Онъ рѣкой, лѣсами выхоленъ, зовутъ его Донецъ.
«Эй, пригожая вдова, куда идешь ты?»—«За водою».
«—Любишь ты Донца, скажи мнѣ? Обвѣнчаешься со мною?»
«—Я люблю Донца, красивъ онъ. Обвѣнчаюся съ Донцомъ».
Вотъ сидятъ. Вино и медъ тутъ. Были, были подъ вѣнцомъ.
То, что тайно, станетъ явно. Незабвенные есть знаки.
Горекъ медъ, вино не пьяно. Боль огнемъ горитъ во мракѣ.
«Что же это? Какъ же это? Какъ же быть на свѣтѣ намъ?
Мать, поди и утопися. Я же въ лѣсъ пойду къ звѣрямъ».
Полно, темные. Постойте, сердцу больно.
Нѣтъ вины на васъ, когда вина невольна.
Если страшное вамъ было суждено,
Помолитесь, канетъ темное на дно.
А Дунай течетъ, до Моря убѣгая,
И Дунаю мать родная—глубь морская,
Изъ морей рѣка по каплѣ собралась,
До морей идутъ всѣ рѣки въ должный часъ.
Ахъ, Дунай ты, Дунай,
Ты меня не потопляй,
Плачу я, мое ты горе потихонечку качай.
А ты, свѣтлая вода,
Будь душѣ сестрой всегда.
А ты, желтый песокъ,
Золотись въ свой должный срокъ.
А вы, темные лѣса,
Вы шумите, говорите, ухожу я въ Небеса.
Всѣмъ они открыты намъ,
Есть скончанье всѣмъ путямъ.
Міръ, прощай,
Ахъ, Дунай ты, Дунай, тихій плещущій Дунай!
|
Прикоснувшись къ страшному, начавъ играть въ загадки, Славянская душа не останавливается у преддверья лабиринта, а блуждаетъ, блуждаетъ безъ конца, какъ будто Водяной ее заманиваетъ въ топи и трясины, какъ будто Русалки завлекаютъ ее подъ мельничное колесо, какъ будто Лѣшій, какъ будто Лѣсъ, издѣваясь, крутитъ и кружитъ обезумѣвшаго путника, и мыслью овладѣваетъ пьяное забвеніе, и ноги идутъ не туда, куда хочетъ идти все тѣло, гибнетъ въ напрасномъ круженіи все желанное, что было только что легко достижимымъ, умножается навожденіе, и въ неоглядности родныхъ пространствъ возникаетъ страшная тѣнь Рока. Говоритъ Русская дѣвица, и говоритъ она о Горѣ. Говоритъ добрый молодецъ, и говоритъ онъ о Горѣ. Вотъ оно, Горе, отъ него не уйдешь. Плачетъ, надрывается дѣвическій женскій голосъ.
Въ воскресенье матушка замужъ отдала,[1]
Въ понедѣльникъ Горе привязалось къ ней.
«Ты скажи мнѣ, матушка, какъ избѣгнуть зла?
Горе привязалося, помоги скорѣй.
Я отъ Горя спрячуся въ темные лѣса,
Тамъ поютъ привольные птичьи голоса».
Горе вслѣдъ бѣжитъ за ней, Горе говоритъ:
«Лѣсъ срублю, тебя найду. Чу, какъ лѣсъ шумитъ».
«— Ты скажи мнѣ, матушка, мнѣ куда идти?
Можетъ, я въ поляхъ смогу свой уютъ найти?»
Горе вслѣдъ идетъ за ней, Горе говоритъ:
«Всѣ поля серпомъ прижну, рокъ не защититъ».
«— Ты скажи мнѣ, матушка, гдѣ укрыться мнѣ?
Я пойду въ зеленый лугъ, онъ цвѣтетъ во снѣ».
Горе вслѣдъ идетъ за ней, Горе говоритъ:
«Я скошу зеленый лугъ, лугъ измѣнитъ видъ».
«— Ты скажи мнѣ, матушка, какъ развѣять тьму?
|
- ↑ Горе — стихотворение К. Д. Бальмонта. (прим. редактора Викитеки)
Тот же текст в современной орфографии
Он рекой, лесами выхолен, зовут его Донец.
«Эй, пригожая вдова, куда идешь ты?» — «За водою».
«— Любишь ты Донца, скажи мне? Обвенчаешься со мною?»
«— Я люблю Донца, красив он. Обвенчаюся с Донцом».
Вот сидят. Вино и мед тут. Были, были под венцом.
То, что тайно, станет явно. Незабвенные есть знаки.
Горек мед, вино не пьяно. Боль огнем горит во мраке.
«Что же это? Как же это? Как же быть на свете нам?
Мать, поди и утопися. Я же в лес пойду к зверям».
Полно, темные. Постойте, сердцу больно.
Нет вины на вас, когда вина невольна.
Если страшное вам было суждено,
Помолитесь, канет темное на дно.
А Дунай течет, до Моря убегая,
И Дунаю мать родная — глубь морская,
Из морей река по капле собралась,
До морей идут все реки в должный час.
Ах, Дунай ты, Дунай,
Ты меня не потопляй,
Плачу я, мое ты горе потихонечку качай.
А ты, светлая вода,
Будь душе сестрой всегда.
А ты, желтый песок,
Золотись в свой должный срок.
А вы, темные леса,
Вы шумите, говорите, ухожу я в Небеса.
Всем они открыты нам,
Есть скончанье всем путям.
Мир, прощай,
Ах, Дунай ты, Дунай, тихий плещущий Дунай!
|
Прикоснувшись к страшному, начав играть в загадки, Славянская душа не останавливается у преддверья лабиринта, а блуждает, блуждает без конца, как будто Водяной ее заманивает в топи и трясины, как будто Русалки завлекают ее под мельничное колесо, как будто Леший, как будто Лес, издеваясь, крутит и кружит обезумевшего путника, и мыслью овладевает пьяное забвение, и ноги идут не туда, куда хочет идти всё тело, гибнет в напрасном кружении всё желанное, что было только что легко достижимым, умножается наваждение, и в неоглядности родных пространств возникает страшная тень Рока. Говорит Русская девица, и говорит она о Горе. Говорит добрый молодец, и говорит он о Горе. Вот оно, Горе, от него не уйдешь. Плачет, надрывается девический женский голос.
В воскресенье матушка замуж отдала,[1]
В понедельник Горе привязалось к ней.
«Ты скажи мне, матушка, как избегнуть зла?
Горе привязалося, помоги скорей.
Я от Горя спрячуся в темные леса,
Там поют привольные птичьи голоса».
Горе вслед бежит за ней, Горе говорит:
«Лес срублю, тебя найду. Чу, как лес шумит».
«— Ты скажи мне, матушка, мне куда идти?
Может, я в полях смогу свой уют найти?»
Горе вслед идет за ней, Горе говорит:
«Все поля серпом прижну, рок не защитит».
«— Ты скажи мне, матушка, где укрыться мне?
Я пойду в зеленый луг, он цветет во сне».
Горе вслед идет за ней, Горе говорит:
«Я скошу зеленый луг, луг изменит вид».
«— Ты скажи мне, матушка, как развеять тьму?
|
- ↑ Горе — стихотворение К. Д. Бальмонта. (прим. редактора Викитеки)
