Хоть будетъ для тебя задача не легка,
Я всё жь прощу тебя съ однимъ лишь уговороиъ:
Приказа моего не выполнишь пока,
Здѣсь встрѣченъ будешь ты смертельнымъ приговоромъ.
«Ты вавилонскихъ ордъ вождю предстань въ тотъ часъ,
Когда съ эмирами пируетъ онъ надменно,
И слѣва отъ него сидящему мгновенно
Сруби съ плечь голову, да такъ, чтобы, струясь,
Кровь хлынула на столъ. Исполнивъ это, скромно,
Забывши всякій страхъ и не боясь помѣхъ,
Къ Калифа дочери приблизься и любовно
Три раза поцалуй въ чело её при всѣхъ.
«Когда же самъ Калифъ, той сценой изумлённый,
Остолбенѣетъ вдругъ, къ ногамъ его склонись,
Какъ требуетъ того Востокъ непросвѣщённый,
И упросить его съ мольбами умудрись,
При соблюденіи восточныхъ всякихъ правилъ,
Чтобы Калифъ прислать мнѣ ради дружбы могъ
Три зуба собственныхъ и къ нимъ ещё прибавилъ
Изъ бороды своей хотя единый клокъ.
«Ступай же, паладинъ; но если слово-въ-слово
Не въ состояньи ты исполнить мой приказъ
И за предѣлъ моихъ владѣній вступишь снова,
Тебя ждётъ злая смерть. Иди!» На этотъ разъ
Не нужно говорить, что чувствовали всѣ мы,
Надежду потерявъ, поражены и нѣмы.
Всѣ ясно поняли, что милость та была
На смертный приговоръ похожа и могла
«Насмѣшкой только быть. Раздался ропотъ. Кто-то
Изъ смѣлыхъ рыцарей, прославившій себя
На трудномъ поприщѣ Тристана, Ланцелота,
Воскликнулъ, искренность въ рѣчахъ своихъ любя:
«Клянусь Георгіемъ, не знаю страха я,
Но въ этомъ случаѣ обязанъ я признаться:
Задача такова, что за неё, друзья,
И Га̀винъ удалой самъ не посмѣлъ бы взяться.»
«Напрасныя слова. Всѣ поняли тогда,
Что Карлъ меня сгубить рѣшился безъ суда;
Но, какъ случилось тутъ, съ отчаянія что ли,
Съ досады, можетъ-быть, и смѣлый по неволѣ
Я Карлу отвѣчалъ, не опуская глазъ:
«Не страшенъ, государь, мнѣ грозный твой приказъ:
Я франкъ! Исполнить всё, что можно, постарюсь
Въ чёмъ на свидѣтельство всѣхъ рыцарей ссылаюсь.»
«Такимъ-то образомъ, почтенный Шерезминъ
Пошолъ я въ Вавилонъ», закончилъ паладинъ
«Когда изъ этихъ горъ дорогу мнѣ укажешь
То тѣмъ услугу мнѣ большую ты окажешь,
Не то — я самъ найду себѣ ближайшій путь.»
«Мой добрый господинъ, благословенъ ты будь!
Отшельникъ зарыдалъ: ты самъ того не знаешь:
Изъ гроба ты меня вновь къ жизни призываешь.
«Со мной ты встрѣтился не даромъ, можетъ быть.
Клянусь тебѣ моимъ покойнымъ господиномъ
Съ тобою, дорогимъ наслѣдникомъ и сыномъ
Сигвина, я готовъ и умереть, и жить.
Хоть труденъ подвигъ твой и тяжела дорога
Не скрою я того, за-то въ нихъ чести много,
И я съ тобой пойду дѣлить и жизнь и честь,
Пока во мнѣ одна хоть капля крови есть.»
Князь, старикомъ растроганный глубоко,
Обнялъ его и вслѣдъ пошолъ на сѣно спать
Гдѣ, словно на пуху, въ одно мгновенье ока
Уснулъ. Когда жь съ зарёй день началъ разсвѣтать,
Тогда и рыцарь всталъ съ привѣтомъ доброй рѣчи,
Надѣлъ свой шлемъ и въ латы спряталъ груди
Отшельникъ же сѣдой взвалилъ мѣшокъ на плечи
Дубину въ руки взялъ и двинулся съ нимъ въ путь.
Въ глубокой древности во дни златого вѣка,
Когда по волѣ благостныхъ небесъ
Природа множествомъ чудесъ
Учила разуму младенца-человѣка,
Въ Салерно жилъ король, котораго красамъ
Дивился цѣлый міръ, дивился онъ и самъ;
Но имени его, читатель, ради Бога
