Перейти к содержанию

Стена глухая (Аникин)/1911 (ДО)/7

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

[281]

VII.

Яковлевна поджидала мужа съ праздничнымъ обѣдомъ и хорошей вѣстью. Макарушкинъ [282]пришелъ немного позже обыкновеннаго, усталый и мрачный.

— Что-й-то ты, Митричъ, аль нездоровится? — встревожилась Яковлевна.

— Да нѣтъ, такъ... Подавай-ка скорѣй, да сосну я, клонитъ что-то.

— А тутъ письмо безъ тебя принесли, смотри-ка, отъ братца, Павла Яковлича.

Она вытерла руки объ фартукъ и подала мужу сѣрый помятый конвертъ, весь запачканный штемпелями.

— Отъ него, — подтвердилъ угрюмо Макарушкинъ, пробѣгая письмо. — Насчетъ выдѣла, говоритъ, самому лучше пріѣхать... А за души Кулаковъ намекался семьсотъ съ перваго слова...

Яковлевна просіяла.

— Ну, вотъ! Владычица для праздника своего и обрадовала...

Макарушкинъ помычалъ въ письмо и, положивъ его на колѣни, съ жадностью сталъ хлебать рыбныя щи. Молчали и ѣли. Васька ущипнулъ подъ столомъ Степку, тотъ завизжалъ, и отецъ изо всѣхъ силъ хлопнулъ обидчика по лбу ложкой.

— Я-а вамъ даммъ!..

Ребятишки присмирѣли, а Яковлевна рѣшила помолчать, пока наѣстся.

«He въ духѣ что-то седня», — думала она про мужа.

[283]Пообѣдали. Ребятишки поспѣшили на улицу; самъ Макарушкинъ, все еще угрюмый, потянулся въ спальню.

— Объ чемъ же еще-то пишетъ братецъ? — не вытерпѣла, наконецъ, Яковлевна.

— Да такъ... разное... Поклоны больше. Старики, слышь, не будутъ довольны, коль отойдете на выдѣлъ.

— Ишь!.. Co стариками жить-то? Все равно десятый годъ ужъ на отшибѣ-то живемъ. Пріѣлись къ острогу — каки мы мужики?.. Сердиты будутъ!.. Какъ же? Подари-ка семь-то, вотъ, сотъ, — тогда не разсердятся! — а самъ оставайся безъ дома...

Баба говорила сердито, ворчливо. Макарушкинъ слушалъ ее съ видомъ усталаго равнодушія; потомъ возразилъ:

— Да еще ка-бы пришлось души-то продавать? Гляди, себѣ понадобятся...

— Что такъ?

— Съ должности грозятся прогнать...

Яковлевна поблѣднѣла, вся затряслась.

— Господи, Владычица міра!.. Да что ты, Митричъ, говоришь-то? — И въ голосѣ ея уже дрожали слезы.

Макарушкинъ хотѣлъ отвѣтить женѣ тѣмъ же равнодушнымъ тономъ, но неожиданно для себя поблѣднѣлъ, выкрикнулъ:

— Чортъ ихъ разберетъ тамъ! Нагораздило ребятишекъ по камерамъ насажать, a я виноватъ!..

[284]Яковлевна смотрѣла на мужа большими мокрыми глазами. Голосъ ея былъ робокъ и жалобенъ:

— За что же съ должности то?..

— Да такъ вотъ! въ окно стрѣлялъ... Попалъ въ одного... Пароходовъ шипитъ: «громыхнетъ Макарушкинъ съ мѣста. He устоитъ»...

— И убилъ до смерти?

— До смерти... наповалъ...

— Кого-же?

— Мальчикъ... большенькій...

— Куда же мы дѣнемся, голо-о-вушка!.. — завопила вдругъ Яковлевна. — Пожалѣли бы нашихъ малыхъ дѣ-ѣтушекъ...

— Пожалѣютъ они!.. — бросилъ Макарушкинъ сердито, — жди!!..

И захлопнулся въ спальнѣ.

Яковлевна, плача и вздыхая, убрала посуду.

Въ зыбкѣ проснулась грудная дѣвочка, завозилась сначала, потомъ заплакала.

Войдя на ципочкахъ въ спальню, женщина взяла на руки ребенка, заглянула на мужа: тотъ спалъ ровнымъ, обычнымъ сномъ, какъ всегда послѣ обѣда. Она покрестила надъ его головой воздухъ, вздохнула, вышла въ горницу и стала кормить дѣвочку.

Голодный ребенокъ съ жадностъю припалъ губами къ налитой полной груди, зарывшись въ нее весь, съ носомъ, глазами.

A у матери молчаливыя слезы текли по щекамъ, и она ихъ не вытирала.

[285]«Уволятъ, — думала она съ горечью, — какой ужъ свой домъ?.. дѣтей не прокормишь... И не пожалѣетъ никто»...

Она плакала, переполненная тоскующей жалостью къ себѣ, мужу, дѣтямъ... Въ ея головѣ ни разу не мелькнула мысль о томъ, что недалеко отъ ея маленькаго горя, совсѣмъ близко отъ нея, другая женщина-мать убивается большимъ горемъ...

Ребенокъ насытился: сталъ дуть пузыри, шлепать ручонками по пухлой подушкѣ грудей, сучить кривыми красными ножками, гулиться.

Яковлевна, горестная и заботная, тихонько отняла его отъ себя, положила на постилочку, сама зажгла передъ иконами огарокъ тощей желтой свѣчки, встала на колѣни:

— Господи! Владычица!.. Царица Небесная, не допусти насъ до погибели... Сохрани младенцевъ невинныхъ отъ руки жестокой!.. не погуби насъ... спаси и помилуй...

Свѣчка мигала, окидывая трепетными вспышками лики иконъ. Вылизывая воскъ съ одной стороны, огонь копилъ его большими кучами съ другой.

Религіозная женщина молилась долго и усердно, выкладывая изъ горестнаго, встревоженнаго сердца весь запасъ просительныхъ словъ, понятныхъ только Богу. А рядомъ сытый грудной ребенокъ гулился весело на коврикѣ. Подъ окномъ, при блескѣ полуденнаго весенняго солнца, [286] шумно и беззаботно играли веселые мальчики. За перегородкой, на широкой постели спалъ, ровно дыша, мужъ... И женщина молилась, прося Бога продлить все это на безконечныя времена.