танъ—публика, которую надо занимать, иначе она казнитъ Шехеразаду. Бѣдная Шехеразада! Могущественный султанъ!
Султанъ служитъ олицетвореніемъ болѣе нежели тысячѣ и одному лицу изъ слушающей Шехеразаду публики. Разсмотримъ же хоть нѣкоторыхъ изъ нихъ.
Вотъ сидитъ высохшій ворчунъ, ученый; древо его жизни все покрыто листами книжной мудрости, прилежаніе и усидчивость ползаютъ, какъ улитки, по его корѣ изъ свиной кожи; желудокъ его изъѣденъ молью, не варитъ, совсѣмъ не варитъ. Прости же поэту полноту чувствъ, невольный восторгъ, свѣжесть и юность мысли, не казни Шехеразаду! Но онъ казнитъ ее.
Вотъ сидитъ прошедшая суровую школу жизни старая дѣва, швея; она только что вернулась изъ чужого дома, гдѣ сидитъ одна въ какой-нибудь коморкѣ, шьетъ и набирается жизненной мудрости. Она-то знаетъ толкъ въ романтическомъ! Прости же, о дѣва, если разсказъ не слишкомъ забираетъ тебя за живое, не утоляетъ твоего романтическаго аппетита, возбужденнаго прозою твоей собственной жизни!
«Казни ее!» произноситъ швея.
Вотъ сидитъ фигура въ халатѣ, этомъ восточномъ одѣяніи, которое носитъ нынѣ и графчикъ, и свѣтлѣйшій князь, и сынъ богатаго пивовара, и прочіе. Ни халатъ, ни самая физіономія этого господина, ни его тонкая улыбка—ничто не выдаетъ, на какомъ именно стебелькѣ онъ выросъ. Требуетъ онъ отъ Шехеразады того же, что и швея: разсказъ долженъ интриговать его, кидать въ жаръ и въ холодъ, пичкать таинственностями!..
И этотъ казнитъ бѣдную Шехеразаду!
Мудрый, просвѣщенный султанъ! Являешься ты и въ образѣ школьника, носящаго на своей спинѣ связанныхъ ремнемъ грековъ и римлянъ, какъ Атласъ носилъ небо. Не презирай же хоть ты бѣдную Шехеразаду, не произноси надъ ней приговора, пока не выучишь своихъ уроковъ и опять не превратишься въ ребенка; не казни Шехеразаду!
Молодой щеголь-дипломатъ, съ грудью, увѣшанной орденами, по которымъ можно счесть, сколько иностранныхъ дворовъ ты посѣтилъ съ твоими высокими господами или съ письмами отъ нихъ, подари Шехеразаду своимъ милостивымъ вниманіемъ! Заговори о ней хоть по-французски, скажи, что она стоитъ вниманія, даромъ, что говоритъ лишь на своемъ родномъ языкѣ, переведи изъ ея пѣсенъ хоть строчку! Какъ бы дурно ты ее ни перевелъ, только продекламируй ее въ блестящемъ салонѣ, и смертный приговоръ смѣнится милостивымъ «Charmant!..»
Могущественные сокрушители и превозносители, газетные Зевсы и журнальные Юпитеры, не потрясайте въ гнѣвѣ своими кудрями, не мечите молній, если Шехеразада поетъ иныя пѣсни, нежели тѣ, что́ вы привыкли слы-
тан — публика, которую надо занимать, иначе она казнит Шехеразаду. Бедная Шехеразада! Могущественный султан!
Султан служит олицетворением более нежели тысяче и одному лицу из слушающей Шехеразаду публики. Рассмотрим же хоть некоторых из них.
Вот сидит высохший ворчун, учёный; древо его жизни всё покрыто листами книжной мудрости, прилежание и усидчивость ползают, как улитки, по его коре из свиной кожи; желудок его изъеден молью, не варит, совсем не варит. Прости же поэту полноту чувств, невольный восторг, свежесть и юность мысли, не казни Шехеразаду! Но он казнит её.
Вот сидит прошедшая суровую школу жизни старая дева, швея; она только что вернулась из чужого дома, где сидит одна в какой-нибудь каморке, шьёт и набирается жизненной мудрости. Она-то знает толк в романтическом! Прости же, о дева, если рассказ не слишком забирает тебя за живое, не утоляет твоего романтического аппетита, возбуждённого прозою твоей собственной жизни!
«Казни её!» — произносит швея.
Вот сидит фигура в халате, этом восточном одеянии, которое носит ныне и графчик, и светлейший князь, и сын богатого пивовара, и прочие. Ни халат, ни самая физиономия этого господина, ни его тонкая улыбка — ничто не выдает, на каком именно стебельке он вырос. Требует он от Шехеразады того же, что и швея: рассказ должен интриговать его, кидать в жар и в холод, пичкать таинственностями!..
И этот казнит бедную Шехеразаду!
Мудрый, просвещённый султан! Являешься ты и в образе школьника, носящего на своей спине связанных ремнём греков и римлян, как Атлас носил небо. Не презирай же хоть ты бедную Шехеразаду, не произноси над ней приговора, пока не выучишь своих уроков и опять не превратишься в ребёнка; не казни Шехеразаду!
Молодой щёголь-дипломат, с грудью, увешанной орденами, по которым можно счесть, сколько иностранных дворов ты посетил с твоими высокими господами или с письмами от них, подари Шехеразаду своим милостивым вниманием! Заговори о ней хоть по-французски, скажи, что она стоит внимания, даром, что говорит лишь на своём родном языке, переведи из её песен хоть строчку! Как бы дурно ты её ни перевёл, только продекламируй её в блестящем салоне, и смертный приговор сменится милостивым «Charmant!..»
Могущественные сокрушители и превозносители, газетные Зевсы и журнальные Юпитеры, не потрясайте в гневе своими кудрями, не мечите молний, если Шехеразада поёт иные песни, нежели те, что вы привыкли слы-
