О матери короткіе разсказы
Его смущали. „Изъ глуши лѣсной,
Всегда нѣмая, умерла весной,
Чтобъ въ міръ родился ты, голубоглазый,
Съ коричневымъ пятномъ, — дитя печали"...
— А мой отецъ?... Но объ отцѣ молчали.
И онъ поклялся, вѣчнымъ сномъ тревожимъ,
Найти отца — онъ не навѣкъ далекъ! —
Онъ грудью на сырую землю легъ,
Земля ему была съ той ночи ложемъ.
Въ нее, какъ змѣй, вгрызаясь глубоко,
Онъ ѣлъ, онъ пилъ ее, какъ молоко.
Съ тѣхъ поръ не розовая ширь заката
И не планетъ далекіе лучи —
Его манили горные ключи,
Камней и глины розсыпи и скаты,
И Богъ земли, создавшій плоть изъ глины,
Въ него дохнулъ тревогою пчелиной.
И если, въ тучахъ громовыхъ кочуя,
Землей играла громкая игра,
Онъ, падая, кричалъ: моя сестра!
Жена моя! какъ слаще назову я
Тебя, чьи груди мнѣ обнажены
И ласками моими сожжены.
О матери короткие рассказы
Его смущали. „Из глуши лесной,
Всегда немая, умерла весной,
Чтоб в мир родился ты, голубоглазый,
С коричневым пятном, — дитя печали“...
— А мой отец?... Но об отце молчали.
И он поклялся, вечным сном тревожим,
Найти отца — он не навек далек! —
Он грудью на сырую землю лег,
Земля ему была с той ночи ложем.
В нее, как змей, вгрызаясь глубоко,
Он ел, он пил ее, как молоко.
С тех пор не розовая ширь заката
И не планет далекие лучи —
Его манили горные ключи,
Камней и глины россыпи и скаты,
И Бог земли, создавший плоть из глины,
В него дохнул тревогою пчелиной.
И если, в тучах громовых кочуя,
Землей играла громкая игра,
Он, падая, кричал: моя сестра!
Жена моя! как слаще назову я
Тебя, чьи груди мне обнажены
И ласками моими сожжены.
