Яковлевна поджидала мужа с праздничным обедом и хорошей вестью. Макарушкин пришел немного позже обыкновенного, усталый и мрачный.
— Что-й-то ты, Митрич, аль нездоровится? — встревожилась Яковлевна.
— Да нет, так... Подавай-ка скорей, да сосну я, клонит что-то.
— А тут письмо без тебя принесли, смотри-ка, от братца Павла Яковлича.
Она вытерла руки об фартук и подала мужу серый помятый конверт, весь запачканный штемпелями.
— От него, — подтвердил угрюмо Макарушкин, пробегая письмо. — Насчет выдела, говорит, самому лучше приехать... А за души Кулаков намекался семьсот с первого слова...
Яковлевна просияла.
— Ну вот! Владычица для праздника и обрадовала...
Макарушкин промычал в письмо и, положив его на колени, с жадностью стал хлебать рыбные щи. Молчали и ели. Васька ущипнул под столом Степку, тот завизжал, и отец изо всех сил хлопнул обидчика ложкой по лбу.
— Я-а вам дамм!..
Ребятишки присмирели, а Яковлевна решила помолчать, пока наестся.
«Не в духе что-то сегодня», — думала она про мужа.
Пообедали. Ребятишки поспешили на улицу, сам Макарушкин, все еще угрюмый, потянулся в спальню.
— Об чем же еще-то пишет братец? — не вытерпела наконец Яковлевна.
— Да так... разное... Поклоны больше. Старики, слышь, не будут довольны, коль отойдете на выдел.
— Ишь!.. Со стариками жить-то? Все равно десятый год уж на отшибе-то живем. Приелись к острогу — каки мы мужики?.. Сердиты будут!.. Как же? Подари-ка семь-то сот — тогда не рассердятся! А сам оставайся без дома...
Баба говорила сердито, ворчливо. Макарушкин слушал ее с видом усталого равнодушия, потом возразил:
— Да еще кабы пришлось души-то продавать? Гляди, себе понадобятся...
— Что так?
— С должности грозятся прогнать...
Яковлевна побледнела, вся затряслась.
— Господи, владычица мира!.. Да что ты, Митрич, говоришь-то? — И в голосе ее уже дрожали слезы.
Макарушкин хотел ответить жене тем же равнодушным тоном, но неожиданно побледнел, выкрикнул:
— Черт их разберет там! Нагораздило ребятишек по камерам насажать, а я виноват!..
Яковлевна смотрела на мужа большими мокрыми глазами. Голос ее был робок и жалобен:
— За что ж с должности-то?
— Да так вот! В окно стрелял... Попал в одного... Пароходов шипит: «Громыхнет Макарушкин с места. Не устоит»...
— И убил до смерти?
— До смерти... наповал...
— Кого же?
— Мальчик... большенький...
— Куда же мы денемся, голо-о-вушка!.. — завопила Яковлевна. — Пожалели бы наших малых де-етушек...
— Пожалеют они!.. — бросил Макарушкин сердито. — Жди!!.
И захлопнулся в спальне.
Яковлевна, плача и вздыхая, убрала посуду.
В зыбке проснулась грудная девочка, завозилась сначала, потом заплакала.
Войдя на цыпочках в спальню, женщина взяла на руки ребенка, заглянула на мужа: тот спал ровным, обычным сном, как всегда после обеда. Она покрестила над его головой воздух, вздохнула, вышла в горницу и стала кормить девочку.
Голодный ребенок с жадностью припал губами к налитой, полной груди, зарывшись в нее весь, с носом, глазами. А у матери молчаливые слезы текли по щекам, и она их не вытирала.
«Уволят, — думала она с горечью, — какой уж свой дом?.. Детей не прокормишь... И не пожалеет никто...»
Она плакала, переполненная тоскующей жалостью к себе, мужу, детям... В ее голове ни разу не мелькнула мысль о том, что недалеко от ее маленького горя, совсем близко, другая женщина-мать убивается большим горем.
Ребенок насытился: стал дуть пузырями, шлепать ручонками по пухлой подушке грудей, сучить кривыми красными ножками, гулиться.
Яковлевна, горестная и заботливая, тихонько отняла его от себя, положила на подстилочку, сама зажгла перед иконами огарок тощей желтой свечки, встала на колени:
— Господи! Владычица!.. Царица небесная, не допусти нас до погибели... Сохрани младенцев невинных от руки жестокой... Не погуби нас... спаси и помилуй...
Свечка мигала, окидывая трепетными вспышками лики икон. Вылизывая воск с одной стороны, огонь копил его большими кучами с другой.
Религиозная женщина молилась долго и усердно, выкладывая из горестного, встревоженного сердца весь запас просительных слов, понятных только богу. А рядом сытый грудной ребенок гулился весело на коврике. Под окном, при блеске полуденного весеннего солнца, шумно и беззаботно играли веселые мальчики. За перегородкой, на широкой постели, спал, ровно дыша, муж... И женщина молилась, прося бога продлить все это на бесконечные времена.[1]
Примечания
- ↑ В исходном печатном издании, по которому вычитывалась данная редакция, части VII и VIII объединены вместе: часть VIII не озаглавлена, но отделена пустой строкой. Здесь, в Викитеке, часть VIII вынесена на отдельную страницу — для сохранения корректной навигации по главам между разными редакциями. — Примечание редактора Викитеки.