Но въ тебѣ чту я силу, а сойду я въ могилу —
Ты моей будешь славой.
Поплывутъ твои звуки, будутъ знать ихъ и внуки
И — чужда ей преграда, —
Моя пѣсня иная долетитъ до Дуная
И до Кіева-града».
Каждый поэтъ испытываетъ желание начертить на память для потомства свой силуэтъ; по большей части эти нравственныя портреты выходятъ польщенными, бываютъ красивѣе оригиналовъ. О Кондратовичѣ этого сказать нельзя: подлинникъ остался до конца вѣренъ изображению, въ бѣдѣ и нуждѣ; пѣвецъ дѣйствительно умеръ съ рукой еще на струнахъ своей лиры, и не склонивъ ни передъ кемъ головы, не унизивъ пѣсни, съ неодолимой гордостью, прибавимъ — гордостью не личной, но — профессиональной, истекавшей изъ взгляда на искусство, какъ на нѣкоторую святыню, изъ опасенія «презрение къ песни возбудить».
Высказывая свой образецъ въ «Деревенскомъ пѣвцѣ», Кондратовичъ ставилъ своей цѣлью и задачей — быть не только національнымъ, но, и въ особенности - народнымъ; писать не для салоновъ, сдѣлаться любимцомъ людей неразборчивыхъ и простыхъ. Въ этомъ занятомъ имъ положеніи, онъ былъ близокъ по духу Тарасу Шевченкѣ, «Кобзаря» котораго онъ и перевелъ, въ значительной части, на польскій языкъ. При такомъ сходствѣ слѣдуетъ, конечно, зачесть различие происхожденія, первоначальнаго воспитания и національности. Кондратовичъ были дворянинъ, который хотѣлъ опроститься изъ любви къ народу, снизойти и приспособиться къ его понятіямъ; Шевченко же былъ настоящий крестьянинъ, проникнутый преданіями казачества, выросший однако высоко надъ средою, какъ дубъ на украинской степи. Но у обоихъ таже простота и свѣжесть впечатлѣнiй, оба почти одинаково любуюутся довольно скудной природою своего края, у того и другаго равный реализмъ въ описаніи простыхъ предметовъ, взятыхъ пре-
