отвѣчалъ мичманъ Лопатинъ, прикладывая пальцы къ козырьку фуражки.
— Что жъ, отлично идемъ...
— Третьяго дня хуже шли... Суточное плаваніе всего было 160 миль! вставилъ старшій офицеръ.
— Зато за эти сутки пройдемъ больше.
Капитанъ взглянулъ на сіявшую палубу, на горѣвшую мѣдь и промолвилъ:
— А вы ужъ, по обыкновенно, убрались, Андрей Николаичъ, и у васъ корветъ—игрушка.
Старшій офицеръ, необыкновенно чувствительный къ похваламъ «Коршуна», который онъ любилъ тою особенною любовью, которою прежде любили моряки свои суда, слегка покраснѣлъ отъ этого комплимента и съ преувеличенною скромностью проговорилъ:
— Управились помаленьку, Василій Ѳедорычъ... Ничего, кажется, судно въ порядкѣ...
— Еще въ какомъ порядкѣ!... А Ѳедотовъ сегодня что-то особенно громко и много ругался! улыбаясь, замѣтилъ капитанъ. —Не можетъ отстать отъ этой привычки.
— Ничего съ нимъ не подѣлаешь, Василій Ѳедорычъ, отвѣчалъ, слегка краснѣя, старшій офицеръ, вспомнившій, что и самъ онъ не безъ грѣха въ этомъ отношеніи. —Ужъ я ему говорилъ...
— Только не дрался бы по крайней мѣрѣ...
— Кажется, не дерется... Я не замѣчалъ, Василій Ѳедорычъ.
— Боцманъ онъ хорошій, что и говорить, но, кажется, недоволенъ нашими порядками... фрондируетъ, а? смѣялся капитанъ. — Привыкъ, бѣдняга, самъ къ зуботычинамъ, ему и странно, что мы плаваемъ безъ линьковъ и безъ битья... Да, пожалуй, и не одному Ѳедотову это странно! прибавилъ капитанъ съ грустною усмѣшкой.
Онъ подошелъ къ краю мостика и сталъ глядѣть на океанъ, вдыхая полною грудью и съ видимымъ наслажде-
