репейника, удостоился, наконецъ, получить и руку и сердце красавицы. Славная вышла парочка, вполнѣ приличная партія.
„Это я ихъ сосваталъ!“ рѣшилъ репейникъ, вспоминая свой цвѣтокъ, попавшій въ петлицу. И каждый вновь распускавшійся цвѣтокъ долженъ былъ выслушивать эту исторію.
„Меня, конечно, пересадятъ въ садъ!“ разсуждалъ репейникъ. „Можетъ быть, даже посадятъ въ горшокъ; тѣсновато будетъ, ну да зато почетно!“
И репейникъ такъ увлекся этою мечтою, что уже съ полною увѣренностью говорилъ: „я попаду въ горшокъ!“ и обѣщалъ каждому своему цвѣточку, который появлялся вновь, что и онъ тоже попадетъ въ горшокъ, а, можетъ быть, даже и въ петлицу,—выше этого ужъ попасть было некуда! Но ни одинъ изъ цвѣтовъ не попалъ въ горшокъ, не говоря уже—въ петлицу. Они впивали въ себя воздухъ и свѣтъ, солнечные лучи днемъ и капельки росы ночью, цвѣли, принимали визиты жениховъ—пчелъ и осъ, которые искали приданаго, цвѣточнаго сока, получали его и покидали цвѣты. „Разбойники этакіе!“ говорилъ про нихъ репейникъ. „Такъ бы и прокололъ ихъ насквозь, да не могу!“
Цвѣты поникали головками, блекли и увядали, но на смѣну имъ распускались новые.
— Вы являетесь какъ разъ во-время!—говорилъ имъ репейникъ.—Я съ минуты на минуту жду пересадки туда, за рѣшетку.
Невинныя ромашки и мокричникъ стояли и слушали его съ глубокимъ изумленіемъ, искренно вѣря каждому его слову.
А старый оселъ, таскавшій телѣжку молочницы, стоялъ на привязи у дороги и любовно косился на цвѣтущій репейникъ, но веревка была коротка, и онъ никакъ не могъ добраться до кустарника.
А репейникъ такъ много думалъ о своемъ родичѣ, шотландскомъ репейникѣ, что подъ конецъ увѣровалъ въ свое происхожденіе изъ Шотландіи и въ то, что именно его-то родители и сидѣли въ гербѣ страны. Великая то была мысль, но отчего бы такому большому репейнику и не имѣть великихъ мыслей?
— Иной разъ происходишь изъ такой знатной семьи, что не смѣешь и догадываться о томъ!—сказала крапива, росшая возлѣ; у нея тоже было какое-то смутное сознаніе, что при надлежащемъ уходѣ и она могла бы превратиться въ кисею!
репейника, удостоился, наконец, получить и руку и сердце красавицы. Славная вышла парочка, вполне приличная партия.
«Это я их сосватал!» решил репейник, вспоминая свой цветок, попавший в петлицу. И каждый вновь распускавшийся цветок должен был выслушивать эту историю.
«Меня, конечно, пересадят в сад!» рассуждал репейник. «Может быть, даже посадят в горшок; тесновато будет, ну да зато почётно!»
И репейник так увлёкся этою мечтою, что уже с полною уверенностью говорил: «я попаду в горшок!» и обещал каждому своему цветочку, который появлялся вновь, что и он тоже попадёт в горшок, а, может быть, даже и в петлицу, — выше этого уж попасть было некуда! Но ни один из цветов не попал в горшок, не говоря уже — в петлицу. Они впивали в себя воздух и свет, солнечные лучи днём и капельки росы ночью, цвели, принимали визиты женихов — пчёл и ос, которые искали приданого, цветочного сока, получали его и покидали цветы. «Разбойники этакие!» говорил про них репейник. «Так бы и проколол их насквозь, да не могу!»
Цветы поникали головками, блекли и увядали, но на смену им распускались новые.
— Вы являетесь как раз вовремя! — говорил им репейник. — Я с минуты на минуту жду пересадки туда, за решётку.
Невинные ромашки и мокричник стояли и слушали его с глубоким изумлением, искренно веря каждому его слову.
А старый осёл, таскавший тележку молочницы, стоял на привязи у дороги и любовно косился на цветущий репейник, но верёвка была коротка, и он никак не мог добраться до кустарника.
А репейник так много думал о своём родиче, шотландском репейнике, что под конец уверовал в своё происхождение из Шотландии и в то, что именно его-то родители и сидели в гербе страны. Великая то была мысль, но отчего бы такому большому репейнику и не иметь великих мыслей?
— Иной раз происходишь из такой знатной семьи, что не смеешь и догадываться о том! — сказала крапива, росшая возле; у неё тоже было какое-то смутное сознание, что при надлежащем уходе и она могла бы превратиться в кисею!
