Когда-то оно такъ и было; теперь же въ немъ тишина и запустѣніе. Живетъ въ немъ, или вѣрнѣе прозябаетъ, „дурачокъ Расмусъ“, какъ его прозвали. Онъ родился въ этомъ домѣ, игралъ тутъ ребенкомъ, прыгалъ по полю и черезъ изгородь, полоскался въ прудѣ и карабкался на старую иву.
Она и теперь еще подымаетъ къ небу свои роскошныя, красивыя, большія вѣтви, какъ и тогда. Но буря слегка погнула ея стволъ, время продѣлало въ немъ трещину, вѣтеръ занесъ въ нее землю, и изъ нея сами собою выросли трава, зелень и даже маленькая рябинка.
Ласточки возвращаются сюда каждую весну, начинаютъ летать вокругъ дерева и надъ крышей и чинить свои старыя гнѣзда; Расмусъ же махнулъ рукою на свое гнѣздо, никогда не чинилъ его. „Къ чему? Что толку?“ вотъ какая была у него поговорка, унаслѣдованная отъ отца.
И онъ оставался въ своемъ гнѣздѣ, а ласточки улетали, но на слѣдующую весну возвращались опять—вѣрныя птички! Скворецъ посвистывалъ, улеталъ, опять возвращался, и опять насвистывалъ свою пѣсенку. Когда-то и Расмусъ свисталъ съ нимъ взапуски; теперь онъ и свистать и пѣть разучился.
Вѣтеръ шумѣлъ въ вѣтвяхъ старой ивы, шумитъ и посейчасъ; сдается, что внемлешь пѣснѣ; поетъ ее вѣтеръ, пересказываетъ дерево. А не понимаешь ихъ, спроси старуху Іоганну изъ богадѣльни; она все знаетъ, можетъ поразсказать о томъ, что было здѣсь въ старину, она—живая хроника.
Домъ былъ еще новъ и крѣпокъ, когда въ него перебрались на житье деревенскій портной Иваръ Эльсе съ женою Маренъ, люди честные, работящіе. Старуха Іоганна была въ то время еще дѣвчонкою; отецъ ея, выдѣлывавшій деревянные башмаки, считался чуть-ли не послѣднимъ бѣднякомъ въ околоткѣ. Много перепало дѣвочкѣ славныхъ кусковъ хлѣба съ масломъ отъ доброй Маренъ,—у этой-то не было недостатка въ провизіи. Она пользовалась большою благосклонностью помѣщицы, вѣчно смѣялась, вѣчно была весела, никогда не вѣшала носа, болтала безъ умолку, но, работая языкомъ, не покладала и рукъ. Иголка въ ея рукахъ двигалась такъ же быстро, какъ язычокъ во рту; кромѣ того, она смотрѣла и за хозяйствомъ, и за дѣтьми, а ихъ была безъ малаго дюжина—цѣлыхъ одиннадцать; двѣнадцатый такъ и не явился.
— У бѣдняковъ вѣчно полно гнѣздо птенцовъ!—ворчалъ
Когда-то оно так и было; теперь же в нём тишина и запустение. Живёт в нём, или вернее прозябает, «дурачок Расмус», как его прозвали. Он родился в этом доме, играл тут ребёнком, прыгал по полю и через изгородь, полоскался в пруде и карабкался на старую иву.
Она и теперь ещё подымает к небу свои роскошные, красивые, большие ветви, как и тогда. Но буря слегка погнула её ствол, время проделало в нём трещину, ветер занёс в неё землю, и из неё сами собою выросли трава, зелень и даже маленькая рябинка.
Ласточки возвращаются сюда каждую весну, начинают летать вокруг дерева и над крышей и чинить свои старые гнёзда; Расмус же махнул рукою на своё гнездо, никогда не чинил его. «К чему? Что толку?» вот какая была у него поговорка, унаследованная от отца.
И он оставался в своём гнезде, а ласточки улетали, но на следующую весну возвращались опять — верные птички! Скворец посвистывал, улетал, опять возвращался, и опять насвистывал свою песенку. Когда-то и Расмус свистал с ним взапуски; теперь он и свистать и петь разучился.
Ветер шумел в ветвях старой ивы, шумит и посейчас; сдаётся, что внемлешь песне; поёт её ветер, пересказывает дерево. А не понимаешь их, спроси старуху Йоханну из богадельни; она всё знает, может порассказать о том, что было здесь в старину, она — живая хроника.
Дом был ещё нов и крепок, когда в него перебрались на житьё деревенский портной Ивар Эльсе с женою Марен, люди честные, работящие. Старуха Йоханна была в то время ещё девчонкою; отец её, выделывавший деревянные башмаки, считался чуть ли не последним бедняком в околотке. Много перепало девочке славных кусков хлеба с маслом от доброй Марен, — у этой-то не было недостатка в провизии. Она пользовалась большою благосклонностью помещицы, вечно смеялась, вечно была весела, никогда не вешала носа, болтала без умолку, но, работая языком, не покладала и рук. Иголка в её руках двигалась так же быстро, как язычок во рту; кроме того, она смотрела и за хозяйством, и за детьми, а их была без малого дюжина — целых одиннадцать; двенадцатый так и не явился.
— У бедняков вечно полно гнездо птенцов! — ворчал
