вѣдь, онъ увидитъ столько новаго, будетъ ему чѣмъ поразвлечься, ну, онъ мало-по-малу и войдетъ въ старую колею. Да, въ его характерѣ больно много отцовскаго, лучше бы онъ былъ въ меня, бѣдное дитятко! Но онъ все-таки вернется домой,—не можетъ же онъ бросить и меня, и домъ!“
И мать собиралась ждать годъ; Эльза прождала только мѣсяцъ, а потомъ отправилась тайкомъ къ знахаркѣ Стинѣ; та и полечивала, и на картахъ и на кофейной гущѣ ворожила.
Она, конечно, сейчасъ же узнала, гдѣ находился Расмусъ—только въ кофейную гущу поглядѣла. Онъ находился въ чужомъ городѣ, но названія его она не могла прочесть. Въ городѣ томъ было много солдатъ и красивыхъ дѣвушекъ, и онъ собирался или стать подъ ружье, или жениться на одной изъ дѣвушекъ.
Тутъ Эльза не выдержала и заявила, что отдала бы всю свою копилку съ деньгами, только бы вернуть Расмуса, но… никто не долженъ былъ знать объ этомъ!
И старуха обѣщала вернуть Расмуса; она знала одно средство, правда очень опасное, такъ что прибѣгать къ нему слѣдовало только въ крайнихъ случаяхъ. Надо было заварить кашу и поставить ее на огонь: каша будетъ кипѣть, и Расмусу—гдѣ бы онъ ни былъ—придется вернуться, вернуться туда, гдѣ кипитъ каша и ждетъ его возлюбленная. Пройдутъ, можетъ быть, мѣсяцы, прежде чѣмъ онъ вернется, но вернуться онъ долженъ, если только живъ. Онъ будетъ спѣшить домой безъ оглядки, безъ отдыха, день и ночь, черезъ моря и горы, во всякую погоду, несмотря ни на какую усталость. Его будетъ неудержимо тянуть домой, и онъ вернется домой!
Была первая четверть луны, а это-то какъ-разъ, по словамъ Стины, и требовалось для ворожбы. Погода стояла бурная, старая ива такъ и трещала. Стина отломила отъ нея вѣточку, связала ее узломъ,—узелъ этотъ долженъ былъ притянуть Расмуса—и бросила ее въ горшокъ. Затѣмъ знахарка набрала съ крыши дома мху и дикаго чесноку, положила въ горшокъ и ихъ, поставила горшокъ на огонь и велѣла Эльзѣ вырвать листокъ изъ молитвенника. Та случайно вырвала листокъ съ опечатками. „Все едино!“ сказала Стина и бросила и его въ кашу.
И много еще всякой всячины пришлось бросить въ кашу, которая должна была кипѣть, не переставая, пока Расмусъ не вернется домой. Черному пѣтуху старой Стины пришлось разстаться
ведь, он увидит столько нового, будет ему чем поразвлечься, ну, он мало-помалу и войдёт в старую колею. Да, в его характере больно много отцовского, лучше бы он был в меня, бедное дитятко! Но он всё-таки вернётся домой, — не может же он бросить и меня, и дом!»
И мать собиралась ждать год; Эльза прождала только месяц, а потом отправилась тайком к знахарке Стине; та и полечивала, и на картах и на кофейной гуще ворожила.
Она, конечно, сейчас же узнала, где находился Расмус — только в кофейную гущу поглядела. Он находился в чужом городе, но названия его она не могла прочесть. В городе том было много солдат и красивых девушек, и он собирался или стать под ружьё, или жениться на одной из девушек.
Тут Эльза не выдержала и заявила, что отдала бы всю свою копилку с деньгами, только бы вернуть Расмуса, но… никто не должен был знать об этом!
И старуха обещала вернуть Расмуса; она знала одно средство, правда очень опасное, так что прибегать к нему следовало только в крайних случаях. Надо было заварить кашу и поставить её на огонь: каша будет кипеть, и Расмусу — где бы он ни был — придётся вернуться, вернуться туда, где кипит каша и ждёт его возлюбленная. Пройдут, может быть, месяцы, прежде чем он вернётся, но вернуться он должен, если только жив. Он будет спешить домой без оглядки, без отдыха, день и ночь, через моря и горы, во всякую погоду, несмотря ни на какую усталость. Его будет неудержимо тянуть домой, и он вернётся домой!
Была первая четверть луны, а это-то как раз, по словам Стины, и требовалось для ворожбы. Погода стояла бурная, старая ива так и трещала. Стина отломила от неё веточку, связала её узлом, — узел этот должен был притянуть Расмуса — и бросила её в горшок. Затем знахарка набрала с крыши дома мху и дикого чесноку, положила в горшок и их, поставила горшок на огонь и велела Эльзе вырвать листок из молитвенника. Та случайно вырвала листок с опечатками. «Всё едино!» сказала Стина и бросила и его в кашу.
И много ещё всякой всячины пришлось бросить в кашу, которая должна была кипеть, не переставая, пока Расмус не вернётся домой. Чёрному петуху старой Стины пришлось расстаться
