Твердо и вполнѣ убѣжденный въ объективной реальности медіумическихъ явленій, я счелъ правильнымъ указать въ печати на первую попытку связать нѣкоторыя изъ нихъ съ научною теоріей. Попыткой этою мы обязаны Цöлльнеру. Мой рефератъ нѣкоторыхъ статей Цöлльнера изъ I тома его Wissenschaftliche Abhandlungen назначался для «той части русской публики, которая старается слѣдить за успѣхами человѣческой мысли и знанія», — для «людей, которые умѣютъ безъ предубѣжденій съ уваженіемъ относиться ко всякому исканію истины, хотя бы оно могло повести и къ результатамъ, несогласнымъ съ ихъ привычными воззрѣніями». (Русскій Вѣстникъ 1878 года, февраль, стр. 949). Разъ указавъ этой части публики на замѣчательную фазу развитія «мысли и знанія», я считалъ свою задачу исполненною и не намѣревался вскорѣ писать о томъ же, разчитывая что интересующіеся непредубѣжденные съумѣютъ и безъ моей помощи слѣдить за вопросомъ, если пожелаютъ. А съ предубѣжденными говорить не приходится: они, какъ извѣстно, смотрятъ и не видятъ, слушаютъ и не слышатъ, читаютъ и не хотятъ понимать. Огромная часть того, что писалось о медіумизмѣ въ нашей періодической печати и характеризовалось въ большей части случаевъ бьющимъ въ глаза незнаніемъ дѣла и полнѣйшимъ недостаткомъ безпристрастія и хладнокровія — можетъ служить образцомъ такого отношенія предубѣжденныхъ.
Было время когда была нѣкоторая надежда, что мы, русскіе, пойдемъ впереди многихъ другихъ въ признаніи и серьезномъ изученіи медіумическихъ явленій, но эта надежда не была продолжительна. Подъ вліяніемъ предубѣжденія серьезные ученые превратились въ «отцовъ правовѣрной науки», въ глазахъ которыхъ открыто выражаемая увѣренность въ реальности извѣстнаго рода фактовъ сдѣлалась «ересью». Meжду тѣмъ въ Германіи вопросъ о медіумизмѣ нашелъ, хотя еще и не обширную, но прочную почву. Имена ученыхъ — Цöлльнера, Фихте, Вильгельма Вебера, Перти, Шейбнера, Гофмана составляютъ для него уже надежный фундаментъ. Предубѣжденіе сильно и тамъ. Гордое игнорированіе со стороны ученыхъ отрицателей, насмѣшки и бросаніе грязью со стороны нѣкоторыхъ газетъ и тамъ въ ходу; но тамъ найдется далеко больше чѣмъ у насъ и такихъ людей, которые печатно осмѣливаются возвысить голосъ въ пользу вопроса, или, оставаясь скептиками, умѣютъ тѣм не менѣе съ достаточною обстоятельностью и уваженіемъ относиться къ чужимъ свидѣтельствамъ и мнѣніямъ. Теперь уже не трудно видѣть, что не нашей наукѣ быть впереди въ этомъ вопросѣ. Что же дѣлать, намъ не привыкать ходить слѣдомъ за нашими западными сосѣдями!.. И время это придетъ, — волей-неволей мы двинемся тогда, а пока станемъ воображать, что, выбравъ отрицаніе своимъ девизомъ, заняли самое передовое изъ передовыхъ мѣстъ.
I.
[править]Мой рефератъ изъ «Научныхъ статей» Цöлльнера: Четвертое измѣреніе пространства и медіумизмъ вызвалъ, кромѣ разныхъ мелкихъ замѣтокъ ежедневной печати, довольно обстоятельную замѣтку г. Е. Маркова въ фельетонѣ Голоса (1878 года, № 96), безыменно изданную недавно въ Ревелѣ брошюру Новые реформаторы о четырехъ измѣреніяхъ и двѣ довольно обширныя статьи: Замѣтку читателя профессора Н. А. Головкинскаго въ Русскомъ Вѣстникѣ (1878 года, іюль) и статью г. А. Г. В. Четвертое измѣреніе и спиритизмъ въ Вѣстникѣ Европы (1879 года, январь).
Г. Марковъ основывается на такъ-называемомъ «простомъ здравомъ смыслѣ», который приводитъ его къ заключенію, что «ничего этого нѣтъ и не можетъ быть». Это — тотъ-же «простой здравый смыслъ», который въ прежнее время приводилъ людей къ отрицанію возможности паденія аэролитовъ, возможности движенія по желѣзнымъ дорогамъ и пр. и пр. Къ счастью, не факты природы пріурочиваются къ нашему здравому смыслу, а наоборотъ — разъ фактъ установленъ, здравому смыслу приходится съ нимъ считаться, придумывать объясненіе, развивать теоріи. Какимъ образомъ теорія, отвѣчающая реальнымъ фактамъ, составляющая слѣдовательно расширеніе области человѣческаго знанія и пониманія, — можетъ, по увѣренію г. Е. Маркова, быть «гибелью человѣческаго просвѣщенія», — это остается для меня совершенно непонятнымъ. Вообще въ его замѣткѣ я не нашелъ ничего способнаго быть доказательнымъ для людей непредубѣжденныхъ и говорю здѣсь о ней потому только, что пришлось кстати. Замѣтка г. Е. Маркова, какъ и вообще его враждебное отношеніе къ медіумизму, полны горячей искренности, — въ этомъ нельзя не отдать ему справедливости, но все высказываемое имъ сводится къ его личному убѣжденію, къ голословному отрицанію — и только!
Упомянутая выше брошюра безыменнаго автора проникнута уже не горячностію, но настоящимъ — даже мало приличнымъ по тону ожесточеніемъ. Раздраженіе автора, когда дѣло идетъ о медіумизмѣ, становится такъ велико, что доводитъ его до стецени невмѣняемости. Притомъ онъ замѣтно страдаетъ тѣмъ разстройствомъ, которое называется въ психіатріи mапіе de grandeur. О себѣ самомъ, о глубинѣ своихъ познаній, о неопровержимости своихъ взглядовъ онъ самаго высокаго мнѣнія. Онъ пропитанъ сознаніемъ своей авторитетности, и остается только удивляться, что авторъ не захотѣлъ обезсмертить свое имя, оповѣстивъ его свѣту. Къ фактамъ онъ относится подобно г. Е. Маркову, но при этомъ крайне легко приходитъ въ гнѣвное изступленіе. Что касается ненравящихся ему идей, то съ ними онъ не церемонится. Вооружившись огромнымъ арсеналомъ научныхъ «жалкихъ словъ» и напустивъ ими туманъ до степени самоодурѣнія, онъ объясняетъ, что Лобачевскій за свою воображаемую геометрію наказанъ былъ слабоуміемъ, а профессоръ Вагнеръ не имѣетъ самостоятельнаго взгляда.
Дэль Оуэнъ, Перти и Цöлльнеръ — явно сумашедшіе, А. Н. Аксаковъ и я чуть ли не намѣренные обманщики. Смѣлости въ заключеніяхъ у автора, какъ видно, не мало; не достало ея только, чтобы подписать свое имя.
Брошюра эта принадлежитъ тому же перу, какъ и другое подобное безыменное произведеніе Спиритизмъ и спириты, появившееся въ 1876 году. Средства, рекомендуемыя авторомъ въ обѣихъ брошюрахъ къ искорененію ненавистнаго ему спиритизма, относятся къ одной и той же категоріи «насильственныхъ». Теперь онъ сталъ, правда; нѣсколько снисходительнѣе и предлагаетъ только полицейское вмѣшательство, а прежде совѣтовалъ ратовать «за достоинство образованія, науки, здраваго человѣческаго смысла… ножомъ, щипцами, ляписомъ или сѣрной кислотой». (Спиритизмъ и спириты, стр 34). Жаль, что прошли времена костровъ и пытокъ и безыменному инквизитору некуда приложить своихъ «прогрессивныхъ» стремленій. Разъ обнаруживъ ихъ, напрасно старается онъ придать своимъ разглагольствованіямъ колоритъ послѣднихъ словъ науки. Вполнѣ ясно, что это произведеніе довольно неприличнаго цвѣта. Не видя ни возможности, ни повода толковать съ этимъ авторомъ о фактахъ, я не нахожу, разумѣется, нужнымъ и защищать противъ него воззрѣнія Цöлльнера или чьи бы то ни было. Слишкомъ много было бы чести для безыменныхъ брошюръ этого тона, еслибы высказываемое въ нихъ удостоивалось серьезнаго вниманія и возраженій.
Замѣтка многоуважаемаго сотоварища моего Н. А. Головкинскаго, представляется отраднымъ исключеніемъ въ нашей литературѣ. Она можетъ служить примѣромъ трезваго, вполнѣ научнаго отношенія къ дѣлу, свойственнаго истинному ученому, который одинаково далекъ и отъ скораго, неосмотрительнаго, допущенія новыхъ гипотезъ, и отъ научнаго суевѣрія, желающаго охранять господствующія воззрѣнія во что бы то ни стало. Н. А. Головкинскій совершенно несогласенъ съ Цöлльнеромъ, и думаетъ, что его воззрѣнія, изложенныя въ моей статьѣ, «представляютъ неудовлетворительную попытку объяснить явленія медіумизма». Это однакоже не закрываетъ ему глазъ на фактическую сторону вопроса. Вотъ какъ характеризуетъ самъ г. Головкинскій свое отношеніе къ дѣлу: «Позволяю себѣ засвидѣтельствовать, насколько свидѣтельство о себѣ вообще возможно, что не имѣю никакой склонности всячески охранять существующія воззрѣнія на свойства матеріи какъ на нѣчто неизмѣнное, о чемъ сказано послѣднее слово, не чувствуя никакой боязни скомпрометтировать себя серьезнымъ и внимательнымъ разсмотрѣніемъ чего бы то ни было и, съ другой стороны, не имѣя предрасположенія въ пользу признанія медіумизма за особую, новую сферу явленій». (Русскій Вѣстникъ, стр. 449). Не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи повторить здѣсь также и слѣдующія слова: «Отвергая объясненіе, я не претендую отвергать самые факты. Мнѣ лично не случалось наблюдать медіумическихъ явленій, по крайней мѣрѣ въ ихъ характерныхъ проявленіяхъ, но я не нахожу, чтобъ это давало мнѣ право, по употребительному выраженію, имъ не вѣритъ. Въ виду многочисленныхъ свидѣтельствъ, выходящихъ между прочимъ отъ лицъ, которыхъ ни добросовѣстность, ни компетентность, какъ наблюдателей, не могутъ быть заподозрѣны, по крайней мѣрѣ болѣе чѣмъ тѣ же качества у массы авторовъ по всѣмъ отраслямъ знанія, я считаю неумѣстнымъ сомнѣваться, что если не все, то конечно большая часть описаннаго была бы и мною, и всякимъ другимъ, обладающимъ органами чувствъ, наблюдаема въ томъ видѣ, въ какомъ она описана. Считать все описанное просто обманомъ и только обманомъ, добиваться разъясненія котораго даже не интересно и чуть ли не постыдно, это значило бы поступить еще легкомысленнѣе, чѣмъ поступаютъ вѣрящіе въ сверхъестественное вмѣшательство такъ-называемой нечистой силы». (Русскій Вѣстникъ, стр. 468). При этомъ невольно вспоминается сказанное г. Цöлльнеромъ по тому же поводу: «Предъ такими людьми, какъ Гёггинсъ, Круксъ, Уоллесъ и другіе, я не имѣю столь высокаго мнѣнія о моемъ умѣ, чтобы думать, что я не подвергнусь при сходныхъ условіяхъ тѣмъ же впечатлѣніямъ, какимъ подверглись они». (Русскій Вѣстникъ 1878 года, стр. 965). Интересно это совпаденіе взглядовъ истинныхъ людей науки, умъ которыхъ не затемненъ высокомѣрнымъ самомнѣніемъ и предвзятыми идеями. Въ концѣ своей статьи Н. А. Головкинскій говоритъ между прочимъ: «Вооружаясь противъ вреда, суевѣрій и представленій о сверхъестественномъ, мы постоянно забываемъ, что дѣло не въ этой, такъ сказать, наглядной формѣ, а въ отрицательной сущности понятія, которое подъ ней скрывается, — что не рѣзкимъ порицаніемъ и насмѣшкой можно противодѣйствовать злу, а единственно наполненіемъ пустоты незнанія положительнымъ содержаніемъ; требуется не преслѣдованіе спиритовъ и отпугиваніе публики отъ медіумическихъ сеансовъ, а приглашеніе тѣхъ и другихъ къ возможно частымъ и разнообразнымъ опытамъ и доставленію всѣхъ къ тому удобствъ».
Совершенно напрасно однакоже мой почтенный сотоварищъ ставитъ мое имя на первомъ планѣ, говоря: «статья А. М. Бутлерова представляетъ попытку» и пр., или: «третье положеніе А. М. Бутлерова». И попытка, и положеніе всецѣло принадлежатъ г. Цöлльнеру, я былъ только референтомъ. Полное убѣжденіе въ объективной реальности фактовъ той категоріи, къ которой г. Цöлльнеръ примѣняетъ свои объясненія, разумѣется, заставило меня крайне заинтересоваться этою первою попыткой приложенія научной теоріи къ явленіямъ медіумузма, но факты стоятъ для меня на первомъ планѣ; существованіе ихъ я считаю установленнымъ незыблемо, и строго разграничиваю ихъ отъ теорій, могущихъ измѣняться. Такъ поступилъ бы я и во всякой другой отрасли знанія[1]).
Въ моемъ рефератѣ изъ г. Цöлльнера я заявилъ, что «не берусь оцѣнивать вѣрность идей г. Цöлльнера и его предшественниковъ и не принимаю на себя отвѣтственности въ правильности положеній, защищаемыхъ и проводимыхъ Цöлльнеромъ»; поэтому, хотя я не согласенѣ во многомъ съ Н. А. Головкинскимъ, я совсѣмъ не считалъ и не считаю себя призваннымъ и обязаннымъ защищать предъ нимъ переданныя мною воззрѣнія Цöлльнера.
II.
[править]Совершенно иначе нежели Н. А. Головкинскій отнесся къ моей статьѣ другой ученый, авторъ статьи Вѣстника Европы. Онъ, очевидно, по праву можетъ причисляться къ «отцамъ правовѣрной науки», считающимъ обязанностью вооружаться противъ «еретиковъ». Хотя самъ я говорилъ объ идеяхъ Цöлльнера только какъ о попыткѣ связать нѣкоторыя медіумическія явленія съ научною теоріей, но ему уже мерещется что «явленіе относимое къ разряду такъ-называемыхъ медіумическихъ или спиритическихъ отнынѣ можно считать не только фактически доказаннымъ, но даже и вполнѣ объясненнымъ съ научной стороны». И это его «крайне безпокоитъ». Интересно сравнить этотъ взглядъ съ тѣмъ что сказано Н. А. Головкинскимъ и было приведено выше. Тамъ — ученый требующій изслѣдованія, а здѣсь — ученый безпокоющійся попыткой объясненія явленія природы и тѣмъ что люди осмѣливаются имѣть не тѣ идеи, которыя проводятся его наукою. Г. А. В. Г. очевидно не замѣчаетъ что это — роль жреца, а не ученаго!
Г. А. В. Г. увѣренъ что поднялъ свое перо «въ защиту истины». Сказать это тамъ гдѣ дѣло сводится на отрицаніе въ области фактическаго, опытнаго знанія можетъ только человѣкъ считающій себя если не непогрѣшимымъ вообще, то по меньшей мѣрѣ навѣрно-непогрѣшаюшимъ въ данномъ случаѣ, а вѣдь это сводится ни къ чему другому какъ къ фразѣ: «этого не могло быть потому что это невозможно», то-есть къ тому же самому чисто-догматическому принципу, на которомъ основали свои возраженія г. Е Марковъ и авторъ безыменныхъ брошюръ. Между тѣмъ, едва ли кто станетъ оспаривать правильность сказаннаго мною прежде въ статьѣ Медіумическія явленія (стр. 308): «При сколько-нибудь серьезномъ мышленіи ясно, что внѣ области чисто спекулятивной вопросъ о невозможности какого-нибудь явленія природы не рѣшается окончательно апріорнымъ путемъ». — «Celui qui en dehors des mathémathiques pures pronounce le mot impossible manque de prudence», сказалъ знаменитый астрономъ Араго. (Oeuvres. Paris., 1854. т. II. стр. 313). Г. А. В. Г. не мѣшало бы потверже помнить это нравоученіе. Не научнѣе ли то что говоримъ мы: «это возможно потому что это реальные факты». Относительно же медіумическихъ фактовъ не мѣшаетъ еще разъ повторить слова Уоллеса, съ которымъ я не могу не согласиться вполнѣ: «Феномены спиритуализма, взятые въ ихъ общности, не требуютъ дальнѣйшаго подтвержденія. Они доказаны такъ же хорошо, какъ любой фактъ въ той или другой наукѣ, и никакое отрицаніе или осмѣяніе не опровергнетъ ихъ. Это могли бы сдѣлать только новые факты и точные выводы изъ этихъ фактовъ. Если противники спиритуализма могутъ представитъ отчеты о своихъ изслѣдованіяхъ настолько же полныхъ и продолжительныхъ, какъ и изслѣдованія его защитниковъ, — если они откроютъ и покажутъ въ подробности или то какъ производятся явленія, или то почему многочисленные разумные и дѣльные люди (Уоллесомъ упомянутые) всѣ могли впасть въ общее заблужденіе, думая что они дѣйствительно были свидѣтелями явленій, и если, наконецъ, они, противники, докажутъ справедливость своей теоріи тѣмъ что сумѣютъ вызвать такое же заблужденіе въ средѣ невѣрящихъ людей столь же разумныхъ и дѣльныхъ какъ вѣрящіе — тогда только, но не прежде, спиритуалисты должны будутъ дать новыя подтвержденія фактовъ. Факты эти подлинны и неоспоримы и всегда были такими въ степени достаточной для того чтобъ убѣдить всякаго честнаго и упорнаго изслѣдователя» (Медіумическія явленія, стр. 347).
Какъ ни близко по своей точкѣ отправленія мнѣніе г. А. В. Г. о медіумическихъ фактахъ съ мнѣніемъ г. Е. Маркова и автора безыменныхъ брошюръ, но въ формѣ и способѣ выраженія огромная разница. Г. А. В. Г вездѣ сохраняетъ хладнокровіе и старается не быть голословнымъ. Неопытный читатель легко можетъ принять это стараніе за чистую монету и не замѣтить что подъ серьезно-научною прикрышкой скрывается просто малое знакомство съ тѣмъ о чемъ пишетъ авторъ. Такой ничтожный, презираемый «учеными» предметъ, какъ медіумическія явленія, стоитъ ли того чтобъ ученый г. А. В. Г. добросовѣстно познакомился съ его фактическою стороной? Достаточно взглянуть на него вскользь, прочитать кое-что съ перваго на десятое и самоувѣренно высказать свое отрицательное мнѣніе, — для большинства публики довольно. Но я осмѣливаюсь утверждать предъ этимъ большинствомъ что г. А. В. Г. лишь обнаружилъ свое незнаніе и оказывается наказаннымъ за свою самонадѣянность: онъ заявляетъ къ г. Цöлльнеру, относительно обстановки опытовъ, требованія которымъ г. Цöлльнеръ удовлетворилъ вполнѣ, но которыя остались неизвѣстными г. А. В. Г.
Г. А. В. Г. не прочь немножко порисоватся. Онъ говоритъ: «книгу г. Цöлльнера, думали мы, врядъ ли будутъ читать многіе, кромѣ философовъ по профессіи и тѣ пускай уже судятъ какъ знаютъ; но затѣмъ явилась статья г. Бутлерова, написанная какъ разъ для круга неспеціалистовъ и въ ней идеи Цöлльнера рекомендуются русской публикѣ, какъ нѣчто авторитетное». Выходитъ какъ будто г. А. В. Г. прочиталъ первый томъ Научныхъ статей Цöлльнера прежде моей статьи и независимо отъ нея. Въ этомъ однакоже позволительно сомнѣваться. Но тогда почему бы не прочесть ему и втораго тома Wissenschaftliche Abhandlungen, появившагося прошлымъ лѣтомъ? Сдѣлать это для г. А. В. Г. было тѣмъ обязательнѣе что онъ взялся уже тогда выступить публично въ качествѣ противника г. Цöлльнера. Далѣе, г. А. В. Г. извѣстна лишь фельетонная статья г. Е. Маркова, о которой онъ упоминаетъ, но ни статья г. Головкинскаго, ни краткая безпристрастная библіографическая замѣтка о первой части втораго тома Wissenschaftliche Abhandlungen, помѣщенная въ августовской книжкѣ Русскаго Вѣстника, не дошли до его свѣдѣнія. Если даже допустить что статья г. А. В. Г. написана была ранѣе, то все-таки развѣ это освобождало его отъ обязанности хотя бы во время печатанія статьи въ Вѣстникѣ Европы навести справки о томъ — не упразднены ли его возраженія описаніемъ подробностей опытовъ г. Цöлльнера? Въ вопросахъ знанія ученые авторы, печатая статьи, стараются обыкновенно ознакомиться вполнѣ съ литературою предмета. Такъ ли поступилъ г. А. В. Г.? Да и сочтетъ ли себя въ правѣ ученый, серьезно относящійся къ дѣлу, упрекать противника въ несоблюденіи предосторожностей, когда подробности опытовъ еще не были описаны? Скажите это самому противнику своему или людямъ компетентнымъ, и они отвѣтятъ что вы заблуждаетесь, что предосторожности были приняты, но только остались вамъ неизвѣстны. Если же вы появляетесь передъ публикою съ упреками основанными единственно на собственномъ вашемъ незнаніи, то это не многимъ лучше того, какъ еслибы вы намѣренно вводили ее въ заблужденіе. Вотъ какъ поднимаются ваши перья «въ защиту истины», гг. отрицатели медіумическихъ явленій!
III.
[править]Появленіе статьи г. А. В. Г. въ такомъ распространенномъ журналѣ, какъ Вѣстникъ Европы, и псевдонаучные пріемы, которыми авторъ не безъ успѣха прикрываетъ внутреннюю несостоятельность своего отрицательнаго отношенія къ фактической сторонѣ медіумизма, заставили меня взяться за перо тоже «въ защиту истины», но только истина эта воплощается для меня не въ теоретически выведенныхъ убѣжденіяхъ, какъ у г. А. В. Г. и consortes, а въ реальныхъ, объективныхъ фактахъ, отъ признанія которыхъ я не могу отказаться, не отступившись отъ свидѣтельства «моихъ чувствъ и моего разсудка[2])».
Г. А. В. Г. говоритъ о фактической сторонѣ дѣла въ концѣ своей статьи, а сначала принимается за разборъ воззрѣній г. Цöлльнера на пространство. Защищать эти воззрѣнія, повторяю, я не считаю себя призваннымъ. Пусть та «часть русской публики, которая старается, слѣдить за успѣхомъ человѣческой мысли и знанія» сама разсудитъ Цöлльнера съ г. А В. Г. Мы ограничимся здѣсь констатированіемъ похвальной скромности съ которою г. А. В. Г. сознаетъ свою недостаточную компетентность въ философскихъ вопросахъ, говоря: «при чтеніи многихъ мѣстъ книги г. Цöлльнера, мы были не въ состояніи слѣдить за глубокомысленными разсужденіями автора»… «Мы не могли понять, какимъ образомъ заключенія его истекаютъ изъ приведенныхъ имъ доводовъ» или: «сознаюсь откровенно, не понялъ я того что перевелъ». (Вѣстникъ Европы, 1879 годъ, январь, стр. 256 и 257). Искренности этого изліянія можно повѣрить, такъ какъ г. А. В. Г. не понялъ и болѣе простыхъ вещей. Онъ говоритъ, напримѣръ, что Слэдъ самъ вызвался пріѣхать къ г. Цöлльнеру (стр. 267), тогда какъ въ подлинникѣ рѣчь идетъ не о самомъ г. Цöлльнерѣ, а о другомъ профессорѣ (вѣроятно о физіологѣ Лудвигѣ), что ясно изъ послѣдующаго поясненія г. Цöлльнера: «не Слэдъ виноватъ въ томъ, что этого не случилось». Далѣе г. А. В. Г. толкуетъ о завязкѣ узловъ на многихъ ниткахъ, между тѣмъ какъ г. Цöлльнеръ говоритъ объ одной. Все это, правда, несущественно само по себѣ, но интересно какъ доказательство что г. А. В. Г., не знаю почему, недостаточно понималъ читаемое.
Не предубѣжденному читателю книги г. Цöлльнера совершенно ясно также, что къ мысли о завязкѣ узловъ на безконечной нити г. Цöлльнеръ пришелъ апріорнымъ сужденіемъ, и что вообще понятіе г. Цöлльнера о четырехмѣрномъ пространствѣ развилось совершенно независимо отъ медіумизма. Но г. А. В. Г. утверждаетъ: «Когда г. Цöлльнеръ написалъ первую свою статью, явленія съ завязываніемъ медіумическихъ узловъ онъ еще самъ не видалъ, однако о немъ уже въ то время слышалъ или читалъ, и никакого нѣтъ сомнѣнія что теорія, изложенная въ этой первой статьѣ, подобрана какъ разъ для объясненія именно этого явленія». Это утвержденіе, діаметрально противоположное тому, что говоритъ самъ г. Цöлльнеръ, вполнѣ ошибочно. Вотъ что пишитъ г. Цöлльнеръ (Wissenschaftl. Abb. II, стр. 904): «Чтобы показать, что эти выводы сначала развились у меня совершенно независимо отъ спиритическихъ феноменовъ и въ то время когда я еще далеко стоялъ отъ этихъ фактовъ, я позволю себѣ привести слѣдующія слова профессора Фехнера изъ его Мелкихъ сочиненій, изъ статьи подъ заглавіемъ Пространство имѣетъ четыре измѣренія (Kleine Schriften von Dr. Mises. Leipzig, 1875, стр. 277). „Уже Кантъ говорилъ о возможности болѣе чѣмъ трехъ измѣреній пространства, но это мнѣ было неизвѣстно въ то время, когда я писалъ свою статью (1846 года). Новѣйшіе извѣстные математики, Риманнъ, Гельмгольцъ, Клейнъ также разсуждали объ этомъ предметѣ… Наконецъ, изъ разговоровъ съ профессоромъ Цöлльнеромъ я познакомился съ весьма остроумнымъ способомъ объясненія чудесъ; они кажутся чудесами только въ пространствѣ трехъ измѣреній, происходя отъ проявленія въ немъ силъ изъ четвертаго измѣренія. Если бы фактичность этихъ чудесъ была доказана, то въ этомъ могло бы быть найдено фактическое доказательство существованія четвертаго измѣренія. Вѣроятно г. Цöлльнеръ самъ когда-нибудь выскажется относительно этихъ воззрѣній“. Такъ какъ эти указанія опубликованы моимъ другомъ Фехнеромъ въ 1875 году, то ясно изъ этого, что мои понятія о реальности четвертаго измѣренія пространства и о вытекающей изъ того возможности особыхъ явленій въ нашемъ трехмѣрномъ мірѣ восходятъ ко времени еще болѣе раннему.
Не смѣю думать, чтобы г. А В. Г. сознательно взводилъ на г. Цöлльнера напраслину съ желаніемъ набросить тѣнь на его слова и мнѣнія. Вѣроятно и здѣсь мы встрѣчаемся съ результатомъ неполнаго пониманія прочитаннаго. Но я, съ своей стороны, какъ человѣкъ, интересующійся развитіемъ медіумическихъ явленій и слѣдящій за нимъ, утверждаю положительно, что до опытовъ г. Цöлльнера съ Слэдомъ не было въ области медіумизма даже и рѣчи о завязкѣ узловъ на безконечной веревкѣ.
Одинъ изъ дальнѣйшихъ полемическихъ пріемовъ г. А. В. Г. нѣсколько напоминаетъ пріемъ автора безъименныхъ брошюръ. Тотъ провозглашаетъ г. Цöлльнера совсѣмъ сумашедшимъ, а г. А. В. Г. обвиняетъ его въ незнаніи истинъ, которыхъ „вѣрное и вполнѣ авторитетное изложеніе можно найти въ каждомъ порядочномъ курсѣ теоретической механики“. Г. А. В. Г. увѣряетъ далѣе, что „онъ (Цöлльнеръ) имѣетъ лишь весьма смутное понятіе о самыхъ элементарныхъ вопросахъ математики и сродной съ нею теоретической механики“ (Вѣстникъ Европы, стр. 256), и что въ цитатахъ, приведенныхъ г. Цöлльнеромъ изъ Гаусса и Риманна, „нѣтъ и тѣни того что г. Цöлльнеръ силится вывести изъ нихъ о пространствѣ съ четырьмя измѣреніями“ (стр. 259). Разница между г. А. В. Г. и авторомъ безыменныхъ брошюръ та, что послѣдній въ вопросѣ о сумашествіи г. Цöлльнера легко уличается во лжи какъ своимъ собственнымъ ожесточеніемъ, такъ и книгою г. Цöлльнера; обвиненію же г. Цöлльнера въ незнаніи математики и въ недостаточномъ знакомствѣ съ цитуемыми сочиненіями некомпетентный читатель можетъ пожалуй и повѣрить. Причисляя и себя къ числу некомпетентныхъ, я не могъ однакоже отнестись индифферентно къ увѣреніямъ г. А. В. Г., очевидно обладающаго большимъ или меньшимъ математическимъ образованіемъ. Прямо отвергнуть приговоръ г. А. В. Г. я не считалъ себя въ правѣ, но въ то же время не находилъ и повода вѣрить въ компетентность нашего критика, скрывшаго свое имя подъ начальными буквами, болѣе чѣмъ въ компетентность г. Цöлльнера, отдающаго себя прямо и открыто на общій судъ. При такомъ положеніи дѣла я счелъ за лучшее обратить вниманіе самого Цöлльнера на мнѣніе о немъ г. А. В. Г. Съ этою цѣлью, тотчасъ же по выходѣ въ свѣтъ книжки Вѣстника Европы, я перевелъ на нѣмецкій языкъ то мѣсто статьи, гдѣ г. А. В. Г., приступивъ къ разбору вопроса „объ отношеніи Цöлльнера къ приведеннымъ имъ же авторитетамъ“, выводитъ изъ этого разбора заключеніе, что г. Цöлльнеръ „очевидно не математикъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 255 и 256). Далѣе я перевелъ также стр. 261 и начало 262 стр., на которыхъ г. А. В. Г. увѣряетъ, что г. Цöлльнеръ не понялъ, что именно разумѣетъ Риманнъ подъ именемъ пространства съ четырьмя измѣреніями. Переводъ мой я сообщилъ г. Цöлльнеру и результатомъ было полученіе мною отъ него Открытаго письма (Offenes Schreiben) отъ 20 января 1873 года. Главная часть этого письма, присланнаго мнѣ печатнымъ, въ видѣ корректурныхъ листовъ, и назначаемаго г. Цöлльнеромъ для третьяго тома его Wissenschaftliche Abhandlungen, помѣщается здѣсь въ переводѣ возможно близкомъ къ подлиннику.
IV.
[править]Вотъ что говоритъ г. Цöлльнеръ: «Критикъ мой нападаетъ на меня не только въ области спиритизма, но и въ области математики и механики… Хотя и не согласно съ моимъ не разъ высказаннымъ мною правиломъ защищать научныя мнѣнія передъ ненаучнымъ журналомъ, но я готовъ сдѣлать здѣсь исключеніе, потому что мнѣ представляется благопріятный случай дать дальнѣйшія цитаты изъ сочиненій Риманна, которыя покажутъ какъ далеко этотъ великій математикъ опередилъ свое время и какъ мало мой безыменный критикъ знакомъ съ его сочиненіями.
Мой критикъ говоритъ между прочимъ[3]): отъ автора, излагающаго взгляды Гаусса на геометрію и идущаго далѣе по пути имъ проложенному, можно ожидать хоть сколько-нибудь солиднаго математическаго образованія. Между тѣмъ изъ нѣкоторыхъ словъ г. Цöлльнера видно что онъ имѣетъ лишь весьма смутное понятіе о самыхъ элементарныхъ вопросахъ математики и сродной съ нею теоретической механики. Такъ напр. на стр. 79 (Wissenschaftliche Abhandlungen) онъ говоритъ, что центробѣжная сила есть равнодѣйствующая центральной силы съ силою касательною, происходящею отъ инерціи. Объ этихъ моихъ словахъ критикъ пишетъ: „подумаешь что это опечатка или описка, но нѣтъ, въ другомъ мѣстѣ, на стр. 123, г. Цöлльнеръ вновь приводитъ эти слова въ томъ же самомъ видѣ“.
„Чтобы доказать моему критику что его упрекъ въ смутности понятій „о самыхъ элементарныхъ вопросахъ математики и сродной съ нею теоретической механики“ обращается вполнѣ на него самого, позволяю себѣ, прежде всего, замѣтить что въ Ньютоновскихъ Definitiones въ первой книгѣ Принциповъ, слово центробѣжная сила вовсе не употребляется, а идетъ рѣчь только объ инерціи и центростремительной силѣ. Въ самомъ началѣ Принциповъ (Lib. I), въ объясненіи къ Definitio III, Ньютонъ замѣчаетъ: „инерція вещества условливаетъ то что тѣла лишь съ трудомъ выводятся изъ ихъ состоянія, будетъ ли то состояніе покоя или состояніе движенія; такое свойство присуще матеріи и означается поэтому весьма удачно именемъ силы инерціи“. Ньютонъ приводитъ затѣмъ примѣры различнаго проявленія инерціи въ матеріи и указываетъ между прочимъ на натяженіе нити которую стремится разорвать прикрѣпленный къ ней камень, получившій круговое движеніе“.
„Чтобы доказать далѣе моему критику, что справедливость моего мнѣнія, по которому „центробѣжная сила есть только равнодѣйствующая силъ центральной, и касательной, происходящей отъ инерціи“ — признается и нынѣ представителями раціональной физики, я позволю себѣ привести слѣдующія слова изъ одного распространеннаго нѣмецкаго учебника физики профессора А. Вюлльнера (2 изд. 1870 г., т. I, стр. 14): „Центробѣжная сила есть стало-быть не что иное какъ сопротивленіе, которое тѣло, по своей инерціи, противопоставляетъ измѣненію направленія своего движенія. Если прекращается вліяніе центростремительной силы, то прекращается и сила центробѣжная и тѣло начинаетъ тогда удаляться отъ оси своего вращенія по направленію своего движенія“.
„Хотя сказаннаго до сихъ поръ должно быть достатачно чтобъ обнаружить и предъ нематематическою публикой недостаточную развитость механическихъ понятій у моего критика, однако, чтобы сдѣлать доказательство болѣе полнымъ, выскажусъ еще подробнѣе. Ссылаясь на стр. 254 первой части моихъ Научныхъ статей, мой критикъ замѣчаетъ: „Не менѣе поразительны слѣдующія два уравненія:
Сила = отношенію измѣненія скорости къ единицѣ времени.
Масса = отношенію силы къ измѣненію скорости“.
„Невѣрность этихъ уравненій можно сдѣлать очевидною для всякаго не имѣющаго даже никакого понятія о механическихъ началахъ. Въ самомъ дѣлѣ, если перемножить между собою оба уравненія и сдѣлать надлежащія приведенія, то получимъ изъ нихъ алгебраическимъ путемъ такой выводъ что произведеніе изъ массы на единицу времени равняется отвлеченной единицѣ! Нелѣпость такого вывода бросается всякому въ глаза“.
„Уже въ элементарныхъ школахъ обыкновенно объясняютъ дѣтямъ, что было бы нелѣпостью именованныя величины, напр. талеры или рубли, помножать на яблоки или орѣхи; поэтому и ребенокъ не придетъ къ мысли помножатъ „массу“ на „единицу времени“, напр. фунтъ на секунду. Если математикъ символически вводитъ въ свои формулы произведеніе двухъ прямыхъ линій какъ выраженіе площади, а произведеніе трехъ прямыхъ линій какъ тѣлесное пространство, и такимъ образомъ измѣряетъ величины площади и пространства условно принятыми единицами, то мыслящій математикъ постоянно сознаетъ при этомъ, что употребляемый здѣсь символъ алгебраическаго умноженія только до тѣхъ поръ сохраняетъ смыслъ, пока при этой чисто формальной операціи принимается во вниманіе измѣненіе натуры единицы. Въ математикѣ напоминается при случаѣ объ этихъ элементарныхъ вещахъ въ ученій о такъ называемой однородности уравненій“.
„Чтобы доказать моему критику что и въ настоящемъ случаѣ уравненія мною приведенныя и имъ оспариваемыя основываются не на опечаткѣ, я позволю себѣ замѣтить, что они приведены уже три года тому назадъ во введеніи къ моимъ Началамъ электродинамической теоріи матеріи, а именно:
Скорость = отношенію протяженія къ единицѣ времени[4]).
Сила = отношенію измѣненія скорости къ единицѣ времени.
Масса = отношенію силы къ ускоренію“.
„Что приведенное здѣсь опредѣленіе массы находится въ полномъ согласіи со взглядами Риманна, Вильгельма Вебера и всякаго физика, способнаго понимать механическіе принципы Галилея и Ньютона, это можетъ быть доказано моему критику цитатой изъ Риманна который замѣчаетъ (см. Gesammelte Mathem. Werke und Wissenschaftlicher NacMass, стр. 497): „Сила раздѣленная на измѣненіе движенія (Bewegungsänderung) даетъ, поэтому, для одной и той же матеріальной точки всегда одно и то-же частное. Это частное, различное для различныхъ матеріальныхъ точекъ, и называется ихъ массою““.
„Далѣе я въ различныхъ мѣстахъ моихъ Научныхъ статей (напримѣръ т. I, стр. 432) цитировалъ слѣдующія слова Вильгельма Вебера: „Величина атомовъ при атомистическомъ воззрѣніи должна измѣряться никакъ не по ихъ протяженію въ пространствѣ, а по ихъ массѣ, т. е. по тому постоянному для каждаго атома отношенію въ которомъ находится для него сила къ ускоренію““.
„Итакъ, еслибы мой критикъ имѣлъ болѣе знаній въ области элементарной механики, и еслибъ онъ, главное, старательнѣе читалъ цитированное выше сочиненіе Риманна и мои собственныя Научныя статьи въ I томѣ, то онъ не обнаружилъ бы себя промахами подобными тѣмъ какіе находятся въ его слѣдующихъ словахъ: „Спрашивается: если г. Цöлльнеръ въ такомъ искаженномъ видѣ излагаетъ истины которыхъ вѣрное и вполнѣ авторитетное изложеніе можно найти въ каждомъ порядочномъ курсѣ теоретической механики, чего-же можно ожидать отъ него въ примѣненіи истинъ высшихъ и самыхъ трудныхъ частей математики? Очевидно, что г. Цöлльнеръ не математикъ[5])““… Статьи Риманна крайне трудно читаются и доступны лишь для лицъ хорошо знакомыхъ съ высшимъ математическимъ анализомъ, но послѣ приведеннаго выше о математическихъ познаніяхъ Цöлльнера, мы убѣждены въ томъ что онъ ихъ не читалъ, а если и читалъ, то не понялъ. Въ одномъ можно положительно упрекнуть г. Цöлльнера, — въ крайней неосторожности, съ какою къ объясненію явленія прилагаетъ начало сущность котораго ему не понятна“…[6]).
„Для доказательства, что мой критикъ самъ читалъ цитируемое мною сочиненіе Риманна лишь поверхностно, а тѣ статьи его, о которыхъ здѣсь идетъ рѣчь, во всякомъ случаѣ не читалъ вовсе, я позволю себѣ привести слѣдующее мѣсто изъ Новыхъ математическихъ началъ натур-философіи Риманна…“
«На стр. 503 онъ говоритъ: „Основываясь на этомъ фактѣ, я дѣлаю предположеніе, что міровое пространство наполнено веществомъ которое постоянно течетъ въ вѣсомые атомы и тамъ изчезаетъ изъ міра явленій (міръ тѣлеснаго)…“
„Въ каждый атомъ поступаетъ въ каждое данное мгновеніе опредѣленное количество вещества и тамъ исчезаетъ…“
„Вещественныя тѣла суть поэтому то мѣсто гдѣ міръ умственный вступаетъ въ міръ тѣлесный“.
„Что главная и существенная часть этой гипотезы заключается въ расширеніи нашего трехмѣрнаго воззрѣнія на пространство и въ переходѣ къ воззрѣнію четырехмѣрному было ясно сознано Риманномъ. Я обязанъ одному ученику Риманна, нынѣ уважаемому математику въ одномъ изъ знаменитыхъ нѣмецкихъ университетовъ, сообщеніемъ что „Риманнъ разсматривалъ каждый матеріальный атомъ какъ вступленіе четвертаго измѣренія въ трехмѣрное пространство“. Полную вѣрность этого сообщенія бывшаго мнѣ тогда еще не вполнѣ понятнымъ, но теперь подтвержденнаго и объясняемаго вышеприведенною гипотезою Риманна, подтвердилъ мнѣ впослѣдствіи еще одинъ математикъ въ Геттингенѣ, во время праздника въ честь Гаусса“.
„Приведенныя слова достаточны чтобы доказать каждому мыслящему, не предубѣжденному и честному человѣку, какъ тѣсно связана гипотеза Риманна съ фактами исчезновенія извѣстнаго количества вещества при спиритическихъ сеансахъ, — фактами констатированными мною и многими другими физиками. Въ то же самое время слова эти показываютъ, насколько опередилъ меня мой знаменитый землякъ сотоварищъ Риманнъ въ свободѣ и смѣлости мысли. Благодарный міръ современемъ примѣнитъ къ нему прекрасныя слова Кепплера о Коперникѣ: Vir fuit maximo ingenio et, quod in hoc exercitio magni momenti est, animo liber. Хотя Риманну и не приходилось наблюдать исчезновенія извѣстнаго количества вещества изъ нашего трехмѣрнаго міра явленій, подобно тому какъ это не разъ удавалось мнѣ при моихъ опытахъ со Слэдомъ, но онъ тѣмъ не менѣе имѣлъ достаточно мужества, чтобы возможность такого случая положить въ основу своего новаго міросозерцанія… Способность человѣческаго ума къ такимъ глубокимъ воззрѣніямъ на принципы природы не имѣетъ ничего общаго съ ловкостью въ формальныхъ математическихъ операціяхъ. Это, полагаю, вполнѣ доказывается словами одного изъ величайшихъ физиковъ, произведенныхъ до сихъ поръ Англіею“. Г. Цöлльнеръ разумѣетъ здѣсь слова Фарэдэя, приведенныя имъ прежде: „я не понимаю, какимъ образомъ математическій умъ, взятый самъ по себѣ, могъ бы стать въ пониманіи сущности и значенія какого-либо изъ дѣйствующихъ началъ природы выше другаго, столь же проницательнаго, но не математическаго ума. Изъ самого себя умъ не можетъ вывести знанія какого бы то ни было принципа“.
Не берусь рѣшать споръ математическаго характера, но не могу не замѣтить, что г. А. В. Г. упрекая г. Цöлльнера въ ошибочномъ взглядѣ на сущность центробѣжной силы, въ незнаніи того, что пишется въ каждомъ порядочномъ курсѣ, въ непониманіи цитуемыхъ сочиненій Риманна и проч., не подкрѣпилъ своихъ упрековъ ни одною цитатою; г. Цöлльнеръ же, обращая эти упреки противъ самого г. А. В. Г., доказываетъ свои слова ссылками и на Ньютона, и на учебникъ Вюлльнера, и на сочиненія Риманна[7]).
V.
[править]Не позволяя себѣ рѣшать что-либо въ области математики, я считаю себя однакоже въ правѣ возвысить голосъ въ области опытнаго естествознанія, и долженъ сказать, что тутъ взгляды г. А. В. Г. представляются мнѣ страдающими значительно неясностью и смѣшеніемъ понятій.
Для того, напримѣръ, чтобы считать явленіе доказаннымъ на основаніи опыта, то-есть дѣйствительно имѣющимъ мѣсто, г. А. В. Г. понадобилось почему-то, главное, узнать побочныя обстоятельства. „Даже нѣтъ указанія на то“, говоритъ онъ, „всегда ли опытъ удавался при одинаковыхъ повидимому обстоятельствахъ, видоизмѣнялись ли эти обстоятельства и добивался ли г. Цöлльнеръ узнать, въ какихъ случаяхъ опытъ не удается, всякій ли медіумъ умѣетъ завязывать узлы, или это искусство есть спеціальность только нѣкоторыхъ изъ нихъ, и какъ пріобрѣтается такое искусство: вдохновеніемъ или обученіемъ? и т. д. Такимъ образомъ остается много вопросовъ, требующихъ разъясненія, а безъ того никакъ нельзя считать явленіе доказаннымъ на основаніи опыта“[8]). (В. Евр., стр. 268). Тутъ, очевидно, смѣшивается понятіе о простомъ констатированіи существованія явленія съ понятіемъ объ изученіи его отношеній; изученіе это нужно для объясненія, а не для доказательства, что явленіе существуетъ.
Требованія моего ученаго противника напоминаютъ мнѣ, какъ относятся иные неученые къ тѣмъ же медіумическимъ явленіямъ. Правда, наружность въ послѣднемъ случаѣ бываетъ груба, но сущность почти та же. Говорится, напримѣръ, о вполнѣ констатированномъ движеніи стола безо всякаго къ нему прикосновенія, а ненаучный скептикъ возражаетъ: „нѣтъ, это что! Пусть-ка вотъ двинется кресло, тогда я повѣрю“. Еслибъ ему говорили о креслѣ, онъ указалъ бы на столъ, на диванъ и т. п.
Сбивчивость понятій и недостаточное знакомство съ предметомъ своей критики обнаруживаетъ г. А. В Г. также и въ другихъ мѣстахъ. Г. Цöлльнеру и мнѣ онъ приписываетъ мысль, совершенно намъ не принадлежащую, будто бы мы считаемъ данное г. Цöлльнеромъ объясненіе явленія полнымъ. Съ ничѣмъ неоправдываемою безцеремонностью онъ увѣряетъ, будто бы я имѣлъ въ виду „доказать вѣ какой степени совершенна, опредѣлительна и полна теорія г. Цöлльнера; она дескать не только объясняетъ извѣстныя явленія, но даже даетъ возможность предсказать, что въ данномъ случаѣ должно произойти такое-то явленіе, прежде никому неизвѣстное“. (Вѣстникъ Европы, стр. 269). Это значило бы, что я приписываю гипотезѣ г. Цöлльнера значеніе хорошо установленной, развитой теоріи. Ясно, что не такова была моя мысль. Не могу не пожалѣть, что г. А. В. Г. въ жару полемики позволилъ себѣ произвольно толковать чужія слова, расширяя ихъ смыслъ по своему усмотрѣнію. Не происходитъ ли это вслѣдствіе его необычайной боязни, что статья моя „должна была произвести большое впечатлѣніе на читателей, вынесшихъ изъ нея представленіе, что спиритическое явленіе завязыванія узловъ вполнѣ объяснено?“ (Вѣстникъ Европы, стр. 263). Въ этихъ словахъ заключается весьма пріятная для меня новость. Мой противникъ констатируетъ, что статья моя должна была произвести впечатлѣніе, и что читатели уже вынесли изъ нея опредѣленное представленіе… И вотъ г. А. В. Г. спѣшитъ выступить въ качествѣ опекуна этихъ читателей, миссіонера для возвращенія бѣдныхъ заблудившихся на путь правовѣрія. Напрасный трудъ! Я скажу и самъ, что о полномъ объясненіи тутъ нѣтъ и рѣчи, но первая научная серьезная попытка объясненія, дѣйствительно, не безъ успѣха сдѣлана г. Цöлльнеромъ, и въ глазахъ людей непредубѣжденныхъ и безпристрастньіхъ г. А. В. Г. едва ли удастся умалить ея значеніе своими опрометчивыми, голословными и неособенно ясными доводами.
Критику почему-то представляется, что между простымъ констатированіемъ факта и полнымъ объясненіемъ нѣтъ ничего средняго, а потому онъ и аналогіямъ не приписываетъ никакого значенія по отношенію къ объясненіямъ. Неужели онъ забылъ, что до полнаго развитія теоретическихъ представленій доходятъ длиннымъ путемъ разныхъ объясненій, начиная отъ первоначальной гипотезы, охватывающей обыкновенно только одну извѣстную сторону и небольшое число явленій? Можно знать причину явленія и не умѣть объяснить, какъ именно эта причина въ данномъ случаѣ дѣйствуетъ. Удары молніи производятъ, напримѣръ, различныя явленія, которыя далеко не всѣ объяснены; но это не мѣшаетъ знать, что ихъ причина — электричество. Наоборотъ, иногда можно составить понятіе о способѣ дѣйствія причины, которой сущность остается неизвѣстною. Можно утверждать даже, что послѣдняя всегда неизвѣстна, такъ какъ всегда есть возможность поставить вопросъ почему, остающійся безъ отвѣта. Возьмемъ, напримѣръ, астрономію, науку, стоящую въ теоретическомъ отношеніи въ высшей степени совершенства. Мы знаемъ законы, по которымъ дѣйствуетъ тяготѣніе, знаемъ результаты, проистекающіе отъ его дѣйствія и первоначальнаго импульса, полученнаго небесными тѣлами, но развѣ извѣстна намъ причина этого импульса и развѣ есть отвѣтъ на вопросъ: почему именно тяготѣніе дѣйствуетъ обратно пропорціонально квадратамъ разстояній, а не другимъ образомъ? Разрѣшите эти вопросы и явятся другіе, дальнѣйшіе. Дѣйствительно полное объясненіе значило бы постиженіе причины причинъ. Не на него разсчитывалъ, конечно, г. А. В. Г., а мы съ г. Цöлльнеромъ и того менѣе. Для объясненій же неполныхъ, съ какими мы всегда имѣемъ дѣло и тѣмъ болѣе при первыхъ попыткахъ объясненія, нѣтъ никакого основанія требовать вмѣстѣ съ г. А. В. Г. указанія, „при какихъ именно условіяхъ явленіе это происходитъ такъ, чтобы мы могли сказать, что при существованіи именно такихъ-то условій, явленіе непремѣнно произойдетъ въ извѣстномъ видѣ и что при отсутствіи хотя одного изъ этихъ условій, явленія этого не будетъ“. (Вѣстникъ Европы, стр. 269). Достаточно знать лишь нѣкоторыя условія, чтобы до извѣстной степени объяснить явленіе. Нѣтъ также причины утверждать, что безъ полнаго знанія условій „никакое объясненіе этихъ явленій невозможно“ (Вѣстникъ Европы, стр. 269), или что „прежде чѣмъ объяснить какое-нибудь явленіе, необходимо вполнѣ точно выяснить тѣ условія, при которыхъ явленіе это происходитъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 271). Въ особенности странны такія требованія въ области явленій, связанныхъ съ органическимъ процессомъ и преимущественно съ нервною дѣятельностью. Здѣсь опять можно указать г. А. В. Г. на Араго, который, сказавъ слова привенныя выше („Celui qui еп dehors des mathématiques purés prononce le mot impossible, manque de prudence“), прибавилъ къ нимъ: „La resérve est surtout un devoir, quand il s’agit de l’organisation animale“.
Обнаруживаются, напримѣръ, въ человѣкѣ такія болѣзненныя явленія, которыя вообще происходятъ не иначе какъ вслѣдствіе опредѣленнаго зараженія. Появленіе ихъ и объясняютъ зараженіемъ, переходомъ особаго специфическаго яда въ организмъ зараженнаго. Самые симптомы объясняются особою натурой этого яда; но развѣ врачъ можетъ всегда опредѣлить въ точности всѣ тѣ условія, при которыхъ зараженіе непремѣнно произойдетъ, и тѣ, при которыхъ его навѣрное не будетъ, и развѣ это мѣшаетъ ему объяснять до извѣстной степени происхожденіе болѣзненныхъ явленій?
Критикъ ставитъ, повидимому, въ упрекъ „спиритамъ“ то, что „до сихъ поръ не вполнѣ извѣстны тѣ условія, при которыхъ явленіе непремѣнно должно происходитъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 270); нашъ критикъ склоненъ разсматривать это обстоятельство какъ дѣлающее самыя явленія сомнительными. Но это опять не болѣе какъ очевидное смѣшеніе понятій о констатированіи факта, объ его изученіи и его объясненіи. Первое составляетъ шагъ ко второму, второе — къ третьему и постепенность тутъ необходима, но г. А. В. Г., въ другихъ случаяхъ едва-ли забывающій научный методическій ходъ изслѣдованій, не стѣсняется требовать по отношенію къ медіумическимъ явленіямъ, чтобы лица, ими интересующіяся, ухитрялись начинать съ середины. Никто изъ защитниковъ медіумизма, конечно, не думаетъ, чтобъ условія медіумическихъ явленій были „вполнѣ“ извѣстны; но развѣ право на мѣсто въ области человѣческихъ знаній предоставляется только тѣмъ явленіямъ, условія происхожденія которыхъ извѣстны вполнѣ? Слѣдовать подобному правилу значило бы отказаться отъ обогащенія науки наблюденіями и попасть въ безысходный кругъ (circulus vitiosus). Явленія, условія происхожденія которыхъ не вполнѣ извѣстны, пришлось бы тогда устранить изъ области знанія, игнорировать, а условія игнорируемыхъ явленій, разумѣется, продолжали бы оставаться неизвѣстными. Скептики, подобные г. А В. Г., такъ впрочемъ и поступаютъ тамъ, гдѣ дѣло касается медіумическихъ фактовъ.
Въ объясненіи всего новаго важная роль принадлежитъ открытію аналогій, на которыя опирается индукція. Это — азбучная истина. Тамъ гдѣ аналогій не замѣчено, наблюдателю нѣтъ возможности сдѣлать перваго шага, состоящаго въ пріуроченіи новаго къ прежнему, извѣстному; при недостаткѣ аналогій отрѣзанъ путь ко всякому объясненію и, наоборотъ, открытіе аналогіи составляетъ несомнѣнный шагъ къ объясненію явленія. А г. А. В. Г. утверждаетъ, будто бы въ аналогіи „нѣтъ и тѣни того, что разумѣютъ подъ объясненіемъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 263), и будто бы г. Цöлльнеръ, „сознаваясь самъ, что данное имъ объясненіе не есть что-либо другое какъ аналогія, не замѣчаетъ, что этимъ самымъ сознаніемъ онъ отвергаетъ всякое притязаніе на дѣйствительное объясненіе“ (Вѣстникъ Европы, стр. 270). Относительно послѣдней фразы необходимо замѣтить, что г. Цöлльнеръ совсѣмъ не смѣшивалъ объясненія съ аналогіей. Его объясненіе даже не касается вопроса, почему завязаны были узлы на безконечной веревкѣ; но, основываясь на аналогіяхъ и сдѣлавъ извѣстныя допущенія, онъ далъ возможность до нѣкоторой степени понять, какимъ образомъ могли бы быть завязаны такіе узлы.
Впрочемъ, г. А. В. Г. не признаетъ даже и аналогій, указываемыхъ г. Цöлльнеромъ, потому что отвергаетъ мысль о реальности четырехмѣрнаго пространства (В. Евр., стр. 264). Вопреки увѣреніямъ г. А. В. Г., реальность эта допускалась однакоже Риманномъ, какъ то показалъ г. Цöлльнеръ цитатами, приведенными выше. Изъ цитатъ этихъ видно съ достаточною ясностью, что для Риманна четырехмѣрное пространство совсѣмъ не представляло „ни больше ни меньше, какъ особый пріемъ разсужденія“, какъ то увѣряетъ г. А. В. Г. (В. Евр., стр. 261).
При такихъ діаметрально-противоположныхъ взглядахъ, соглашеніе между г. А. В. Г., съ одной стороны, Риманномъ и Цöлльнеромъ, съ другой, — разумѣется невозможно, но это не должно бы мѣшать г. А. В. Г. понимать, что съ точки зрѣнія Цöлльнера и Риманна аналогія вполнѣ допустима, и что для этого совсѣмъ не нужно умѣть наглядно представлять четырехмѣрное пространство. Г. Цöлльнеръ именно и говоритъ о невозможности такого нагляднаго (anschauliche) представленія (см. Wiss. Abh., т. I, стр. 221); а г. А. В. Г. отбросивъ характерное понятіе о наглядности, исказилъ истинный смыслъ словъ г. Цöлльнера и этимъ искаженіемъ доставилъ себѣ средство придать дѣлу такой видъ, какъ будто г. Цöлльнеръ отвергаетъ возможностъ мыслитъ реальное существованіе четырехмѣряаго пространства и въ то же время пользуется допущеніемъ его въ своихъ объясненіяхъ. На дѣлѣ же г. Цöлльнеръ именно говоритъ, что мы по аналогіи можемъ составить понятіе о возможности реальнаго существованія тѣхъ пространственныхъ отношеній, какія свойственны четырехмѣрному пространству; о дѣйствительномъ же ихъ существованіи заключеніе можетъ быть сдѣлано только на основаніи фактовъ, добываемыхъ наблюденіемъ.
Вся путаница, въ которую погрузился нашъ критикъ, приводитъ его къ очень странному, чтобы не сказать больше, заключенію. Ему кажется, что г. Цöлльнеръ „присвоиваетъ себѣ, существу трехмѣрному, право умомъ четырехмѣрныхъ существъ“ опредѣлить ограниченность понятій трехмѣрныхъ существъ, и что „аналогія была бы только тогда полна, еслибы г. Цöлльнеръ самъ былъ существомъ съ четырьмя измѣреніями“. По мнѣнію г. А. В. Г. выраженному тутъ же, „мы, какъ трехмѣрныя существа, можемъ разсуждать объ ограниченности понятій двухмѣрныхъ существъ; о недостаточности же нашихъ понятій могутъ разсуждать одни четырехмѣрныя существа“ (Вѣстникъ Европы, стр. 264). Другими словами: г. А. Б. Г. думаетъ, что люди лишены возможности сознавать ограниченность своихъ понятій; а такъ какъ сознаніе этой ограниченности необходимо должно предшествовать замѣнѣ прежняго понятія новымъ, болѣе широкимъ, то г. А. В. Г. тѣмъ самымъ отрицаетъ всякое расширеніе области человѣческаго пониманія.
Явленіе крайне интересное: ученый вѣрящій въ застой вмѣсто прогресса! Впрочемъ ясно что у г. А. В. Г. вышло здѣсь что-то такое, чего и самъ онъ, конечно, не могъ хотѣть сказать.
Расходясь съ гг. Цöлльнеромъ и Риманномъ, г. А. В. Г. расходится и съ Кантомъ, „сужденія котораго кажутся“ нашему критику „не довольно ясными“ и „вовсе непримѣнимыми къ объясненію явленій дѣйствительно происходящихъ“, потому что будто бы Кантъ „говоритъ о томъ, что могло бы быть если бы міръ былъ иной. Естественныя же науки занимаются тѣмъ міромъ, который дѣйствительно существуетъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 259). Но изъ прямаго смысла словъ Канта („если возможно что существуютъ протяженія съ другими измѣреніями, то очень вѣроятно что Богъ ихъ гдѣ-нибудь устроилъ“), цитируемыхъ самимъ г. А. В. Г., несомнѣнно явствуетъ, что Кантъ говорилъ не про иной міръ, а про расширеніе понятія объ этомъ мірѣ. Вмѣстѣ съ этимъ расширеніемъ расширяется, конечно, и задача естествознанія. Но въ томъ-то и бѣда что г. А. В. Г., какъ и многіе другіе, хочетъ чтобы наука не смѣла узнавать ничего лежащаго за ограниченнымъ предѣломъ обычныхъ грубоматеріальныхъ явленій. Въ результатѣ и выходитъ опять кругъ, гдѣ представители такой науки, замкнутые въ своемъ матеріальномъ міровоззрѣніи, осуждены изображать бѣлку въ колесѣ: расширеніе знакомства съ мірозданіемъ становится для нихъ невозможнымъ, потому что они отворачиваются ото всего находящагося за предѣлами ихъ привычнаго горизонта. Они хорошо сдѣлали бы, не забывая на дѣлѣ того, чему учатъ на словахъ. Вотъ что высказалъ одинъ изъ ультраскептиковъ въ разсматриваемой нами области, извѣстный профессоръ Вирховъ, въ своей рѣчи О чудесахъ (см. у г. Цöлльнера, W. Abh. II, стр. 309): „то, что мы называемъ законами природы, измѣнчиво, потому что открытіе ихъ есть дѣло человѣческое, и ихъ признаніе зависитъ отъ крайняго разумѣнія людей. Новыхъ наблюденій вполнѣ бываетъ достаточно для того, чтобы совершенно опрокидывать эти законы и производитъ въ естествознаніи тѣ великія измѣненія, которыми такъ богато новое время“.
Я позволю себѣ привести здѣсь также сказанное мною пять лѣтъ тому назадъ въ моей замѣткѣ о М. В. Остроградскомъ, какъ спиритуалистѣ (Psychische Studies 1874 года, стр. 301): «апріорическое отрицаніе существованія чего-либо въ природѣ представляется намъ, выражаясь мягко, мало отвѣчающимъ строго научному методу. Намъ кажется, что здѣсь привычка имѣетъ болѣе значенія, чѣмъ это думаютъ. Хотятъ найти границы тамъ, гдѣ не предубѣжденный мыслитель скорѣе предположитъ противоположное. Усовершенствованіе микроскопа позволяетъ намъ видѣть предметы, существованія которыхъ прежде и не подозрѣвали; телескопы открываютъ намъ постоянно все новые, болѣе удаленные міры; матерію и движеніе узнаемъ мы въ новыхъ формахъ, начиная отъ твердаго, грубаго, до тонкаго, эфирнаго. Нигдѣ нѣтъ границы, и понятіе объ ограниченности по меньшей мѣрѣ столь же недоступно для нашего ума, какъ и понятіе о безконечности. Еслибы мы и поставили границу, то все-таки приходится спросить: что же находится за нею далѣе? Допущеніе абсолютнаго ничто въ мірозданіи не имѣетъ для насъ смысла. Всѣ эти соображенія становятся на пути, когда мы хотимъ назначить границы явленіямъ природы. Кто могъ бы, не грѣша противъ разума, сказать: за этою или тою границей въ природѣ нечего искать болѣе, потому что тамъ ничего нѣтъ?
«Къ сожалѣнію, человѣкъ замкнутый въ тѣсномъ кругѣ грубоматеріальныхъ явленій оказывается склоннымъ, хотя бы онъ былъ и ученый, считать природу ограниченною единственно потому, что самъ онъ ограниченъ условіями своего существованія. Громко говорящее самодовольство всегда производитъ впечатлѣніе, а ненаучные люди едва ли могутъ обсудить достаточно критически, возможно ли и научно ли въ самомъ дѣлѣ отрицать теоретически то, что лежитъ внѣ области чисто спекулятивной и что, подобно всѣмъ другимъ явленіямъ природы, можетъ быть узнано и изслѣдовано только посредствомъ наблюденія и опытовъ.
„У отрицанія есть однако своя роковая логика. Сначала отрицаютъ, объявляя наблюденія недостаточными и наблюдателей незаслуживающими довѣрія, а когда являются новые наблюдатели, имѣющіе большій вѣсъ, то начинаютъ отрицать ихъ значеніе, которое прежде признавалось и т. д. Если же путь отрицанія оказывается труднымъ, то поступаютъ еще проще, — игнорируютъ“…
VI.
[править]По словамъ г. А. В. Г., Риманнъ цитуется г. Цöлльнеромъ „вездѣ только для того, чтобы подтвердить ту истину, что для науки особенно интересны именно тѣ явленія, которыя не объясняются установленными воззрѣніями, потому что знакомство именно съ такими явленіями заставляетъ насъ измѣнять наши воззрѣнія, чѣмъ и вызывается развитіе науки. Истина эта столь очевидна, что развѣ только особенное удовольствіе часто цитовать такую знаменитость, какъ Риманнъ, могло заставить г. Цöлльнера употреблять столько труда для того, чтобы внушать его читателямъ о справедливости такого мнѣнія“ (Вѣстникъ Европы, стр. 260).
Нельзя не замѣтить на это, что самъ г. А. В. Г. служитъ отличнымъ доказательствомъ непризнаванія этой „столь очевидной“, но его собственнымъ словамъ, истины. Ему говорятъ о явленіяхъ, необъясняемыхъ „установленными воззрѣніями“ и, слѣдовательно, открывающихъ новый горизонтъ человѣческому знанію, а онъ отворачивается отъ этихъ явленій для того, чтобы сохранить „установленныя воззрѣнія“ во что бы то ни стало. Доказательства на лицо.
Критикъ приводить самъ сказанное г. Цöлльнеромъ о „точныхъ изслѣдованіяхъ“ Крукса и повторяетъ цитируемыя Цöлльнеромъ слова профессора Чаллиса: „доказательства настолько полны и согласны между собою, что надо или признать факты въ томъ видѣ, какъ о нихъ сообщается, или окончательно отказаться отъ возможности подтвержденія фактовъ человѣческимъ свидѣтельствомъ“. Послѣ этого, казалось бы, г. А. В. Г. слѣдовало (еслибъ онъ былъ безпристрастенъ) или держаться въ сторонѣ и не браться судить о томъ, что видѣли другіе и чего не видѣлъ онъ самъ, или познакомиться съ явленіями на дѣлѣ, чтобы пріобрѣсти серьезное право судить о нихъ въ томъ или другомъ направленіи по собственному опыту, или, наконецъ, высказать предъ читателями тѣ причины, по которымъ онъ считаетъ наблюденія Крукса незаслуживающиыи довѣрія, а слова Чаллиса недостойными вниманія. Ничего этого критикъ самъ не сдѣлалъ; онъ не потрудился даже посредствомъ чтенія познакомиться ближе съ предметомъ, о которомъ берется судить такъ авторитетно и такъ голословно. Притомъ, не объ однихъ Круксѣ и Чаллисѣ идетъ тутъ рѣчь: г. А. В. Г. самъ называетъ еще Геггингса, Уоллеса, какъ людей убѣдившихся въ реальности медіумическихъ явленій[9]); но все это для него не имѣетъ значенія. Ни однимъ словомъ не высказавъ своего мнѣнія о Чаллисѣ, Геггингсѣ, Круксѣ и Уоллесѣ, г. А. В. Г. ухитряется, на основаніи ихъ же свидѣтельствъ, придти къ заключенію, что г. Цöлльнеръ хлопочетъ о подготовленіи читателя къ вѣрѣ въ медіумизмъ. А по поводу словъ Цöлльнера: „я не имѣю столь высокаго мнѣнія о своемъ умѣ, чтобы думать что я не подвергнусь, при сходныхъ условіяхъ, тѣмъ же впечатлѣніямъ, какимъ подвергались они“ — нашъ критикъ замѣчаетъ: „очевидно, въ то время г. Цöлльнеръ самъ былъ уже хорошо подготовленъ; но онъ еще не видѣлъ, а вотъ какъ только увидитъ, то“… (Вѣстнікъ Европы, стр. 265).
Такъ ли поступилъ бы ученый ищущій истины, а не насильственнаго сохраненія „установленныхъ воззрѣній“? Невольно вспоминаются слова Н. А. Головкинскаго, приведенныя мною выше: „въ виду многочисленныхъ свидѣтельствъ выходящихъ, между прочимъ, отъ лицъ которыхъ ни добросовѣстность, ни компетентность, какъ наблюдателей, не могутъ быть заподозрѣны, — по крайней мѣрѣ, болѣе чѣмъ тѣ же качества у массы авторовъ по всѣмъ отраслямъ знанія, — я считаю неумѣстнымъ сомнѣваться, что если не все, то конечно, большая часть описаннаго была бы и мною, и всякимъ другимъ, обладающимъ органами чувствъ, наблюдаема въ томъ видѣ, въ какомъ она описана“. Г. А. В. Г. очевидно далеко опередилъ г. Цöлльнера относительно „мнѣнія о своемъ умѣ“, и мало похожъ на г. Головкинскаго въ томъ, что касается заподозриванія чужой добросовѣстности и компетентности.
Изъ всего нами видѣннаго явствуетъ съ достаточною убѣдительностью, что г. А. В. Г., выступившій предъ публикою въ качествѣ судьи г. Цöлльнера и моего и въ роли непрошеннаго спасителя самой публики, оказывается судьею весьма мало знающимъ то, о чемъ судитъ и сильно предубѣжденнымъ, а слѣдовательно и лицепріятнымъ.
Особенно рѣзко выражается его незнаніе — и даже нежеланіе знать — тамъ, гдѣ дѣло доходитъ до фактовъ. Тутъ его аргументы дѣйствительно сводятся въ сущности къ „не могло быть, потому что невозможно“. Но критикъ нашъ не хочетъ откровенно заявить эту формулу и желаетъ сохранить научный декорумъ. Въ то же время онъ чувствуетъ слабость своей позиціи предъ напоромъ фактовъ и отдѣлывается отъ нихъ тѣмъ, что просто игнорируетъ все то, что написано другими лицами, кромѣ Цöлльнера. По отношенію же къ Цöлльнеровскому факту завязки узловъ, г. А. В. Г. безпрестанно повторяетъ на всѣ лады, что г. Цöлльнеръ будто бы не окружилъ своего опыта достаточными предосторожностями. Въ этомъ онъ видимо старается увѣрить читателей, безпрестанно твердя имъ одно и то же. Такъ и чувствуется его опасеніе: а что, если вдругъ предосторожности окажутся принятыми и условія опыта достаточно строгими? Они дѣйствительно и оказываются таковыми; но г. А. В. Г., разумѣется, будетъ теперь къ этому слѣпъ и глухъ. Такъ поступаютъ всегда желающіе отрицать во что бы то ни стало.
Если бы г. Цöлльнеръ описалъ подробности опытовъ въ первомъ томѣ своихъ Wissenschaftliche Abhandlungen и если бы такимъ образомъ г. А. В. Г нельзя было придраться (весьма неудачно, какъ оказывается теперь), то онъ, конечно, предпочелъ бы молчать, игнорировать фактъ Цöлльнера наравнѣ съ другими прежними фактами, тоже достаточно убѣдительными для тѣхъ, кто вообще доступенъ убѣжденію. Но какъ же, спрашивается, поступитъ г. А. В. Г. теперь, ознакомившись волей-неволей съ условіями опыта, — условіями, которыя оказываются вполнѣ удовлетворяющими самымъ строгимъ требованіямъ добросовѣстной критики? Отвѣтить на это не трудно, перефразируя собственныя слова нашего критика: „онъ еще не видѣлъ“ того, что сообщилъ Цöлльнеръ во второмъ томѣ своего изданія, „а вотъ какъ только увидитъ, то…“ и возвратиться къ общему стереотипному завѣренію, что „этого не могло быть, потому что это невозможно“.
Чтобы не быть голословнымъ, я цитирую здѣсь повторенныя увѣренія г. А. В. Г.
„Гдѣ была въ то время другая рука Слада и упомянутаго третьяго лица, объ этомъ не говорится ничего“ (Вѣстникъ Европы, стр. 266).
(Неправда: говорится во второмъ томѣ Wissenschaftliche Abhandlungen; читатель увидитъ это ниже).
„Для установленія достовѣрности такого явленія не слѣдуетъ пренебрегать никакими средствами, которыя могутъ служить для этой цѣли, а между тѣмъ г. Цöлльнеръ совершенно упустилъ изъ виду дать своей статьѣ ту обстановку, которой нынѣшняя наука считаетъ себя въ правѣ требовать отъ всякой порядочной статьи, устанавливающей дѣйствительность какого-нибудь новаго явленія“ (Вѣстникъ Европы, стр. 267).
„Требуется, чтобы были указаны всѣ возможные источники погрѣшностей, а также объяснено, какія именно были приняты противъ нихъ мѣры. Объ этомъ у г. Цöлльнера и помину нѣтъ (ibidem)“.
„Чтобъ убѣдить читателей въ дѣйствительности наблюденнаго явленія, надобно было бы стать на точку зрѣнія человѣка до крайности скептическаго и съ мельчайшею подробностью описать всѣ мѣры предосторожности, принятыя для удостовѣренія каждаго въ томъ, что не могло случиться ничего незамѣченнаго наблюдателемъ и могущаго вліять на результатъ. Ничего подобнаго мы не находимъ въ статьѣ г. Цöлльнера (ibid)“.
„Г. Цöлльнеръ не говоритъ, что обманъ не могъ бы вліять на результатъ опыта, еслибъ онъ и былъ, такъ какъ для этого приняты молъ были надлежащія мѣры; но никакія мѣры такого рода не указаны въ его статьяхъ (Вѣстникъ Европы, стр, 268)“.
„Спрашивается, отчего г. Цöлльнеръ, пока дѣло было у него въ рукахъ, не обставилъ опытъ такимъ образомъ, чтобъ устранить всякую возможность обмана? (ibid)“.
„Въ своихъ статьяхъ онъ (Цöлльнеръ) даже не упоминаетъ о какихъ-либо мѣрахъ, принятыхъ имъ въ этомъ отношеніи“ (Вѣстникъ Европы, стр. 271)“.
Напрасно однакоже г. А. В. Г., говоря о „необходимости устранить возможность обмана“, прибавляетъ: „онъ могъ бы тогда убѣдить и тѣхъ лицъ, которыя до сихъ поръ не вѣруютъ“ (Вѣстникъ Европы, стр. 268). Напрасно думаетъ онъ также, что у г. Цöлльнера мелькнула мысль, что г. Слэдъ могъ его какъ-нибудь ввести въ обманъ (Вѣстникѣ Европы, стр. 266). Бояться обмана г. Цöлльнеру было уже потому нечего, что сущность и обстановка его опыта устраняли всякую возможность обмана. Въ этомъ читатель сейчасъ убѣдится самъ. Но г. Цöлльнеръ не безъ основанія заговорилъ объ обманѣ. Онъ зналъ что это тотъ конекъ, на которомъ гг. скептики ѣздятъ постоянно, даже и тамъ, гдѣ дорога ихъ расходится со здравою логикой. Съ другой стороны, г. А. В. Г. не знаетъ повидимому того, что его фраза „онъ (Цöлльнеръ) могъ бы тогда убѣдить“ и проч. совершенно не прилагается къ только-что упомянутымъ скептикамъ. Я не рискую ошибиться, предсказывая, что теперешнее изложеніе подробностей, доказывающее, что „всякая возможность обмана“ была устранена, ни на шагъ не подвинетъ этихъ скептиковъ къ признанію реальной истины; я не буду даже удивленъ, если самъ критикъ нашъ окажется въ ихъ числѣ.
VII.
[править]Вотъ что пишетъ г. Цöлльнеръ (Wissenschaftliche Abhandlungen, т. II, стр. 213 и слѣд.): «Я позволилъ себѣ сообщить въ концѣ перваго тома моихъ Научныхъ статей физическій фактъ, который необъяснимъ съ точки зрѣнія существующихъ воззрѣній, подтверждавшихся до сихъ поръ опытомъ. Въ то же время я старался, идя по пути Канта, Гаусса и Риманна переработать и дополнитъ наши теперешнія понятія, такъ чтобы по этимъ дополненнымъ улучшеннымъ понятіямъ наблюдаемое на дѣлѣ перестало казаться невозможнымъ и невѣроятнымъ. Такъ какъ здѣсь дѣло идетъ объ устраненіи ограниченности въ понятіяхъ моихъ современниковъ товарищей по наукѣ, и о томъ чтобъ успѣхи знанія и мысли не были стѣсняемы унаслѣдованными предразсудками, то я позволяю себѣ для легчайшаго достиженія этой цѣли сдѣлать еще нѣсколько замѣчаній, относящихся къ условіямъ, подъ которыми произошли описанные мною четыре узла на простой (не двойной) нити съ припечатанными концами.
„Толщина новой и крѣпкой, купленной мною самимъ, пеньковой бичевки была около одного миллиметра; длина прежде завязки на ней узловъ — 148 сант.; слѣдовательно взятая вдвое со связанными вмѣстѣ концами бичевка была длиною 74 сантиметра. Концы ея до наложенія печати были связаны вмѣстѣ обыкновеннымъ узломъ и выходящіе за узелъ кончики, длиною около 1½ сантиметра, положены на кусокъ бумаги и припечатаны на немъ крѣпко обыкновеннымъ сургучомъ, такъ что узелъ оставался видимымъ близь края печати, имѣвшей почти круглую форму. Потомъ, бумага около сургуча была обрѣзана…“
„Описанное запечатываніе моею собственною печатью двухъ такихъ бичевокъ происходило вечеромъ 16-го декабря 1877 года въ 9 часовъ, въ моей квартирѣ, на глазахъ у нѣсколькихъ друзей и товарищей. Печатаніе произведено мною самимъ и притомъ въ отсутствіи г. Слэда. Двѣ другія подобныя бичевки такихъ же размѣровъ были запечатаны утромъ 17-го декабря въ 10½ часовъ Вильгельмомъ Веберомъ въ его квартирѣ и его печатью“[10]). Съ этими четырьмя запечатанными бичевками я пошелъ въ недалеко отстоящую квартиру одного изъ моихъ друзей, который былъ настолько любезенъ, что принялъ въ свой домъ Слэда, какъ гостя, на восемь дней, для того чтобы, не допуская до него публики, предоставитъ его въ интересѣ науки въ распоряженіе мое и моихъ товарищей.
«Засѣданіе произошло немедленно по моемъ прибытіи въ квартиру упомянутаго моего друга. Изъ четырехъ запечатанныхъ бичевокъ я выбралъ одну самъ и чтобы не терять ея изъ глазъ покамѣстъ мы не сѣли за столъ, повѣсилъ ее себѣ на шею, такъ что печать находилась спереди у меня на груди и была мнѣ постоянно видна; въ продолженіи засѣданія, въ которомъ Слэдъ сидѣлъ у меня съ лѣвой стороны, я во все время видѣлъ печать безъ измѣненія предъ собой; руки Слэда были постоянно хорошо видимы; лѣвою рукой (лежавшей, какъ видно изъ прежняго описанія, на рукахъ г. Цöлльнера) онъ часто хватался за лобъ, жалуясь на боль, а правою держалъ подъ краемъ стола маленькую случайно находившуюся въ комнатѣ деревянную дощечку. Хотя свѣсившаяся подъ столъ часть бечевки, лежавшая на моихъ колѣнахъ, и не была мнѣ видна, но руку Слэда, державшую дощечку, я видѣлъ постоянно во все время.
«Исчезновенія или измѣненія вида рукъ Слэда я не замѣчалъ. Самъ онъ производилъ совершенно пассивное впечатлѣніе, такъ что мы не можемъ думать, чтобы Слэдъ завязалъ узлы при участіи своей собственной сознательной воли, но должны принять что, въ его присутствіи, при указанныхъ условіяхъ, въ комнатѣ, освѣщенной полнымъ дневнымъ свѣтомъ и безъ видимаго прикосновенія Слэда къ бичевкѣ, на ней произошли узлы. Судя по опубликованнымъ по настоящее время извѣстіямъ, такой опытъ въ присутствіи Слэда удался и въ Вѣнѣ, хотя подъ условіями менѣе строгими. Тѣмъ изъ читателей, которые желали бы знать и о другихъ, происходившихъ въ присутствіи Слэда физическихъ явленіяхъ, я позволю себѣ указать на слѣдующія двѣ брошюры: Mr. Slade’s Aufenthalt in Wien (Wien. J. C. Fischer u. Comp. 1878). Der Individualismus im Lichte dev Biologic und Philosophic der Gegenwart, von Lazar B. Heilenbach (Wien. Braumüller, 1878). Описаніе дальнѣйшихъ опытовъ, которые удались мнѣ со Слэдомъ въ продолженіи двѣнадцати засѣданій, будетъ сообщено мною ниже. Опыты эти происходили въ присутствіи моихъ коллегъ и друзей Фехнера, Вильгельма Вебера и Шейбнера, и я уполномоченъ положительно заявить объ этомъ.
«Да позволено мнѣ будетъ сдѣлать теперь нѣсколько замѣчаній относительно тѣхъ, которые безуспѣшно стараются уничтожить одними разсужденіями и теоретическими доводами физическій фактъ, котораго они не наблюдали ни во время его совершенія, ни въ завершенномъ видѣ. Такихъ людей не мало, особенно между натуралистами хоть бы и такими, которые по справедливости смотрятъ свысока на діалектику Гегеля. Извѣстно, что въ тотъ самый годъ, когда Пьяцци открылъ первую изъ малыхъ планетъ, Гегель, основываясь на философскихъ началахъ, старался доказать а priori невозможность существованія планетъ между Юпитеромъ и Марсомъ. Упомянутые естествоиспытатели не замѣчаютъ, что они по отношенію къ вполнѣ доказанному факту, каковъ приведенный выше, играютъ ту же самую роль, какую Гегель занималъ по отношенію къ малымъ планетамъ, которыхъ нынѣ, по прошествіи 77 лѣтъ, мы знаемъ не менѣе 178.
«Еслибы послѣ сдѣланнаго Пьяцци перваго января 1801 г. открытія, твердо установившаго фактъ, вдругъ были уничтожены всѣ зрительныя трубы, еслибы всѣ оптики въ мірѣ разучились дѣлать зрительныя трубы такой силы, какая нужна для наблюденія малыхъ планетъ, то фактъ, установленный Пьяцци, не былъ бы этимъ устраненъ. Вѣрили или не вѣрили бы астрономы факту, это было бы важно не для природы, а развѣ только для Гегеля, пристыженнаго тѣмъ, что точнымъ наблюденіемъ констатированъ фактъ, считавшійся имъ а priori невозможнымъ. Совершенно такъ же и фактъ, наблюденный мною и подтвержденный перворазрядными изслѣдователями, будетъ стоять твердо, независимо отъ того, повторится ли онъ и будетъ ли подтвержденъ снова; онъ останется, хотя бы даже г. Слэдъ въ будущемъ превратился въ фокусника и обманщика. Подлежать спору можетъ только степень довѣрія, котораго заслуживаютъ наблюдатели, и ихъ способность производить точныя наблюденія. Наблюдатели эти полнымъ вѣсомъ своего имени ручаются за условія, при которыхъ упомянутые четыре узла произошли на безконечной нити. Тѣ, которые оспариваютъ этотъ фактъ, видѣнный мною и моими друзьями, ссылаются на простой или такъ-называемый здравый человѣческій разсудокъ, значитъ приписываютъ этотъ драгоцѣнный даръ въ гораздо большей степени себѣ, чѣмъ мнѣ и моимъ друзьямъ, ибо позволяютъ себѣ судить о явленіяхъ ими вовсе не наблюдавшихся, о существованіи которыхъ они узнали только путемъ историческимъ по моимъ заявленіямъ въ печати. О такихъ „людяхъ науки“ уже 95 лѣтъ тому назадъ высказано мнѣніе Э. Кантомъ въ слѣдующихъ словахъ:
„Они изобрѣли удобное средство отрицать безъ наблюденій, а именно ссылку на здравый разсудокъ“… „Это одно изъ ловкихъ изобрѣтеній новаго времени, при которомъ пустѣйшій болтунъ можетъ помѣряться съ самою основательною головой“… „Говоря по правдѣ такая аппелляція (къ здравому разсудку) есть въ сущности не что иное какъ ссылка на приговоръ массы, — на одобреніе отъ котораго философъ краснѣетъ“…
Въ упоминаемыхъ г. Цöлльнеромъ людяхъ, судящихъ на основаніи такъ называемаго „здраваго разсудка“ о томъ, чего „сами они не видѣли“, разумѣется, нѣтъ никогда недостатка. Но дѣло въ томъ, что такіе люди вводятъ въ заблужденіе другихъ; они ставятъ иногда въ ложное положеніе и тѣхъ, которые искренно и серьезно относятся къ вопросу. Таковъ у насъ примѣръ г. Ливчака, а въ Германіи гг. ученыхъ Христіани и Прейера.
Г. Ливчакъ, прочитавъ мою статью „четвертое измѣреніе“ и проч., „предположилъ, что кажущійся фактъ завязыванія есть не что иное, какъ результатъ остроумной технической операціи“ (Новое Время 1869 г. января 25, № 1045). Предположеніе это породило способъ, въ которомъ, — надо сознаться, — я не вижу ничего остроумнаго. Остроумно въ немъ развѣ то, что г. Ливчакъ, окруживъ свое quasi-открытіе нѣкоторою таинственностью и научною напыщенностью, заставилъ говорить о себѣ. Онъ отозвался, что „этотъ опытъ требуетъ довольно значительныхъ умственныхъ усилій“ (см. письмо Н. П. Вагнера въ Новомъ Времени 1879 г. февраля 7, № 1058) и обѣщалъ со временемъ, чрезъ нѣсколько недѣль, объяснить свой методъ. Время это быть можетъ и до сихъ поръ еще не настало бы, но я, прождавъ нѣсколько мѣсяцевъ, счелъ нелишнимъ пригласить г. Ливчака къ обѣщанному разъясненію. Мы, интересующіеся медіумическими явленіями, догадывались и прежде, что г. Ливчакъ просто разрываетъ на время веревку, разсучивая ея волокна и дѣлая ее такимъ образомъ на время изъ безконечной простою двухконечною, а потомъ, завязавъ узлы, снова сращиваетъ разорванное мѣсто; А. Н. Аксаковъ даже самъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ съ успѣхомъ произвелъ эту операцію. Мы узнали теперь изъ письма г. Ливчака, что наша догадка была вѣрна: хотя увѣреніе въ необходимости усиленной умственной работы для произведенія опыта и очень мало гармонируетъ съ нею. Если бы г. Ливчакъ, прочитавъ мою статью, тотчасъ пояснилъ съ самаго начала какимъ способомъ по его мнѣнію дѣлаетъ узлы Слэдъ, то это было бы вполнѣ естественно; но г. Ливчакъ предпочелъ устроить мистификацію, оставшуюся не безъ успѣха. М. Ѳ. Достоевскій заявилъ объ узлахъ г. Ливчака (Новое Время 1878 г. марта 27 дня, № 746), думая, что онъ, Ливчакъ, „разрѣшилъ задачу г. Цöлльнера и Слэда“ и что этимъ „коё-что разъясняется“. Н. А. Головкинскій въ своей статьѣ счелъ нужнымъ серьезно упомянуть (въ примѣчаніи) о томъ, что „Ливчакъ нашелъ способъ фактически завязывать узлы на безконечномъ снуркѣ“. Наконецъ одинъ глубокоученый математикъ лично говорилъ мнѣ, что нельзя оспаривать возможности открытія г. Ливчакомъ серьезнаго метода завязки узловъ, такъ какъ „геометрія положеній“ разработана еще крайне мало. Едва ли всѣ они останутся теперь довольны г. Ливчакомъ, въ лицѣ котораго, наконецъ, „гора разрѣшилась мышью“.
Г. Ливчакъ, правда, заявилъ, Н. П. Вагнеру, что онъ не берется завязать узлы при такихъ условіяхъ, при которыхъ наблюдалъ ихъ появленіе г. Цöлльнеръ. Но помимо того, мы теперь знаемъ, что у г. Цöлльнера въ присутствіи Слэда происходили узлы и на такихъ „нитяхъ“, которыя нельзя разрывать на время и сращивать снова — и при такихъ условіяхъ гдѣ возможность обмана также была вполнѣ устранена (Wissenschaftl. Abh. II, стр. 912). Вотъ въ чемъ состоялъ этотъ опытъ г. Цöлльнера:
„Двѣ полосы, вырѣзанныя изъ мягкой кожи, длиною въ 44 сант. и въ 5-10 милл. ширины, были мною (Цöлльнеромъ) связаны и запечатаны такъ же, какъ это описано выше для бечевки. Эти двѣ замкнутыя полосы кожи положены были по одиночкѣ на столъ, за которымъ мы сидѣли. Потомъ я сложилъ ихъ вмѣстѣ и прикрылъ моими обѣими руками, какъ это изображено на фотографическомъ снимкѣ (рисунокъ этотъ приложенъ къ книгѣ г. Цöлльнера). Слэдъ, сидѣвшій у меня слѣва, по временамъ клалъ свою правую руку тихонько на мои руки, между тѣмъ какъ я во все время ощущалъ присутствіе обѣихъ кожаныхъ полосъ водъ моими руками. Слэдъ утверждалъ, что онъ видитъ свѣтъ надъ моими руками и чувствуетъ прохладный вѣтеръ. Вѣтеръ этотъ чувствовалъ и я, но свѣта не видѣлъ. Въ то время какъ я снова почувствовалъ на моихъ рукахъ прохладное вѣяніе въ довольно сильной степени и въ то время какъ руки Слѣда, не касаясь моихъ рукъ, были удалены отъ нихъ на 2 или 3 дециметра, я почувствовалъ явственно движеніе обѣихъ кожаныхъ полосъ подъ моими руками. Вслѣдъ затѣмъ въ столѣ раздались три удара, и когда я отнялъ свои руки, то обѣ кожаныя полосы, бывшія прежде отдѣльными одна отъ другой, оказались связанными такъ какъ это изображено на снимкѣ… Время, въ теченіе котораго кожаныя полосы оставались подъ моими руками, составляло не болѣе трехъ минутъ“.
На рисункѣ видно ясно, что на каждой изъ двухъ кожаныхъ полосъ завязано по два узла и узлы одной полосы пропущены сквозь узлы на другой…
Неизвѣстно что скажутъ теперь гг. Прейеръ и Христіани. Вѣроятно, по обычаю скептиковъ, доходящихъ до ослѣпленія, они или станутъ игнорировать сообщенное г. Цöлльнеромъ, или провозгласятъ его самого незаслуживающимъ довѣрія и безнадежнымъ. Прежде, когда появился только еще первый томъ Научныхъ статей г. Цöлльнера, они, подобно нашему критику г. А. В. Г., приняли на себя роль спасителей человѣчества отъ заблужденій и предразсудковъ, причемъ на долю Христіани выпало преимущественно спасеніе ученаго міра.
Г. Христіани, ассистентъ по части физики при Берлинскомъ физіологическомъ институтѣ, издавна съ любовью занимался фокусничествомъ. Принявшись за подражаніе нѣкоторымъ явленіямъ, происходившимъ въ присутствіи Слэда, онъ явился въ Лейпцигъ со своимъ коллегой, другимъ ассистентомъ того же института по части вивисекцій, г. Кронеккеромъ. Объ ихъ подвигахъ, совершенныхъ въ Лейпцигѣ, разсказываются г. Цöлльнеромъ интересныя вещи.
Нельзя не сознаться, что въ этомъ случаѣ огромное преимущество оказывается на сторонѣ нашего техника г. Ливчака. Г. Ливчакъ чистосердечно думалъ, что завязываетъ узлы по способу Слэда и не менѣе чистосердечно сознался, что не можетъ завязать ихъ при тѣхъ условіяхъ, при которыхъ произошли опыты г. Цöлльнера. Христіани же отнесся къ дѣлу не такъ прямо и просто. Онъ, очевидно, понималъ, что грубымъ подражаніемъ не опровергнетъ наблюденій г. Цöлльнера. Онъ не былъ проникнутъ искреннимъ, чистосердечнымъ желаніемъ разъяснить то что считалъ заблужденіемъ; иначе онъ поспѣшилъ бы явиться къ гг. Цöлльнеру, Веберу, Фехнеру, Шейбнеру, чтобы доказать имъ на дѣлѣ ошибочность ихъ наблюденій. Но ничего не бывало. О присутствіи въ Лейпцигѣ гг. берлинскихъ ассистентовъ, „фокусника и вивисектора“ (prestidigitateur и vivisecteur, — такъ квалифицируетъ ихъ г. Цöлльнеръ), сдѣлалось извѣстнымъ г. Цöлльнеру лишь случайно, въ то время когда гг. Христіани и Кронеккеръ уже собирались уѣхать, отличившись въ фокусахъ предъ нѣкоторыми лейпцигскими профессорами. Дѣло въ томъ, что гг. ассистенты хлопотали не объ истинѣ: „Умыселъ другой тутъ былъ“. Имъ надо было скомпрометтировать г. Цöлльнера и заставить нѣкоторыхъ другихъ повѣрить, что г. Цöлльнеръ и его товарищи по наблюденіямъ грубо ошиблись. Невольно вспоминаешь нашу коммисію отъ Физическаго Общества, у которой вся задача также явно сводилась не къ серьезному исканію правды, а къ уличенію медіумовъ и еретиковъ собратовъ.
Хотя Христіани и Кронеккеръ ничего не сдѣлали для того, чтобы разубѣдить гг. Цöлльнера, Вебера, Фехнера и Шейбнера и ничѣмъ не доказали, чтобъ ихъ фокусы походили на явленія, наблюдавшіяся этими учеными въ присутствіи Слэда, но это не помѣшало гг. ассистентамъ протрубить полную побѣду такъ громко, что отголоски ея дошли и до Петербурга и нашли здѣсь, разумѣется въ извѣстныхъ кругахъ, почву достаточно благопріятную для того, чтобы пустить корни и разростись.
Вотъ что разсказываетъ г. Цöлльнеръ (Wissenschfiftliche Abhandhmgen. т. 2, стр. 1091 и слѣд.): «9 марта 1878 года, зайдя предъ обѣдомъ къ Вильгельму Веберу для того чтобы вмѣстѣ съ нпмъ идти гулять, я узналъ новость, а именно: три дня тому назадъ оба ассистента новаго Берлинскаго физіологическаго института — д-ръ Христіани, ассистентъ по физикѣ, и профессоръ д-ръ Кронеккеръ, ассистентъ но части вивисекцій, — находятся въ Лейпцигѣ и съ изяществомъ показываютъ всѣ опыты, сдѣланные Слэдомъ. Профессоръ Брауне также сообщилъ мнѣ объ этомъ, прибавивъ, что онъ, какъ „другъ“, считаетъ своимъ долгомъ обратить на это мое вниманіе, такъ какъ мнѣ скоро будетъ доказано, что Слэдъ просто обманулъ насъ. Вильгельма Вебера приглашали присутствовать при фокусахъ Христіани и Кронеккера, но онъ съ глубокимъ негодованіемъ прямо отказался отъ этого приглашенія. Далѣе, мнѣ было сообщено, что уже на слѣдующій день, въ воскресенье 10 марта, оба названные господина собираются оставить Лейпцигъ, и я долженъ, поэтому, торопиться, если хочу самъ быть свидѣтелемъ опытовъ гг. Христіани и Кронеккера.
„Сильно удивленный этимъ неожиданнымъ извѣстіемъ, я спросилъ моего коллегу Брауне: можетъ ли д-ръ Христіани сдѣлать также и опытъ съ завязываніемъ узловъ на безконечной бечевкѣ? „Разумѣется“, отвѣчалъ тотъ; а нѣсколько времени спустя, дочь одного изъ моихъ товарищей утверждала, что она выучилась опыту съ узлами и легко умѣетъ завязать четыре узла на бечевкѣ съ запечатанными концами. Я отвѣчалъ моему коллегѣ на его увѣреніе, что въ такомъ случаѣ д-ръ Христіани медіумъ и въ то же время обманщикъ, потому что онъ выдаетъ себя предъ публикой за фокусника, будто бы умѣющаго производить опыты Слэда по произволу и сознательно. Я прибавилъ что, впрочемъ, не пойду безъ приглашенія и зова къ г. Христіани, потому что и общественное приличіе и его намѣреніе освободить меня отъ заблужденія, въ которое я впалъ, непремѣнно требуютъ, если только намѣреніе это честное, чтобы г. Христіани первый пришелъ ко мнѣ“.
Далѣе г. Цöлльнеръ разсказываетъ, что переговоривъ съ Вильгельмомъ Веберомъ, онъ тѣмъ по менѣе рѣшился видѣть Христіани для того чтобы не предположили, что онъ избѣгалъ свиданія. Г. Цöлльнеръ обратился къ профессору гражданскаго и уголовнаго права — Ваху, и попросилъ его идти вмѣстѣ на свиданіе съ Христіани, послѣ того какъ Вахъ предварительно самъ приготовилъ бечевку съ припечатанными концами. Вмѣстѣ съ Вахомъ г. Цöлльнеръ отправился потомъ къ извѣстному хирургу, профессору Тиршу, и пригласилъ его также присутствовать при опытѣ. Г. Тиршъ охотно согласился и тотчасъ же написалъ дружеское письмо д-ру Христіани, въ которомъ просилъ его назначить часъ, въ который можно быть свидѣтелями его удивительныхъ опытовъ. Гг. Цöлльнеръ и Вахъ остались ждать отвѣта у г. Тирша. Оказалось, что посланный не засталъ гг. Христіани и Кронеккера, но узналъ, что въ 8 часовъ вечера они непремѣнно будутъ въ ресторанѣ, находящемся рядомъ съ квартирою г. Тирша. „Мы порѣшили тогда“, говоритъ далѣе г. Цöлльнеръ, „отдать письмо туда съ прибавкою нѣсколькихъ строкъ отъ профессора Тирша, которыми пояснялось, что въ 8 часовъ я буду ждать д-ра Христіани у г. Тирша или могу, пожалуй, самъ придти въ ресторанъ. Въ ресторанѣ мною лично велѣно было отдать письмо д-ру Христіани, какъ только онъ явится туда. Сверхъ того, г. Тиршъ написалъ еще особо другое письмо къ одному изъ друзей г. Христіани, въ домѣ котораго жилъ Христіани въ Лейпцигѣ; въ этомъ письмѣ онъ просилъ сообщить, будетъ ли г. Христіани согласенъ на наше предложеніе“. Когда г. Цöлльнеръ вечеромъ ровно въ 8 часовъ снова явился къ коллегѣ Тиршу, тотъ съ улыбкою подалъ ему письмо. Въ немъ говорилось о разныхъ причинахъ, по которымъ на письмо г. Тирша нельзя было дать отвѣта ранѣе, и о томъ, что г. Христіани уже обѣщалъ провести этотъ вечерь съ нѣкоторыми друзьями Кронеккера, а завтра утромъ рано долженъ уѣхать въ Берлинъ.
„Несмотря на это уклончивое письмо“, замѣчаетъ г. Цöлльнеръ, „я оставался въ ожиданіи у коллеги Тирша до 10 часовъ вечера, но оба фокусника г. Дюбуа-Реймона, профессоръ Гуго-Кронеккеръ и д-ръ Христіани, не появлялись. Они очевидно нашли благодарную публику для своихъ фокусовъ у тайнаго совѣтника Людвига и его учениковъ, и сочли излишнимъ къ своимъ лаврамъ, собраннымъ предъ столь „избранною“ публикой, прибавлять еще новые“.
И не мудрено, что гг. ученые фокусники поступили такъ. Оказалось, что узлы находились у нихъ на бечевкѣ подготовленными еще до припечатанія ея концовъ, и потомъ только передвигались на новое мѣсто (Wissenschaftliche Abhandlungen, т. 2, стр. 905). Къ этому поясненію г. Цöлльнеръ прибавляетъ: „что такая грубая манипуляція была навязана г. Христіани лейпцигской публикѣ, при помощи профессоровъ Лейпцигскаго университета, и названа „объясненіемъ“, это доказываетъ только легковѣріе „образованной“ публики въ области физическихъ явленій“.
Провозглашеніе побѣды г. Христіана предъ публикой не научною взялъ на себя г. Прейеръ, профессоръ физіологіи Іенскаго университета. Онъ напечаталъ въ журналѣ Deutsche Rundschau (1878 года, октябрь, № 1-й, стр. 75) статью о магнетизмѣ и медіумизмѣ, въ которой проводится обычный взглядъ гг. отрицателей: магнетизмъ — шарлатанство и заблужденіе; наблюденія Рейхенбаха надъ одомъ[11]) — самообманъ; медіумизмъ — вздоръ и пустяки. Въ честности Рейхенбаха (химика, открывшаго, между прочимъ, общеизвѣстные парафинъ и креозотъ), въ благородствѣ его характера Прейеръ не находитъ возможнымъ сомнѣваться и думаетъ, что Рейхенбахъ не могъ сознательно распространять заблужденіе, но „самъ подвергся заблужденію“. Прейеръ указываетъ на брошюрку Фехнера объ одѣ, появившуюся въ Лейпцигѣ въ 1878 году, въ которой Фехнеръ разсказываетъ, между прочимъ, какъ Рейхенбахъ сдѣлалъ его, Фехнера, и тогдашняго лейпцигскаго профессора химіи, извѣстнаго Эрдманна, свидѣтелями несомнѣннаго дѣйствія человѣческаго организма на магнитную стрѣлку[12]).
Прейеръ думаетъ, что это наблюденіе, стоящее особнякомъ, можно пока оставить въ покоѣ и ждать, когда оно повторится, слѣдуя при этомъ отличному правилу самого Фехнера, сказавшаго, что „въ невѣріи надобно быть столь же осторожнымъ, какъ и въ вѣрѣ“.
Интересно знать какъ отнесутся теперь г. Прейеръ и ему подобные къ подтвержденію наблюденія Рейхенбаха, Фехнера и Эрдманна новыми наблюденіями г. Цöлльнера, сдѣланными вмѣстѣ съ тѣмъ же Фехнеромъ и знаменитымъ Вильгельмомъ Веберомъ надъ вліяніемъ организма Слэда на магнитную стрѣлку (Wiss. Abhandl. т. II, стр. 330). По всей вѣроятности, это „повторенное наблюденіе“ будетъ игнорироваться или отвергаться, подобно тому какъ отвергаются безпрестанно повторяющіяся наблюденія надъ различными другими медіумическими явленіями. Вѣдь они подтверждаются не двумя и тремя, но множествомъ свидѣтелей, заслуживающихъ довѣріе; но это не мѣшаетъ гг. Прейеру, А. В. Г, Шкляревскому, Христіани и множеству другихъ отвергать ихъ.
Бернскій профессоръ Максимиліанъ Перти (авторъ книги Die Mystischen Erseheinungen der menschlichen Natur[13]), добавленія къ этому сочиненію подъ названіемъ Der jetzige Spiritualismus[14]) и другихъ научныхъ сочиненій) помѣстилъ замѣтку о статьѣ Прейера въ журналѣ Psychische Studien (1879 года, № I, стр. 28). Въ замѣткѣ этой онъ говоритъ, между прочимъ, слѣдующее: „Прейеру хотѣлось бы объявить спиритуализмъ легкомысленнымъ заблужденіемъ. Онъ считаетъ, что гг. Уоллесъ, Круксъ, Бутлеровъ, Цöлльнеръ не распознали обмана, а между тѣмъ сейчасъ видно, что онъ самъ ровно ничего не знаетъ[15]) объ ихъ изслѣдованіяхъ и наблюденіяхъ, сдѣланныхъ со всею тщательностію, исключающею всякій обманъ. Человѣкъ науки, какимъ мы считаемъ г. Прейера, несмотря на его заблужденіе въ этомъ дѣлѣ, не могъ бы судить столь превратно, еслибъ онъ сколько-нибудь ознакомился съ тѣмъ, что происходитъ въ области спиритуализма“.
Прейеръ отвергаетъ впрочемъ даже и явленія животнаго магнетизма, про который уже Шопенгауеръ, склонный вообще скорѣе къ отрицанію чѣмъ къ допущеніямъ безъ критики, сказалъ: „Тотъ кто отрицаетъ нѣкоторые факты животнаго магнетизма и ясновидѣнія, долженъ считаться не невѣрующимъ, а незнающимъ“. (См. брошюру Genzel’я Spiritische Geständnisse eines evangelischen Geistlichen, стр. 10). „Придетъ время“, сказалъ тотъ же философъ, „когда философія и животный магнетизмъ (теперь надо прибавить: въ особенности же медіумизмъ) и безпримѣрно преуспѣвшія во всѣхъ отрасляхъ своихъ естественныя науки такимъ яркимъ свѣтомъ освѣтятъ другъ друга, что откроются истины, о которыхъ и мыслить не дерзали“ (Русскій Вѣстникъ, 1876 года, январь, стр. 465).
Съ какимъ легкомысліемъ и самомнѣніемъ отнесся Прейеръ къ вопросу, видно изъ окончанія его статьи. Прейеръ сообщаетъ письмо, полученное имъ отъ г. Христіани, гдѣ тотъ увѣряетъ, что „знающій (фокусы) всегда будетъ въ состояніи, во-первыхъ, повторить подобныя вещи (медіумическія явленія) съ тѣмъ же успѣхомъ… во-вторыхъ, не допустить, чтобъ онѣ могли быть показаны въ его присутствіи и сдѣлать чтобъ иллюзія, ими производимая, превратилась въ смѣшное ничтожество, если бы вздумали принять ее за что-нибудь нешуточное“[16]) (Deutsche Rundschau 1878, № 1-й, стр. 92). Мы видѣли выше, какъ мало добросовѣстности по отношенію къ медіумизму выказалъ г. Христіани и какъ онъ поспѣшилъ уклониться, когда представился ему случай подтвердить на дѣлѣ высказываемыя имъ теперь убѣжденія, но это не помѣшало г. Прейеру обратиться къ поборникамъ медіумизма со слѣдующею аллокуціей: „что скажутъ теперь спириты послѣ этихъ разъясненій? Если они не будутъ обращены, а лучшаго средства, по моему мнѣнію, и быть не можетъ, то они скажутъ: г. Христіани дѣлаетъ все прекрасно, и это удивительно, но ему возможно это только потому, что онъ самъ медіумъ и находится въ прямыхъ сношеніяхъ съ духами. Еще болѣе странный отвѣтъ былъ бы таковъ: хотя берлинцы и показываютъ намъ тѣ же самыя непонятныя вещи, какъ медіумы, хотя ихъ опыты идутъ такъ же гладко и изящно, какъ у заклинателей духовъ, но огромная разница заключается въ томъ, что физіологи получаютъ эти результаты другимъ путемъ, а именно: безъ помощи духовъ, и слѣдовательно существованіе послѣднихъ этимъ не опровергается“.
„Кто разсуждаетъ такъ, тому ужъ, конечно, не поможешь“.
Эта выходка г. Прейера, побудила меня напечатать въ Psychische Studien (1879 года, № 1-й, стр. 22) письмо къ издателю, которое я приведу здѣсь почти цѣликомъ:
„Только недавно случилось мнѣ узнать о статьѣ г. В. Прейера: Der thierische Magnetismus und der Mediumismus einst und jetzt. Въ концѣ ея авторъ ставитъ спиритамъ вопросъ, и такъ какъ мое имя тоже упомянуто тамъ, то я считаю не лишнимъ сказать нѣсколько словъ въ отвѣтъ“.
„Вопросъ г. Прейера гласитъ: „что скажутъ спириты на эти разъясненія“, то-есть на разъясненія, заключающіяся въ письмѣ доктора Христіани. Г. Прейеръ пытается тутъ же на поставленный имъ самимъ вопросъ дать два отвѣта, которые, по его мнѣнію, могутъ быть ожидаемы отъ спиритовъ. Еслибъ эти отвѣты были правильны, то спириты избавились бы отъ труда отвѣчать, но тогда необходимо измѣнился бы и взглядъ г. Прейера на значеніе „разъясненій“ г. Христіани“.
„Тѣ отвѣты, которые г. Прейеръ позволяетъ себѣ приписать спиритамъ, приводятъ меня прежде всего къ вопросу: неужели г. Прейеръ думаетъ, что имѣетъ дѣло съ дѣтьми? Неужели въ данномъ случаѣ онъ настолько потерялъ чувство мѣры и здравомысліе, что можетъ серьезно предполагать подобные отвѣты? Вѣдь правильный отвѣтъ стоитъ въ письмѣ самого г. Христіани. Тамъ говорится: „производитель магическихъ чудесъ никогда не допуститъ своихъ зрителей до совершенно свободнаго распоряженія условіями и до знакомства со всѣми подробностями опыта; онъ всегда остается господиномъ положенія и произвольно распоряжается всѣми присутствующими“. Разумный наблюдатель медіумическихъ явленій считаетъ, напротивъ, только то серьезнымъ и убѣдительнымъ, что видитъ подъ условіями, при которыхъ онъ вполнѣ сознаетъ, что „господиномъ положенія“ состоитъ онъ самъ, а не кто-либо другой“.
«Если г. Христіани способенъ всегда оставаться „господиномъ положенія“, то пусть идетъ онъ къ серьезнымъ наблюдателямъ и повторитъ предъ ними свои опыты. Тѣ, которые, подобно г. Прейеру и самому г. Христіани, уже заранѣе имѣютъ готовый приговоръ, конечно, не могутъ считаться серьезными наблюдателями. А кода дѣло дошло до того, чтобы появиться предъ наблюдателями дѣйствительно серьезными, профессорами Веберомъ, Цöлльнеромъ, Фехнеромъ и проч., то г. Христіани предпочелъ отступить. Что готовый приговоръ у гг. Прейера и Христіани былъ дѣйствительно въ запасѣ, это ясно видно изъ словъ ихъ самихъ. Прейеръ говоритъ: „когда я услышалъ объ этихъ заблужденіяхъ, достойныхъ сожалѣнія, то не сомнѣвался, что здѣсь дѣло идетъ о весьма искусно производимыхъ фокусахъ“. Д-ръ Христіани со своей стороны распространяется „объ уловкахъ фокусниковъ высшей школы, уловкахъ, къ которымъ несомнѣнно принадлежатъ спиритическія явленія“. А далѣе тотъ же господинъ утверждаетъ, что „наукѣ даже нечего и бояться, чтобъ когда-либо, при разъясненіи спиритическихъ феноменовъ, еи пришлось обогатиться новыми силами природы“. Онъ считаетъ себя стало-быть уже напередъ знающимъ предѣлы науки и желаетъ запретить природѣ обнаруживать намъ новыя силы. Его наука можетъ даже чувствовать страхъ предъ открытіемъ въ природѣ новыхъ силъ. Такая наука не нужна намъ. „Къ счастью“, скажемъ мы за одно съ г. Прейеромъ, „тѣ свѣточи, которые зажигаются истиннымъ естествознаніемъ, разливаютъ свѣтъ неугасимый“.
„По отношенію же ко всѣмъ заранѣе подготовленнымъ въ области естествознанія приговорамъ о новыхъ неизвѣстныхъ вещахъ мы тоже можемъ повторить слова г. Прейера: кто такъ разсуждаетъ, тому ужъ не поможешь“!
Г. Прейеръ найдетъ, разумѣется, тѣмъ не менѣе читателей и почитателей, потому что приводимыя г. Цöлльнеромъ слова Лихтенберга прилагаются и къ нашему времени: „Wir leben in einer Welt, wo ein Narr viele Narren, aber ein weiser Mann nur wenig Weise macht“ (мы живемъ въ такомъ мірѣ, гдѣ дуракъ дѣлаетъ многихъ дураками, а умный лишь немногихъ умными) (Wiss. Abhandlungen, т. 2, стр. 932.).
VIII.
[править]Кромѣ описанныхъ опытовъ надъ завязываніемъ узловъ на безконечной нити, г. Цöлльнеромъ сдѣланы и другіе интересные опыты и наблюденія. Приводимъ здѣсь сообщаемое г. Цöлльнеромъ описаніе наиболѣе рѣзкихъ изъ нихъ.
„9-го мая 1878 года, въ 7 часовъ вечера, я былъ со Слэдомъ одинъ въ той комнатѣ, гдѣ обыкновенно происходили наши засѣданія. Въ теченіе послѣобѣденнаго времени небо сдѣлалось чрезвычайно яснымъ подъ вліяніемъ вѣтра, такъ что комната, обращенная на западъ, была ярко освѣщена лучами заходящаго солнца. Два деревянныя кольца и кольцеобразный отрѣзокъ отъ кишки были надѣты на струну въ 1,05 м длины и 1 милл. толщины. Концы струны завязаны были двойнымъ узломъ и припечатаны мною сургучомъ точно такъ же какъ это было сдѣлано и описано выше съ веревкой… Сѣвъ за столъ, какъ обыкновенно, со Слэдомъ, я крѣпко положилъ обѣ руки на верхнюю часть запечатанной струны. Маленькій круглый столикъ[17]) стоялъ около большаго стола, за которымъ мы сидѣли“. (Все это пояснено въ книгѣ г. Цöлльнера рисунками и фотографическими снимками.) „Вскорѣ мы услышали у маленькаго круглаго столика, къ которому я былъ обращенъ лицомъ, звуки похожіе на удары кусковъ дерева одного о другой. Когда я спросилъ, должны ли мы прекратить сеансъ, то въ отвѣтъ послышались три такіе же звука. Мы встали, чтобы посмотрѣть причину этихъ звуковъ и, къ величайшему нашему удивленію, нашли, что оба деревянныя кольца, которыя еще минутъ шесть тому назадъ были надѣты на струну, находились теперь въ совершенно цѣльномъ состояніи надѣтыми на тумбу кругленькаго столика. На струнѣ оказались завязанными два трехмѣрные узла, въ которые продѣтъ былъ кольцеобразный отрѣзокъ отъ кишки, упомянутый выше“ (Wissenschaftliche Abhandlungen, т. 2, стр. 927 и слѣд.).
Другое крайне странное явленіе произошло еще раньше этого съ тѣмъ же самымъ кругленькимъ столикомъ. Надобно замѣтить, что и прежде во время сеансовъ со Слэдомъ наблюдаемы были изчезновеніе и появленіе снова нѣкоторыхъ предметовъ, напр. книгъ. Такой случай виденъ былъ барономъ Гелленбахомъ въ Вѣнѣ и о немъ Гелленбахъ сообщилъ г. Цöлльнеру; потомъ и г. Цöлльнеръ вмѣстѣ съ другими лицами имѣлъ случай видѣть подобныя же явленія, но „6 мая, въ 11¼ часовъ утра, при яркомъ солнечномъ освѣщеніи, я былъ“, говоритъ г. Цöлльнеръ, „совершенно внезапно и неожиданно свидѣтелемъ гораздо болѣе крупнаго явленія этой категоріи. Мы сѣли со Слэдомъ за столъ, по обыкновенію. Противъ меня стоялъ, какъ это было нерѣдко и въ другихъ случаяхъ, кругленькій столикъ[18])… Прошло около минуты съ того времени какъ мы сѣли и соединили наши руки, какъ вдругъ кругленькій столикъ началъ совершать медленныя качанія, что было ясно видно по движеніямъ его верхней доски, находившейся выше доски того стола, за которымъ мы сидѣли. Нижняя часть столика не была мнѣ видна. Движенія скоро сдѣлались сильнѣе, столикъ приблизился къ столу занятому нами, легъ на полъ, обратившись ко мнѣ ножками, и задвинулся подъ столъ. Я не зналъ, — а повидимому также не зналъ и Слэдъ, — что изъ этого выйдетъ дальше, такъ какъ послѣ этого въ теченіе около минуты никакихъ дальнѣйшихъ явленій не происходило. Слэдъ собирался взяться за помощь аспидной доски, чтобы спросить своихъ „spirits“ (духовъ), должны ли мы еще ожидать чего-нибудь, а я вздумалъ заглянуть подъ нашъ столъ, чтобъ увидѣть ближе положеніе кругленькаго столика, который я ожидалъ найти тамъ. Къ большому удивленію моему и самого Слэда, оказалось, что подъ столомъ ничего не было и нигдѣ въ комнатѣ не могли мы отыскать столика, котораго присутствіе тутъ еще за минуту предъ тѣмъ констатировалось нашими чувствами. Ожидая обратнаго появленія столика, сѣли мы снова къ прежнему столу, причемъ Слэдъ помѣстился рядомъ со мною… Такъ оставались мы въ теченіе 5-6 минутъ въ напряженномъ ожиданіи того, что произойдетъ, какъ вдругъ Слэдъ началъ увѣрятъ, что видитъ свѣтъ въ воздухѣ. Хотя я, по обыкновенію, ничего подобнаго не могъ замѣтить, однакоже невольно послѣдовалъ своимъ взоромъ въ томъ направленіи, въ которомъ смотрѣлъ Слэдъ, причемъ наши руки во все время оставались соединенными и лежащими на столѣ. Мое лѣвое колѣно прикасалось подъ столомъ почти по всей своей длинѣ къ правому колѣну Слэда, что необходимо обусловливалось близостью нашихъ мѣстъ, такъ какъ мы помѣщались на одной и той же сторонѣ стола. Глядя въ воздухъ по различнымъ направленіямъ все съ большимъ и большимъ удивленіемъ и какъ будто большею боязнью, Слэдъ спросилъ меня: неужели я не замѣчаю тамъ большаго свѣта? Я отвѣчалъ рѣшительнымъ отрицаніемъ, но въ то же время, слѣдя за взоромъ Слэда, повернулъ голову и бросилъ взглядъ на часть потолка комнаты, находившуюся за моею спиной. Вдругъ въ это время, на высотѣ около 5 футовъ, я увидѣлъ въ воздухѣ столикъ, обращенный кверху ножками и быстро спускающійся къ намъ на столъ. Чтобы не быть задѣтыми падающимъ столикомъ мы невольно уклонились головами въ противоположныя стороны, Слэдъ налѣво, а я направо; но несмотря на это столикъ, прежде чѣмъ коснуться нашего стола, такъ больно ударилъ меня сбоку по головѣ, что боль на лѣвой сторонѣ головы чувствовалась мною еще четыре часа спустя послѣ этого происшествія“.
«Только-что описанные факты, добытые наблюденіемъ, опровергаютъ, очевидно, эмпирическій догматъ неизмѣнности количества вещества въ нашемъ трехмѣрномъ мірѣ, доступномъ нашимъ чувствамъ. Но такъ какъ догматъ о сохраняемости вещества почерпаетъ свой догматическій характеръ не изъ опыта, а единственно только изъ началъ нашего сужденія, то нашему разуму является задача освободиться отъ противорѣчія, оказывающагося между результатами наблюденія и принципами мышленія. Въ первомъ томѣ этихъ статей я показалъ подробно, какъ просто разрѣшается эта задача допущеніемъ четвертаго измѣренія пространства. Вышеупомянутый столикъ, который исчезалъ на шесть минутъ, долженъ былъ гдѣ-либо находиться и количество вещества, изъ котораго онъ состоитъ, должно было, согласно упомянутому принципу, оставаться абсолютно-постояннымъ. Такъ какъ мы на вопросъ „гдѣ“ можемъ отвѣчать только указаніемъ на мѣсто и такъ какъ въ то же время эмпирически доказано, что это мѣсто не находилось въ трехмѣрномъ пространствѣ доступномъ нашимъ чувствамъ, то отсюда необходимо вытекаетъ заключеніе, что тотъ привычный отвѣтъ на вопросъ „гдѣ“, который мы до сихъ поръ умѣли давать, оказывается недостаточнымъ, а слѣдовательно требуетъ расширенія и способенъ къ расширенію (Wiss. Abh., т. 2, стр. 917 и слѣд.).
Первое возраженіе, которое сдѣлаютъ отрицатели противъ этихъ наблюденій, будетъ основываться, вѣроятно, на томъ, что въ сеансахъ присутствовалъ только одинъ г. Цöлльнеръ, и слѣдовательно исчезновеніе столика могло быть не реальнымъ фактомъ, а галлюцинаціей. Что жё касается колецъ и струны, то они скажутъ, быть-можетъ, что г. Цöлльнеръ могъ и не замѣтитъ, какъ Слэдъ подмѣнилъ струну съ кольцами, какъ онъ разобралъ столикъ, надѣлъ кольца и снова собралъ и склеилъ рознятыя части Что же касается шестиминутнаго промежутка времени, въ который, по словамъ г. Цöлльнера, явленіе произошло, то это только показалось такъ г. Цöлльнеру, на дѣлѣ же прошло времени быть-можетъ вдесятеро болѣе и т. д. Допущеніе вѣрности наблюденія надъ исчезновеніемъ столика, дѣйствительно, зависитъ отъ степени довѣрія къ г. Цöлльнеру и слѣдовательно отъ личныхъ воззрѣній на него, но нельзя будетъ удивляться и тому, еслибы сдѣланы были относительно колецъ и струны возраженія въ родѣ приведенныхъ мною. Поборники медіумизма привыкли встрѣчать у своихъ противниковъ самыя фантастическія гипотезы. Нѣтъ такого нелѣпаго предположенія, которое не было бы ими допущено для того, чтобы дать объясненіе, называемое ими „естественнымъ“. Они не замѣчаютъ, что и то, что для нихъ сверхъестественно, сдѣлается естественнымъ, какъ скоро, убѣдившись въ реальности медіумическихъ фактовъ, мы признаемъ ихъ входящими въ законную цѣпь явленій природы и подвергнемъ изученію.
Укажу здѣсь какъ г. Цöлльнеръ самъ относится къ своему свидѣтельству. Онъ говоритъ: „Что касается опытовъ со Сладомъ, то я описываю ихъ прежде всего для физиковъ, то-есть для людей науки, которые въ состояніи понять мои другія физическія изслѣдованія и опыты, опубликованные мною въ теченіе болѣе чѣмъ двадцати лѣтъ. Только такіе люди могутъ, основываясь на моей научной дѣятельности, судить самостоятельно, насколько слѣдуетъ довѣрять мнѣ какъ производителю физическихъ опытовъ. Хотя теоретическія воззрѣнія, которыя связываются съ фактами мною наблюденными въ теченіе упомянутаго времени, и до сихъ поръ нерѣдко расходятся съ моими воззрѣніями, но самые факты добытые моимъ наблюденіемъ, всегда подтверждались. Для тѣхъ людей, которые по работамъ, произведеннымъ мною до настоящаго времени, составили собственное, самостоятельное сужденіе о моей надежности и о степени довѣрія мною заслуживаемаго, безполезно описывать условія, подъ которыми я наблюдалъ явленія, подробнѣе того, чѣмъ это вообще дѣлается для разумныхъ научныхъ читателей. Предположимъ, напримѣръ, что я при физическомъ изслѣдованіи наблюдалъ бы отклоненіе магнитной стрѣлки подъ какими-нибудь новыми необыкновенными условіями; неужели физикъ заподозрилъ бы мои наблюденія на основаніи предположенія, что у меня, быть можетъ, случайно находился въ карманѣ намагниченный ножикъ или что я не принялъ въ разсчетъ какъ слѣдуетъ ежедневнаго измѣненія земнаго магнетизма? Такія возраженія можно было бы дѣлать противу наблюденій начинающаго и учащагося, но самъ я въ настоящее время сочту ихъ, еслибъ они были сдѣланы мнѣ сотоварищемъ по наукѣ, ни чѣмъ инымъ какъ оскорбленіемъ и въ качествѣ физика буду считать ниже моего достоинства возражать на нихъ“ (Wiss. Abh., т. 2, стр. 909 и слѣд.).
Интересны также и явленія другаго рода, видѣнныя г. Цöлльнеромъ и его учеными сотоварищами. Въ одномъ изъ засѣданій, гдѣ присутствовали Вильгельмъ Веберъ и профессоръ Шейбнеръ, произошло явленіе, требовавшее весьма значительнаго механическаго усилія. Г. Цöлльнеръ слѣдующимъ образомъ описываетъ этотъ случай.
„Раздался вдругъ сильный звукъ, похожій на разрядъ большой лейденской банки. Взглянувъ по тому направленію, въ которомъ этотъ звукъ слышался, мы увидѣли, что ширма закрывавшая кровать распалась на двѣ части. Ея деревянныя перекладины въ полдюйма толщиною были вверху и внизу разорваны, и это произошло помимо какого-либо видимаго прикосновенія Слэда къ ширмѣ. Разорванное мѣсто ширмы находилось, по крайней мѣрѣ, въ пяти футахъ разстоянія отъ Слэда, который сидѣлъ къ ширмѣ спиною. Но еслибъ онъ и въ самомъ дѣлѣ пожелалъ разорвать ширму растягиваніемъ, дѣйствуя на одну изъ ея сторонъ, то для этого слѣдовало бы прикрѣпить сначала противоположную сторону ширмы. Такъ какъ ширма стояла совершенно свободно и торчащія въ мѣстѣ разрыва деревянныя волокна остались совершенно параллельными съ продольною осью цилиндрическихъ разорванныхъ перекладинъ, то разрывъ могъ быть произведенъ только силою, дѣйствовавшею на эти перекладины продольно. Всѣ мы были удивлены столь неожиданнымъ и сильнымъ механическимъ явленіемъ. Мы спросили Слэда: что это значитъ? Но онъ, пожавъ плечами, отвѣтилъ, что подобные феномены, хотя и рѣдко, происходятъ иногда въ его присутствіи. Говоря это и стоя у стола, онъ бросилъ кусочекъ грифеля на полированную поверхность столешницы и накрылъ его аспидною доской, которая была куплена мною и предъ этимъ вычищена. Пятью пальцами правой руки Слэдъ прижалъ доску къ столу, между тѣмъ какъ лѣвая его рука лежала по срединѣ стола. Вдругъ началось писанье на внутренней сторонѣ аспидной доски, и когда Слэдъ перевернулъ доску, то на ней была написана по-англійски фраза, имѣвшая слѣдующее значеніе: „мы не имѣли намѣренія сдѣлать вамъ непріятное; извините за происшедшее“. Условія, при которыхъ это написалось на доскѣ, удивили насъ потому въ особенности, что обѣ руки Слэда во время писанья лежали совершенно неподвижно на столѣ“ (W. Abh., II, стр. 332).
Позже (на стр. 935 и слѣд.) г. Цöлльнеръ возвращается къ значенію и объясненію этого явленія въ слѣдующихъ словахъ:
„Оставляя подробное описаніе различныхъ другихъ не менѣе замѣчательныхъ явленій, случавшихся въ присутствіи Слэда, до третьяго тома моихъ Научныхъ статей, я позволю себѣ добавить нѣсколько замѣчаній относительно случая, происшедшаго 10 ноября 1877 года, въ моей квартирѣ въ присутствіи моихъ друзей и товарищей, Вильгельма Вебера и Шейбнера“.
«Въ спорахъ о явленіяхъ, происходящихъ въ присутствіи спиритическихъ медіумовъ, дѣло сводится почти исключительно на способъ дѣйствія (modus operandi) и къ объясненію этого способа съ точки зрѣнія нашихъ настоящихъ знаній. Аргументація обыкновенно сопровождается замѣчаніемъ, что и въ присутствіи фокусниковъ происходятъ явленія, способъ происхожденія которыхъ остается скрытымъ и что, благодаря перерыву въ причинной связи между мышечными движеніями фокусника и производимымъ дѣйствіемъ, происшедшее представляется зрителю необъяснимымъ, а потому и чудеснымъ. Такая аргументація опирается на посылку, которая подразумѣвается сама собою и поэтому проходится обыкновенно молчаніемъ, а именно: предполагается, что для производства фокусовъ нужна фокуснику мускульная сила, не выходящая за предѣлы той, какую по опытнымъ даннымъ можно вообще приписывать человѣческому организму. Если бы, напримѣръ, человѣкъ произвелъ предъ нами фокусъ, для котораго необходима сила двухъ лошадей, то выше приведенная аргументація къ такому фокусу не была бы уже болѣе приложима, потому что явленіе осталось бы необъяснимымъ, какой бы способъ дѣйствія ни былъ придуманъ.
„Къ счастію, я имѣю возможность именно указать на подобный случай, на то что произошло съ ширмой у кровати. Матеріаломъ ширмы было ольховое дерево; ширма была новая и куплена мною приблизительно за годъ до того. Поперечный разрѣзъ каждой изъ перекладинъ, которыя были разорваны одновременно и продольно, имѣлъ площадь въ 3,142 квадр. сантиметра. По опытамъ Эйтельвейна, растяженіе необходимое для продольнаго разрыва такого куска ольховаго дерева составляетъ около 4,957 килогр. или 99 центнеровъ, а такъ какъ двѣ деревянныя перекладины разорваны были заразъ, то для этого разрыва нужна была растягивающая сила въ 198 центнеровъ“…
Приведя затѣмъ данныя, относящіяся къ тому, какая возможно наибольшая сила можетъ быть приписана человѣческому тѣлу, г. Цöлльнеръ продолжаетъ: „такъ какъ для разрыва моей ширмы нужно было растяженіе силою въ 198 центнеровъ, то понадобилось бы, слѣдовательно, десять такихъ силачей для того, чтобы при благоприятномъ положеніи тѣла произвести то механическое дѣйствіе, которое обнаружилось въ присутствіи Слэда безъ его прикосновенія“.
„Такъ какъ при переноскѣ тяжестей по плоскости лошадиная сила оказывается среднимъ числомъ впятеро болѣе человѣческой, то для произведенія механическаго эффекта, о которомъ идетъ рѣчь, надобно было бы приблизительно двѣ лошади. Если и считать Слэда великаномъ и приписать ему способность двигаться въ пространствѣ съ такою быстротой, что ни друзья мои, Вильгельмъ Веберъ и Шейбнеръ, ни самъ я не могли видѣть его движеній и замѣтить какъ Слэдъ самъ разорвалъ упомянутую ширму, то все-таки послѣ всего изложеннаго разумный скептикъ предпочтетъ отказаться отъ подобнаго „объясненія““.
«Для того чтобъ избѣжать упрека въ томъ, что въ приведенномъ случаѣ я уже слишкомъ нападаю на такъ-называемый „раціональный“ способъ объясненія, я позволю себѣ замѣтить, что одинъ изъ моихъ почтенныхъ сотоварищей, имѣвшій самъ въ тотъ же день сеансъ у Слэда вмѣстѣ съ двумя другими коллегами, совершенно серіозно старался успокоить свою научную совѣсть предположеніемъ, что Слэдъ для вызыванія такихъ сильныхъ механическихъ явленій носитъ съ собою динамитъ, который искусно вкладываетъ въ мебель и столь же искусно зажигаетъ и заставляетъ взрываться. Объясненіе это живо напомнило мнѣ то, которымъ крестьяне одного захолустья Помераніи старались объяснить движеніе локомотива. Чтобы сколько-нибудь умѣрить тотъ страхъ, который необходимо долженъ былъ вызывать въ грубыхъ и невѣжественнымъ людяхъ локомотивъ, двигающійся самъ собою, пасторъ той деревни старался объяснить крестьянамъ устройство и дѣйствіе паровой машины. Просвѣтивъ своихъ прихожанъ такою „популярною лекціей“, пасторъ повелъ ихъ къ желѣзной дорогѣ, гдѣ долженъ былъ пройти первый поѣздъ. Увидѣвъ его, крестьяне недовѣрчиво покачали головами и возразили пастору: нѣтъ, г. пасторъ, тутъ все-таки не безъ лошадей („Nein Herr Pastor, da stecken doch, Pferde drin“).
„Въ первомъ томѣ своихъ Научныхъ статей (стр. 459) я упомянулъ объ электрическихъ силахъ, находящихся въ потенціальномъ состояніи во всѣхъ тѣлахъ и которыя, освобождаясь внезапно, могли бы превзойти по своимъ дѣйствіямъ самыя сильныя дѣйствія динамитныхъ зарядовъ. Я сказалъ такъ: „оказывается, что въ одномъ миллиграммѣ воды находится электрической энергіи столько, что, освободившись вдругъ, она произвела бы движеніе одинаковое съ тѣмъ, какое получилъ бы снарядъ, вѣсящій 520 килограммовъ, выброшенный изъ огромнаго орудія воспламененіемъ заряда въ 16,7 килограммовъ пороха“. Значитъ въ присутствіи спиритическихъ медіумовъ могутъ дѣйствовать до сихъ поръ еще скрытыя для насъ, такъ-называемыя каталитическія силы, способныя освобождать и превращать въ живую силу нѣкоторую часть той потенціальной энергіи, запасъ которой находится во всѣхъ тѣлахъ“.
Отрицаніе въ силу принципа „не могло быть, потому что невозможно“ слѣдуетъ предвидѣть и здѣсь. Но мы, вмѣстѣ съ г. Цöлльнеромъ можемъ найти утѣшеніе въ слѣдующемъ цитируемомъ г. Цöлльнеромъ отрывкѣ изъ переписки Галилея съ Кеплеромъ (W. Abh., II, стр. 941). Галилей писалъ Кеплеру: „Что скажешь ты о первостепенныхъ учителяхъ гимназіи въ Падуѣ, которые, несмотря на мои предложенія, не хотѣли видѣть ни планетъ, ни луны, ни самой зрительной трубы? Этотъ родъ людей считаетъ философію книгою подобною Энеидѣ или Одиссеѣ, и думаетъ, что истину слѣдуетъ искать не въ мірѣ или природѣ, а въ сравненіи текстовъ. Какъ бы ты сталъ смѣяться, когда первый учитель гимназіи въ Пизѣ, въ присутствіи великаго герцога, старался свергнуть планеты съ неба логическими доводами точно магическими заклинаніями“. Кеплеръ отвѣчалъ на это Галилею: „Имѣй, Галилей, довѣріе къ будущему; иди впередъ. Если я не ошибаюсь, то въ Европѣ найдется мало значительныхъ математиковъ, которые бы разошлись съ нами. Таково могущество истины!“
IX.
[править]Въ сеансахъ со Слэдомъ Цöлльнеръ видѣлъ не разъ и появленіе рукъ, — феноменъ, который наблюдали и о которомъ писали весьма многіе, между прочимъ и Круксъ, и Вагнеръ, и я (Медіумическія явленія, стр. 340).
Цöлльнеръ разсказываетъ объ этомъ слѣдующее (W. Abh. II, стр. 340): „Почти при всѣхъ сеансахъ, въ то время, когда руки Слэда и присутствующихъ лежали на столѣ и были видимы, а ноги Слэда были направлены въ сторону и также могли быть наблюдаемы, мы чувствовали подъ столомъ прикосновеніе рукъ, а иногда при тѣхъ же условіяхъ руки эти были, хотя и кратковременно, видимы нами. Я желалъ поэтому сдѣлать опытъ, который бы представилъ еще болѣе убѣдительное доказательство существованія подобныхъ рукъ. Съ этою цѣлью я предложилъ Слэду поставить подъ столъ фарфоровый сосудъ наполненный до краевъ пшеничною мукой, и выразить его „духамъ“ желаніе, чтобъ они, прежде прикосновенія къ намъ, погрузили свои руки въ муку. При этихъ условіяхъ видимые слѣды прикосновенія должны были остаться на нашемъ платьѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ руки и ноги Слэда могли быть подвергнуты осмотру, чтобы видѣть, не пристала ли къ нимъ мука. Слэдъ тотчасъ же согласился на мое предложеніе. Я взялъ большую фарфоровую чашку, около одного фута въ поперечникѣ и дюйма въ два глубины, наполнилъ ее равномѣрно до краевъ мукою и поставилъ подъ столъ, не обращая на первый случай вниманія на то, что изъ этого выйдетъ. Мы около пяти минутъ продолжали наши магнетическіе опыты и руки Слэда во все время оставались у насъ на виду на столѣ, какъ вдругъ я почувствовалъ, что мое правое колѣно подъ столомъ сильно охватила и сжала большая рука; это прикосновеніе продолжалось около секунды, и въ ту минуту, какъ я сообщилъ объ этомъ присутствующимъ и хотѣлъ встать, чашка съ мукой, безъ всякаго видимаго къ ней прикосновенія, была выдвинута изъ-подъ стола по полу фута на четыре. На моемъ платьѣ оказался мучной отпечатокъ большой сильной руки, а на поверхности муки находился углубленный оттискъ пяти пальцевъ, въ которомъ видны были всѣ тончайшія складочки кожи. Руки и ноги Слэда были тотчасъ осмотрѣны и на нихъ не оказалось ни малѣйшаго слѣда муки, и сравненіе его собственной руки съ оттискомъ на мукѣ показало, что послѣдній значительно больше“.
Это навело Цöлльнера на мысль для полученія болѣе прочныхъ отпечатковъ употребить закопченую бумагу, наклеенную на доску. Такая бумага была положена подъ столъ и на ней получился отпечатокъ, но уже не руки, а голой лѣвой ноги. Немедленный осмотръ ногъ Слэда показалъ, что сажи на чулкахъ его не было и чулки не имѣли разрѣза снизу („какъ это предполагали“, замѣчаетъ Цöлльнеръ, „нѣкоторые изъ лейпцигскихъ людей науки. Лица эти съ довѣріемъ принимали наши наблюденія въ незначительныхъ вещахъ, а въ этомъ случаѣ, въ дѣлѣ точнаго наблюденія, не стѣснялись поучать насъ относительно соблюденія самыхъ грубыхъ элементарныхъ правилъ“).
„Чтобы предупредить, пишетъ Цöлльнеръ далѣе (стр 347), всѣ подобныя сомнѣнія, а также и тѣ попытки объясненія, которыя почти столь же чудесны, какъ сами факты, я предложилъ Слэду опытъ долженствовавшій легко удаться съ точки зрѣнія гипотезы четырехмѣрности пространства. Если наблюдаемыя нами дѣйствія производятся разумными существами, присутствующими въ абсолютномъ пространствѣ на мѣстахъ находящихся по направленію четвертаго измѣренія близъ мѣстъ занимаемыхъ Сладомъ и нами въ трехмѣрномъ пространствѣ (существами, которыя по этому самому должны оставаться для насъ невидимыми), то для нихъ внутренность закрытой со всѣхъ сторонъ трехмѣрной фигуры, должна быть доступна такъ же легко, какъ доступна для насъ внутренность площади ограниченной замкнутою линіей…“
„Чтобы констатировать наблюденіемъ такой фактъ, я взялъ мною самимъ купленную двойную складную аспидную доску (book-slate), т. е. двѣ доски соединенныя вмѣстѣ съ одного ребра шарниромъ и открывающіяся подобно книгѣ. Въ отсутствіи Слэда я наклеилъ на обѣ доски со внутренней стороны по полулисту моей собственной писчей бумаги и покрылъ ее, непосредственно предъ засѣданіемъ, копотью. Я сложилъ затѣмъ доску и замѣтилъ Слэду, что если, моя теорія существованія въ природѣ разумныхъ четырехмѣрныхъ существъ имѣетъ основаніе, то эти существа легко могутъ и въ закрытой внутренности доски произвести тѣ отпечатки, которые до сихъ поръ получались на открытыхъ поверхностяхъ. Слэдъ усмѣхнулся и отвѣтилъ, что это окажется совершенно невозможнымъ. Сами его „духи“, которыхъ онъ спросилъ, были сначала повидимому поражены моимъ предложеніемъ, но потомъ отвѣчали обычною осторожною фразой, написавъ ее на аспидной доскѣ: „Мы это попробуемъ“ („We will try it“). Къ большому моему удивленію Слэдъ согласился, чтобъ я положилъ закрытую сложенную двойную доску на время засѣданія къ себѣ на колѣни. Такимъ образомъ, во время сеанса я ее могъ видѣть на половину, а до этого со времени покрытія бумаги копотью я не выпускалъ ее изъ своихъ рукъ. Мы сидѣли у стола въ ярко освѣщенной комнатѣ минутъ съ пять, соединивъ по обыкновенію свои руки съ руками Слэда на поверхности стола, какъ вдругъ я почувствовалъ два раза, одинъ вслѣдъ за другимъ, какъ доска на моихъ колѣняхъ была нажата; при этомъ я ничего однакоже не видалъ. Три стука въ столѣ увѣдомили, что все кончено, и когда я открылъ доску, то внутри на одной изъ сторонъ находился отпечатокъ правой, а на другой сторонѣ оттискъ лѣвой ноги, той-же самой, которая отпечаталась и въ предыдущіе два вечера“.
„Предоставляю судить самимъ моимъ читателямъ насколько возможно для насъ послѣ подобныхъ фактовъ считать Слэда обманщикомъ или фокусникомъ“ (стр. 347 и слѣд.).
Къ этому я имѣю возможность прибавить, что недавно моему другу профессору Н. П. Вагнеру, удалось получить здѣсь аналогичный феноменъ въ одномъ кружкѣ, гдѣ не присутствовало никакого профессіональнаго медіума и не было ни малѣйшаго разумнаго основанія заподозрить подлинность явленій. Отпечатокъ произошелъ въ этомъ случаѣ такъ же, какъ и у Цöлльнера на закопченой бумагѣ, наклеенной на внутреннихъ сторонахъ складной аспидной доски, причемъ обѣ сложенныя вмѣстѣ половинки этой доски были скрѣплены между собою печатями. На одной изъ сторонъ отпечаталась не вполнѣ отчетливо нога, а на другой рука. Оттискъ послѣдней на столько ясенъ, что мѣстами видны всѣ подробности строенія кожи. Но всего замѣчательнѣе то, что отпечатавшаяся рука представляетъ вполнѣ характерныя особенности строенія, которыя свойственны были рукѣ одной дѣвицы, умершей за нѣкоторое время предъ тѣмъ: лица, знавшія эту дѣвицу, немедленно признали отпечатавшуюся руку какъ принадлежащую ей. Между этими лицами были притомъ и такія, которыя вовсе не знали о способѣ происхожденія отпечатковъ и считали ихъ сдѣланными еще при жизни упомянутой дѣвицы[19]).
Возражая противъ реальности медіумическихъ явленій, часто ссылаются на условія, при которыхъ эти явленія происходятъ. Условія эти находятъ неблагопріятными для наблюденія и упрекаютъ наблюдателей въ томъ, что они не изучали явленій при совершенно другихъ условіяхъ, поставленныхъ ими самими.
Уаллесъ сказалъ по этому поводу: „Люди науки почти всегда полагаютъ, что при этихъ изслѣдованіяхъ они уже съ самаго начала могутъ предписывать условія, и если подъ этими условіями ничего не происходитъ, то они видятъ тутъ обманъ или заблужденіе. Но они хорошо знаютъ, что при всѣхъ другихъ изслѣдованіяхъ явленій природы, не сами они налагаютъ тѣ существенныя условія, безъ соблюденія которыхъ никакой опытъ не удается. Условія эти указываются терпѣливымъ вопрошаніемъ природы“ (Медіумическія явленія, „Русскій Вѣстникъ“ 1875, ноябрь, стр. 323). Цöлльнеръ естественно держится такого же мнѣнія. Отвѣчая на вопросъ: насколько мы вправѣ и насколько рузумно при новыхъ явленіяхъ ставить условія, при которыхъ эти явленія должны произойти, онъ говоритъ (W. А. II, 350) слѣдующее: «Для развитія на поверхности тѣлъ электричества отъ тренія необходима сухость воздуха. То обстоятельство, что эти опыты не удаются во влажномъ воздухѣ, опредѣляетъ условія опыта, и это очевидно не могло быть установлено а priori, а выведено изъ тщательнаго наблюденія тѣхъ обстоятельствъ, при которыхъ природа представляетъ намъ въ извѣстныхъ случаямъ упомянутое явленіе. Въ томъ-то и заключается искусство и остроуміе наблюдателя, что онъ, не мѣшая своимъ произволомъ ходу явленія, дѣлаетъ наблюденія такъ, чтобы выведенныя изъ нихъ заключенія исключали возможность ошибки и заблужденія. Развѣ тѣмъ лицамъ, которыя первыя утверждали реальность паденія метеорныхъ камней можно было бы предписать условія, при которыхъ они должны были наблюдать эти паденія? Вступая въ новую область, надобно постоянно имѣть въ виду слова Вирхова, сказанныя имъ на собраніи естествоиспытателей въ Мюнхенѣ въ его рѣчи: О свободѣ науки въ современномъ государствѣ: „Если что отличаетъ меня, то это именно сознаніе моего незнанія. Такъ какъ я, мнѣ кажется, довольно ясно сознаю, чего я именно не знаю, то каждый разъ когда мнѣ приходится вступать въ область для меня новую, я говорю себѣ: тебѣ приходится теперь учиться снова“.
Съ этимъ не можетъ не согласиться каждый разумный изслѣдователь; но Цöлльнеръ тутъ же поясняетъ далѣе, что самъ Вирховъ совсѣмъ однако же не послѣдовалъ своему правилу, когда дѣло коснулось опытовъ со Слэдомъ, и предложилъ ему условія, о которыхъ А. Н. Аксаковъ высказалъ въ журналѣ Psychische Studies (1878 стр. 11) между прочимъ слѣдующія цитуемыя Цöлльнеромъ (W. А. II, стр. 351) слова:
„Вотъ ученый, который, не зная еще азбуки явленій дѣлающихся предметомъ его изсѣдованія, уже налагаетъ на нихъ свои собственныя условія! Развѣ такой способъ можетъ бытъ одобренъ и даже терпимъ при разработкѣ какой-либо отрасли естествознанія?!!… Это — первый ложный шагъ! И при томъ каковы были эти условія? Слэдъ долженъ былъ позволить профессору Вирхову связать свои ноги и руки и посадить наблюдателя футахъ въ двухъ отъ стола. Это — условія требуемыя нѣмецкимъ ученымъ, имѣющимъ большую извѣстность, а между тѣмъ какъ они не логичны и не доказательны! Допустимъ въ самомъ дѣлѣ, что Слэдъ согласился бы на нихъ и сеансъ тѣмъ не менѣе удался бы. Г. Вирховъ первый, а за нимъ и всѣ, пришли бы къ заключенію, что Слэдъ былъ плохо связанъ, а наблюдатель плохо наблюдалъ и что искусство фокусника превзошло остроуміе ученаго“.
Но въ томъ-то и дѣло, что при терпѣливомъ и добросовѣстномъ отношеніи наблюдателя къ вопросу, подобныя условія становятся ненужными или такъ-сказать удовлетворяются сами собою. Такъ случилось напримѣръ у Цöлльнера и его друзей относительно положенія наблюдателя не у стола, а въ сторонѣ, какъ того желалъ Вирховъ и требуютъ нерѣдко многіе другіе. Цöлльнеръ разсказываетъ объ этомъ слѣдующее: „Слэдъ предложилъ намъ самъ наблюдать прямо зрѣніемъ движеніе стекляннаго колокола, поставленнаго подъ столомъ, и убѣдиться въ томъ, что движеніе это происходитъ безъ его прикосновенія. Для этой цѣли мы сѣли (надобно замѣтить, что опыты надъ движеніемъ стекляннаго колокола подъ столомъ дѣлались у Цöлльнера и прежде, но въ то время когда присутствующіе всѣ сидѣли у стола) въ разстояніи футовъ четырехъ отъ стола. Свѣчами, соотвѣтственно поставленными, пространство подъ столомъ было такъ освѣщено, что мы могли удобно наблюдать, что тамъ происходило. Стеклянный колоколъ поставили подъ столомъ и притомъ ближе къ сторонѣ обращенной къ намъ, приблизительно на линіи, проведенной чрезъ обѣ ближайшія къ намъ ножки стола. Слэдъ сидѣлъ на противоположной сторонѣ, помѣстивъ ноги подъ свой стулъ, что намъ было хорошо видно. Такимъ образомъ ноги его находились футахъ въ трехъ разстоянія отъ колокола. Чрезъ нѣкоторое время колоколъ вдругъ началъ двигаться безъ всякаго прикосновенія со стороны Слэда. Принявъ косвенное положеніе, онъ началъ кататься на своемъ нижнемъ краѣ, описывая кругъ. Стальной шарикъ (подвѣшенный внутри колокола) ударялъ при этомъ по колоколу, скользя по внутренней поверхности его стеклянныхъ стѣнокъ“ (W. Abh. II, стр. 338).
X.
[править]Окончивъ изложеніе наиболѣе выдающихся наблюденій, сдѣланныхъ и описанныхъ Цöлльнеромъ, я воспользуюсь случаемъ, чтобы сообщить кое-что изъ виденнаго мною по части медіумизма въ сентябрѣ 1875 года въ Лондонѣ и Брюсселѣ. Вскорѣ послѣ возвращенія я написалъ тогда статью, которая и была напечатана въ журналѣ Psychische Studien (1876, стр. 6 и 64), но не появлялась до сихъ поръ въ русской печати. Передаю мой разсказъ въ сокращенномъ видѣ.
Пріѣхавъ въ сентябрѣ въ Лондонъ, я уже нашелъ тамъ моего друга, А. Н. Аксакова, и во все время мы были почти неразлучны. Мы видѣли тамъ, между прочимъ, г-жу Кетти Іенкенъ, прежнюю миссъ Фоксъ, въ присутствіи которой, какъ извѣстно, произошло появленіе первыхъ медіумическихъ стуковъ въ Рочестерѣ въ Соединенныхъ Штатахъ. Г-жа Іенкенъ не профессіональный медіумъ. Она совершенно поглощена домашнею жизнью и воспитаніемъ двухъ маленькихъ сыновей.
Въ своей частной жизни она окружена медіумическими явленіями и когда съ нею разговариваешь, безъ всякаго сеанса, при полномъ дневномъ свѣтѣ, нерѣдко появляются весьма опредѣленные стуки принимающіе участіе въ разговорѣ. Эти стуки, происходящіе въ присутствіи г-жи Іенкенъ, замѣчательно громки и имѣютъ большею частью особый характеръ: они бываютъ обыкновенно двойные. Мы услышали эти звуки при первомъ посѣщеніи г-жи Іенкенъ въ утреннее время. Стуки раздавались въ полу; но когда г-жа Іенкенъ положила руку на полурастворенную дверь, сдѣланную изъ тонкой доски, и пожелала чтобы произошли стуки, то они раздались тотчасъ же въ двери и даже согласно съ выраженнымъ желаніемъ непосредственно подъ моимъ ухомъ, когда я приложилъ его къ поверхности двери… Въ другой разъ мы сидѣли за столомъ, на которомъ горѣла лампа; настоящаго сеанса не было и г-жа Іенкенъ была занята разливаніемъ чая, какъ вдругъ снова раздались стуки. Они слышались и въ полу, и въ столѣ, и были въ этотъ разъ до такой степени сильны, что столъ положительно каждый разъ содрогался, и удары въ немъ, еслибъ ихъ и не слышать, легко можно было бы ощущать по его содроганіямъ. Въ то время какъ мы продолжали еще пить чай, я почувствовалъ, какъ нѣжные пальцы касаются моихъ колѣнъ подъ столомъ, между тѣмъ какъ г-жа Іенкеяъ оставалась совершенно пассивною, точно такъ же какъ это было и во время стуковъ. Немного погодя, мы услышали шорохъ раздираемаго листа газетной бумаги, который случайно лежалъ подъ столомъ, и я почувствовалъ, что мою руку трогаютъ этою бумагой… Подъ столъ положенъ былъ теперь листъ писчей бумаги и цвѣтной карандашъ, съ одного конца синій, съ другаго красный. Хотя я и не выражалъ какихъ-либо подозрѣній, но г-жа Іенкенъ показала мнѣ предварительно свои ноги, сбросивъ на минуту туфли. На ней были обыкновенные бѣлые чулки. Во все время она оставалась настолько неподвижною и сидѣла настолько отодвинувшись отъ стола, что нельзя было подозрѣвать ея прямого участія въ происходившемъ. Лампа во все время продолжала горѣть на нашемъ столѣ. При этихъ условіяхъ послышался чрезъ нѣсколько мгновеній шорохъ писанія, на одной половинѣ бумаги оказались написанными красными, а на другой синими буквами слова: God bless you.
Позже я имѣлъ случай снова слышать замѣчательные стуки происходящіе въ присутствіи г-жи Іенкенъ. Это было на вечерѣ „Британскаго Общества Спиритуалистовъ.“ Въ ярко освѣщенной комнатѣ, наполненной гостями, раздались стуки, какъ скоро г-жа Іенкенъ этого пожелала. Между прочимъ, эти стуки раздавались въ тонкихъ досчатыхъ стѣнкахъ шкапа… Изъ всего того, что я видѣлъ въ присутствіи г-жи Іенкенъ, я долженъ вывести заключеніе, что явленія ее окружающія чрезвычайно объективны и убѣдительны. Для самаго закоренѣлаго, но добросовѣстнаго скептика было бы достаточно слышать упомянутые стуки, чтобъ оставить въ сторонѣ всѣ ухищренія объяснить ихъ чревовѣщаніемъ, движеніемъ сухожилій и т. п.
Другой медіумъ, замѣчательные сеансы котораго мы имѣли случай видѣть, — это извѣстный Уилльямсъ. Мои наблюденія сдѣланныя въ его присутствіи показываютъ, какъ легко можно придти къ слишкомъ поспѣшнымъ заключеніямъ, если берешься судить не имѣя достаточнаго запаса опытности…
Вечеромъ былъ у Уилльямса обыкновенный публичный сеансъ, къ которому допускается всякій заплатившій полкроны. Я пошелъ туда одинъ и нашелъ залу почти пустою. Немножко позже явилось еще пять личностей, которыя очевидно были всѣ знакомы съ Уилльямсомъ. Сеансъ происходилъ въ темной комнатѣ и явленія были очень сильны и разнообразны, но всѣ они показались мнѣ чрезвычайно подозрительными; въ неизвѣстномъ мнѣ помѣщеніи, окруженный чужими, я, разумѣется, не чувствовалъ себя въ увѣренности и не могъ не сомнѣваться… Я пришелъ отъ Уилльямса домой подъ самымъ непріятнымъ впечатлѣніемъ, полный подозрѣнія, что въ теченіе цѣлаго вечера я былъ игрушкой компаніи людей хорошо знакомыхъ между собою, но неизвѣстныхъ мнѣ. Чтобъ отвѣтить на вопросъ, происходятъ ли настоящія медіумическія явленія у Уилльямса (хотя бы тѣ, которыя я видѣлъ у него на дому, и были поддѣльны), мы, Аксаковъ и я, пригласили Уилльямса къ себѣ и устроили съ нимъ пять сеансовъ въ нашей гостиницѣ. Только при одномъ изъ этихъ сеансовъ (и притомъ неудачномъ) присутствовалъ одинъ нашъ знакомый русскій; во всѣхъ четырехъ сеансахъ мы были только втроемъ: Уилльямсъ, Аксаковъ и я. Изъ этихъ четырехъ засѣданій два были таковы, что они не оставили болѣе мѣста сомнѣнію. Сеансы происходили въ комнатѣ, гдѣ жилъ Аксаковъ. Три сеанса — и между ними два наиболѣе удачныхъ — были днемъ, причемъ единственное находившееся въ комнатѣ окно завѣшивалось такъ, что въ комнатѣ было совершенно темно. Комната была маленькая, съ одною только дверью, ведущею въ свѣтлый корридоръ; въ комнатѣ находилась лишь обыкновенная мебель, всегда помѣщаемая въ комнатахъ отелей. Между этою мебелью даже не было шкапа. Стѣны были покрыты обоями, и мы хорошо видѣли, что онѣ не представляютъ ни чего подозрительнаго. Съ обѣихъ сторонъ комната прилегала къ двумъ другимъ жилымъ комнатамъ, изъ которыхъ одну занималъ я самъ. Начало каждаго сеанса происходило за маленькимъ столикомъ, причемъ мы оба держали Уилльямса крѣпко за обѣ руки и соединяли также наши руки вмѣстѣ. Въ послѣднихъ трехъ засѣданіяхъ Уилльямсъ сидѣлъ сначала у столика, а потомъ въ такъ-называемомъ „кабинетѣ“, который былъ образованъ просто изъ моего пледа, развѣшаннаго наискось въ углу комнаты.
Я не буду здѣсь описывать подробно каждое засѣданіе, я разскажу только о наиболѣе рѣзкихъ явленіяхъ. Въ то время какъ мы сидѣли у стола, крѣпко держа Уилльямса, различные предметы были перенесены къ намъ съ комода. Комодъ этотъ стоялъ за спиною Уилльямса въ разстояніи футовъ четырехъ отъ него. Уилльямсъ оставался при этомъ совершенно неподвижнымъ. Еслибъ онъ былъ даже настолько свободенъ, чтобы могъ сидя дѣйствовать руками, то упомянутые предметы все-таки были-бы для него недостижимы. Въ первомъ засѣданіи лицо Аксакова вдругъ подверглось прикосновенію чего-то мягкаго. Это былъ, какъ мы узнали послѣ, его шелковый шарфъ, лежавшій на комодѣ въ шляпѣ и явившійся къ намъ вмѣстѣ съ нею. Въ самомъ дѣлѣ, тотчасъ послѣ, шляпа надѣлась на голову Аксакова, а потомъ, согласно выраженному мною желанію, немедленно перешла на мою голову. Въ другое засѣданіе, при томъ же самомъ положеніи сидящихъ, поднялся на воздухъ музыкальный ящикъ, который стоялъ на нашемъ столѣ и игралъ. Ящикъ этотъ, продолжая играть, нѣсколько времени оставался въ воздухѣ, какъ это было слышно по звукамъ; потомъ онъ на нѣкоторое время опустился на мое правое плечо, обращенное къ Уилльямсу, между тѣмъ какъ я продолжалъ держать Уилльямса вполнѣ крѣпко. Въ другой разъ съ упомянутаго выше комода, и при томъ же положеніи сидящихъ, явились къ намъ на столъ, и частью были даны намъ въ руки, различные предметы: спичечница, которая оказалась при этомъ открытою, платяная щетка и дорожные ремни.
Въ то время какъ Уилльямсъ находился въ кабинетѣ, т.-е. сидѣлъ за моимъ развѣшаннымъ пледомъ, крѣпко связанный, явленія были еще гораздо страннѣе и преимущественно въ двухъ послѣднихъ сеансахъ. Въ то время какъ мы сидѣли еще за столомъ, мы услышали голоса „Питера“ и „Джона Кинга“. Эти личности, какъ извѣстно, обыкновенно появляются въ сеансахъ Уилльямса, и послѣднюю изъ нихъ обыкновенно не только можно слышать, но и видѣть. Голосъ „Джона Кинга“ представляетъ почти противоположность голосу „Питера“: „Джонъ“ говоритъ басомъ и весьма скоро. Голосъ этотъ пригласилъ насъ начать сеансъ при помощи кабинета. Тогда мы зажгли на нѣкоторое время свѣчу. Уилльямсъ сѣлъ на низенькій стулъ за занавѣской и былъ привязанъ за шею и за руки, связанныя вмѣстѣ, къ гвоздямъ, нарочно вбитымъ для этой цѣли въ стѣну; для завязки служила бѣлая тесемка. Въ послѣднемъ засѣданіи предосторожности были еще строже: мы ввинтили въ стѣну нѣсколько металлическихъ колецъ, обвязали шею медіума тесемкой, обвязали также кускомъ тесемки его руки около суставовъ выше кисти, причемъ тесьма гладко была обвита три раза вокругъ каждой руки и затѣмъ руки были связаны вмѣстѣ. Идущіе отъ нихъ и отъ шеи концы мы продѣли въ упомянутыя кольца и провели тесемки къ нашему столу, гдѣ я во все время засѣданія держалъ ихъ въ моей лѣвой рукѣ. Каждый разъ завязки были находимы по окончаніи сеанса совершенно невредимыми. Въ послѣднемъ засѣданіи три оборота вокругъ суставовъ рукъ остались плоскими и чистыми, а я, держа тесемки, могъ чувствовать всѣ движенія медіума. Только при началѣ Уилльямсъ потянулъ нѣсколько туго натянутую тесемку къ себѣ. Это было, вѣроятно, въ то время, когда онъ впадалъ въ медіумическій сонъ и сдѣлалъ при этомъ какое-либо движеніе. Позже и вообще во все время когда происходили явленія, медіумъ оставался совершенно покойнымъ на своемъ мѣстѣ. Мы двое продолжали сидѣть за своимъ столикомъ, обратившись лицомъ къ „кабинету“. Столикъ стоялъ въ разстояніи футовъ трехъ отъ висящаго пледа.
Изъ того, что произошло въ предпослѣднемъ сеансѣ, упомяну о слѣдующихъ характерныхъ моментахъ. Послѣ того какъ свѣча была погашена, мы опять услышали чрезъ нѣкоторое время голоса „Питера“ и „Джона“. Голоса эти, какъ вообще было при засѣданіяхъ, доходили до насъ, какъ намъ казалось, изъ различныхъ мѣстъ комнаты: они раздавались то непосредственно вблизи насъ, то издали и очень часто совсѣмъ не съ той стороны гдѣ сидѣлъ медіумъ, а совершенно въ другомъ направленіи. Затѣмъ мы увидѣли нѣсколько свѣтящихся точекъ въ воздухѣ и вслѣдъ за этимъ появилась фигура „Джона Кинга“. При этомъ явленіи замѣчается сначала небольшой фосфорическій зеленоватый свѣтъ, который быстро становится ярче и ярче, освѣщая при этомъ бюстъ „Джона“ все болѣе и болѣе. Тогда замѣтно, что свѣтъ этотъ, выходитъ изъ какого-то свѣтящагося предмета, который фигура держитъ въ рукѣ. Довольно явственно видно при этомъ мужское лицо съ густою черною бородой; голова фигуры обвита бѣлымъ тюрбаномъ и видимая верхняя часть тѣла облечена въ бѣлую одежду. Фигура эта появлялась внѣ „кабинета“, ближе къ намъ. Каждый разъ мы видѣли ее въ теченіе только нѣсколькихъ мгновеній; потомъ свѣтъ быстро погасалъ, фигура исчезала въ темнотѣ, а чрезъ нѣсколько мгновеній появлялась снова. Голосъ „Джона“ слышенъ при этомъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ видна фигура, большею частью однакоже, хотя не всегда, въ тѣ моменты, когда фигура невидима. „Джонъ“ спросилъ насъ: что онъ долженъ сдѣлать? и Аксаковъ сказалъ ему, чтобъ онъ поднялся до потолка комнаты и сказалъ намъ оттуда нѣсколько словъ. Вполнѣ согласно съ этимъ желаніемъ, фигура появилась вдругъ немного выше нашего стола и потомъ плавно поднялась кверху до потолка, который довольно ярко освѣтился свѣтомъ, исходившимъ изъ предмета, помѣщеннаго въ рукѣ фигуры. Въ тотъ моментъ, когда „Джонъ“ былъ совсѣмъ на верху, раздались его слова, обращенныя къ намъ: „ладно-ли?“ (Will that do?).
„Питеръ“, со своей стороны, хотя и оставался невидимымъ, но говорилъ и дѣйствовалъ въ темнотѣ постоянно. Онъ переносилъ различные предметы, трогалъ насъ и т. п. Однажды, вдругъ, чужая рука взяла меня за пальцы руки и начала поднимать мою руку кверху. Слѣдуя этому движенію, я принужденъ былъ встать, вытянуться во весь ростъ и поднять мою руку вертикально. Въ этотъ моментъ пальцы моей поднятой руки подверглись прикосновенію, состоявшему въ томъ, что чужая рука нѣсколько разъ сверху ударила слегка по концамъ моихъ поднятыхъ пальцевъ. Не лишнее замѣтить, что медіумъ значительно ниже меня ростомъ и, даже будучи свободнымъ, не привязаннымъ, могъ бы сдѣлать со мной то, что я описываю, лишь взмостившись на стулъ или столъ.
Какъ уже сказано, мы сидѣли у столика напротивъ развѣшаннаго пледа. За нашими спинами, въ разстояніи около четырехъ футовъ, стоялъ умывальный столикъ, а на немъ находились, между прочимъ, графинъ съ водой и стаканъ. Вдругъ въ темнотѣ услышали мы надъ нашими головами звонъ стекла, происходившій, очевидно, отъ столкновенія двухъ стеклянныхъ предметовъ. Вслѣдъ затѣмъ громко раздалось быстрое наливаніе воды въ стаканъ и стаканъ былъ поданъ Аксакову, а графинъ мнѣ. Въ то время какъ я держалъ графинъ въ своей рукѣ, я чувствовалъ какъ верхнюю часть его тронули нѣсколько разѣ. Въ этотъ моментъ мы вдругъ услышали, что медіумъ въ своемъ углу шевелится и стонетъ, и тотчасъ же раздался голосъ „Питера“, заявившій, что ему надо дать напиться „своему медіуму“. Графинъ тотчасъ удалился изъ моей руки. Мы услышали движеніе и нѣсколько неясныхъ звуковъ голоса пробуждающагося медіума и въ то же самое время голосъ „Питера“. Затѣмъ послышался громкій глотокъ воды и графинъ тотчасъ же опять возвратился ко мнѣ въ руку. Во время всего описаннаго, точно такъ же какъ и въ теченіе всего засѣданія, мы могли, независимо отъ завязокъ, не разъ констатировать слухомъ (насколько то возможно), что Уилльямсъ постоянно находился въ своемъ углу, между тѣмъ какъ голоса „Джона“ и „Питера“ говорили около насъ, внѣ кабинета. Иной разъ движенія медіума, или звуки имъ издаваемые, слышались почти одновременно съ голосомъ „Джона“ или „Питера“.
Въ послѣднемъ нашемъ засѣданіи мы также видѣли „Джона“. Его видъ былъ таковъ же, какъ въ предыдущій день, но появился онъ на этотъ разъ не предъ нами, а въ сторонѣ. Фигура была обращена лицомъ почти къ Уилльямсу и находилась отъ него въ разстояніи пяти или шести футовъ. Если предположить, что Уилльямсъ могъ встать до извѣстной степени, насколько это позволяли ему завязки, то все-таки между нимъ и „Джономъ“ осталось бы нѣсколько футовъ разстоянія. Одинъ разъ Уилльямсъ закашлялъ въ своемъ углу и голосъ „Джона“ раздавшійся гораздо ближе къ намъ тотчасъ же замѣтилъ: „мой медіумъ кашляетъ“. Я просилъ „Джона“ показаться мнѣ какъ можно ближе, и вслѣдъ затѣмъ фигура появилась непосредственно предо мною въ разстояніи не болѣе 1 или l½ фута отъ меня, почти совсѣмъ надъ нашимъ столомъ. Я видѣлъ ясно живые, блестящіе глаза „Джона“. Онъ нѣсколько разъ слегка кивнулъ головой и тотчасъ же исчезъ въ темнотѣ. Что касается „Питера“, то и на этотъ разъ, какъ и прежде, онъ не оставался безъ дѣла, между прочимъ онъ звонилъ колокольчикомъ въ воздухѣ, и этотъ звонъ раздавался нѣсколько разъ позади насъ. Когда „Питеръ“ спросилъ, что надо сдѣлать, то Аксаковъ выразилъ желаніе, чтобъ онъ взялъ съ комода бумагу и карандашъ и что-нибудь написалъ. Комодъ былъ опять болѣе чѣмъ на четыре фута разстоянія отъ Уилльямса и оставался недосягаемъ для него даже и въ томъ случаѣ, еслибъ Уилльямсъ могъ высвободить свои руки. Вскорѣ мы услышали шорохъ писанія, происходившаго, повидимому, въ воздухѣ, почти у самаго уха Аксакова. „Питеръ“ спросилъ наши фамиліи, написалъ ихъ и потомъ, продолжая разговоръ, обращался къ намъ уже не иначе какъ называя насъ по фамиліямъ. По окончаніи писанія бумага была отдана Аксакову, а карандашъ мнѣ. Аксаковъ положилъ бумагу на стулъ, стоявшій близь нашего столика. Когда голосъ „Питера“ еще разъ спросилъ, что дѣлать, то Аксаковъ отвѣчалъ чтобъ онъ („Питеръ“) дѣлалъ, что ему вздумается. Вслѣдъ за тѣмъ мы услышали паденіе чего то на полъ, между тѣмъ какъ голосъ „Питера“ высказалъ замѣчаніе, что стулъ безполезно стоитъ у стола. Въ самомъ дѣлѣ, ощупывая рукой, Аксаковъ убѣдился тотчасъ же, что стула около стола болѣе не было. Вскорѣ послѣ этого сеансъ былъ оконченъ, и когда мы зажгли свѣчу, то нашли, что стулъ этотъ стоялъ на постели, въ самомъ дальнемъ углу комнаты, противоположномъ „кабинету“, въ которомъ сидѣлъ Уилльямсъ. Въ этомъ положеніи онъ находился въ разстояніи футовъ 15 отъ насъ и футахъ въ 20 отъ Уилльямса. Стулъ былъ перенесенъ чрезъ это разстояніе безъ всякаго шума, ни за что не задѣвъ. На листѣ бумаги мы нашли четко написанными твердымъ почеркомъ наши имена и кромѣ нихъ слѣдующія слова: „Мы сдѣлали для васъ что съумѣли; ступайте и будьте благодарны. Питеръ“ (We have done our best for you; go and be thankful. Peter).
Въ Лондонѣ мы познакомились съ однимъ господиномъ, которому я обязанъ рекомендаціей въ Брюссель къ одному капитану бельгійской службы, г. Бувье, 13-лѣтній сынъ котораго одаренъ замѣчательными медіумическими способностями. При проѣздѣ на обратномъ пути черезъ Брюссель я воспользовался этою рекомендаціей и посѣтилъ семейство Бувье. Хотя это и не былъ день въ который у Бувье еженедѣльно происходили медіумическіе сеансы, но Бувье были настолько любезны, что устроили сеансъ нарочно для меня. Г-жа Бувье разсказала мнѣ, что у нея было три сына, изъ которыхъ старшій и есть теперешній медіумъ. Два остальные сына были близнецы и. одинъ изъ нихъ умеръ за нѣсколько времени предъ этимъ. Г-жа Бувье ровно ничего не знала о спиритизмѣ, но случившееся несчастіе заставило ее обратиться къ одной ея родственницѣ, пишущему медіуму. Чрезъ этого медіума она была извѣщена, что ея старшій сынъ медіумъ. Тогда въ семействѣ начались сеансы, и въ самомъ дѣлѣ, частью во время сеансовъ, частью же совершенно независимо отъ нихъ, стали происходить въ присутствіи молодаго Бувье различныя странныя явленія. Вскорѣ послѣ того извѣстному медіуму, г-жѣ Фай, случилось пріѣхать въ Брюссель и дать сеансъ въ домѣ Бувье. Послѣ этого сеанса медіумическимъ путемъ было сообщено, что явленія подобныя происходящимъ въ присутствіи г-жи Фай могутъ быть и въ присутствіи молодаго Бувье. Въ семействѣ Бувье начали тогда устроивать весьма удачные сеансы въ томъ родѣ какъ пришлось видѣть мнѣ. Различныя лица имѣли случай присутствовать на этихъ сеансахъ и, какъ бываетъ обыкновенно, пытались давать явленіямъ объясненія исключающія необходимость допущенія медіумизма. Парраллельно развитію этихъ объясненій совершенствовались въ семействѣ Бувье способы ставить молодаго медіума въ такое положеніе, въ которомъ для него не было бы возможности производить явленія искусственно.
Въ моемъ присутствіи мальчикъ былъ „обезвреженъ“ (я употребляю это выраженіе какъ отвѣчающее удачному англійскому выраженію „secured“) слѣдующимъ образомъ: кисти его рукъ были обвиты полотняною тесемкой и тесемки завязаны; узлы ея были прошиты и пришиты къ рукавамъ платья. Затѣмъ обѣ руки были связаны вмѣстѣ позади тѣла и одинъ рукавъ пришитъ къ другому. Курточка медіума спереди также была зашита и слѣдовательно не могла быть скинута. Медіумъ сѣлъ на низенькій стулъ у стѣны, обратясь спиной къ стѣнѣ, въ которую было ввернуто нѣсколько металлическихъ колецъ. Руки медіума связанныя назади были привязаны къ одному изъ колецъ; къ другому кольцу мальчика привязали тесьмой за шею; обѣ ноги были также связаны вмѣстѣ въ двухъ мѣстахъ, — непосредственно надъ ступнями и немножко повыше колѣнъ, и привязаны къ стулу. Стѣна у которой стоялъ стулъ, уголъ комнаты гдѣ медіумъ сидѣлъ и прилегающая къ этому углу часть сосѣдней комнаты были мною внимательно осмотрѣны и не найдено ничего подозрительнаго. Сидящій медіумъ былъ отдѣленъ отъ насъ ширмами. Ширмы эти состояли просто изъ четырехъ или пяти деревянныхъ рамъ оклеенныхъ обоями Посреди одной изъ ширмъ на высотѣ около 1½ футовъ находилось маленькое отверстіе такой величины чтобы чрезъ него удобно было просунуть руку. Отверстіе это закрывалось занавѣсочкой. Высота ширмъ была около шести футовъ и пространство надъ ними оставалось совершенно открытымъ. Во все время въ комнатѣ горѣла висячая керосиновая лампа и стеариновая свѣча, такъ что комната была освѣщена довольно ярко. Послѣ каждаго явленія ширмы тотчасъ быстро открывались, такъ что я, глядя туда со свѣчей, каждый разъ могъ видѣть положеніе медіума, постоянно оказывавшееся неизмѣннымъ: всѣ узлы и тесемки остались въ цѣлости. Во время явленій медіумъ этотъ не впадаетъ въ трансъ, какъ это бываетъ со многими другими медіумами: онъ сохраняетъ свое нормальное состояніе и увѣряетъ, что видитъ движеніе предметовъ, но не замѣчаетъ ничего приводящаго ихъ въ движеніе. Каждое явленіе начинается немедленно какъ только ширма закрыта.
Не принимая на себя отвѣтственности въ томъ, что сохраняю дѣйствительно тотъ порядокъ въ которомъ явленія происходили, я опишу видѣнное въ тотъ вечеръ. Колокольчикъ поставленный на колѣни медіума тотчасъ пришелъ въ движеніе. Новый кусокъ доски, два проволочные гвоздя и молотокъ были также положены къ нему на колѣни и вскорѣ раздались удары молотка, но вбить гвоздь въ доску однако же не удалось. Мнѣ было пояснено присутствующими, что до сихъ поръ для этого опыта употребляли другую дощечку, постоянно одну и ту же, и что причина неудачи кроется вѣроятно въ новой доскѣ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ только взяли прежнюю доску, удары молотка сдѣлались несравненно сильнѣе и чрезъ нѣсколько мгновеній одинъ изъ проволочныхъ гвоздей былъ вбитъ въ дощечку, такъ что прошелъ насквозь. Дощечка была толщиной около ¾ дюйма. На колѣни медіума положили листъ бумаги и карандашъ. Для того чтобы листъ не могъ быть подмѣненъ, я написалъ на немъ по-русски свое имя. Когда ширмы были закрыты, то послышался тотчасъ шорохъ писанія и на бумагѣ, между прочимъ, оказалась написанною по-французски фраза: „мы не русскіе“. Тогда я написалъ свое имя по-французски на этомъ же листѣ, и за ширмами опять было написано на немъ же нѣсколько словъ. По окончаніи писанія въ первый разъ карандашъ оказался продѣтымъ въ петлю курточки медіума; во второй разъ онъ находился у него во рту. Стаканъ наполненный водой былъ поставленъ къ медіуму на колѣни на дощечкѣ; рядомъ со стаканомъ положили пряникъ, и тотчасъ половина воды оказалась выпитою, а пряникъ былъ во рту у медіума. На ту же дощечку положили спичку и сигару; спичка тотчасъ же была зажжена и юноша держалъ во рту закуренную сигару; затѣмъ поставили на дощечку колокольчикъ, онъ тотчасъ зазвонилъ и былъ высунутъ въ отверстіе сдѣланное на ширмѣ и упомянутое выше. При этомъ можно было видѣть на мгновеніе руку, которая держала и двигала колокольчикъ. Когда я просунулъ мою руку чрезъ это отверстіе, то немедленно ощупалъ теплую живую дѣтскую руку, которая ощупывала мою. Ручка эта допустила меня взять ея мизинецъ между моими пальцами и продержать нѣсколько мгновеній. Я выразилъ желаніе чтобы палецъ исчезъ въ моей рукѣ, но онъ былъ потихоньку вытянуть изъ моихъ пальцевъ. Основываясь на этомъ, можно было бы думать, что я имѣлъ дѣло не съ матеріализованною, а съ матеріальною рукой, но когда немедленно вслѣдъ затѣмъ отворили ширму, то медіумъ оказался сидящимъ, попрежнему крѣпко связаннымъ и въ прежнемъ положеніи. При этомъ надобно замѣтить, что А. Н. Аксаковъ, который былъ въ Брюсселѣ у Бувье нѣсколькими недѣлями позже и также присутствовалъ на сеансѣ, ощупалъ за ширмами, при подобныхъ же условіяхъ, какъ я, не маленькую ручку, похожую на руку медіума, а большую руку.
Г. и г-жа Бувье, не имѣя повидимому никакихъ матеріальныхъ выгодъ отъ сеансовъ, чистосердечно интересуются медіумическими явленіями, а по своему общественному положенію они стоятъ выше подозрѣній.
Замѣчу, что издатель Psychische Studies А. Н. Аксаковъ, прибавилъ отъ себя къ моей только-что приведенной статьѣ слѣдующее замѣчаніе: „Я чувствую себя обязаннымъ присоединить и мое свидѣтельство къ свидѣтельству моего друга, профессора Бутлерова. Я подтверждаю всѣ явленія происходившія въ присутствіи Уилльямса и молодаго Бувье, котораго я имѣлъ удовольствіе видѣть также во время моего проѣзда чрезъ Брюссель. Кромѣ того, я могу прибавить, что появленіе „Джона Кинга“ было констатировано въ домѣ г. Крукса самимъ г. Круксомъ, въ то время когда г-жа Круксъ держала свою руку на плечѣ Уилльямса спавшаго за занавѣской“ (Psychische Studien, 1876 г., стр. 73).
Не такъ давно въ посвященныхъ медіумизму повременныхъ изданіяхъ разказывалось о томъ какъ Уилльямсъ вмѣстѣ съ другимъ медіумомъ были будто бы уличены въ Голландіи въ поддѣлкѣ явленій. На сеансѣ, въ которомъ это произошло, медіумы, какъ оказывается были оставлены въ темнотѣ совершенно свободными. Была ли тутъ дѣйствительная поддѣлка или нѣтъ, но нельзя не удивляться тѣмъ лицамъ, которыя вздумали устраивать сеансъ съ предоставленіемъ медіумамъ полной свободы дурачить, если захотятъ, присутствующихъ. Что касается меня, то я могу повторить только то, что сказано Цöлльнеромъ и уже было приведено выше: „Факты, которые были наблюдаемы мною и подтверждены другими точными наблюдателями, будутъ стоятъ твердо, хотя бы они не повторялись болѣе и хотя бы Слэдъ (въ моемъ случаѣ — Уилльямсъ) превратился потомъ въ обманщика и фокусника“.
Интересно сопоставить видѣнное мною съ тѣмъ, что изложено въ протоколѣ составленномъ шестью русскими, имѣвшими сеансъ тоже съ Уилльямсомъ и другимъ медіумомъ, г-жой Оливъ, въ Лондонѣ, въ томъ отелѣ, гдѣ жилъ одинъ изъ путешественниковъ присутствовавшихъ на сеансѣ. Протоколъ этого сеанса напечатанъ въ книгѣ профессора Д. И. Менделѣева: Матеріалы для сужденія о спиритизмѣ, въ отдѣлѣ публичныхъ чтеній, на страницѣ 367-й и слѣдующихъ. Аналогія описанныхъ тамъ явленій съ видѣнными мною очевидна. Безполезно приводить здѣсь упомянутый протоколъ, но интересно указать на отношеніе къ нему моего почтеннаго противника-сотоварища. Я уже замѣтилъ выше, что ученые отрицатели обыкновенно игнорируютъ то, что стоитъ внѣ возраженій и придирокъ съ ихъ стороны, но въ то же время они готовы съ особеннымъ усердіемъ публично и печатно подтверждать тѣ факты, подлинность которыхъ можетъ быть заподозрѣна, — гдѣ есть, такъ-сказать, возможность свалить вину на защитниковъ реальности медіумическихъ явленій. Мы имѣемъ здѣсь блестящій примѣръ подобнаго рода. Мой почтенный противникъ восклицаетъ: „Тѣмъ лучше, еслибы побольше такихъ документовъ!“ А потомъ онъ рѣшается на весьма неосторожное замѣчаніе: „Впечатлѣніе протоколъ производитъ ясное, отчетливое; не вѣрить просто смѣшно, дѣло было ведено серьезно“. Все это, разумѣется, говорится въ виду найденной имъ возможности объяснить явленіе обманомъ, поддѣлкой, — тѣмъ, что во время сеанса была будто бы отворена дверь, ведущая въ сосѣднюю комнату, и чрезъ нее вошли помощники медіумовъ надѣлавшіе проказъ. Каминъ оказывается тоже въ подозрѣніи, а также быть-можетъ и платяной шкапъ. Въ комнатѣ, гдѣ происходили наши сеансы съ Уилльямсомъ, не было ни другой двери, ни камина, ни платянаго шкапа. Единственная дверь вела, какъ уже сказано, въ свѣтлый корридоръ и была нами заперта и завѣшана. Еслибы, не смотря на замокъ, съумѣли отворить ее во время сеанса, то падающій въ нее свѣтъ немедленно выдалъ бы входящаго. Окно, также единственное, обращенное на улицу, тоже было завѣшано. Впрочемъ и комната находилась высоко, — помнится, въ четвертомъ этажѣ. Пусть почтенный противникъ нашъ попробуетъ приложить и къ нашимъ наблюденіямъ свой методъ объясненія. Впрочемъ, онъ найдетъ, быть-можетъ, что намъ было бы смѣшно вѣрить, что у насъ дѣло было ведено не серьезно. Наконецъ, вѣдь можно предположить просто, безъ дальнихъ толкованій, что помощникъ Уилльямса какъ-нибудь, такъ что ни я, ни Аксаковъ того не замѣтили, пробрался къ намъ въ комнату. Могу сказать одно: и такому объясненію я не удивился бы. Въ недавнемъ своемъ письмѣ по поводу узловъ г. Ливчака, профессоръ Вагнеръ пишетъ: „Когда я разсказывалъ одному спиритофобу, что руки и ноги медіума были связаны, а медіумическое явленіе все-таки произошло, — ну что-жъ? не затрудняясь отвѣтилъ бойкій спиритофобъ, медіумъ могъ его произвести съ помощію спины. Таковъ общій законный путь объясненія медіумическихъ явленій. Сперва руки, затѣмъ нижнія конечности тѣла, а наконецъ и спина“. Притомъ, самъ почтенный сотоварищъ-противникъ нашъ сказалъ въ своемъ публичномъ чтеніи (стр. 373), что „спиритизмъ помрачаетъ здравый смыслъ людей, сбиваетъ ихъ съ толку“. И я вполнѣ соглашусь съ этимъ, прибавивъ только, что это относится одинаково какъ къ тѣмъ, которые вѣрятъ безъ критики, такъ и къ тѣмъ, которые отрицаютъ, хотя бы даже имъ приходилось доходить до спины.
Нашъ новѣйшій критикъ, г. А. В. Г., вѣроятно также не минуетъ необходимости подобныхъ объясненій, если захочетъ сохранять во что бы то ни стало свои „установленныя воззрѣнія“ и если будетъ продолжать обсуждать наблюденія, сдѣланныя надъ медіумическими фактами не на основаніи добросовѣстнаго ознакомленія съ этими наблюденіями, а на основаніи мимолетнаго взгляда, свысока брошеннаго на одну изъ книгъ и одну изъ статей.
Еслибы г. А. В. Г. рѣшился серьезно познакомиться съ предметомъ, то его убѣжденія едва ли сохранились бы, потому что и къ нему можно приложить слова Перти, измѣнивъ только имя: „человѣкъ науки, какимъ мы считаемъ г. А. В. Г., не смотря на его заблужденіе въ этомъ дѣлѣ, рѣшительно не могъ бы судить столь превратно, еслибъ онъ сколько-нибудь ознакомился съ тѣмъ, что происходитъ въ области спиритуализма“. Вѣрнѣе всего, что предвидя упомянутую выше необходимость, г. А. В. Г., по обычаю отрицателей, примется усердно игнорировать медіумизмъ и всѣ извѣстія о немъ. Во всякомъ случаѣ ему отрѣзана теперь возможность прикрываться научными пріемами и приходится сознаться откровенно, хотя бы то своимъ молчаніемъ, что не ограничиваясь однимъ Цöлльнеромъ, онъ отрицаетъ всѣ наблюденія касающіяся медіумическимъ фактовъ, какъ бы они ни были обставлены и кѣмъ бы ни были сообщены.
На прощанье нѣсколько словъ лично г. А. В. Г. Наши съ вами шансы совсѣмъ неравны: за все то что я сообщаю, за свои убѣжденія, я отвѣчаю полною подписью своего имени. Такъ поступаетъ и большинство другихъ сторонниковъ медіумизма, такъ поступаютъ обыкновенно и наши научные противники. Для чего-же вы, г. А. В. Г., прячетесь за безличныя начальныя буквы?… Если вамъ захотѣлось говорить, то имѣйте достаточно прямоты и такта чтобы скрѣпить вами сказанное своею подписью такъ же какъ дѣлаемъ это мы. Сдѣлать это вамъ тѣмъ легче что вы стоите на сторонѣ мнѣнія, которому пока еще рукоплещетъ и большинство научное, и большинство ненаучное. Не изъ скромности же въ самомъ дѣлѣ вы не дали своей подписи! Приглашая васъ росписаться, я, правда, совсѣмъ не имѣю въ виду возвеличить ваше имя. За вашу статью оно сохранится въ исторіи медіумизма въ сонмѣ тѣхъ адептовъ естествознанія, которые въ видахъ „истины“ не хотятъ замѣчать явленій природы, какъ скоро эти явленія не подходятъ подъ шаблонъ ихъ „установленныхъ воззрѣній“.
Впрочемъ, кто знаетъ? Быть-можетъ вы, г. А. В. Г., серьезно обратившись къ изученію вопроса, увеличите собою нынѣ уже не малое число ученыхъ, которые, убѣдившись въ реальномъ существованіи медіумическихъ явленій и не останавливаясь предъ непопулярностью своего убѣжденія, прямо высказываютъ его, потому что проникнуты искреннимъ желаніемъ провозгласить истину на общую пользу. Они, эти ученые, всѣми силами своего разсудка убѣждены въ томъ что вовсе не ошибаются и стоятъ на сторонѣ дѣйствительнаго прогресса и знанія. Къ ихъ счастью, есть не мало лицъ, которыя, даже и отвергая медіумическія явленія, находятъ тѣмъ не менѣе, что служить истинѣ сообразно собственному (хотя бы даже и ошибочному) убѣжденію всегда почтенно.
XI.
[править]Весьма поучительно обратиться къ прошлому времени и посмотрѣть съ какимъ затрудненіемъ водворились между учеными и развитою частью публики теоріи и мнѣнія сдѣлавшіяся нынѣ ходячею истиной. Я уже не стану указывать на общеизвѣстные примѣры Коперника, Галилея и множество другихъ, приводимыхъ напримѣръ Уаллесомъ въ его книгѣ: Научный видъ сверхъестественнаго. Но вотъ что сообщаетъ Цöлльнеръ относительно Ньютона (Wissenschaftliclie Abhandlungen, т, II, стр. 908): «Позволю себѣ указать на слѣдующія слова профессора Карла Неймана (въ его Началахъ теоріи Ньютона и Галилея): „Мысль Ньютона о взаимномъ притяженіи небесныхъ тѣлъ такъ укоренилась съ теченіемъ времени что мы едва ли способны найти въ ней что-либо странное; но бросимъ взглядъ на письмо Гюйгенса, человѣка стоявшаго на высотѣ своего времени и сдѣлавшаго важныя самостоятельныя изслѣдованія, а слѣдовательно и умѣвшаго цѣнить мысли и открытія другихъ. Мы увидимъ тогда какъ глубоко мысль Ньютона расходилась съ представленіемъ его современниковъ. Мысль Ньютона о взаимномъ притяженіи, говорится въ письмѣ Гюйгенса къ Лейбницу, считаю я нелѣпою и удивляюсь какъ человѣкъ подобный Ньютону могъ сдѣлать столько трудныхъ изслѣдованій и вычисленій не имѣющихъ въ основаніи ничего лучшаго какъ подобную мысль“.
Крайнѣ рельефный примѣръ представляетъ также постепенное развитіе убѣжденія въ томъ что на землю могутъ падать метеорные камни. Исторія этого развитія приводится Цöлльнеромъ подробно (Wiss. Abh. т. II, стр. 226 и слѣд.) изъ книги извѣстнаго физика Хладни Объ огненныхъ метеорахъ и проч., изданной въ Вѣнѣ въ 1819 году. Въ книгѣ этой находится, между прочимъ, исторія первыхъ изслѣдованій надъ паденіемъ метеорныхъ камней. Заглавія нѣкоторыхъ отдѣловъ этой исторіи очень характерны и говорятъ сами за себя, напримѣръ: Древніе уже знали этотъ родъ явленій природы. Позднѣйшее невѣріе доходившее за немногими исключеніями до ожесточенія. Продолжающееся невѣріе и нападки которыя пришлось перенести автору (Хладни, — когда онъ первый вооружился противъ отрицанія).
Разсказываютъ (Цöлльнеръ, стр. 235), что знаменитый Лапласъ, будучи президентомъ Французской Академіи Наукъ, заявилъ однажды что обсужденіе вопроса о дѣйствительности паденія метеоритовъ неприлично и недостойно собранія столь знаменитыхъ ученыхъ.
Изъ упомянутой исторіи написанной Хладни мы приведемъ здѣсь нѣкоторыя мѣста.
„Уже въ древнія времена не сомнѣвались, что при появленіи огненныхъ метеоровъ каменистыя и желѣзныя массы падаютъ иногда съ неба“… „Но пришло время, когда естествознаніе сдѣлало значительные успѣхи, и тутъ именно вдругъ вздумали бросить и счесть глупостью все то, что не подошло подъ самодѣльный масштабъ. Трудно понять какимъ образомъ многочисленныя старыя и новыя извѣстія о камняхъ съ громомъ въ видѣ огненныхъ метеоровъ падавшихъ съ неба не обратили на себя ранѣе вниманія физиковъ, не заставили ихъ точнѣе изслѣдовать предметъ и сравнить между собою имѣющіяся извѣстія. Еслибъ они это сдѣлали безъ предубѣжденія, то очень скоро, и совершенно независимо отъ объясненій этого явленія, принуждены были бы считать паденіе такихъ массъ за фактъ доказанный исторически. Нѣкоторые изъ физиковъ оказались однако же настолько любящими истину, что передавали факты не стѣсняясь, хотя и не умѣли ихъ объяснять“… „Обыкновенно же легко отдѣлывались отъ вопроса тѣмъ, что въ случаяхъ, когда появлялось извѣстіе о происшествіяхъ подобнаго рода, предпочитали извращать факты (примѣровъ этого было достаточно) или просто отрицать ихъ, лишь бы не взять на себя труда произвести точныя изслѣдованія. Невѣріе заходило такъ далеко, что даже большинство метеорныхъ массъ хранившихся въ публичныхъ музеяхъ было выброшено изъ опасенія показаться вслѣдствіе допущенія возможности такихъ случаевъ смѣшными или быть сочтенными за непросвѣщенныхъ“.
Хладни говорилъ объ этомъ предметѣ съ Лихтенбергомъ, которому „все дѣло показалось весьма страннымъ и онъ заявилъ профессору Гардингу и другимъ, что ему при чтеніи моего (Хладни) сочиненія сначала было такъ неловко, какъ будто бы камень попалъ ему самому въ голову; онъ подумалъ тогда, что лучше было бы еслибъ я вовсе не писалъ этой книги. Позже однакоже онъ убѣдился“… „Самому мнѣ — продолжаетъ Хладни — сначала все казалось до того страннымъ и до того несогласнымъ съ господствующими воззрѣніями, что я даже затруднялся издать свою статью, но сдѣлалъ это тѣмъ не менѣе, не убоявшись, что мой поступокъ сначала будетъ сочтенъ смѣшнымъ и пошлымъ“… „Когда статья моя появилась, то многіе называли ея содержаніе глупостью, какъ я того и ожидалъ. Въ Новой Общей Нѣмецкой Библіотекѣ было сказано, что мои увѣренія вовсе не заслуживаютъ опроверженія“… „Все-таки, однакожъ, не всѣ естествоиспытатели были проникнуты непоколебимымъ убѣжденіемъ въ томъ, что на землю отнюдь ничто не можетъ упасть извнѣ. Изъ числа тѣхъ, которые въ сущности были согласны со мною, я могу назвать теперь весьма почтенныхъ людей: фонъ-Цаха, Ольберга и Вернера. Но съ самаго начала я не называлъ ничьего имени и не говорилъ никому даже о Лихтенбергѣ, потому что предпочиталъ нести на одномъ себѣ упрекъ въ погрѣшеніи противу физики, просвѣщенія и научнаго правовѣрія и не хотѣлъ подвергать ему другихъ. Притомъ я былъ твердо убѣжденъ, что истина во всякомъ случаѣ пробьется сквозь всѣ противорѣчія“…
„За границей предметъ этотъ обратилъ на себя вниманіе прежде всего въ Англіи“… „Прошло довольно много времени прежде чѣмъ во Франціи стали вѣрить, что нѣчто можетъ падать къ намъ съ неба, и Пикте старался сначала тщетно убѣдить другихъ въ дѣйствительности такого явленія“. „Онъ сообщаетъ, что заговорилъ объ этомъ предметѣ съ нѣкоторою робостью“… „Подобная робость обнаруживалась тогда у многихъ писателей потому что, допуская паденіе чего-либо съ неба, они боялись показаться смѣшными“… „Вскорѣ потомъ небо подтвердило истину особенно крупнымъ происшествіемъ этого рода: 26 апрѣля 1803 года, близь L’Aigle, въ Нормандіи, былъ замѣченъ огненный метеоръ и съ грохотомъ упало отъ 2 до 3 тысячъ метеорныхъ камней. Мэръ мѣстечка донесъ объ этомъ офиціально, но большинство не хотѣло этому вѣрить. Въ одной парижской газетѣ было высказано даже сожалѣніе объ общинѣ, имѣющей мэра настолько непросвѣщеннаго, что онъ можетъ вѣрить подобнымъ нелѣпостямъ“… «Наконецъ по справедливому выраженію Бенценберга, — „просвѣщеніе, отрицавшее паденіе метеоритовъ, уступило мѣсто большему просвѣщенію, допускавшему это паденіе“…
„Читатели мои — прибавляетъ Цöлльнеръ — изъ этихъ словъ, сказанныхъ знаменитымъ физикомъ Хладни 59 лѣтъ тому назадъ, могутъ видѣть справедливость того, что было написано „разумными четырехмѣрными существами“ г. Слэда на аспидной доскѣ въ декабрѣ 1877 года: „людскія сомнѣнія не могутъ измѣнитъ факта, но фактъ измѣнитъ эти сомнѣнія“ („Men’s doubts cannot change a fact, a fact will change men’s doubts“).
Аналогія между судьбой метеоритовъ и судьбой медіумическихъ явленій очевидна, и я считаю себя въ правѣ, не особенно рискуя, поручиться, что и признанію послѣднихъ придется пройти въ будущемъ тѣ самыя фазы, которыя для метеоритовъ уже принадлежатъ теперь къ области прошедшаго. Послѣдняя изъ нихъ обозначена у Хладни заглавіемъ: Окончательное общее признаніе (дѣйствительности явленій). Тутъ, между прочимъ, говорится слѣдующее: „Съ тѣхъ поръ какъ многими изслѣдованіями и новыми случаями этого рода паденіе метеоритовъ доказано, едва ли кому изъ настоящихъ физиковъ, или просто людей, имѣющихъ понятіе объ исторической критикѣ, можетъ еще придти на умъ сомнѣваться“.
Примѣръ метеорныхъ камней только одинъ изъ многихъ уроковъ прошедшаго. Не даромъ Уаллесъ рѣшился сказать: „Я утверждаю, не опасаясь противорѣчія, что люди науки всѣхъ временъ ошибались каждый разъ, когда, руководясь апріорическими основаніями, отвергали заявленные наблюдателями факты (On miracles and modern spiriatualism. By Alfred Russel Wallace, author of The Malay Archipelago, Contributions to the theory of natural selection etc. etc. London 1875, стр. 16).“ Относясь къ дѣлу безъ предубѣжденія, приходится удивляться не тому, что многочисленныя и согласныя свидѣтельства компетентныхъ лицъ о медіумическихъ явленіяхъ находятъ довѣріе, а тому, что уроки прошедшаго такъ мало пошли въ прокъ образованному міру. Уроковъ этихъ достаточно, чтобъ ясно показать неослѣпленнымъ всю опрометчивость апріорическаго отрицанія.
XII.
[править]До сихъ поръ въ русской печати весьма мало говорилось о значеній медіумическихъ явленій по отношенію къ тѣмъ выводамъ, которые изъ ихъ вытекаютъ болѣе или менѣе прямо и на которыхъ главнымъ образомъ сосредоточиваются ихъ интересъ и сила. Значеніе это, разумѣется, сознавалось ясно въ большинствѣ случаевъ, но оно было, такъ-сказать, оставляемо про себя. Профессоръ Вагнеръ, впрочемъ, опредѣленно, хотя и кратко, указалъ на него въ своей статьѣ Медіумизмъ. Вотъ его слова: „Подъ этимъ названіемъ (психизма) я разумѣю вообще стремленіе человѣка опредѣлить и разобрать существованіе собственной души. Это инстинктивное стремленіе было, какъ извѣстно, во всѣ времена и у всѣхъ народовъ“… „Существуетъ или нѣтъ другой міръ или все ограничивается міромъ чувствъ, безсмертна ли душа или она только продуктъ матеріи и разрушается вмѣстѣ съ тѣломъ послѣ смерти?“… „Медіумическія явленія заключаютъ въ себѣ разрѣшеніе этого вопроса. Они даютъ категорическій отвѣтъ на него“. (Русскій Вѣстникъ 1875 года, октябрь, стр. 868—870). Вторая статья, обѣщанная профессоромъ Вагнеромъ, въ которой онъ, повидимому, намѣревался разсмотрѣть медіумизмъ именно съ этой точки зрѣнія“ къ сожалѣнію, не появлялась.
Изъ числа нашихъ ученыхъ ненатуралистовъ серьезно и такъ же ясно относился къ этой сторонѣ вопроса покойный московскій профессоръ философіи П. Д. Юркевичъ. Въ статьѣ объ его философскихъ трудахъ (Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія 1874 года) высказано В. С. Соловьевымъ слѣдующее: „Если основныя метафизическія воззрѣнія его находили себѣ твердую почву въ исторической дѣйствительности религіи и, разумѣется, преимущественно христіанства, то болѣе частныя его воззрѣнія на природу и назначеніе человѣческаго духа, вполнѣ согласныя въ существѣ съ христіанскимъ ученіемъ, получали, по его мнѣнію, ближайшее фактическое подтвержденіе въ нѣкоторыхъ особенныхъ явленіяхъ, возникшихъ въ послѣднее время. Я разумѣю явленія, такъ-называемаго, спиритизма, въ достовѣрности которыхъ Юркевичъ былъ убѣжденъ и отъ которыхъ много ожидалъ въ будущемъ“.
Я считаю совершенно правильнымъ высказанное о Юркевичѣ и досказанное А. Н. Аксаковымъ въ его статьѣ Медіумизмъ и философія (Русскій Вѣстникъ 1876 года, январь, стр. 469): „Юркевичъ, какъ философъ, въ отношеніи своемъ къ спиритизму не стоялъ особнякомъ, не поддался какимъ-либо личнымъ умозрѣніямъ и увлеченіямъ, но, признавая его факты и ихъ значеніе, остался вѣренъ той наукѣ, которая не измѣняетъ высшимъ требованіямъ человѣческой природы“.
Но если у насъ, надо сознаться, только съ нѣкоторою робостью касались въ печати этой стороны медіумизма, то въ Германіи сравнительно быстро обратила на себя вниманіе и она, хотя вообще вопросъ о медіумическихъ явленіяхъ занялъ тамъ видное мѣсто только въ послѣднее время.
Выше, въ началѣ этой статьи, я сказалъ про Германію, что бросаніе грязью со стороны нѣкоторыхъ газетъ въ ходу и тамъ, но тамъ вообще далеко больше, чѣмъ у насъ, оказывается и такихъ людей, которые печатно выступили въ защиту вопроса, и такихъ, которые при всемъ своемъ скептицизмѣ, умѣютъ относиться къ другимъ довольно безпристрастно. Между такими защитниками вопроса, учеными ненатуралистами, особенно видное мѣсто занимаютъ два профессора философіи: Францъ Гофманъ и Эммануилъ Германъ фонъ-Фихте, особенно послѣдній, посвятившій медіумизму довольно объемистую брошюру подъ названіемъ: Der neuere Spiritualismus, sein Werth und seine Täuschungen. Leipzig, F. A. Brockhaus. 1878. Ниже мы возвратимся къ ней, теперь же замѣтимъ, что вопросъ нашелъ въ Германіи и другихъ защитниковъ въ разныхъ лагеряхъ. Я упоминалъ уже, напримѣръ, о брошюрахъ барона Гелленбаха, а теперь напомню еще о брошюрѣ пастора Гентцеля: Spiritistische Geständnisse eines evangelischen Geistlichen. Leipzig, 1877, и о появившейся недавно тоже въ видѣ особой брошюры лекціи Морица Вирта, студента философіи, читанной въ академическо-философскомъ обществѣ въ Лейпцигѣ[20]).
Не мѣшало бы нашимъ гг. журналистамъ и другимъ различнымъ просвѣтителямъ публики кое-чему поучиться у этого нѣмецкаго студента философіи. Содержаніе чтенія Вирта заключается главнымъ образомъ въ изложеніи гипотезы Цöлльнера и его опытовъ. Но интересно въ особенности видѣть, какъ отнесся авторъ къ журналистамъ, старающимся держать публику въ опекѣ, сообщая ей изъ области знанія исключительно то, что имъ нравится и такъ, какъ имъ нравится. Въ предисловіи авторъ обращается къ нѣмецкимъ студентамъ и вотъ что говоритъ онъ между прочимъ: „Наука существуетъ въ концѣ-концовъ для общества, а общество составляетъ широкое жизненное основаніе, дающее наукѣ матеріальныя условія существованія, и тѣ головы, которыя ее разрабатываютъ. Въ интересѣ общества знакомиться съ успѣхами науки, но этому стремленію лишь немногіе могутъ удовлетворять самостоятельно…“ „Такимъ образомъ между дѣйствительными представителями науки и между массой публики является разрядъ посредниковъ…“ „Между этими послѣдними во всѣ времена не было недостатка и въ такихъ, которые превращали свое высокое назначеніе въ нѣчто совершенно противоположное…“ „Во-первыхъ, злоупотребляютъ довѣріемъ, съ которымъ публика разсчитываетъ на правдивость и знаніе тѣхъ, которые являются предъ нею, чтобы знакомить ее съ состояніемъ науки и съ ея новостями. Во-вторыхъ, надобно указать и на ту опасность, что дурные посредники своими невѣжествомъ и безсовѣстностью могутъ значительно повредить той связи между наукой и публикой, которая составляетъ жизненное условіе для обѣихъ сторонъ“… „Вездѣ, гдѣ бы ни представился такой случай (злоупотребленія), постараемся открывать публикѣ глаза и показывать ей въ настоящемъ свѣтѣ тѣхъ, которые хотятъ быть ея вожаками, на дѣлѣ же ведутъ ее къ заблужденію“ (стр. IV и V).
Симпатіи автора не на сторонѣ научныхъ догматиковъ, у которыхъ „горе несчастному факту, вломившемуся вдругъ въ законченную область нашихъ свѣденій о мірозданіи, правильнѣе, о вполнѣ извѣстномъ намъ мірозданіи. Если этотъ фактъ является предъ нами и воочію, мы его не видимъ, мы отрицаемъ его; мы знаемъ вѣдь какъ устроенъ міръ, а слѣдовательно знаемъ и то, что фактъ этотъ не можетъ существовать“[21]). Авторъ, очевидно, съ достаточною трезвостью смотритъ на дѣло, чтобы симпатизировать не догматикамъ, а эмпирикамъ, для которыхъ фактъ представляетъ самое высшее изъ того, что вообще достигается человѣческимъ познаваніемъ. „Эмпирикъ, правда, не ожидаетъ съ математическою необходимостью наступленія вычисленнаго имъ явленія; онъ подождетъ прежде, чтобъ убѣдиться, явится оно или нѣтъ; онъ останется доволенъ даже и въ томъ случаѣ, если вмѣсто ожидаемаго явленія произойдетъ другое новое или даже не будетъ вовсе никакого. И на столько соприкасаются противоположности, что скептическій эмпирикъ будетъ первый способенъ и готовъ признать новое явленіе, если оно дѣйствительно совершится. Чье же міровоззрѣніе (спрашиваетъ авторъ) научнѣе: догматическое ли, видящее факты и отрицающее ихъ, или эмпирическое, ихъ наблюдающее и признающее“… „Конечно и эмпирикъ не обратитъ вниманія на шумъ изъ пустяковъ и онъ слѣдуетъ правилу не увеличивать числа гипотезъ сверхъ необходимости; но если эта необходимость представляется, то вопросъ: дѣйствительно ли существуетъ она или нѣтъ, и будетъ для эмпирика главнымъ, а не вопросъ о томъ, сколько прежнихъ „законовъ“ придется выбросить за бортъ…“
Студентъ оказывается здѣсь весьма согласнымъ съ профессоромъ. Вотъ что говоритъ Гофманъ (Psychische Studien. 1878, стр. 78): „Позволительно надѣяться, что нѣмецкіе ученые, и преимущественно натуралисты, антропологи и психологи, наконецъ приступятъ къ серьезному изученію, такъ-называемыхъ, медіумическихъ явленій и къ оцѣнкѣ ихъ объясненій, появлявшихся до сихъ поръ. Это такъ же точно не можетъ быть сдѣлано безъ собственныхъ наблюденій и опытовъ, какъ и любое физическое или химическое изслѣдованіе. Полная, ничѣмъ не стѣсняемая свобода изслѣдованія, какою ученые располагаютъ въ другихъ областяхъ, должна быть предоставлена имъ и здѣсь. Имъ нельзя будетъ поставить въ упрекъ, какъ бы скептичны и предусмотрительны они ни были, входя въ кругъ этихъ совершенно особенныхъ изслѣдованій. Не должно быть допускаемо одно: апріорическое отрицаніе, стремленіе все понять и обсудить съ перваго взгляда. Именно такое отношеніе ученыхъ давало поводъ къ самому рѣзкому порицанію со стороны убѣдившихся въ реальности медіумическихъ явленій, тѣмъ болѣе, что у этихъ послѣднихъ апріорность вообще не имѣетъ большаго кредита и впереди стоитъ наблюденіе“. Другой профессоръ не менѣе студента порицаетъ отношеніе къ вопросу извѣстной части печати. Вотъ слова Фихте о нѣмецкой журналистикѣ, прилагающіяся съ такимъ же или большимъ еще правомъ и почти ко всей нашей повременной печати: „Нѣмецкая журналистика играла до сихъ поръ въ этомъ вопросѣ роль достойную сожалѣнія. За немногими исключеніями у нея нашлись противъ него въ запасѣ только злостное поруганіе и клевета; несмотря на свое полное незнаніе предмета, она еще хочетъ при этомъ играть роль защитницы научности и просвѣщенія“ (стр. 53). „Когда у людей не хватаетъ доказательствъ, — замѣчаетъ Гелленбахъ — они начинаютъ браниться; не умѣя сладить сами, они кличутъ полицію“ (Mr. Slade’s Aufenthalt in Wien, стр. 38). За подобными примѣрами и у насъ вѣдь дѣло не станетъ!
Но возвратимся къ опытно-психологической, если можно такъ выразиться, сторонѣ вопроса. Вполнѣ ясною и опредѣленною является она въ упомянутой брошюрѣ Фихте, содержаніе которой уже предчувствуется по эпиграфу, заимствованному имъ изъ Гаусса: „Поневолѣ приходишь къ убѣжденію, въ пользу котораго и безъ научныхъ доказательствъ говоритъ многое, а именно: что рядомъ съ этимъ матеріальнымъ мірозданіемъ существуетъ еще другое, духовное, одаренное такимъ же разнообразіемъ какъ и міръ, въ которомъ мы живемъ. Намъ предстоитъ бытъ причастными тому міру“. „Къ аксіомамъ нынѣшней науки — говоритъ Фихте (стр. 10) — относится то, что сознаніе, а слѣдовательно и существованіе сознательной личности, возможно единственно только при условіи существованія для этой цѣли особыхъ органовъ — мозга и нервной системы. Съ уничтоженіемъ или угнетеніемъ этихъ органовъ уничтожается тотчасъ и сознаніе. Поэтому мысль о продолженіи сознательнаго существованія (по смерти) встрѣчаетъ именно нынѣ самыя рѣзкія сомнѣнія, хотя, строго говоря, основанія этихъ сомнѣній лежатъ совсѣмъ не въ природѣ вопроса, а лишь въ твердо укоренившихся, почти непреоборимыхъ апріорныхъ допущеніяхъ, которыя принимаются за строго доказанныя истины лишь потому, что одинъ повторяетъ ихъ за другимъ“… „Нѣтъ никакого противорѣчія въ томъ допущеніи, что сознаніе и процессъ его могутъ существовать въ другихъ формахъ и подъ другими условіями, кромѣ тѣхъ, которыя представляетъ намъ наша чувственная организація“… „Вѣсь вопросъ долженъ напротивъ считаться открытымъ и разрѣшимымъ только путемъ опытныхъ изслѣдованій, произведенныхъ безъ предубѣжденія“.
Вотъ какъ стоитъ вопросъ о фактахъ для самого Фихте (стр. 29): „Хотя для самого меня установлено прочно далеко не все изъ того, что утверждаетъ спиритуализмъ, и хотя изъ этого послѣдняго придется многое отложить въ сторону, но все-таки я долженъ сознаться, что главныя истины — самые важные и рѣшительные выводы этого ученія — я считаю, согласно съ логическими законами индукціи и аналогіи, вполнѣ доказанными на опытномъ основаніи“. Фихте замѣчаетъ также (стр. 21), что „нынѣшній спиритуализмъ утверждаетъ главнымъ образомъ возможность того, что въ просторѣчіи весьма неопредѣленно и неудачно называется явленіемъ духовъ. Если допустить реальность этихъ явленій, то они будутъ неотразимымъ фактическимъ доказательствомъ продолженія нашего личнаго самосознателънаго существованія. А такое фактическое вполнѣ осязательное доказательство не можетъ конечно не имѣть большой цѣны для того времени, которое именно впало въ отрицаніе безсмертія и въ гордой самоувѣренности силънаго ума думаетъ, что уже счастливо оставило позади себя подобныя суевѣрія“… „Съ этой точки зрѣнія вопросъ получаетъ рѣшительный интересъ и даже культурно-историческое значеніе“.
По мнѣнію Фихте (стр. 31, 32), «всѣ апріорные доводы въ пользу продолженія существованія нашей личности по смерти не могутъ идти въ сущности далѣе того, что показываютъ мыслимость, даже вѣроятность этого существованія, и ослабляютъ противополагаемыя этимъ доводамъ сомнѣнія. Само по себѣ это важно и имѣетъ значеніе, но недостаточно. Здѣсь, какъ и вообще во всякомъ фактическомъ вопросѣ, нужны доказательства, основанныя на фактахъ, на твердо установленной, неоспоримой реальности. Только такимъ образомъ упомянутая возможность восходитъ на степень несомнѣнной дѣйствительности. Если бы такія фактическія доказательства были найдены и упомянутая дѣйствительность вполнѣ доказана сообразно съ логическими началами опытнаго естествознанія, то это было бы, утверждаю я (Фихте), такимъ результатомъ, съ которымъ по внутренней силѣ и значенію не сравнился бы ни одинъ изъ встрѣчающихся во всей исторіи цивилизаціи. Старинный вопросъ о назначеніи человѣка былъ бы такимъ образомъ положительно рѣшенъ, и все сознаніе человѣчества стало бы ступенью выше. Человѣкъ зналъ бы то, что открывалось ему до сихъ поръ лишь въ области вѣрованія, предчувствій и теплыхъ надеждъ, онъ зналъ бы, что онъ членъ вѣчнаго духовнаго міра, въ которомъ будетъ продолжаться его жизнь, что временное существованіе его на землѣ составляетъ лишь дробную часть будущей вѣчной жизни, что ему только тамъ сдѣлается доступно пониманіе его назначенія. Пріобрѣтя это глубокое убѣжденіе, человѣчество прониклось бы совершенно новымъ воодушевляющимъ пониманіемъ своей жизни, идеализмомъ сильнымъ фактами. Это равнялось бы полной переработкѣ человѣка по отношенію къ его сущности и дѣятельности, было бы такъ-сказать „возрожденіемъ“… „Тотъ, кто потерялъ — замѣчаетъ также Фихте (стр. 5) — полную увѣренность въ вѣчности и въ сверхчувственномъ назначеніи человѣка, кто считаетъ то и другое мечтой, тотъ потерялъ путеводную звѣзду своей дѣятельности на землѣ“.
Въ статьѣ Spiritualistische Memorabilien помѣщаемой въ Psychische Studien 1879 года (см. стр. 10), Фихте говоритъ, что хорошо понималъ рискованность обнародованія своей брошюры. „Весьма серьезныя соображенія заставили меня (поясняетъ онъ на стр. 30-й этой брошюры) выступить публично съ результатами моего изслѣдованія столь противными современному направленію. Я тѣмъ менѣе намѣренъ скрывать ихъ, что дѣло идетъ здѣсь объ обнаруженіи угрожающихъ симптомовъ нашего времени. Говоря это, я высказываю то, что именно нынѣ нѣкоторые, и даже ученые, стремятся предать забвенію“… „Кто потерялъ внутреннюю увѣренность въ своемъ вѣчномъ назначеніи, вѣру въ вѣчную жизнь, будетъ ли то отдѣльная личность, цѣлый народъ или извѣстная эпоха, у того вырванъ съ корнемъ источникъ всякой воодушевляющей силы, способности къ самопожертвованію, къ цивилизаціи. Онъ дѣлается тѣмъ, чѣмъ и долженъ тогда быть, — эгоистическимъ, чувственнымъ существомъ, погруженнымъ единственно въ заботы самосохраненія. Его культура, его просвѣщеніе имѣетъ тогда цѣлью лишь служить на помощь и украшеніе этой чувственной жизни или по крайней мѣрѣ устранять то, что можетъ вредить ей“.
Говоря о теоретической допустимости существованія духовнаго міра и его воздѣйствіи на нашъ вещественный міръ, Фихте напоминаетъ „пророческія“ слова Канта и соглашается съ ними вполнѣ (стр 4): „Со временемъ будетъ еще доказано, что душа человѣческая и въ этой жизни находится въ постоянной связи съ нематеріальными существами міра духовъ и что она дѣйствуетъ на нихъ и получаетъ отъ нихъ впечатлѣнія, но не сознаетъ ихъ, пока все идетъ хорошо“… „Кантъ соглашается и съ тѣмъ, — замѣчаетъ Фихте — что этотъ міръ и тотъ міръ представляютъ два состоянія, переходящія одно въ другое постепенно безъ перерыва“. Какъ на доводъ въ пользу защищаемыхъ имъ мнѣній, Фихте указываетъ еще (стр. 36, 37 и 38) и на значительное внутреннее сходство, проявляющееся у различныхъ народовъ въ понятіяхъ о томъ мірѣ и объ этомъ, и въ отношеніяхъ къ усопшимъ, несмотря на то, что эти народы далеко отдѣлены и пространствомъ, и временемъ, и нравами и религіей. „Это не абстрактное блѣдное „вѣрованіе“ въ неопредѣленное безсмертіе, которое трудно себѣ представить… тутъ вездѣ вѣра въ будущую жизнь тѣсно связана и, можно сказать, питается убѣжденіемъ въ продолжающемся взаимодѣйствіи между нами и міромъ духовнымъ… Этотъ замѣчательный историческій фактъ съ его внутреннимъ значеніемъ не укрылся отъ Шопенгауера, и онъ видитъ въ немъ подтвержденіе правильности вѣрованія въ существованіе духовъ. Китайскіе разсказы о духахъ, замѣчаетъ онъ (Шопенгауеръ), совершенно похожи на наши. Нерѣдкіе разсказы греческихъ и римскихъ писателей о томъ же предметѣ имѣютъ совершенно тотъ же основной характеръ, какъ и позднѣйшіе разсказы христіанскаго времени. Если вспомнить, кромѣ того, что римскій народъ допускалъ существованіе домашнихъ духовъ (manes), между которыми онъ различалъ даже, подобно христіанскому ученію, добрыхъ и злыхъ, то мы должны сознаться, что у римскаго народа, вообще довольно бѣднаго фантазіей, склоннаго къ реализму, вѣра въ духовъ носила совершенно тотъ же отпечатокъ, какъ и въ средніе вѣка. Трудно, такимъ образомъ, сомнѣваться въ общихъ источникахъ и причинахъ происхожденія этихъ вѣрованій. Было бы, конечно, опрометчиво считать положительнымъ подтвержденіемъ реальности предмета то обстоятельство, что представленія и разсказы объ этихъ вещахъ обнаруживаютъ извѣстное согласіе, но точно также было бы опрометчиво и противоположное увѣреніе, что это согласіе случайное и изъ него ничего нельзя вывести. Напротивъ, надобно спросить себя, какая причина могла вызвать столь постоянное, а потому навѣрное и не случайное явленіе? Антропологія показываетъ намъ, что для объясненія здѣсь и нельзя въ самомъ дѣлѣ найти другой причины, кромѣ той, которая всегда принималась простою вѣрой и простымъ разсудкомъ: причина эта объективная, она заключается въ постоянныхъ фактическихъ подтвержденіяхъ связи, существующей между тѣмъ и этимъ міромъ“.
Въ самомъ дѣлѣ, есть ли возможность утверждать добросовѣстно и серьезно, что всѣ эти, вездѣ и всюду распространенныя, всегда сохранявшіяся сходныя убѣжденія всѣхъ временъ и всѣхъ народовъ представляютъ не болѣе какъ плодъ заблужденія и суевѣрій? Множество разсказовъ, достаточно засвидѣтельствованныхъ, обставленныхъ историческою достовѣрностью, говорящихъ въ пользу существованія за гробомъ и о возможности взаимодѣйствія между тѣмъ и этимъ міромъ, — неужели всѣ они сводятся къ обману чувствъ и только? А факты напрашивающіеся такъ-сказать сами собою, помимо присутствія всякихъ медіумовъ, и ведущіе къ тѣмъ же заключеніямъ, — развѣ не найдутся они въ памяти каждаго? У однихъ добыты они собственнымъ личнымъ наблюденіемъ, другимъ переданы близкими, вполнѣ надежными людьми. И все это проходящее чрезъ всю исторію человѣческаго рода должны мы не вѣдать, признать несуществовавшимъ и несуществующимъ. Но рѣшитесь признать факты съ ихъ выводами, какъ дѣлаютъ это Фихте и другіе поборники тѣхъ же идей, и все явится въ другомъ, новомъ освѣщеніи: факты, оставляемые до сихъ поръ безъ вниманія, окажутся опредѣленною законною частью стройнаго цѣлаго, долею великаго цикла явленій.
Справедливо указываютъ, что невѣріе и отрицаніе явились естественными, полезными подготовителями почвы для возникновенія твердой опирающейся на факты увѣренности въ существованіе духовнаго міра. Невѣріе и отрицаніе оканчиваютъ теперь свою роль и должны уступить мѣсто трезвому знанію. Безъ нихъ, слѣпо вѣря, люди бѣжали отъ явленій какъ чего-то страшнаго, враждебнаго, демонскаго, или преклонялись предъ ними какъ предъ божественнымъ, неисповѣдимымъ. Теперь пришло время наблюдать и изучать. Не отрицаніемъ побѣдимъ мы суевѣрія, а силой знанія, силой фактической истины.
Судя о медіумизмѣ по различнымъ краткимъ извѣстіямъ, Фихте сначала составилъ себѣ о немъ неблагопріятное мнѣніе и не былъ склоненъ знакомиться съ нимъ ближе; но обстоятельства доставили ему случай къ такому знакомству, и онъ счелъ себя тогда обязаннымъ не отвернуться отъ случая. Онъ „увидѣлъ тогда (см. стр. 41), что не смотря на значительное число и внутреннее разнообразіе явленій, несомнѣнно существуетъ между ними въ этой области тѣсная связь, опредѣленная аналогія, постепенность отъ низшаго, менѣе развитаго, до высшаго, полнаго дѣйствительнаго значенія. То, что сначала казалось само по себѣ страннымъ или отталкивающимъ, представилось въ связи съ другимъ, сходнымъ но болѣе допустимымъ, какъ имѣющее извѣстную степень вѣроятности“. Таково болѣе или менѣе бываетъ дѣйствительно впечатлѣніе каждаго проходящаго эту школу. Непрерывность, аналогія и постепенность медіумическихъ явленій, отъ мельчайшихъ до наиболѣе развитыхъ, не ускользнутъ отъ каждаго серьезнаго наблюдателя; онѣ заставляютъ его, такъ сказать, мириться съ характеромъ явленій и въ тѣхъ случаяхъ, когда этотъ характеръ (что встрѣчается нерѣдко) бываетъ какъ бы несоотвѣтствующимъ важности и серьезности вытекающаго изъ явленій главнаго вывода. Но дѣло въ томъ, что этотъ главный выводъ всегда одинъ и тотъ же: существованіе духовнаго міра и принадлежность къ нему нашего собственнаго духа, выводъ совершенно независимый отъ того, отвѣчаетъ или нѣтъ характеръ явленій наблюдаемыхъ нами въ данномъ случаѣ тѣмъ готовымъ представленіямъ о мірѣ духовномъ, которыя у насъ всегда найдутся въ запасѣ, какъ скоро мы допустимъ существованіе этого міра. Ожидать тамъ разнообразія еще большаго, чѣмъ въ нашемъ чувственномъ мірѣ, мы, конечно, въ правѣ; мы должны допустить тамъ и градацію отъ низшаго до высшаго. Если бы намъ и удавалось констатировать прямымъ наблюденіемъ только существованіе низшаго, то это тѣмъ не менѣе достаточно разрѣшаетъ въ утвердительномъ смыслѣ вопросъ о самомъ существованіи духовнаго міра. Множество фактовъ говорятъ, однакоже, вопреки довольно распространенному мнѣнію и обычному возраженію, въ пользу того, что совсѣмъ нерѣдко не одно низшее приходитъ въ соприкосновеніе съ человѣкомъ[22]).
Постепенно восходя по лѣстницѣ медіумическихъ фактовъ, наблюдатель констатируетъ на первой ступени движенія неодушевленныхъ предметовъ и звуки (преимущественно стуки), то и другое происходящее помимо сознательной воли и активнаго участія присутствующихъ (движенія нерѣдко и помимо прикосновенія). На второй ступени замѣчаютъ, что явленія вообще управляются опредѣленными самостоятельными волею и разумностью, независимыми отъ воли присутствующихъ. Такъ, напримѣръ, условными движеніями и стуками обозначаются буквы, складываются фразы, въ которыхъ даже идетъ иногда рѣчь о фактахъ, бывшихъ до того совершенно неизвѣстными присутствующимъ. Далѣе приходится наблюдать временное возникновеніе органовъ человѣческаго тѣла, преимущественно рукъ, осязаемыхъ, а часто и видимыхъ участниками опытовъ. Сюда же должно причислить и разныя свѣтовыя явленія. Появляющіяся руки тоже явно подчиняются разумности и самостоятельной волѣ. Онѣ совершаютъ опредѣленныя цѣлесообразныя движенія, берутъ и передаютъ предметы, пишутъ и т. п. Наконецъ, слѣдуетъ появленіе человѣческихъ лицъ и даже цѣлыхъ фигуръ, матеріализованныхъ призракокъ, иногда постепенно исчезающихъ на глазахъ наблюдателей[23]).
Я хорошо понимаю, что все это звучитъ для неподготовленнаго человѣка какъ страница изъ Тысячи и одной ночи или пожалуй даже какъ бредъ сумашедшаго, но тѣмъ не менѣе это реальные факты, въ которыхъ дана возможность убѣдиться каждому терпѣливому и добросовѣстному наблюдателю. Задача науки переработать эти новыя данныя или, правильнѣе, переработать ее, по совѣту Риманна, сообразно съ ними. Плохую услугу оказываютъ истинному знанію тѣ, кого характеризуетъ Фихте, говоря, что они, считая себя „знающими, а потому и непогрѣшимыми, отрицаютъ право на существованіе у всего того, что загадочно, не объяснено, а потому и не удобно для нихъ“.
Мы видѣли какой выводъ вообще вытекаетъ изъ данныхъ наблюденія и опыта. Выводъ этотъ вполнѣ законенъ. Существованіе самостоятельныхъ разумныхъ индивидуумовъ, одаренныхъ всѣми тѣми аттрибутами, которые свойственны духовной сторонѣ человѣческой жизни, — индивидуумовъ не облеченныхъ въ грубую, вѣсомую плоть и кровь — для насъ это фактъ. Были ли такіе индивидуумы дѣйствительно людьми, какъ увѣряютъ они сами, это[24]) можетъ пожалуй и подлежать сомнѣнію. Такое сомнѣніе выражено, напримѣръ, Круксомъ, какъ было объ этомъ уже упомянуто выше въ одномъ изъ примѣчаній. Это сомнѣніе ничуть, однакоже, не мѣшаетъ Круксу вполнѣ признавать не разъ видѣнный имъ фактъ матеріализаціи полной человѣческой фигуры. Конечно, весьма мало подготовленъ мой читатель къ извѣстію, что къ числу лицъ, выражавшихъ подобное сомнѣніе, идущее даже еще дальше, принадлежитъ и нашъ главный поборникъ медіумизма, А. Н. Аксаковъ. Вотъ его собственныя слова: „Одно для мевя вѣрно, это — реальность медіумическихъ фактовъ и то, что если человѣку дано узнать когда-либо тайну своего существованія, то онъ придетъ къ удовлетворительному разрѣшенію этого вопроса именно путемъ изученія медіумическихъ явленій во всей ихъ полнотѣ. Такъ какъ эти явленія лежатъ въ природѣ вещей, то ихъ нельзя ни задержать, ни подавить, ни уничтожить. Они могутъ, напротивъ, лишь развиваться, идти обычнымъ путемъ прогресса. То, что уже совершилось, обѣщаетъ превысить въ будущемъ всякія ожиданія… Самый замѣчательный фактъ въ ряду объективныхъ медіумическихъ явленій есть временное образованіе человѣческихъ фигуръ. Фактъ этотъ для насъ доказанъ, но было бы преждевременно дѣлать изъ него тотъ выводъ, который съ перваго взгляда кажется наиболѣе простымъ и вѣрнымъ, а именно, — что предъ нами совершается появленіе отшедшей души и что въ этом мы имѣемъ неопровержимое доказательство личнаго безсмертія. Выводъ этотъ еще не оправдывается глубокимъ и критическимъ изученіемъ фактовъ“ (Psychische Studien, 1878, стр. 7).
Я со своей стороны скажу, однакоже, согласно съ мнѣніемъ Фихте и большинства другихъ, что убѣдившись посредствомъ фактовъ въ возможности существованія всѣхъ аттрибутовъ нашего духовнаго „я“ безъ облеченія этого я въ грубую тѣлесную оболочку и помимо того допущенія, что матеріализованныя фигуры были дѣйствительно людьми, мы тѣмъ не менѣе должны заключать съ высокою степенью вѣроятности, что наше сознательное духовное существованіе продолжается и по разрушеніи грубой тѣлесной оболочки.
„Такимъ образомъ, — говоритъ Фихте (стр. 101) — старинное изреченіе, давно сдѣлавшееся тривіальнымъ, „memento mori“, превращается въ новое болѣе серіезное — „memento vivere“, то-есть: помни, что ты навѣрное будешь жить, но твое будущее состояніе прямо опредѣляется общимъ результатомъ здѣшней жизни, каковъ бы онъ ни былъ — радостенъ для тебя или нѣтъ. Этотъ выводъ спиритуализла не маловаженъ, особенно въ такое время, которое издавна привыкло вычеркивать заботу о будущемъ мірѣ изъ списка своихъ повседневныхъ интересовъ“… „Тотъ, кто свободно научнымъ путемъ дошелъ до положительныхъ убѣжденій относительно этой высшей проблемы жизни, не имѣетъ права молчать въ такомъ важномъ вопросѣ и въ виду настоятельной потребности его разрѣшенія. Сознаніе этой обязанности заставило и меня выйдти изъ привычнаго круга тихихъ научныхъ занятій и высказать мое непредубѣжденное мнѣніе въ вопросѣ, имѣющемъ важное значеніе для современной цивилизаціи“ (стр. 102).
И въ нашей литературѣ раздаются подчасъ голоса, высказывающіе подобныя мысли. Вотъ глубоко прочувствованныя слова одного изъ даровитѣйшихъ писателей нашихъ:
„Статья моя Приговоръ касается основной и самой высшей идеи человѣческаго бытія, — необходимости и неизбѣжности убѣжденія въ безсмертіи души человѣческой“… „Безъ вѣры въ свою душу и ея безсмертіе бытіе человѣка неестественно и невыносимо… На мой взглядъ, въ весьма уже, въ слишкомъ уже большой части интеллигентнаго слоя русскаго… все болѣе и болѣе и съ чрезвычайною прогрессивною быстротой укореняется совершенное невѣріе въ свою душу и ея безсмертіе“… „Безъ высшей идеи не можетъ существовать ни человѣкъ, ни нація. А высшая идея на землѣ лишь одна и именно — идея о безсмертіи души человѣческой, ибо всѣ остальныя высшія идеи жизни, которыми можетъ быть живъ человѣкъ, лишь изъ нея вытекаютъ“. — Говоря объ изображенномъ имъ убійцѣ, авторъ нашъ поясняетъ: „Передъ нимъ неотразимо стоять самые высшіе, самые первые вопросы: для чего житъ, когда уже онъ созналъ, что по животному жить отвратительно, ненормально и недостаточно для человѣка? И что можетъ въ такомъ случаѣ удержать его на землѣ? На вопросы эти разрѣшенія онъ получить не можетъ и знаетъ это, ибо хотя и созналъ, что есть, какъ онъ выражается, гармонія цѣлаго, но я-то, говоритъ онъ, ея не понимаю, понять никогда не въ силахъ, а что не буду въ ней самъ участвовать, то это ужь необходимо и само собой выходитъ. Вотъ эта-то ясность и докончила его. Въ чемъ же бѣда, въ чемъ онъ ошибся? Бѣда единственно лишь въ потерѣ вѣры въ безсмертіе“…
„Любовь къ человѣчеству даже совсѣмъ немыслима, непонятна и совсѣмъ невозможна безъ совмѣстной вѣры въ безсмертіе души человѣческой… Самоубійство при потерѣ идеи о безсмертіи становится совершенною и неизбѣжною даже необходимостью для всякаго человѣка чуть-чуть поднявшагося въ своемъ развитіи надъ скотами. Напротивъ, безсмертіе, обѣщая вѣчную жизнь, тѣмъ крѣпче связываетъ человѣка съ землей. Тутъ казалось бы даже противорѣчіе: если жизни такъ много, т. е. кромѣ земной, и безсмертная, то для чего бы такъ дорожить земною-то жизнью? А выходитъ именно напротивъ: ибо только съ вѣрою въ свое безсмертіе человѣкъ постигаетъ всю разумную цѣль свою на землѣ… Словомъ, идея о безсмертіи, это — сама жизнь, живая жизнь, ея окончательная формула и главный источникъ истины и правильнаго сознанія для человѣчества“ (Достоевскій. Дневникъ Писателя. 1876. стр. 319 и д.).
Почти то же, что говорится здѣсь про нашъ русскій интеллигентный слой, находимъ мы сказаннымъ у Фихте про большинство „образованныхъ“ вообще, т. е., которые довольствуются господствующимъ среднимъ уровнемъ образованія. „Если у нихъ есть болѣе или менѣе глубокая потребность вѣрить, то они встрѣчаютъ безпрестанныя противорѣчія между выводами разсудка и вѣрою; они колеблются постоянно между желаніемъ и невозможностью для нихъ вѣрить, ибо все то, что они считаютъ положительно дознаннымъ, прямо противорѣчитъ допущенію безсмертія или по меньшей мѣрѣ не представляетъ никакихъ основаній, благопріятствующихъ этому допущенію. И едва ли я (продолжаетъ Фихте) заблуждаюсь, утверждая, что большинство нашихъ, такъ называемыхъ, образованныхъ или мыслящихъ людей находится, болѣе или менѣе сознательно, именно въ состояніи упомянутаго колебанія и безъизвѣстности по отношенію къ важнѣйшему изъ всѣхъ вопросовъ культуры“ (стр. 5).
„Среди такого шатанія — продолжаетъ Фихте (стр. 52) — весьма поучительно выслушать мнѣніе о сущности спиритуализма и его истинномъ значеніи отъ лица, которое составило свое убѣжденіе на основаніи двадцатилѣтняго серьезнаго занятія предметомъ“. Дѣло идетъ здѣсь о докторѣ Георгѣ Блöде, личности весьма извѣстной и заслуженной между нѣмецкими жителями Соединенныхъ Штатовъ, бывшемъ главномъ редакторѣ одной ньюйоркской нѣмецкой газеты, и о его статьѣ, напечатанной въ 1877 году въ берлинскомъ журналѣ Die Gegenwart.
Привожу здѣсь выдающіяся мѣста этой статьи, перепечатанной въ Psychische Studien 1877 года (стр. 559 и слѣд.): «Новѣйшій спиритуализмъ, если называть вещь ея употребительнымъ именемъ, представляетъ, по убѣжденію моему, величайшее движеніе текущаго столѣтія. Движеніе это назначено служить исходною точкой и основаніемъ новаго, истиннаго и во всѣхъ отношеніяхъ плодотворнаго преуспѣянія человѣчества. Я высказываю это убѣжденіе какъ результатъ почти двадцатилѣтняго серьезнаго занятія предметомъ и вполнѣ сознаю, что вызову у однихъ сострадательную усмѣшку, у другихъ недовѣрчивое покачиваніе головою. Одни сочтутъ меня за честнаго мечтателя, а другіе, быть можетъ, даже за американскаго изобрѣтателя humbug’овъ… Спиритуализмъ представляетъ естественную и необходимую реакцію противъ матеріализма, сдѣлавшагося общимъ достояніемъ современнаго цивилизованнаго міра и основаніемъ всѣхъ его стремленій… Спиритуализмъ сражается тѣмъ же оружіемъ какъ и матеріализмъ: онъ не теорія, не апріорное заключеніе, не мечта метафизики; основаніемъ ему служатъ факты и опытъ. Опираясь на нихъ, новѣйшій спиритуализмъ разсчитываетъ, что новая наука „о духѣ“ сдѣлается нераздѣльною частью естествознанія. Эта новая наука представляетъ не опроверженіе, а пополненіе существующей науки…
„Великая задача новѣйшаго спиритуализма, способная подвинуть весь свѣтъ, заключается въ возстановленіи того сознанія связи и единства человѣка съ духовнымъ міромъ, которое утрачено образованнымъ человѣчествомъ. Этотъ духовный міръ относится къ матеріальному міру какъ причина къ дѣйствію, какъ сущность къ явленію. Утративъ сознаніе упомянутой связи, цивилизованный міръ остался, правда, способнымъ къ изумительному развитію матеріальныхъ условій благосостоянія, но въ то же время онъ впалъ въ тѣ заблужденія, къ которымъ неизбѣжно приводитъ отрицаніе духовнаго назначенія всего живущаго. Послѣдствіями этихъ заблужденій видимо болѣетъ все современное человѣчество во всѣхъ формахъ своей общественной и индивидуальной жизни. Исцѣлить его можетъ лишь нарожденіе вновь того сознанія, что назначеніе человѣчества идеально и простирается за предѣлы грубой матеріи. Условіе же возникновенія этого сознанія заключается не въ слѣпомъ вѣрованіи, а въ знаніи, основанномъ на фактахъ, въ научномъ убѣжденіи, что индивидуальная личность человѣка продолжаетъ существовать духовно за предѣлами мимолетной земной жизни. Доказать это, сдѣлать упомянутое знаніе общимъ достояніемъ человѣчества, — вотъ въ чемъ заключается ближайшая и великая задача новѣйшаго спиритуализма“.
„Инстинктивное сознаніе этой задачи и необходимости ея разрѣшенія составляетъ тайну неслыханно быстраго всемірнаго распространенія духовнаго движенія, о которомъ идетъ рѣчь. Это послѣднее обстоятельство является неопровержимымъ доказательствомъ благовременности и жизненности новѣйшаго спиритуализма… Онъ всеміренъ по той простой причинѣ, что удовлетворяетъ человѣческой потребности столь же древней, какъ само человѣчество. Онъ не только оживляетъ вѣрованіе въ міръ духовный и въ существующую для людей возможность сноситься съ нимъ, но дѣлаетъ ихъ достояніемъ знанія, возводя возможность на степень достовѣрности. Вѣрованіе это никогда не изсякало вовсе и сохранялось у всѣхъ народовъ, но теперь, когда новѣйшая наука возвеличила значеніе матеріи до всемогущества и дошла такимъ образомъ до крайняго нигилизма, явилась въ лицѣ новѣйшаго спиритуализма необходимая реакція противъ отрицанія… Хотя уже сотни разъ спиритуализмъ считали уничтоженнымъ и внутри, и снаружи, но изо всѣхъ битвъ онъ выходилъ съ новыми силами и представилъ этимъ самое лучшее доказательство заключающейся въ немъ самомъ способности самоочищенія и возрожденія. А способность эта свойственна истинѣ, и только ей одной“.
«Отъ своихъ противниковъ спиритуализмъ требуетъ одной только справедливости. Само по себѣ это, конечно, не много, но и это немногое считается излишнимъ его научными врагами. Между тѣмъ имъ слѣдуетъ возразить прежде всего, что спиритуализмъ стоитъ не на шаткой почвѣ теоріи и умствованій, а на твердомъ основаніи факта и опыта. Всѣ тѣ изъ его научныхъ изслѣдователей, которые руководились великимъ и мудрымъ изреченіемъ Фарадея, сказавшаго, что всякій добросовѣстный естествоиспытатель долженъ выкинуть изъ своего словаря слово невозможно, всѣ они безъ исключенія сдѣлались убѣжденными послѣдователями и защитниками спиритуализма[25]).
То значеніе медіумизма, о которомъ сейчасъ шла рѣчь, не обойдено и Цöлльнеромъ. Предлагая свою теорію для объясненія того, какъ могутъ происходить нѣкоторыя медіумическія явленія, онъ съ самаго начала для отвѣта на вопросъ почему, долженъ былъ допустить существованіе „разумныхъ четырехмѣрныхъ существъ“. Теперь, во второй части Научныхъ Статей Цöлльнеръ выразилъ свой взглядъ сначала косвенно, въ цитируемой имъ статьѣ изъ газеты Байретскіе Листки, съ которою онъ очевидно согласенъ, а потомъ и прямо, посвятивъ этой сторонѣ вопроса нѣсколько словъ, достаточно обрисовывающихъ его убѣжденія.
Въ Байретскихъ Листкахъ находимъ, между прочимъ, слѣдующее (Wissenschaftliche Abhandlungen т. 2, стр. 403 и слѣд.): „Религія, если дать ей самое общее опредѣленіе, представляетъ не что иное какъ живое убѣжденіе въ реальности идеала, убѣжденіе, равномѣрно проникающее умъ и чувство и связующее ихъ воедино… На вопросъ, существуетъ ли нынѣ у большинства какая-нибудь религія, проникнуты ли сколько-нибудь его дѣла и поступки божественнымъ духомъ, трудно отвѣтить утвердительно… Должно ли однако человѣчество для пробужденія ослабѣвшей религіозной жизни отказаться отъ источника своего главнаго могущества, отъ разума и науки? Мы далеки отъ такого требованія“. Выходъ представляется здѣсь, по мнѣнію автора статьи, въ сліяніи вѣры и знанія, и въ этомъ признаетъ онъ „всемірно-историческую истинную задачу нашего вѣка“.
Отъ своего лица Цöлльнеръ высказывается въ концѣ втораго тома Научныхъ Статей (стр. 1185 и 1187). Онъ ожидаетъ, что „разумъ откроетъ людямъ путь къ дѣйствительной религіозности и къ истинному духу христіанства“, что „путь этотъ будетъ очищенъ отъ плевелъ крайнихъ ученій и отъ доктринарныхъ фразъ“, что требовавшееся прежде для вѣры „принесеніе въ жертву разума сдѣлается болѣе не нужнымъ“.
„Сознаніе нашей ограниченности — замѣчаетъ Цöлльнеръ — представляетъ непоколебимый аргументъ въ пользу оправданія вѣры въ возможность существованія другаго міра, который всегда останется недоступнымъ для нашихъ тѣлесныхъ чувствъ“, а въ силу „устраненія понятія о „чудѣ“, какъ о явленіи, расходящемся съ законами природы, нравственная высота христіанства заблеститъ во всемъ ея величіи, проливая утѣшеніе въ сокрушенныя сердца“.
Напоминая о пыткахъ и кострахъ, съ которыми встрѣчалось распространеніе новыхъ истинъ, Цöлльнеръ говоритъ (стр. 1186): „Эти печальныя явленія не имѣютъ ничего общаго съ религіей, моралью или съ содержаніемъ новыхъ ученій, если взять ихъ самихъ по себѣ. Эти явленія условливаются единственно склонностью человѣчества ко злу, проявляющеюся въ видѣ стремленія къ господству, тиранніи, угнетенію слабаго, для того чтобъ удовлетворить собственному эгоизму и тщеславію. Доказывается это и политическимъ „правовѣріемъ либерализма“ и „правовѣріемъ науки“. Научнымъ „правовѣрнымъ“, такъ же какъ и всякимъ другимъ имъ подобнымъ, нѣтъ дѣла до истины. Они хлопочутъ только о сохраненіи своего любимаго міра идей и своего развившагося съ теченіемъ времени комфорта“.
„А въ томъ нѣтъ — по мнѣнію Цöлльнера (стр. 1184-85) — ни малѣйшаго сомнѣнія, что нынѣшніе „либералы“, „прогрессисты“ и „матеріалисты“ съ радостью сдѣлали бы то же самое, что когда-то дѣлалъ католицизмъ. Триста лѣтъ тому назадъ это совершалось „во славу Божію“ (in major ет Dei gloriam), а нынѣ „во славу науки“. Актеры тѣ же; измѣнились только декораціи“.
Не во славу истинной науки, ставящей впереди всего фактъ, прибавлю я отъ себя, а во славу „догматизма“, погрязшаго въ апріоричёскомъ отрицаніи.
Я кончилъ. Многимъ статья моя вѣроятно доставитъ лишній случай поглумиться, а между моими учеными собратами быть-можетъ опять кто-нибудь „подниметъ перо въ защиту истины“, непогрѣшимо открываемой спекулятивнымъ путемъ, при помощи игнорированія данныхъ, наблюденія и опыта. Но что бы тамъ ни было, я могу оставаться совершенно покойнымъ и съ полнымъ довѣріемъ ждать будущаго, зная, что на моей сторонѣ союзники вполнѣ непобѣдимые — факты. Мнѣ остается развѣ только пожалѣть о тѣхъ, чьи сужденія рано или поздно будутъ признаны опрометчивыми и ненаучными, потому что не отвѣчаютъ фактической (а догматической) истинѣ.
