на землѣ, и всѣ люди будутъ свободны и счастливы. Когда я былъ мальчикомъ, она учила меня молиться: „Да пріидетъ царствіе Твое“! Иногда мнѣ думается, что всѣ эти вздохи, стоны, все это потряхиванье старыхъ костей предсказываютъ близкое наступленіе этого царствія. Но кто можетъ знать день и часъ его пришествія?
— Августинъ, мнѣ кажется иногда, что вы недалеки отъ этого Царствія, — сказала миссъ Офелія, отложивъ вязанье и съ тревогой глядя на своего двоюроднаго брата.
— Благодарю васъ за ваше лестное мнѣніе обо мнѣ, но во мнѣ есть и очень высокое и очень низкое: въ теоріи я взлетаю къ вратамъ неба; на практикѣ пресмыкаюсь въ земномъ прахѣ. Однако звонятъ къ чаю, — пойдемъ, — и не говорите больше, что я ни разу въ жизни не могу поговорить серьезно.
За столомъ Марія заговорила о происшествіи съ Прю. — Вы, вѣроятно, думаете, кузина, — сказала она, — что мы всѣ страшные варвары.
— Я нахожу этотъ поступокъ варварствомъ, — отвѣчала миссъ Офелія, — но я не думаю, что вы всѣ варвары.
— Видите ли, — сказала Марія, — съ нѣкоторыми изъ этихъ тварей совсѣмъ невозможно справиться. Они до того испорчены, что не стоютъ того чтобы жить на свѣтѣ. Я не чувствую къ нимъ ни малѣйшаго состраданія. Ничего подобнаго не случалось бы, если бы они вели себя сколько нибудь сносно.
— Но, мама, — замѣтила Ева, — бѣдная Прю была очень несчастна, оттого она и пила.
— Ай, какіе пустяки! развѣ это можетъ служить оправданіемъ! Я тоже часто бываю несчастна. Мнѣ кажется, — задумчиво проговорила она, — что я пережила гораздо болѣе тяжелыя испытанія, чѣмъ она! Тутъ все дѣло въ томъ, что они страшно испорчены; нѣкоторыхъ изъ нихъ нельзя исправить никакими мѣрами строгости. Я помню, у отца былъ невольникъ до такой степени лѣнивый, что онъ убѣгалъ, чтобы только не работать; онъ скитался по болотамъ, воровалъ и продѣлывалъ всякія гадости. Его ловили, сѣкли, но ничто не помогало; черезъ нѣсколько времени онъ опять убѣгалъ; въ послѣдній разъ онь ушелъ ползкомъ, потому что ходить уже не могъ, и умеръ на болотѣ. А между тѣмъ у него не было никакого основанія убѣгать, потому что отецъ всегда хорошо обращался со своими невольниками.
— Мнѣ удалось разъ смирить одного молодца, — сказалъ Сентъ-Клеръ — надъ которымъ напрасно трудились и надсмотрщики и хозяева.
на земле, и все люди будут свободны и счастливы. Когда я был мальчиком, она учила меня молиться: „Да придет царствие Твое“! Иногда мне думается, что все эти вздохи, стоны, всё это потряхиванье старых костей предсказывают близкое наступление этого царствия. Но кто может знать день и час его пришествия?
— Августин, мне кажется иногда, что вы недалеки от этого Царствия, — сказала мисс Офелия, отложив вязанье и с тревогой глядя на своего двоюродного брата.
— Благодарю вас за ваше лестное мнение обо мне, но во мне есть и очень высокое и очень низкое: в теории я взлетаю к вратам неба; на практике пресмыкаюсь в земном прахе. Однако звонят к чаю, — пойдем, — и не говорите больше, что я ни разу в жизни не могу поговорить серьезно.
За столом Мария заговорила о происшествии с Прю. — Вы, вероятно, думаете, кузина, — сказала она, — что мы все страшные варвары.
— Я нахожу этот поступок варварством, — отвечала мисс Офелия, — но я не думаю, что вы все варвары.
— Видите ли, — сказала Мария, — с некоторыми из этих тварей совсем невозможно справиться. Они до того испорчены, что не стоят того чтобы жить на свете. Я не чувствую к ним ни малейшего сострадания. Ничего подобного не случалось бы, если бы они вели себя сколько-нибудь сносно.
— Но, мама, — заметила Ева, — бедная Прю была очень несчастна, оттого она и пила.
— Ай, какие пустяки! разве это может служить оправданием! Я тоже часто бываю несчастна. Мне кажется, — задумчиво проговорила она, — что я пережила гораздо более тяжелые испытания, чем она! Тут всё дело в том, что они страшно испорчены; некоторых из них нельзя исправить никакими мерами строгости. Я помню, у отца был невольник до такой степени ленивый, что он убегал, чтобы только не работать; он скитался по болотам, воровал и проделывал всякие гадости. Его ловили, секли, но ничто не помогало; через несколько времени он опять убегал; в последний раз онь ушел ползком, потому что ходить уже не мог, и умер на болоте. А между тем у него не было никакого основания убегать, потому что отец всегда хорошо обращался со своими невольниками.
— Мне удалось раз смирить одного молодца, — сказал Сент-Клер — над которым напрасно трудились и надсмотрщики и хозяева.
