какъ онѣ ему принадлежатъ. Я съ своей стороны совсѣмъ не понимаю, какъ они могутъ быть честными. Такой субъектъ, какъ Томъ, прямо какое-то чудо нравственности.
— Но что же будетъ съ ихъ душой? — спросила миссъ Офелія.
— Ну, это, я полагаю, меня не касается. Я имѣю дѣло исключительно съ фактами дѣйствительной жизни. Несомнѣнно, что на этомъ свѣтѣ ради нашей выгоды почти вся черная раса отдана во власть дьявола, а что будетъ на томъ — не знаю.
— Но вѣдь это просто ужасно! — вскричала миссъ Офелія, — неужели вамъ не стыдно?
— Не понимаю, чего тутъ стыдиться. Общество вокругъ меня вовсе не дурное, такое, какое всегда идетъ широкими путями. Посмотрите, что дѣлается на всемъ свѣтѣ, вездѣ та же исторія: высшіе классы всюду эксплоатируютъ въ свою пользу тѣло, душу и умъ низшихъ. Такъ дѣлается и въ Англіи, и вездѣ. А между тѣмъ христіанскій міръ ужасается и негодуетъ на насъ за то что мы дѣлаемъ то же самое, но въ нѣсколько иной формѣ.
— Въ Вермонтѣ этого нѣтъ.
— Да, я согласенъ, что въ Новой Англіи и свободныхъ Штатахъ дѣло поставлено лучше, чѣмъ у насъ. Однако звонятъ. Ну, кузина, отложимъ на время въ сторону наши партійныя препирательства и пойдемъ обѣдать.
Въ тотъ же день, подъ вечеръ миссъ Офелія сошла въ кухню. Въ эту минуту одинъ изъ бывшихъ тамъ чернокожихъ мальчугановъ закричалъ: — Э, смотрите-ка, вонъ идетъ Прю и ворчитъ себѣ подъ носъ, какъ всегда!
Высокая, костлявая негритянка вошла въ кухню, неся на головѣ корзину съ сухарями и горячими булками.
— А, Прю! наконецъ-то ты пришла! — вскричала Дина.
У Прю былъ удивительно мрачный видъ и сердитый, ворчливый голосъ. Она поставила на полъ свою корзину, сѣла рядомъ съ ней и опершись локтями на колѣни, проговорила:
— О Господи! хоть бы умереть поскорѣй!
— Почему ты хочешь смерти? — спросила миссъ Офелія.
— Ужь довольно я натерпѣлась! — мрачно отвѣтила женщина, не поднимая глазъ.
— А зачѣмъ ты пьянствуешь, Прю? — спросила горничная квартеронка, позвякивая своими коралловыми сережками.
Женщина мрачно, сердито посмотрѣла на нее.
— Можетъ быть, и ты когда нибудь до того же дойдешь.
как они ему принадлежат. Я с своей стороны совсем не понимаю, как они могут быть честными. Такой субъект, как Том, прямо какое-то чудо нравственности.
— Но что же будет с их душой? — спросила мисс Офелия.
— Ну, это, я полагаю, меня не касается. Я имею дело исключительно с фактами действительной жизни. Несомненно, что на этом свете ради нашей выгоды почти вся черная раса отдана во власть дьявола, а что будет на том — не знаю.
— Но ведь это просто ужасно! — вскричала мисс Офелия, — неужели вам не стыдно?
— Не понимаю, чего тут стыдиться. Общество вокруг меня вовсе не дурное, такое, какое всегда идет широкими путями. Посмотрите, что делается на всём свете, везде та же история: высшие классы всюду эксплуатируют в свою пользу тело, душу и ум низших. Так делается и в Англии, и везде. А между тем христианский мир ужасается и негодует на нас за то что мы делаем то же самое, но в несколько иной форме.
— В Вермонте этого нет.
— Да, я согласен, что в Новой Англии и свободных Штатах дело поставлено лучше, чем у нас. Однако звонят. Ну, кузина, отложим на время в сторону наши партийные препирательства и пойдем обедать.
В тот же день, под вечер мисс Офелия сошла в кухню. В эту минуту один из бывших там чернокожих мальчуганов закричал: — Э, смотрите-ка, вон идет Прю и ворчит себе под нос, как всегда!
Высокая, костлявая негритянка вошла в кухню, неся на голове корзину с сухарями и горячими булками.
— А, Прю! наконец-то ты пришла! — вскричала Дина.
У Прю был удивительно мрачный вид и сердитый, ворчливый голос. Она поставила на пол свою корзину, села рядом с ней и опершись локтями на колени, проговорила:
— О Господи! хоть бы умереть поскорей!
— Почему ты хочешь смерти? — спросила мисс Офелия.
— Уж довольно я натерпелась! — мрачно ответила женщина, не поднимая глаз.
— А зачем ты пьянствуешь, Прю? — спросила горничная квартеронка, позвякивая своими коралловыми сережками.
Женщина мрачно, сердито посмотрела на нее.
— Может быть, и ты когда-нибудь до того же дойдешь.
