однако, не жжетъ ея… Въ рукѣ у нея сверкающій драгоцѣнный камень, и она приноситъ его отцу! Въ первую минуту по пробужденіи ей показалось, что она все еще держитъ камень въ рукѣ, но оказалось, что рука ея крѣпко сжимала прялку. Въ долгія безсонныя ночи она безпрерывно пряла, и на веретенѣ была намотана нить тоньше той, что прядетъ паукъ; человѣческимъ глазомъ нельзя было и разглядѣть ея. Но дѣвушка смачивала нить своими слезами, и нить становилась крѣпче якорнаго каната.
Слѣпая встала; она рѣшилась, сонъ долженъ былъ сбыться. Была ночь, отецъ ея спалъ, она поцѣловала его руку, прикрѣпила конецъ нити къ отцовскому дому,—иначе какъ бы она, бѣдная слѣпая, нашла дорогу домой? За эту нить она должна была крѣпко держаться,—ей она довѣрялась, а не самой себѣ, не другимъ людямъ. Потомъ она сорвала съ солнечнаго дерева четыре листочка; она хотѣла, въ случаѣ, если сама не встрѣтитъ братьевъ, пустить эти листья по вѣтру, чтобы тотъ отнесъ по одному каждому брату, вмѣсто письма, поклона отъ нея.
Что-то будетъ съ бѣдняжкой-слѣпой, какъ станетъ она пробираться по бѣлу-свѣту? Но она, вѣдь, держалась за невидимую путеводную нить и, кромѣ того, надъ всѣми пятью чувствами преобладала у нея внутренняя, душевная чуткость, благодаря чему она какъ бы видѣла кончиками пальцевъ, слышала сердцемъ.
И вотъ, она отправилась бродить по бѣлу-свѣту. Море житейское шумѣло и гудѣло вокругъ нея, но гдѣ только ни проходила она—всюду на небѣ сіяло солнышко, ласкавшее ее своими теплыми лучами, всюду изъ черныхъ облаковъ исходила сіяющая радуга, всюду дѣвушка слышала пѣніе птичекъ, вдыхала ароматъ апельсинныхъ и яблочныхъ садовъ; ароматъ былъ такъ силенъ, что ей казалось даже, будто она вкушаетъ самые плоды. До слуха ея доносились нѣжные ласкающіе звуки, дивное пѣніе, но доносились также завыванье и дикіе крики; мысли и чувства людскія вступали между собою въ борьбу, и въ глубинѣ ея сердца сталкивались отзвуки двухъ мелодій: задушевной сердечной мелодіи и мелодіи разсудка. Одинъ людской хоръ пѣлъ:
|
Земная жизнь—борьба и слезы, |
однако, не жжёт её… В руке у неё сверкающий драгоценный камень, и она приносит его отцу! В первую минуту по пробуждении ей показалось, что она всё ещё держит камень в руке, но оказалось, что рука её крепко сжимала прялку. В долгие бессонные ночи она беспрерывно пряла, и на веретене была намотана нить тоньше той, что прядёт паук; человеческим глазом нельзя было и разглядеть её. Но девушка смачивала нить своими слезами, и нить становилась крепче якорного каната.
Слепая встала; она решилась, сон должен был сбыться. Была ночь, отец её спал, она поцеловала его руку, прикрепила конец нити к отцовскому дому, — иначе как бы она, бедная слепая, нашла дорогу домой? За эту нить она должна была крепко держаться, — ей она доверялась, а не самой себе, не другим людям. Потом она сорвала с солнечного дерева четыре листочка; она хотела, в случае, если сама не встретит братьев, пустить эти листья по ветру, чтобы тот отнёс по одному каждому брату, вместо письма, поклона от неё.
Что-то будет с бедняжкой-слепой, как станет она пробираться по белу свету? Но она, ведь, держалась за невидимую путеводную нить и, кроме того, над всеми пятью чувствами преобладала у неё внутренняя, душевная чуткость, благодаря чему она как бы видела кончиками пальцев, слышала сердцем.
И вот, она отправилась бродить по белу свету. Море житейское шумело и гудело вокруг неё, но где только ни проходила она — всюду на небе сияло солнышко, ласкавшее её своими тёплыми лучами, всюду из чёрных облаков исходила сияющая радуга, всюду девушка слышала пение птичек, вдыхала аромат апельсинных и яблочных садов; аромат был так силён, что ей казалось даже, будто она вкушает самые плоды. До слуха её доносились нежные ласкающие звуки, дивное пение, но доносились также завыванье и дикие крики; мысли и чувства людские вступали между собою в борьбу, и в глубине её сердца сталкивались отзвуки двух мелодий: задушевной сердечной мелодии и мелодии рассудка. Один людской хор пел:
|
Земная жизнь — борьба и слёзы, |
