Когда жъ нагнулся юноша въ испугѣ,
Рванулъ ему рубашку на груди
И вдругъ вскричалъ: иди ко мнѣ, иди!
Вѣдь мы вѣка томимся другъ о другѣ,
Вѣдь я люблю и жду тебя давно:
Я помню это темное пятно!
Вѣка неслись и тлѣли въ дымныхъ сферахъ.
Я слушалъ звѣзды, слушалъ зеркала.
Я, какъ невольникъ, обольщалъ тѣла
Любовницъ безнадежныхъ и невѣрныхъ,
Но я зачалъ тебя въ послѣдней страсти
И сердце древнее разбилъ на части.
Пусть я не понялъ звѣзднаго круженья.
Но ты — ребенокъ духа и земли,
Дыханія души не распыли,
Но, какъ пчела, умри отъ наслажденья,
Измѣнчивое счастье разорви
И покорись единственной любви.
Вотъ два ключа — ты самъ разыщешь двери.
Теперь иди! — но долго дряхлыхъ ногъ
Сынъ изумленный выпустить не могъ.
— Теперь ты знаешь и теперь ты вѣришь,
Пусть я въ цѣпяхъ, поруганъ, безоруженъ,
Я вырвусь самъ, когда я буду нуженъ.
Когда ж нагнулся юноша в испуге,
Рванул ему рубашку на груди
И вдруг вскричал: иди ко мне, иди!
Ведь мы века томимся друг о друге,
Ведь я люблю и жду тебя давно:
Я помню это темное пятно!
Века неслись и тлели в дымных сферах.
Я слушал звезды, слушал зеркала.
Я, как невольник, обольщал тела
Любовниц безнадежных и неверных,
Но я зачал тебя в последней страсти
И сердце древнее разбил на части.
Пусть я не понял звездного круженья.
Но ты — ребенок духа и земли,
Дыхания души не распыли,
Но, как пчела, умри от наслажденья,
Изменчивое счастье разорви
И покорись единственной любви.
Вот два ключа — ты сам разыщешь двери.
Теперь иди! — но долго дряхлых ног
Сын изумленный выпустить не мог.
— Теперь ты знаешь и теперь ты веришь,
Пусть я в цепях, поруган, безоружен,
Я вырвусь сам, когда я буду нужен.
