Въ теремъ я высокъ пойду, спрячусь въ терему».
Горе вслѣдъ идетъ за ней, Горе говоритъ:
«Теремъ я высокъ зажгу, теремъ твой сгоритъ».
«— Ты скажи мнѣ, матушка, гдѣ же скрыться мнѣ?
Въ горы я круты пойду, скроюсь въ вышинѣ».
Горе вслѣдъ идетъ за ней, Горе говоритъ:
«Я червемъ совьюсь, не твердъ предъ червемъ гранитъ».
«— Ты скажи мнѣ, матушка, гдѣ же отдыхъ мнѣ?
Въ землю я въ сыру пойду, скроюсь въ глубинѣ».
Горе вслѣдъ идетъ за ней, заступомъ стучитъ,
Стало, разсмѣялося, роетъ, говоритъ:
«Дочь моя родимая, я тебѣ вѣдь мать,
Ты сумѣла, доченька, горе горевать».
|
Много нѣжности въ Русской женской душѣ, въ душѣ дѣвической, но гибнетъ она, задавленная, въ безысходной нашей степной тоскѣ, безвыходной, хотя и безпредѣльной. Чѣмъ нѣжнѣй, тѣмъ больнѣй. И правду говоритъ Индусская пословица, что нѣжный цвѣтокъ можетъ вынести тяжесть пчелы, но не птицы. А злая птица—Горе. Тяжелая, съ темными крыльями, съ цѣпкими когтями.
И мужская смѣлость, юношеская сила такъ же безсильны передъ этимъ сумрачнымъ Призракомъ, какъ и женская нѣжность. Снова слышится плакучая пѣсня, и чудится, что это безъ конца жалуется тоскующая береза, тоскующая ива, шелестятъ подъ осеннимъ вѣтромъ изсохшіе листья, скрипятъ и скрипятъ искривленные стволы, раня другъ друга слишкомъ тѣснымъ соприкосновеніемъ.
Отчего ты, Горе, зародился?[1]
Зародилось Горе отъ земли сырой,
Изъ-подъ камня сѣраго явилося,
Подъ ракитой спало, подъ сухой.
Встало Горе, въ лапти пріобулося,
И въ рогожку Горе пріодѣлося,
Повязалось лыкомъ, усмѣхнулося,
И близь добра молодца усѣлося.
Смотритъ, видитъ молодецъ: Не скроешься.
Сѣрымъ зайцемъ въ поле устремляется.
«Стой, постой», тутъ Горе усмѣхается,
«Въ западнѣ моей», молъ, «успокоишься».
Да, не такъ легко отъ Горя скроешься.
Онъ въ рѣку уходитъ рыбой-щукою.
«Будетъ неводъ молодцу наукою,
Въ частой сѣти скоро успокоишься».
Смотритъ, видитъ молодецъ: Не скроешься.
Въ лихорадку онъ да во постелюшку.
«Полежи, ты день лежи, недѣлюшку,
Полежишь въ горячкѣ, успокоишься».
Смотритъ: Что жь, и въ бредѣ не укроешься?
Застоналъ тутъ молодецъ въ лихой тоскѣ.
Знать, одинъ есть отдыхъ—въ гробовой доскѣ.
Горе заступъ взяло: «Успокоишься».
Жизнь родилась, жизнь въ землѣ сокрылася.
Тутъ и все. А Горе усмѣхается.
Изъ-подъ камня сѣраго явилося,
Снова къ камню сѣрому склоняется.
|
Блуждающій путникъ постучался рукою своей въ послѣднюю, самую плотную, стѣну, но оттуда лишь говоръ костей осыпающагося склепа. Тутъ и самые сильные безсильны. Встрѣчается на конѣ своемъ Добрыня со Смертью, и кичится, и хочетъ съ ней биться. Но угрожающій и спокойный голосъ говоритъ ему:
Эй, Добрыня, поспѣй, съ бѣлымъ свѣтомъ проститися, выну пилья, засвѣтятъ, звеня,
Подсѣку, эти пилья—невиданно-острыя, подсѣку, упадешь ты съ коня.
|
- ↑ Стих о Горе — стихотворение К. Д. Бальмонта. (прим. редактора Викитеки)
Тот же текст в современной орфографии
В терем я высок пойду, спрячусь в терему».
Горе вслед идет за ней, Горе говорит:
«Терем я высок зажгу, терем твой сгорит».
«— Ты скажи мне, матушка, где же скрыться мне?
В горы я круты пойду, скроюсь в вышине».
Горе вслед идет за ней, Горе говорит:
«Я червем совьюсь, не тверд пред червем гранит».
«— Ты скажи мне, матушка, где же отдых мне?
В землю я в сыру пойду, скроюсь в глубине».
Горе вслед идет за ней, заступом стучит,
Стало, рассмеялося, роет, говорит:
«Дочь моя родимая, я тебе ведь мать,
Ты сумела, доченька, горе горевать».
|
Много нежности в Русской женской душе, в душе девической, но гибнет она, задавленная, в безысходной нашей степной тоске, безвыходной, хотя и беспредельной. Чем нежней, тем больней. И правду говорит Индусская пословица, что нежный цветок может вынести тяжесть пчелы, но не птицы. А злая птица — Горе. Тяжелая, с темными крыльями, с цепкими когтями.
И мужская смелость, юношеская сила так же бессильны перед этим сумрачным Призраком, как и женская нежность. Снова слышится плакучая песня, и чудится, что это без конца жалуется тоскующая береза, тоскующая ива, шелестят под осенним ветром иссохшие листья, скрипят и скрипят искривленные стволы, раня друг друга слишком тесным соприкосновением.
Отчего ты, Горе, зародился?[1]
Зародилось Горе от земли сырой,
Из-под камня серого явилося,
Под ракитой спало, под сухой.
Встало Горе, в лапти приобулося,
И в рогожку Горе приоделося,
Повязалось лыком, усмехнулося,
И близ добра молодца уселося.
Смотрит, видит молодец: Не скроешься.
Серым зайцем в поле устремляется.
«Стой, постой», тут Горе усмехается,
«В западне моей», мол, «успокоишься».
Да, не так легко от Горя скроешься.
Он в реку уходит рыбой-щукою.
«Будет невод молодцу наукою,
В частой сети скоро успокоишься».
Смотрит, видит молодец: Не скроешься.
В лихорадку он да во постелюшку.
«Полежи, ты день лежи, неделюшку,
Полежишь в горячке, успокоишься».
Смотрит: Что ж, и в бреде не укроешься?
Застонал тут молодец в лихой тоске.
Знать, один есть отдых — в гробовой доске.
Горе заступ взяло: «Успокоишься».
Жизнь родилась, жизнь в земле сокрылася.
Тут и всё. А Горе усмехается.
Из-под камня серого явилося,
Снова к камню серому склоняется.
|
Блуждающий путник постучался рукою своей в последнюю, самую плотную, стену, но оттуда лишь говор костей осыпающегося склепа. Тут и самые сильные бессильны. Встречается на коне своем Добрыня со Смертью, и кичится, и хочет с ней биться. Но угрожающий и спокойный голос говорит ему:
Эй, Добрыня, поспей, с белым светом проститися, выну пилья, засветят, звеня,
Подсеку, эти пилья — невиданно-острые, подсеку, упадешь ты с коня.
|
- ↑ Стих о Горе — стихотворение К. Д. Бальмонта. (прим. редактора Викитеки)
