оказались расширение селезенки и печени, кровохарканіе, наконецъ чахотка — при полном сознанiи приближавшагося конца («solum mihi superest sepulchrum», Крашевскій 172), который Кондратовичъ предугадывалъ еще двумя годами раньше въ «Смерти соловья» (1859 VII. 195).
Развѣ одинъ Гейне страдалъ сильнѣе и дольше. И у Кондратовича, какъ у Гейне, пѣснь не прерывается, самая болѣзнь, въперерывахъ страданій, становится темою, перетопляется волшебством страдальца -поэта въ чистое золото пѣсни; надъ судьбой своей онъ подсмѣивается добродушной шуткой, трунитъ надъ смертью, заливаясь шаловливымъ, дѣтски-звонкимъ смѣхомъ, пишетъ чудесную буффонаду «Овидій на Полѣсьи» (VII. 252 г.), забавляется комичной картиной своихъ похоронъ;
«Съ колокольни въ околотнѣ |
Послѣ этихъ произведеній, составляющихъ матеріалъ, какъ для исторіи литературы, такъ и для медицины, потому что имѣютъ характеръ патологическiй, появились такія, которыя слагались уже въ бреду агоній; такова та недо-
