какъ я, а сразу всталъ, выпрямился смҍло во весь ростъ и — грохнулся на буфетный столъ всей своей тяжестью.
Если заразительны дурные примҍры, то заразительны и хорошіе: я всталъ и, прижимаясь къ служителю со всей порывистостью и лаской, на которую способна моя привязчивая натура — направился къ барьеру.
И вотъ — я остался одинъ, судорожно уцҍпившись за барьеръ и дҍлая видъ, что меня страшно заинтересовало устройство потолка.
— Отчего же вы не катаетесь? — дружески спросилъ меня кто-то изъ сидҍвшихъ за столиками.
— Да я... катаюсь.
— Вы бросьте барьеръ! не держитесь за него — тогда легче.
Я послушался совҍта. Но мои ноги (никогда я не подозрҍвалъ въ своихъ собственныхъ конечностяхъ столько хитрости и ехидства) замҍтили этотъ маневръ и сразу разбҍжались въ обҍ стороны такъ далеко, что мнҍ стоило большого труда снова собрать ихъ воедино. При этомъ, я сдҍлалъ движеніе, напоминающее самую популярную фигуру въ кэкъ-вокҍ и снова съ судорожною поспҍшностью уцҍпился за барьеръ.
— Смҍлҍе, смҍлҍе! — кричалъ мнҍ доброжелатель. — Не льните такъ къ барьеру, какъ къ любимой женщинҍ. Свободнҍе руки, отъҍзжайте отъ барьера.
— Очевидно, онъ знаетъ, что нужно дҍлать, — подумалъ я и отъҍхалъ отъ барьера.
И тутъ я оказался будто висящимъ въ воздухҍ. Коньки сами ерзали по асфальту, какъ живые, я откидывался назадъ, изгибался, какъ угорь и, наконецъ, видя, что позорное паденіе неизбҍжно — съ молніеносной поспҍшностью схватилъ за обҍ руки какого-то подвернувшагося конькобҍжца.
— Что такое? — изумился онъ. — Въ чемъ дҍло?
Стискивая его руки, я трясъ ихъ, изгибался и, чтобы загладить свой безтактный поступокъ, сказалъ трясущимися губами:
как я, а сразу встал, выпрямился смело во весь рост и — грохнулся на буфетный стол всей своей тяжестью.
Если заразительны дурные примеры, то заразительны и хорошие: я встал и, прижимаясь к служителю со всей порывистостью и лаской, на которую способна моя привязчивая натура — направился к барьеру.
И вот — я остался один, судорожно уцепившись за барьер и делая вид, что меня страшно заинтересовало устройство потолка.
— Отчего же вы не катаетесь? — дружески спросил меня кто-то из сидевших за столиками.
— Да я... катаюсь.
— Вы бросьте барьер! не держитесь за него — тогда легче.
Я послушался совета. Но мои ноги (никогда я не подозревал в своих собственных конечностях столько хитрости и ехидства) заметили этот манёвр и сразу разбежались в обе стороны так далеко, что мне стоило большого труда снова собрать их воедино. При этом, я сделал движение, напоминающее самую популярную фигуру в кэк-воке и снова с судорожною поспешностью уцепился за барьер.
— Смелее, смелее! — кричал мне доброжелатель. — Не льните так к барьеру, как к любимой женщине. Свободнее руки, отъезжайте от барьера.
— Очевидно, он знает, что нужно делать, — подумал я и отъехал от барьера.
И тут я оказался будто висящим в воздухе. Коньки сами ёрзали по асфальту, как живые, я откидывался назад, изгибался, как угорь и, наконец, видя, что позорное падение неизбежно — с молниеносной поспешностью схватил за обе руки какого-то подвернувшегося конькобежца.
— Что такое? — изумился онъ. — В чём дело?
Стискивая его руки, я тряс их, изгибался и, чтобы загладить свой бестактный поступок, сказал трясущимися губами:
