всѣмъ ученымъ корпораціямъ всего свѣта для того, чтобъ убѣдить ихъ, что дѣло идетъ здѣсь не о субъективной фантазмѣ, а о такомъ объективномъ дѣйствіи съ остающимися послѣдствіями, которое совершено въ мірѣ реальномъ, тѣлесномъ, и которое ни одинъ человѣческій умъ не въ состояніи объяснить при помощи нашихъ нынѣшнихъ понятій о пространствѣ и силѣ“. (Стр. 727).
«Если, несмотря на все это, захотятъ отвергнуть вѣрность сообщаемаго факта, возможность котораго выведена мною на основаніи расширеннаго понятія о пространствѣ, то остается еще одинъ только способъ объясненія. Способъ этотъ, правда, вытекаетъ изъ формы нравственныхъ понятій весьма нынѣ распространенной и заключается въ допущеніи, что мы, то есть я и тѣ почтенные люди, лейпцигскіе граждане, въ присутствіи которыхъ совершалось наложеніе печатей на многія подобныя бичевки, или сами низкіе обманщики, или не находились въ здравомъ умѣ и не могли увидать, какъ Слэдъ, прежде наложенія печатей, завязалъ узлы на всѣхъ упомянутыхъ бичевкахъ, такъ что мы этого совсѣмъ не замѣтили. Обсужденіе такой гипотезы принадлежало-бы уже не къ области науки, а къ области общественныхъ приличій. Маленькую лекцію по этому предмету, съ демонстраціями на живыхъ субъектахъ[13]), читатели найдутъ въ моей первой статьѣ О дѣйствіи на разстояніи.
«Если впрочемъ мои коллеги Гельмгольцъ и Пфаундлеръ будутъ склонны причислить меня и упомянутыхъ почтенныхъ людей (между ними есть одинъ, имя котораго вписано неизгладимыми чертами и золотыми буквами въ лѣтописи естествознанія) къ классу „чудотворцевъ“ (Wunderthater) и „вѣрующихъ безъ критики“ (kritiklos Gläubige)[14]) или даже къ „благородной сволочи“, то я позволю себѣ замѣтить, что я, пока не сдѣлался самъ свидѣтелемъ этихъ явленій, находился на той же точкѣ зрѣнія, какъ и ихъ кліентъ Тиндаллъ, Этотъ послѣдній именно говоритъ: „Я вовсе не былъ абсолютно невѣрящимъ и считалъ, напротивъ, вѣроятнымъ, что въ основаніи этихъ явленій лежитъ какой-либо физическій принципъ, неизвѣстный самимъ спиритуалистамъ“.
«Различіе между Тиндаллемъ и мною заключалось въ томъ только, что первый считалъ свой умъ развитымъ до такой необычайной высоты, что одной четверти часа, проведенной подъ столомъ, ему достаточно для того чтобы открыть этотъ физическій принципъ, („Я залѣзъ подъ столъ. Я оставался подъ столомъ по меньшей мѣрѣ четверть часа“ — слова Тиндалля). Я же, напротивъ, считалъ мои умственныя силы настолько недостаточными для объясненія этихъ замѣчательныхъ феноменовъ, что при началѣ моихъ опытовъ со Следомъ имѣлъ лишь слабую надежду быть осчастливленнымъ при концѣ постояннаго восьмидневнаго старательнаго опытнаго изслѣдованія полученіемъ фактическихъ доказательствъ въ пользу вѣрности моей теоріи, къ которой я пришелъ посредствомъ „синтетическихъ апріорныхъ заключеній“[15]).
VIII.[править]
Итакъ, къ числу свидѣтельствъ въ пользу фактическаго существованія медіумическихъ явленій, свидѣтельствъ, данныхъ людьми науки и уже не малочисленныхъ, прибавилось еще одно вѣское свидѣтельство. Вѣско оно не потому только что принадлежитъ человѣку занимающему весьма видное мѣсто между германскими учеными, но потому, что самый фактъ, констатируемый имъ, простъ и разителенъ до крайности, и это первый изъ медіумическихъ фактовъ, поставленный въ прямую связь съ научною, независимою отъ медіумизма, теоріей. Честь перваго шага на этомъ пути безспорно принадлежитъ Цöлльнеру. Никто не станетъ сомнѣваться въ томъ, что завязка узла на безконечной бичевкѣ дѣло невозможное по нашимъ обыкновеннымъ понятіямъ; а допустить поддѣлку явленія при условіяхъ, подъ которыми экспериментировалъ Цöлльнеръ, конечно труднѣе, чѣмъ принять его взглядъ на многомѣрность пространства и его выводы. Для надменныхъ отрицателей остается одинъ выходъ, на который Цöлльнеръ и указываетъ. Къ этому выходу, судя по опытамъ прежняго времени, вѣроятно и прибѣгнетъ большинство, проникнутое „научнымъ суевѣріемъ“, вѣрующее непоколебимо въ свою непогрѣшимость, а потому и считающее позволеннымъ каждый разъ останавливаться во что бы то ни стало на извѣстномъ приговорѣ: этого не могло быть, потому что это невозможно.
Что касается самого меня, то повторю, что, не будучи ни математикомъ, ни философомъ по профессіи, я не берусь оцѣнивать вѣрность идей Цöлльнера и его предшественниковъ, но, принимая его свидѣтельство о фактѣ, не могу не признать крайне замѣчательнымъ совпаденіе факта съ теоріей.
Тѣ, кто найдутъ возможнымъ прямо отвергнуть свидѣтельство Цолльнера, обвинятъ конечно меня (и уже не въ первый разъ) въ содѣйствій распространенію предразсудковъ въ публикѣ. На это пусть будутъ отвѣтомъ слова Канта, приводимыя Цöлльнеромъ (стр. 284):
„Служеніе обществу силами своего разума должно быть всегда свободно; одно оно можетъ распространять просвѣщеніе въ человѣчествѣ. Подъ именемъ же свободнаго, служенія разумомъ со стороны ученаго я понимаю то, которое совершается предъ всѣмъ читающимъ міромъ“. „Впрочемъ, публика и сама можетъ просвѣщать себя, и это даже почти неизбѣжно, если только ей предоставятъ свободу. Въ этомъ случаѣ всегда найдутся нѣсколько самостоятельно-мыслящихъ лицъ, даже между самими опекунами толпы, и они, сбросивъ съ себя самихъ иго несовершеннолѣтія, будутъ распространять вокругъ духъ разумной оцѣнки призванія и собственнаго значенія каждаго человѣка“.
Я не сомнѣваюсь, что и въ нашей публикѣ найдется не мало лицъ, которыя отнесутся къ занимающему насъ вопросу, „сбросивъ себя иго несовершеннолѣтія“. Въ опытахъ Цöлльнера эти лица увидятъ, конечно, новое доказательство справедливости извѣстныхъ словъ профессора де-Моргана: „Спиритуалисты, безо всякаго сомнѣнія, стоятъ на томъ пути, который велъ ко всякому прогрессу въ физическихъ наукахъ“…
