все таки наконецъ загрызла, выдернула нѣсколько перьевъ, попробовала мясо и выкинула птицу вонъ. Сырыя яйца пила она съ наслажденіемъ. Лучшимъ лакомствомъ, повидимому, считала она землянику. Обычнымъ питьемъ ей служила вода; но она пила очень охотно также всякаго рода вино, и въ особенности малагу. Послѣ питья вытирала губы рукою и даже употребляла, совершенно какъ человѣкъ, зубочистку. Воровала она чрезвычайно искуссно и такъ ловко крала изъ кармановъ людей лакомства, что они и не замѣчали этого. Передъ сномъ она дѣлала большiя приготовленія: поправляла сѣно на постели, встряхивала его хорошенько, клала особую связку сѣна подъ голову и затѣмъ покрывалась одѣяломъ. Одной спать въ комнатѣ она не любила, потому что вообще не выносила одиночества. Днемъ она иногда дремала, но всегда недолго. Ей дали платье, которое натягивала то на тѣло, то на голову, и притомъ не разбирая, холодно или жарко. Однажды при ней отперли ключемъ замокъ ея цѣпи, она смотрѣла на это съ большимъ вниманіемъ и затѣмъ взяла щепку, воткнула ее въ замочное отверстие и при нялась вертѣть ее во всѣ стороны. Разъ дали ей котенка; она схватила его крѣпко и тщательно обнюхала, котенокъ оцарапалъ ей руку, — тогда она отбросила его прочь, осмотрѣла царапину свою и съ этихъ поръ уже не хотѣла знаться съ Васькой. Она умѣла очень ловко развязывать самые запутанные узлы руками или зубами, если они были слишкомъ туго затянуты, и, повидимому, это доставляло ей такое большое удовольствіе, что она всегда развязывала шнурки у башмаковъ тѣхъ людей, которые къ ней подходили. Въ рукахъ ея была необыкновенная сила, и она могла подымать ими большiя тяжести. Задними руками она пользовалась такъ же ловко, какъ и передними. Такъ, напримѣръ, если случалось, что она не могла чего-нибудь достать передними руками, то ложилась на спину и приближала къ себѣ предметь задними. Она кричала только тогда, когда оставляли ее одну. Сначала крикъ этотъ походилъ на вой собаки, — Чахотка скоро положила конецъ ея жизни».
Другой прирученный меясъ, о которомъ разсказываетъ намъ Джеффрисъ, содержалъ свою клѣтку очень чисто, часто мылъ въ ней полъ тряпкой и водой и удалялъ всякаго рода остатки отъ ѣды, и тому подобное. Онъ мылъ себѣ лице и руки, какъ человѣкъ. Третій орангъ-утанъ отличался большою нѣжностью по отношенію ко всѣмъ тѣмъ, кто дружественно съ нимъ говорилъ, и совершенно по человѣчески цѣловалъ своего господина и сторожа. Съ незнакомыми онъ быль очень робокъ, къ знакомымъ же относился вполнѣ довѣрчиво.
Орангъ, котораго наблюдалъ въ Парижѣ Кювье, былъ доставленъ во Францію въ возрастѣ 10-ти или 11-ти мѣсяцевъ и прожилъ тамъ почти полгода. Движенія его были медленны, а на землѣ — и неуклюжи. Онъ упирался передъ собою въ землю кулаками переднихъ конечностей, поднимался на своихъ длинныхъ рукахъ, подвигалъ впередъ туловище, продвигалъ заднія конечности между руками, подтягивалъ впередъ заднюю часть туловища, затѣмъ снова опирался на кулаки, и т. д. Когда онъ могъ на что-нибудь опереться рукою, то ходилъ на заднихъ конечностяхъ, но наступалъ всегда внѣшними краями ступни. Сидѣлъ онъ въ обычной позѣ восточныхъ жителей, съ поджатыми ногами. Лазалъ онъ очень легко, при этомъ хватался за столбъ кистями рукъ, а не обхватывалъ руками и бедрами. Если вѣтви двухъ деревьевъ соприкасались, то онъ легко переходилъ съ одного дерева на другое. Въ Парижѣ, въ хорошіе дни, часто позволяли ему свободно ходить по саду; тогда онъ быстро взбирался на дерево и усаживался на суку. Если кто-нибудь взбирался за нимъ на дерево, онъ трясъ вѣтви изо всѣхъ силъ, какъ бы желал испугать своего преслѣдователя; съ отступленіемъ послѣдняго прекра-
