и онъ дружественно прощается со всѣми, прежде чѣмъ разстаться съ ними. Дикарь до такой степени считаетъ подобную смерть выполненіемъ обязанности по отношенію къ своему роду, что онъ не только отказывается, чтобы его спасали отъ смерти (какъ это разсказываетъ Моффаттъ), но даже не признаетъ такого избавленія, если бы оно было совершено. Такъ, когда одна женщина, которая должна была умереть на могилѣ своего мужа, (въ силу обряда, упомянутаго раньше), была спасена отъ смерти миссіонерами и увезена ими на островъ,—она убѣжала отъ нихъ ночью, переплыла широкій проливъ и явилась къ своему роду, чтобы умереть на могилѣ[1]. Смерть, въ такихъ случаяхъ, становится у нихъ вопросомъ религіи. Но, вообще говоря, дикарямъ настолько противно бываетъ проливать кровь, иначе, какъ въ битвѣ, что даже въ этихъ случаяхъ, ни одинъ изъ нихъ не возьметъ на себя убійство, а потому они прибѣгаютъ ко всякаго рода окольнымъ путямъ, которыхъ европейцы не понимали и совершенно ложно истолковывали. Въ большинствѣ случаевъ, старика, рѣшившагося умереть, оставляютъ въ лѣсу, выдѣливъ ему болѣе чѣмъ должную ему долю изъ общественнаго запаса. Сколько разъ, развѣдочнымъ партіямъ въ полярныхъ экспедиціяхъ случалось поступать точно такъ же, когда онѣ не въ силахъ были болѣе везти заболѣвшаго товарища. „Вотъ тебѣ провизія. Проживи еще нѣсколько дней! Быть можетъ, откуда-нибудь придетъ неожиданная помощь!”
Западно-европейскіе ученые, встрѣчаясь съ такими фактами, оказываются рѣшительно неспособными понять ихъ; они не могутъ примирить ихъ съ фактами, свидетельствующими о высокомъ развитіи родовой нравственности, и потому предпочитаютъ набросить тѣнь сомнѣнія на абсолютно-надежныя наблюденія, касающіяся послѣдней, вмѣсто того, чтобы искать объясненія для совмѣстнаго существованія двоякаго рода фактовъ: высокой родовой нравственности, и рядомъ съ нею—убійства престарѣлыхъ родителей и новорожденныхъ дѣтей. Но если бы тѣ же самые европейцы, въ свою очередь, разсказали дикарю, что люди, чрезвычайно
- ↑ Erskine, цитируемый у Gerland und Waitz, «Anthropologie der Naturvölker», томъ V, стр. 640.
и он дружественно прощается со всеми, прежде чем расстаться с ними. Дикарь до такой степени считает подобную смерть выполнением обязанности по отношению к своему роду, что он не только отказывается, чтобы его спасали от смерти (как это рассказывает Моффатт), но даже не признаёт такого избавления, если бы оно было совершено. Так, когда одна женщина, которая должна была умереть на могиле своего мужа, (в силу обряда, упомянутого раньше), была спасена от смерти миссионерами и увезена ими на остров, — она убежала от них ночью, переплыла широкий пролив и явилась к своему роду, чтобы умереть на могиле[1]. Смерть, в таких случаях, становится у них вопросом религии. Но, вообще говоря, дикарям настолько противно бывает проливать кровь, иначе, как в битве, что даже в этих случаях, ни один из них не возьмёт на себя убийство, а потому они прибегают ко всякого рода окольным путям, которых европейцы не понимали и совершенно ложно истолковывали. В большинстве случаев, старика, решившегося умереть, оставляют в лесу, выделив ему более чем должную ему долю из общественного запаса. Сколько раз, разведочным партиям в полярных экспедициях случалось поступать точно так же, когда они не в силах были более везти заболевшего товарища. «Вот тебе провизия. Проживи ещё несколько дней! Быть может, откуда-нибудь придёт неожиданная помощь!»
Западно-европейские ученые, встречаясь с такими фактами, оказываются решительно неспособными понять их; они не могут примирить их с фактами, свидетельствующими о высоком развитии родовой нравственности, и потому предпочитают набросить тень сомнения на абсолютно надёжные наблюдения, касающиеся последней, вместо того, чтобы искать объяснения для совместного существования двоякого рода фактов: высокой родовой нравственности, и рядом с нею — убийства престарелых родителей и новорождённых детей. Но если бы те же самые европейцы, в свою очередь, рассказали дикарю, что люди, чрезвычайно
- ↑ Erskine, цитируемый у Gerland und Waitz, «Anthropologie der Naturvölker», том V, стр. 640.
