закутывался одѣяломъ такъ, что изъ подъ него выглядывали только толстыя губы и носъ, лежалъ въ этомъ положеніи всю ночь или двѣнадцать часовъ, не шевелясь. На родинѣ своей вставалъ и ложился съ пунктуальностью часовъ. Утромъ онъ вставалъ въ шесть часовъ или съ восходомъ солнца и ложился, какъ только исчезалъ за горизонтомъ послѣднiй лучъ солнца, слѣдовательно, въ шесть часовъ вечера. Чѣмъ далѣе подвигался корабль къ западу, а соотвѣтственно этому измѣнялось и время, тѣмъ онъ ложился ранѣе и вставалъ также ранѣе, потому что онъ спалъ всетаки тѣ же двѣнадцать часовъ. Хотя это измѣненіе времени сна и не совпадало точно съ расчисленіемъ времени на кораблѣ, но всетаки нельзя было не признавать въ этомъ извѣстной правильности. У мыса Доброй Надежды онъ отправлялся спать въ два часа пополудни и вставалъ въ половинѣ третьяго утра. Но далѣе онъ уже не перемѣнялъ времени сна, хотя корабль уклонился еще на 2 часа къ западу.
Кромѣ кокосовыхъ орѣховъ, орангъ-утанъ любилъ соль, мясо, муку, саго и тому подобное, и употреблялъ всякiя хитрости, чтобы во время обѣда раздобыть кусокъ мяса. Схвативъ пищу, онъ уже не отдавалъ ее обратно, даже если его били. Онъ могъ легко съѣдать въ одинъ разъ три, четыре фунта мяса. Муку онъ ежедневно доставалъ себѣ на кухнѣ и умѣлъ всегда при этомъ воспользоваться отсутствіемъ повара, чтобы открыть бочку съ мукой, набрать ея полную горсть и затѣмъ выти- ралъ руку о голову, такъ что всегда возвращался напудреннымъ. По вторникамь и пятницамъ, какъ только раздавался звонокъ къ обѣду, онь неукоснительно появлялся среди матросовъ, которые въ эти дни получали саго съ сахаромъ и корицей. Также регулярно онъ появлялся въ два часа въ каютъ-компании, къ обѣду. Все время ѣды онъ быль очень спокоенъ и, противъ обычая обезьянь — чистоплотенъ. Однако, никогда не могъ правильно употреблять при этомъ ложку. Онъ просто подносилъ тарелку ко рту и выпивалъ супъ, не проливъ ни капли. Спиртные напитки онъ очень любилъ и потому за обѣдомъ всегда получалъ стаканъ вина. Онъ опорожнивалъ его оригинальнымъ образомъ: изъ своей нижней губы, вытягивавшейся на два дюйма, онъ дѣлалъ нѣчто въ родѣ широкой ложки, достаточно помѣстительной, чтобы могъ войти въ нее цѣлый стаканъ жидкости. Въ эту самодѣльную ложку онъ переливалъ вино изъ стакана, ставилъ послѣднiй на столъ и потомъ уже выпивалъ вино изъ своей губы, медленно и осторожно пропуская его сквозь зубы, какъ бы желая подольше насладиться. Иногда это проглатываніе длилось нѣсколько минутъ, затѣмъ онъ протягивалъ свой стаканъ, чтобъ снова его наполнили. Онъ никогда не билъ посуды, но обращался съ нею всегда осторожно и этимъ весьма отличался, конечно, въ свою пользу, отъ остальныхъ обезьянъ, которыя, какъ извѣстно, имѣють обыкновеніе колотить посуду.
Только однажды его хозяину случилось видѣть, что онъ выпрямился у стѣнки корабля и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ стоя. При этомъ, однако, онъ крѣпко держался обѣими руками за стѣнку, словно дитя, которое учится ходить. Во время пути онъ рѣдко лазалъ на мачты и притомъ очень медленно и осторожно; обыкновенно же онъ дѣлалъ это только тогда, когда другой маленькой обезьянѣ, его любимицѣ, грозила опасность быть наказанною за какую нибудь продѣлку: эта послѣдняя искала убѣжища на груди своего большого друга, обхватывала его крѣпко. и Боби, такъ звали орангъ-утана, взбирался со своимъ маленькимъ протеже на мачту и разгуливалъ тамъ, пока опасность не проходила.
Отъ него слышали только два рода звуковь: слабый, свистящій горловой звукъ, который служилъ признакомъ душевнаго волненія, и страшный ревъ, похожій на мычаніе испуганной коровы и выражавшій испугъ. Въ первый разъ подобный ревъ быль вызванъ появленіемъ стада кашалотовъ, которые плыли мимо, вблизи кора-
