столомъ сидѣлъ какой-то пожилой человѣкъ въ тюремной формѣ. Онъ равнодушно взглянулъ на меня сквозь круглыя, роговыя очки, взялъ отъ надзирателя документы и молча сталъ ихъ просматривать.
„Раздѣвайтесь!“, сказалъ онъ мнѣ такимъ тономъ, какъ обыкновенно говорятъ врачи. Я снялъ дождевикъ и пальто и выжидательно на него посмотрѣлъ.
„Нѣтъ, нѣтъ, совершенно раздѣвайтесь до гола“.
„Для чего?“ спросилъ я удивленно. — „А для того уважаемый, что я обязанъ васъ подробно обыскать. Поняли?“
Холодъ былъ чертовскій въ этой кладовой, и старикъ, какъ нарочно, ужасно медленно и детально прощупывалъ всѣ швы моего платья, бѣлья и даже оторвалъ внутреннія стельки въ ботинкахъ. Окончивъ осмотръ, старикъ равнодушно сказалъ: „Одѣвайтесь, подтяжки, галстукъ, оставьте тутъ“.
Кое какъ одѣвшись, я въ сопровожденіи корридорнаго надзирателя спустился внизъ въ полуподвальный этажъ и передъ дверью № 27 мы остановились. Со звонкомъ и трескомъ надзиратель открылъ дверь и, указывая кивкомъ головы на камеру, отрывисто сказалъ:
„Входите“.
Дверь закрылась и дважды со звономъ повернулся въ замкѣ ключъ.
Въ первый разъ въ своей жизни я оказался подъ замкомъ въ каменном мѣшкѣ, и чувство у меня было такое, что все происшедшее казалось только началомъ моихъ бѣдъ.
Камера была очень грязная, насколько можно было разсмотрѣть при слабомъ свѣтѣ, проникавшемъ сквозь запыленное подвальное окно съ толстой желѣзной рѣшеткой. Асфальтовый полъ былъ совершенно скрытъ подъ толстымъ слоемъ грязи и всѣ стѣны были исписаны и разрисованы.
Вдоль стѣны на право была привинчина желѣзная рама съ переплетенными желѣзными волосами. Повидимому, это должно было служить постелью. Напротивъ койки у противоположной стѣны былъ привинченъ желѣзный столъ и такое же сидѣніе. Немного впереди стола былъ вдѣланъ въ стѣну маленькій умывальникъ очень страннаго устройства: для того, чтобы
